Женя

Женя сидела на берегу океана, скрестив ноги, и смотрела, как вдоль самой кромки воды движется большой зелено-серебристый тритон. Тритон шел по бесконечному спокойному берегу, переваливаясь и как бы вздыхая.

– Скажи мне «ах», – попросила она.

И океан ответил ей:

– Ах.

– Скажи мне «все».

– Все.

– Скажи мне «да».

– Да.

– Скажи мне… – она замялась.

– Снова ищешь ничьи слова? – спросил Андрей, неслышно подойдя сзади. Она прижалась спиной и затылком к его ногам.

– Скажи «берег», – прошептала Женя и погладила песок мокрой ладонью.

– Берег, – сказал песок и просочился сквозь пальцы.

– Пошли? – спросил Андрей, и она поднялась, кроша в пальцах мягкую влажную ракушку.

Марк

Марк поднес руку к лицу. Это была его рука, это была вообще рука, и он увидел, что на ладони тает снег, перемешанный с землей. Он лежал, уткнувшись щекой в промерзший буковый ствол. «Холодно как, – подумал Марк, – страшно холодно. Я замерзну». Щеке стало больно. «Вернулся, – подумал Марк. – Это лес. Лес. Карпаты». Последнее, что он видел в полуобмороке, был человек в облаке снежной пыли, который проламывался к нему сквозь тонко звенящие белые кусты, потом он увидел, что на самом деле день, а не ночь, и очень удивился. Очнулся он в каком-то теплом бревенчатом доме, в луже спирта, которым, видимо, его растирали. Напротив, на стуле, в своей любимой позе – поджав под себя одну ногу, сидел Гришка и, улыбаясь, смотрел на него.

– Ты что? – спросил Марк и смертельно испугался своей мысли. – Ты болен?

– Ну что ты, – сказал Гришка. – Конечно нет. Просто я вернулся.

– А, – выдохнул Марк и откинулся на подушку. – Понятно. И я тоже.

Сергей

Я написал это, потому что история требовала завершения. В конце концов, он мог быть завершен любой версией. По ряду причин я выбрал эту. Я показал эпилог брату и сестре Касванде. Стас прочел и молча закурил. Лолита вежливо улыбнулась.

– Спасибо, – сказала она, – но какие бы перспективы ни стояли за возможностью мыслить мирами и создавать миры, одной перспективы точно нет, и именно той, о которой пишете вы. Возвращение невозможно, понимаете? Нет? Поэтому…

И тут влетел Кот.

– Он вернулся! – заорал он, одновременно стряхивая куртку и разматывая шарф.

Я победно посмотрел на Лолу. Она смотрела на свои руки.

Кот подошел к ней и погладил по голове.

– Слышишь, Марта, – медленно проговорил он. – Вернулись эти двое.

– Извините, – еле слышно сказала мне она и еще раз повторила: – Спасибо.

Почему она меня поблагодарила? Что она в конце концов предположила? Или просто заметила, как я устал?

Лена, Киев, 2017 год

Лена открыла сигаретную пачку, а сигарет-то нет как нет! Это что, она пачку выкурила? За полтора часа чтения – пачку? Муж узнал бы – убил бы точно. Еще одна пачка «Кэмела» с черничной капсулой верно ждет ее в прикроватной тумбочке, завернутая в красные шелковые трусы, и сейчас, похоже, придет ее черед. Потому что это дело надо перекурить, глядя в окно, на ореховое дерево в саду. Вот это самое дело, этот текст. «Он стоял и смотрел на свою сентябрьскую рябину». Автор литературно одарен. Не сверх меры, но вполне.

Что нам сообщает этот текст? – думала Лена. Есть люди, которые создают миры. Причем не из любви к искусству, а от отчаяния, что ли. От осознания метафизического разрыва. Потом они туда сваливают, там некоторое время проводят, потом возвращаются как ни в чем не бывало. И Марк Вегенин среди них. Точнее, даже так: и Марк Вегенин в первую очередь. Главный архитектор. Если верить автору, конечно. Хельмут дал его, автора, скайп. И она сейчас позвонит Сергею Павлову. Только докурит вторую сигарету из новой пачки.

На запрос в скайп ответили мгновенно. Словно дежурили у компьютера.

И на звонок ответили быстро, только ответил женский голос. И женское лицо появилось на экране, подсвеченное настольной лампой.

– Ой, а вы кто? – удивилась Лена.

– Я – Рита, – сказала молодая темноволосая женщина, – Маргарита.

