Марк

Есть базовая ошибка, и мы все совершаем ее, думал Марк. Все без исключения. Или, скорее, не ошибка, заблуждение. В начале жизни нам кажется, что мы успеем все переиграть сто раз, если что. Не этот сценарий, так другой, не двадцатый, так пятидесятый. Нам кажется, что у нас полно жизней в рукаве, за пазухой, в старом рюкзаке. Полно рассованных по карманам вариантов. Мы можем переписать план в блокноте, свистнуть, плюнуть, щелкнуть пальцами, улететь на другой конец земли, поменять окружение, ландшафт, воздух.

Но ничего этого не будет.

Будешь только ты, старый, с пяточной шпорой, с опухшими веками от цветущей амброзии, с парой чистых носков в старом рюкзаке. Встреча с Надей была последней манифестацией жизни, с ее упругостью мышц, со свежестью дыхания, с легкими пробуждениями и теплыми засыпаниями. Теперь только пробраться в пустой последний вагон электрички с деревянными сиденьями, отполированными миллионами терпеливых задниц, положить рюкзак под голову, и уснуть под стук колес с верой в то, что ты приедешь в город с ратушей, в место, о котором ты ничего не знаешь, и выйдешь на перрон, щурясь от недосыпа, ровно в тот момент, когда рассветное солнце коснется стен башен и башенок с восточной стороны.

Но и этого не будет.

Пока ты еще живешь, конечно, и даже технично, почти отработанными движениями, переводишь стрелки часов: останавливаешь линейное время и разворачиваешь невидимый веер множества божественных времен. Каждому страждущему телу, которое ты некоторое время держишь в своих руках, там предназначено свое время и соответствующий этому времени мир. Таких защищенных со всех сторон гнезд бесконечное количество, хватит на всех. Только вас всего четверо, и ты все равно – главный архитектор, но у тебя уже нет сил.

Формально жив.

Чтобы дышать, он вспоминал. Например, как они шли к пещере. Как ноги Нади в невесомых босоножках с красными и оранжевыми бусинами утопали в свежей ярко-зеленой влажной траве. Как у нее из-под ноги выскочила маленькая лягушка, и Надя испугалась, а потом выскочил кузнечик, и она смеялась, а потом он взял ее за голые плечи и развернул к себе, и она забросила прохладные руки ему за шею, и он приподнял ее над землей.

А потом они шли назад, и она молчала, потому что поговорила с драконом, молчала, тихонько дышала, крепко держала Марка за руку и слегка путалась в ногах. И, для того чтобы вывести ее из этого состояния легкой кататонии, он утащил ее от тропинки подальше, снял рубаху, лег на спину и Надю уложил рядом с собой, подложив ей руку под голову.

Так они лежали и смотрели в небо, на легкие перистые облака, на след от самолета, на большую птицу, которая описывала круг.

– Скопа, – сказала Надя. – Это скопа.

– Правильно, – согласился Марк, привстав на локте, – он смотрел в ее зеленовато-серые глаза, рассматривал точки на радужке, висок, ухо, гладил ее переносицу, прихватывал ртом ее нижнюю губу, и наконец она задышала в такт, села и стянула через голову сарафан.

Марк вспоминал и смотрел на свои руки, в которых ничего не было, а когда-то было все.

– Не трогайте его, – сказала Женя Гришке и Андрею. – Разговоры тут не помогут. Ему действительно нужно уходить.

– Дороги-то нет, – сказал Гришка.

Женя пожала плечами. Дракон сказал вчера утром, что дороги делаются из себя. Что, если захотеть, можно развернуть, размотать себя на бесконечное количество миль и парсеков.

– Только вам нужен тот, кто понимает про мосты и дороги, – сказал он. – Кто о них все время думает. И тогда вы построите сеть.

Лена

Хельмут позвонил, когда она несла в дом только что срезанные пионы. Пока она левой рукой прижимала охапку цветов к груди, а правой выуживала телефон из кармана брюк, подъехал Коленька и гремел воротами.

– Да что ж вы сразу все! – в сердцах сказала Лена. – То никого, то сразу все!

Звонок прекратился, она перезвонила сама.

– Малышка, – сказал Хельмут, – я тебя не сильно отвлекаю? Чего ты сопишь, как злая мышь?

