Ася

Ты потом будешь вспоминать, как вы ехали в дождь, и ты держала на руках спящего Ялика и рассказывала ему про разноцветных рыб, про море, про птиц, которые просыпаются утром и поют песни. Вдруг Ялик проснулся и прошептал:

– Адик! Адик! Ты тут?

– Я тут, – немедленно отозвался Вадим. – Я тут, малыш.

Ты передала Ялика в папины руки и уплыла куда-то в серую взвесь дождя, к зеленой поляне с россыпью маргариток, удивилась маргариткам, потому что ведь октябрь же и такая погода, что даже здоровому и благополучному человеку нет-нет да и придет в голову какое-то смутное знание об этой жизни, которое выражается словами «да короче!» и может означать все что угодно – от запоя до самоубийства. Но за поляной с неуместными маргаритками тебе вдруг открылось пространство с морем такого цвета, который в жизни не встречается, только во сне. Ты подхватила теплого смеющегося Ялика и понеслась к берегу, практически не касаясь земли с высокой травой, как бы скользя над ней, пересчитывая и называя парусники, различимые издалека – бриг, корвет, баркентина, бригантина, каравелла, клипер, фрегат, – все тебе известные, все безупречные, сияющие отдраенными добела палубами и флагами расцвечивания. Вас с сыном ждала целая флотилия, они были тут для вас, летящих над свежей влажной травой.

Ты проснулась от того, что заплакал Ялик, закашлялся до рвоты, и ты тоже заплакала и вытирала его лицо и свитер мужа на груди влажными салфетками, пыталась напоить сына теплой водичкой из термоса, беспомощно смотрела на Вадима, который дрожащими руками отвинчивал крышку коньячной бутылки.

– Вот бедолага, – сказал водитель Васьки, который до сих пор молчал. – Вот бедолага, не приведи господь.

На границе города к вам присоединился старый темно-синий «Ауди» с немолодым мужчиной за рулем. Вадим назвал его Григорием и сказал, что все, что надо, – в машине охраны. И все вы двинулись за машиной этого Григория по узкой дороге, на которой, наверное, и встречное движение невозможно. Сквозь слезы, которые пленкой застыли в глазах, ты смотрела, как два Васькиных охранника, Григорий и водитель взяли по картонной коробке и скрылись в каких-то кустах, за которыми здания никакого не было, по крайней мере оно никак не просматривалось. Потом пришли за следующими коробками.

В следующий раз охранники с водителем вернулись и сказали, что Григорий велел ехать «к дому, где были вчера».

– Не мое дело, – сказал один из охранников, – но это на голову не налазит. Мы оставили коробки и этого мужика просто в лесу. Не понимаю…

В доме вас встретила женщина, Евгения, и провела тебя и Вадима с Яликом на руках в большую гостиную с простой светлой мебелью и зашторенными окнами.

– Холодно, – сказала она. – И дождь. Вам придется немного померзнуть на поле, но делать нечего. Выпейте чаю. Марк сейчас придет.

Ты отвлеклась на Ялика и не сразу заметила, что в комнате появился высокий седой мужчина в голубой рубахе с подвернутыми рукавами. Он стоял у двери и смотрел на вас, засунув руки в карманы джинсов. Ты встретилась с ним взглядом и некоторое время смотрела в его внимательные серые глаза.

– Если готовы, пойдемте, – сказал Марк.

Вы, не выходя за пределы двора, прошли за дом, на задний двор. Марк открыл калитку и вывел вас в серое пространство, на пустырь, который, наверное, Евгения и называла полем. Женщина вышла вслед за вами, она несла какой-то сверток. Вы прошли немного вперед, Евгения и Марк вдвоем развернули небольшой тюк ткани цвета хаки.

– Это брезент, – сказал ссутулившийся Марк. – Земля очень холодная.

Он разулся и ступил на брезент босиком. Вадим держал Ялика так, что тебе вдруг стало ясно – он его не отдаст. И она его не отдаст. Напрасно они приехали, все зря. Ничего не выйдет.

– Передайте мне мальчика, – сказал Марк. – Пожалуйста. Вы мне вчера все про него рассказали, я примерно представляю себе место, где он окажется. Максимально разденьте и передайте Ярослава. И можете смотреть. Только ничего не делайте.

Марк снял очки, а потом неожиданно для тебя расстегнул и снял рубашку, отдал Евгении. По лицу и по голому неспортивному торсу немолодого человека текли капли дождя.

Вадим вдруг будто проснулся и стал стягивать с Ялика курточку.

– Помоги, – сказал он тебе.

Вдвоем вы раздели Ялика до футболки с Винни-Пухом.

И тут ты сказала:

– Я с ним. Можно я с ним?

Марк снова посмотрел тебе прямо в глаза. Ты никогда не видела раньше таких грустных глаз. Даже у Вадима. Даже глядя на себя в зеркало. Это были глаза человека, который когда-то уже отдал все, что мог, и остался решительно ни с чем. И теперь он просил вас отдать все, что можно.

– Я с ним, – повторила ты.

– Снимите хотя бы плащ, – вздохнул Марк. – И разуйтесь. Очень мешает одежда.

Ты взяла Ялика на руки и ступила босиком на холодный брезент. Марк подошел к вам вплотную, обнял вас левой рукой и прижал к своей мокрой теплой груди. И ты одновременно услышала стук трех сердец. Своего сердца, сердца сына и сердца этого человека. Ты хотела из-за плеча Марка посмотреть на Вадима, но у тебя в этот момент что-то случилось со зрением, и ты больше не видела ничего, кроме силуэтов мужа и женщины рядом с ним, не видела, но ощущала как бы движение по кругу против часовой стрелки, с короткими остановками.

– Мы останавливаем линейное время, – тихо сказал Марк тебе на ухо. – Мы в оси. Это ось божественного времени, и она раскрывает множество божественных времен. Плывите и дышите. В какой-то момент я вас отпущу.

Ваше медленное движение по кругу вдруг замкнулось в какой-то точке, и ты услышала и почувствовала всем телом, как что-то рвется у тебя за спиной. Это было похоже на треск плотной ткани вроде того брезента, на котором вы стояли, но ты уже не чувствовала его кожей, не чувствовала земли и не слышала больше стука сердца Марка. А свое сердце и сердце сына слышала очень хорошо. И в какой-то момент, полностью утратив равновесие, ты опустилась на теплую влажную траву.

– Лася, – услышала ты голос Ялика. – Лася! Там птицы, птицы. Смотри, Лася, смотри!