– Та самая Рита?

– Какая «та самая»?

– Которая в этом тексте, вот здесь, про Конгресс. В тексте Сергея Павлова.

– А… – Женщина подвигала камеру, отчего изображение сделалось резче и отчетливо стали видны ее глаза – совершенно невероятного фиалкового цвета. – Да, Сережа попросил меня написать свою часть. Он долго этот текст дооформлял, что ли. Он не может всего этого забыть. И я не могу. Вы же коллега Хельмута, немца, который Сережу нашел, правда?

– Да, я… – Лена сунула сигаретный мундштук в рот и раздавила зубами черничную капсулу. – Я коллега. А вот вы, Рита, почему там, у Сергея?

– Потому что я его жена, – улыбнулась она, – где же мне еще быть.

– А Слава как же? Где Слава?

– А Слава погиб. Несчастный случай. В концертный бусик врезалась фура. В Польше. Три человека из симфонического оркестра варшавской филармонии и наш Слава…

И Рита закурила тоже. На другом полушарии, где-то на берегу озера Онтарио.

– Сережа спит, – сказала она. – Температурит, простужен. Заснул наконец. Я не буду его будить сейчас, ладно? Извините.

– Рита, – сказала Лена, – а вот этот текст… Что в нем правда, а что вымысел?

– Все правда, – пожала плечами Рита. – Нам что, делать было нечего? Другое дело, что вот та часть, которая реконструкция, ее Сережа как бы смоделировал. Он так увидел. Ну, не знаю, как вам объяснить. Он просто видит, и все. А то, что происходило во Львове, и с нами, и на Конгрессе, это мы с ним потом уже дописали, и это совершенно документальная часть. Марк Вегенин этот текст читал. И Лолита читала. Вы, наверное, не знаете, у Марка с Лолитой так и не сложилось. Он ведь года на два замолчал, стал нелюдимым. Лолита сказала, что вернулся совершенно другой человек. Тот был веселым, энергичным, с отличным чувством юмора. Этот мог сидеть часами и смотреть в одну точку. В Польшу возвращаться он смысла не видел, в Москву тоже, во Львове остаться не захотел. Сказал, что не представляет себе места, где ему было бы место… В результате уехал в Черновицкий университет. Стал там потихоньку преподавать, работать на кафедре. Я, честно говоря, уже давно не задумывалась, где он и что делает.

– Он миры создает, – сказала Лена. – Черт бы его побрал. У нас из-за этого легкая напряженность в воздухе, мягко говоря. И не просто создает, он их выпекает для любого желающего. И не просто так, а за очень большие деньги. И не один, а с компанией. Знаете, Рита, церкви это очень не нравится.

– Какой именно церкви? – поинтересовалась Рита и впервые улыбнулась, от чего у нее обозначились ямочки на щеках.

– Да любой, – сказала Лена. – Только буддистам все пофиг.

– А что именно не нравится, – то, что создает, или то, что за деньги? Конкуренции церковь боится, вот что. Звоните еще, будем рады. Это хорошая новость.

– Значит, так, Хельмут, – сказала Лена в телефонную трубку. – Если это мистификация, то дело выеденного яйца не стоит. Ну хорошо, мистификация. Взрослый человек врет и всем морочит голову. Возможно, он сумасшедший. Ок. Зафиксируем это как фиговую версию. Если не мистификация, то это что же получается? Смерти нет, страха нет, проблем с недвижимостью тоже нет. Самой дорогой и желанной штукой теперь является индивидуальный мир. Его можно купить себе, в подарок, для спасения близкого человека. И тут начинается самое интересное, Хельмут. Если у семьи есть накопления, которых хватит на мир, интересно, кому повезет больше? Больной жене, больной маме или полному сил отцу семейства, который же и заработал, заслужил? Сколько драм, боже мой… Кто-то влезет в вечные долги, чтобы эвакуировать безнадежно больного ребенка, кто-то откажет умирающему отцу, а потом съест себя живьем за то, что отказал. Почему Вегенин придумал эту бесчеловечную игру? Мир за деньги? А?

– Ну как почему, – пробубнил Хельмут, что-то жуя. – Производительность низкая у Вегенина, он же всего-навсего человек, причем немолодой. А энергозатратность, наверное, как раз высокая. Даже если их с десяток в этом архитектурном бюро, ну сколько они физически могут наваять своих миров? Они же помрут от измождения. Их снесут, их растопчет толпа. Поэтому он придумал фильтр, циничный, но правильный по сути. Ладно, не правильный, плохой, но единственно возможный. Если бы он за добрые дела дарил миры, за какие-то особые заслуги, или только детям с голубыми глазами, или заслуженным работникам культуры, вот это было бы некрасиво.