– Говори, – сказала Лена. – Только коротко, а то у меня пионы. И кулебяка в духовке.

– Мне отменили операцию, – Хельмут на том конце смущенно покашлял.

– А я тебе молочка привез! – сообщил муж, переступая порог. – Из села. И яиц двадцать штук, один в один.

– Подожди, Коля, – Лена держала трубку и слушала тяжелое дыхание Хельмута. – Почему отменили?

– У меня тут лейкоз нашли. Нинке не говори пока.

– Ты куда? – Коленька прижимал к груди корзину с молоком и яйцами. – Ты чего это скачешь туда-сюда?

– Ключи от машины где? Духовку выключи через десять минут. Пионы поставь в воду.

– Да Лена же! Илью вызывай, ты сама, что ли, поедешь? – Коленька шумно взгромоздил корзину на стол.

– Я тебе позвоню, – сказала Лена, сбегая с крыльца и ощущая сердце где-то между ухом и затылком.

– Как я себя чувствую? – Хельмут усмехнулся и погладил Лену по плечу. – Как человек, у которого отменили важный рейс. Ты еще в движении, но чисто по инерции. Ты еще с чемоданами, но тебе уже никуда не надо лететь. Переводят в гематологический стационар, там специальные асептические боксы, тут таких нет.

– И что говорят?

– Да… – Хельмут снова усмехнулся. Его рыжий чуб смотрелся уныло, и в глазах был вопрос. Лена уже видела такой вопрос в глазах у больных с неясными перспективами. Его не спутаешь ни с чем. – Да что говорят… Говорят, хорошо еще, что обследование, а так и не выявили бы. Лейкоз запущенный, да сердце недолеченное… Приехал, слазь. На острове слева от Африки поживу уже в следующей жизни.

Брату Петечке Лена позвонила с заправки на Житомирской трассе.

– Пришли мне координаты, – сказала она. – Я еду к нему.

Петечка понял сразу. Видимо, тема ниспровержения основ прочно вытеснила у него все остальные.

– А сестра Катерина? – спохватился он.

– Петечка, – Лена допила эспрессо и зашвырнула стакан в урну. – Да пошел ты к черту, Петечка.

Она свернула на дорогу, ведущую к городу, и вдруг поплыла в море подсолнухов, пастушьей сумки и полевых гвоздик. Дорога шла немного в гору, потом выровнялась, и Лена поняла, что она едет по холмам, и поэтому такая странная оптика – как будто облака стоят на уровне глаз, вровень с машиной. Такое случается и по дороге во Львов. Шмели и бабочки размыто дрожали в молочной сыворотке воздуха. Такое уже было, и слезы на щеках были, и бесшумно взлетали птицы на краю поля. Ожидание и нетерпение неизвестной природы, неожиданное, неизвестно откуда взявшееся счастье, фантомная память, совершенно другой, не сегодняшний смысл этого движения захватили ее, и она плыла в душистом шелковом коконе, в капсуле времени, с чужим незнакомым именем на губах.

– Марк, – повторяла она неслышно, без голоса. – Марк.

Съехала на обочину, вытерла слезы, глотнула воды.

– Надо же, – сказала себе, глядя расширенными глазами в пространство, – ну надо же, в какую волну ты попала. В какую нежную и странную волну.

Никогда раньше она не испытывала такого чувства нетерпения и надежды. Да и это, сегодняшнее, принадлежало не ей.

– Здравствуйте, – сказала Лена невысокой кареглазой женщине, которая встретила ее на пороге большого двухэтажного дома. – Мне нужен Марк.

В дверном проеме появился человек. Он как бы материализовался – высокий, почти совсем седой, в голубой рубахе в мелкую клетку. Он стоял, сутулясь, прислонившись плечом к дверному косяку, засунув руки в карманы, и смотрел на Лену, болезненно прищурившись. У него были серые глаза и опухшие нижние веки. Человек вытащил из нагрудного кармана очки и странно знакомым движением развернул дужки.

Лена в поисках опоры протянула руку к женщине, не дотянулась, промахнулась и стала падать в бесконечную туманную пропасть. У самой земли Марк и Женя подхватили ее.