– А я бы на его месте дарила миры, – мечтательно сказала Лена. – И только тем, кто кого-то любит так, что готов всем для него пожертвовать. Всем пожертвовать, понимаешь? Любовь. Вот был бы мой критерий. А таких немного.

– Ничего подобного, – засопел Хельмут. – Таких полно. Любая мать жизнь отдаст за своего ребенка, все отдаст, пойдет на убийство, кожу с себя снимет и отдаст. И таких матерей полная планета. И потом, я совершенно уверен, что никакие деньги Вегенину не нужны. Тем более в таких чудовищных количествах. И в эту телегу про инвестиции в развитие территорий я не верю. Но, возможно, у него на них есть какой-то план…

– Ты как себя чувствуешь, мой дорогой?

– Операцию отодвинули. Показатели крови того…

– Чего – того?

– Неважные. Да не бери в голову, Хелен. Пойди, выпей вина, съешь оливку. И за меня тоже.

Лена набрала стажерку Катерину и попросила промониторить Интернет – что говорят, что пишут, как народ вообще реагирует.

– Да что мониторить, – мрачно сказала Катерина. – Они изменили мировую повестку дня. Все, больше никому ничего не интересно. Только это. Мне не нравится. Это богопротивно.

– У меня для вас есть задание, Катенька, – Лена съела оливку и налила себе вина. – Нам нужно встретиться и поговорить с богопротивным Марком Вегениным во что бы то ни стало. Включите все свои мыслительные способности и придумайте схему, как его найти. Мысль о том, что надо прикинуться клиентом, – я и сама до этого додумалась. Но я не хочу начинать контакт с вранья. Это детский сад. Если мы соврем, он нам ничего не скажет, никуда не пустит.

– Так и не надо врать, – сказала Катерина. – Нужно по правде купить мир.

– Зачем?

– Потом разберемся…

– Рентабельно это только в одном случае – если мы действительно получим мир. Для доказательства мистификации – слишком накладно. Представляю Петра, который просит у Ватикана эти деньги. Представляю заголовки: «Папа римский хочет купить себе мир», «Ватикан поддался общему психозу», «Церковь потеряла базовые ориентиры». Ерунда какая-то. Думайте два часа, Катя, нам нужна схема. А я посплю пока немного.

Она уснула, и ей приснилось, будто она хочет посмотреть на море из окна, но не может дотянуться до подоконника. Хотя при этом чувствует себя взрослой, вот как сейчас, не ребенком. И какой-то человек подходит сзади, смеется. Крепко берет ее за талию и приподнимает над полом, и она видит ночное море, и много источников яркого света, хаотично разбросанных над линией берега, так, будто все звезды вдруг взяли и подсветили галогеновыми лампочками.

Потом она просыпается, выходит босиком на крыльцо, идет по тропинке, усыпанной розовыми сосновыми иглами, вдруг останавливается и начинает всматриваться в даль, в просвет между двумя соснами. Франклин присаживается рядом, утопая своей складчатой попой в траве, шумно дыша. Лена отмечает у себя внезапно участившееся сердцебиение, возвращается в дом и выпивает таблетку анаприлина. Что-то частит сердце последнее время, отмечает она. Последнее время, предпоследнее время, множество божественных времен… Откуда это – «множество божественных времен»? Гугл тут же сообщает ей много чего про «божественное», но только не в этой словесной конструкции.

Лена возвращается к Франклину, присаживается рядом с ним на траву и сидит так, скрестив ноги, глядя в просвет между соснами. И когда у нее уже начинают болеть и слезиться глаза от света, в просвете, в дневном белом небе появляется точка, она растет, и Лена видит, что это маленький дрон несет под своим металлическим брюшком коробку и сейчас приземлится с ней точно на крыльце дома. Брат Петечка, святой отец, первая страсть которого – дроны и все, что с ними связано, а вторая – фамильная – кулинария, шлет ей из Ворзеля в Бучу посылочку с домашними меренгами, подлизывается, гаденыш. Лена смаргивает слезную пелену и отмечает, что там, в просвете, вдалеке, и не в небе, а на земле, есть что-то еще. Но пока она трет глаза, объект исчезает и остаются только перспектива сосновой рощи и улетающий на базу Петечкин дрон.