Она открыла глаза в комнате с белыми стенами, поняла, что лежит в глубоком кресле, и увидела этого человека, который теперь сидел перед ней на корточках.

– Вам лучше? – спросил он. – Женя сейчас принесет сладкий чай. И бульон.

– Марк, – сказала Лена. – Марк.

Он кивнул и взял ее за руку.

Вечером притащили из погреба вино. Худой, подвижный, загорелый дочерна человек, которого все звали Гришей, а иногда Григорием Аркадьичем, жарил на гриле скумбрию и свинину, Женя взмахивала над столом пестрой скатертью, Андрей, ее муж, резал зелень и овощи, а Лена с Марком сидели в глубине двора на бревне и говорили. Они говорили четвертый час.

– В саду у бабушки, – говорила Лена, – было полно абрикосов. Мне доверяли вынимать из них косточки. Все мое детство – это запах абрикосов и бесконечное абрикосовое варенье. И пироги.

– Тебе еще повезло, – усмехался Марк. – А меня заставляли чистить молодые орехи. От них чернеют руки. Сначала зеленеют, а потом чернеют… Так ты говоришь – мосты. А что ты чувствуешь, когда строишь эти мосты? Или что ты думаешь? Или – как ты думаешь?

– Тихий гул, – сказала Лена. – Как метро под землей. Но я думаю и чувствую, что мост – это я.

– Идите сюда уже! – крикнул Гришка. – Тут рыбочка уже!

Женя принесла им два бокала холодного шардоне.

– Слушай, – сказал ей Марк, – а ну-ка присядь рядом. Скажи, ты веришь в чудо?

Женя посмотрела сначала на Марка, потом на Лену – и вдруг расхохоталась.

– Там скумбрия, – через силу сказала она. – О-о-о… Истекает соком и амброзией. А в животе у нее лимон. И петрушка! Верю ли я в чудо? Я тебя обожаю, Марик…

Марк поднялся, взял за руку Лену и, глядя ей в глаза, сказал:

– А ведь ты попалась. Мы не отпустим тебя.

– Не отпустим, – подтвердила Женя.

Ей постелили в комнате на втором этаже. Из окна был виден луг и много неба. Женя принесла графин с компотом, груши в миске, букет ромашек в большой глиняной кружке.

– Тут тихо, – сказала она. – Спи, сколько спится, никто не разбудит. Разве что петух.

Она проснулась ровно в одиннадцать и спустилась на первый этаж, щурясь от яркого света. На кухонном подоконнике сидела Женя, свесив одну ногу и согнув в колене другую, и подстригала садовыми ножницами какой-то буйный куст в керамическом горшке.

– Привет, – сказала она, – бери кофе. Марк зайдет за тобой через час примерно.

– Чтобы что? – удивилась Лена.

Женя легко соскользнула с подоконника и поставила на стол розетку с вареньем и хлеб в корзинке.

– Я не знаю, чтобы что. Это же Марк… Ой! – она всплеснула руками. – А омлет-то! Будешь омлет?

Омлет был разноцветным и дрожал, как желе. Лена немедленно согласилась.

Женя передвигалась по кухне, доставала из холодильника рыбное филе, высыпала в дуршлаг стручковую фасоль, мыла помидоры на ветке, подсунула ей блюдце с клубникой, а Лена думала, что вот это и есть ее сестра по кухне в высоком смысле этого слова. Женщина, которая испытывает удовольствие от создания фарша из филе белого амура. С луком, чесноком и молотым душистым перцем. Как там сказал ей вчера Марк? Мы тут немного перемешались… И левой рукой накрыл и унял свою правую, дрожащую. Ничего, ничего, – сказал он. Невралгия. Ничего страшного.

Лене всегда жилось хорошо. Во всех смыслах этого слова. У нее был красивый теплый дом, добрый, хорошо зарабатывающий муж, нужная интересная работа, веселые и умные дочери, Хельмут. И до сих пор беда не подбиралась и близко к ее ближнему кругу. Но теперь подобралась. Хельмута сегодня перевозят в онкоцентр, и он не знает, что с ним будет завтра. И Лена этого не знает. И вот сейчас она идет рядом с Марком по мощеным улицам маленького старого города и пытается понять, зачем она здесь. Чтобы помочь брату? Попросить за Хельмута? В ее понимании это две взаимоисключающие вещи. Но самое странное то, что сегодня с утра она не думала ни о брате, ни о Хельмуте. Все утро она вспоминала дрожащую руку Марка и то, как ей хотелось погладить его по спине. Утешить. Она умела утешать, всю жизнь только этим и занималась. Только вот как бы он к этому отнесся, думала она, сидя рядом с ним на летней площадке маленького кафе. Он заказал себе эспрессо с молоком, она – зеленый чай. Он так и не сказал, куда они идут, она так и не спросила. Вчера он много говорил, сегодня молчал. Молчал, молчал и наконец сказал:

– Я хочу тебя попросить…

Вылил в чашку молоко и стал сосредоточенно размешивать кофе ложечкой, которая в его руке выглядела как деталь кухонной утвари из домика Барби.

Лена ждала. Марк смотрел в чашку.

И тогда она погладила его по спине.

– Проси.

– Нам нужны мосты, – сказал Марк. – И ты можешь стать одним из них. Точнее – многими из них.

– Тогда от меня ничего не останется.

– Как и от меня, – покивал Марк. – Как и от всех нас.

Столько грусти и тоски в глазах человека Лена в жизни не видела.

– Слева от Африки, – сказала она, – есть остров.

Марк подумал немного и отвел с ее лица прядь волос, слегка коснувшись ее щеки.

– Нет! – Лена вздрогнула и задела чашку, чай пролился на блюдце.

Марк взял салфетку и вытер несколько капель со стола.

– Нет? – уточнил он. – Нет так нет. Считай, что об острове мы договорились.

Через полчаса они свернули в узкую улочку, которая сужалась в перспективе, ненадежно фиксируя треть полуденного солнца и рваное облако.

И там, возле черной кованой двери с вывеской «Адвокатская контора Михельсон и партнеры» Лена остановилась, потому что ей вдруг стало трудно дышать, схватилась за перила крыльца. Марк подошел вплотную и положил руку ей на затылок. Прижал ее голову к своей груди, погладил по голове.

– Пожалей меня, – сказал он, – у меня почти не осталось сил.

Михельсон и партнеры, если бы только они подошли к окну своей уважаемой адвокатской конторы, могли бы стать свидетелями того, что называется неотвратимостью, или точкой невозврата, или черт знает как оно называется, когда люди начинают проваливаться друг в друга так, что рвутся тонкие оболочки, лопаются перепонки и плавятся печати, которые верой и правдой служили владельцам.

Два мелких пацана с самокатами притормозили в сторонке.

– Целуются? – недоверчиво спросил один.

– Они же старые! – сказал другой. – Как дураки. Погнали.

И они стремительно скрылись за поворотом, оставив на брусчатке серебряный след легкого самоуверенного детства.

– Ты маленькая, – сказал Марк. – У меня шея затекла.

– В следующий раз встану на табуреточку, – Лена тряхнула головой, чтобы убрать волосы с лица.

– Или на крыльцо к Михельсону, – кивнул Марк и провел ладонью по ее лбу. – Или просто поехали домой.

– Домой? – удивилась Лена. – Но мы же шли куда-то. Ты специально пришел и забрал меня… Я не спрашивала. Куда мы шли, Марк?

Марк усмехнулся.

– Ну давай уже, залазь на крыльцо к Михельсону, – скомандовал он и, когда она поднялась на две ступеньки, взял ее лицо в ладони.

– Мы шли не куда-то, а зачем-то. Мы шли к этому моменту, – сказал он и снова поцеловал ее. – Вот к этому. В этом смысле направление для меня было не столь принципиально, а вот результат важен, как никогда.

– Когда ты меня целуешь, мне хочется плакать, – сказала Лена.

– Мне тоже хочется, – кивнул Марк. – Я и плачу практически. Если мы построим мосты, я не смогу прийти туда, куда обещал, я и сам стану мостом. И ты станешь мостом. И не сможешь добраться до острова слева от Африки. А ведь тебя там будут ждать, как я понял. Жертва – она и есть жертва. Сразу все невозможно. Возможно только некоторое. Давай позволим себе немного тепла.

– …Тепла, – вслед за ним повторила Лена и провела рукой по его затылку и ниже, по шее, за воротник.