3. Успенский без Гурджиева

Успенский и его английские последователи

Проводив Гурджиева в Америку в декабре 1923 года, Успенский вернулся в Лондон, собрал своих учеников и сообщил им о своем решении порвать всякие связи с “загрязненным источником”. Учение, принесенное Гурджиевым, истинно, заявил им Успенский, но тот, через которого оно пришло, изменил самому себе, и общение с ним может нанести большой вред. Успенский поставил своих последователей перед выбором: остаться с ним или перейти к Гурджиеву. Какие бы основания ни подводил Джеймс Вебб под свою гипотезу о тайном сговоре между Гурджиевым и Успенским и о тайных связях между ними, продливших их отношения вплоть до 1931 года, разрыв 1923 года был окончательным, решительным и публичным. Разрыв этот не просто завершил восьмилетний период драматического взаимодействия и сотрудничества двух ярких пассионариев, но и создал прецедент принципиального противостояния личности и методам Гурджиева. Он также обозначил начало эпилога нашей истории и истории их жизней – эпилога, длившегося четверть века – Успенский умер в 1947-м, а Гурджиев – в 1949 году, – в течение которых Успенский застыл в горькой роли печального Пьеро – транслятора необычных идей, воспринятых им от Гурджиева, Гурджиев же продолжал лихорадочно менять свои сценарии, роли и актеров, однако в его арлекинаде чувствовались растущая усталость и механичность. Поездка Гурджиева в Америку в конце 1923 года стала пиком его карьеры, после которого начался медленный и долгий период заката.

Разрыв с Гурджиевым стал для Успенского болезненным нарывом, на долгие годы омрачившим его жизнь. Отныне вся его жизнь была пропитана горечью и безысходностью. Отвергнув Гурджиева-человека, Успенский так и не смог освободиться от него, продолжая до конца жизни “работать” с гурджиевскими идеями и жить в пространстве гурджиевской “работы”. Рядом с ним жила его фиктивная жена Софья Григорьевна Успенская – “Гурджиев в миниатюре”, или “Гурджиев в юбке”, – которая дополняла Успенского, выполняя за него те функции в “работе”, которые он явно не хотел выполнять сам, а именно черную работу разоблачителя “ленивого”, “тщеславного” и “самолюбивого” человека в каждом из его учеников, подстегивателя их усилий в плане “памяти себя” и “пробуждения”. До поры до времени этот раскол в нем самом тщательно заслонялся его уверенной манерой держаться, которая вытекала из его уверенности в правильности выбранного им пути. Последняя опиралась на учение, которое долгое время поддерживало его самого и его лондонских и нью-йоркских последователей. Рухни вера в истинность учения, рухнуло бы все остальное, но до самых последних месяцев его жизни учение “держало” Успенского, и Успенский “держал” учеников.

С самого разрыва с Гурджиевым Успенский напряженно следил за его деятельностью, и он единственный в самом начале 1924 года заявил об опасном направлении, выбранном Гурджиевым, и предсказал катастрофу. Автомобильная авария (или ее инсценировка) лета 1924 года подтвердила предсказания Успенского, резко оборвав двухлетний период лихорадочной деятельности Гурджиева в шато Приере по созданию Института. После “выздоровления” начался “писательский” период Гурджиева, длившийся с перерывами почти двадцать лет. К концу 1920-х годов Успенский объявил своим последователям, что он больше не ждет ничего хорошего от Гурджиева и отныне надеется только на себя. К этому времени он также вернулся к писательству, взвалив большую часть забот по организации “работы” на Софью Григорьевну. Когда в 1934 году в Лондон была привезена брошюра Гурджиева “Вестник грядущего добра”, Успенский определил отношение своих лондонских последователей к ее содержанию в таких неоправданно несправедливых словах, как “паранойя” и “сифилис”. Успенский как будто бы не хотел видеть мучительной драмы создателя системы, оказавшегося один на один с обреченной на гибель Европой, в период ее стремительно развивающегося заката, и словно бы не замечал мучительной работы по смене масштабов действия, определения новых ориентиров и мотивировок, которыми был занят Гурджиев.

Свое новое отношение к Гурджиеву Успенский выразил утрированно просто: в Гурджиеве, как в каждом человеке, есть хорошая и плохая стороны, и вот победила плохая: Гурджиев сошел с ума. Только безумный, утверждал Успенский, может делать то, что делал Гурджиев. Или иначе: деятельность Гурджиева не соответствовала принципам его учения, она была безответственной, авантюрной и неистинной. Принцип спектакля, “шоу”, успеха (как раз в это время Гурджиев проводил демонстрации “движений” и танцев в Париже и Нью-Йорке) заслонил и заменил собой идею “работы”. “Если Гурджиев приедет в Лондон, – говорил Успенский своим ученикам, – я уеду в Париж. Если он уедет в Париж, я поеду в Лондон”. Гурджиев стал, по словам Успенского, “загрязненным источником”, однако он был его единственным источником – другого источника у Успенского не было. Размышляя над этими вопросами, Успенский проводил долгие вечера за бутылкой водки или виски с одним или двумя учениками. Иногда при этом он рассказывал истории или рисовал живые сценки из своей московской жизни, и только самые стойкие, досидевшие с ним до рассвета, могли рассчитывать получить от него ценные указания, связанные с работой.

Успенскому не оставалось ничего иного, как продолжать “работу” так, как он ее понимал. Временами он делал попытки выстроить внутреннюю ситуацию на своих идеях догурджиевского периода. Начиная с 1927 года он работал над толстым томом своих произведений, который представлял из себя перевод и новую редакцию его работ, опубликованных в России до 1917 года. Книга эта вышла в 1931 году под названием “Новая модель вселенной” с подзаголовком “Принципы психологического метода в его приложении к науке, религии и искусству”. Этот труд был логическим продолжением, развитием и разработкой основных аспектов его старой книги Tertium Organum, опубликованной в Америке в 1921 году.

Очевидно, работа над этой книгой могла только частично заполнить вакуум, образованный разрывом Успенского с Гурджиевым. Идеи, занимавшие Успенского до знакомства с учением “четвертого пути” (Успенский и его ученики называли это учение “системой”), были уже давно им изжиты, и попытка их воскрешения не могла удовлетворить ни Успенского, ни его лондонский круг. Оставалось либо искать истоки “системы” – тот “внутренний круг человечества”, который снабдил Гурджиева его учением и дал ему его миссию, либо надеяться, что усилия Успенского и его последователей будут замечены этим “внутренним кругом” и его представители сами вступят в контакт с ним. Была еще одна возможность, которая обсуждалась Успенским и его английскими учениками, а именно что сами они и являются внутренним кругом человечества. Впрочем, по поводу всех этих предположений ни у Успенского, ни у его лондонского круга не было полной уверенности. Успенский склонялся ко второй гипотезе, а именно, что нужно развивать работу и ждать сигналов от “внутреннего круга”.

Софья Григорьевна Успенская оставалась с Гурджиевым в шато Приере после разрыва с ним Успенского и переехала в Англию только в 1929 году по просьбе Гурджиева, пославшего ее помогать мужу в работе. В Англии она начала работать с несколькими учениками Успенского, но постепенно круг ее ответственности расширился, и она стала важнейшей составляющей системы, построенной Успенским. Софья Григорьевна была, несомненно, талантливым организатором и человеком, сочетавшим в себе резкий решительный характер с едкостью и наблюдательностью, позволявшими ей подмечать и высмеивать механичность, эгоистичность и лень в поведении людей. Она отказывалась именоваться “учителем” и называла себя “нянькой”, олицетворяя жесткую сторону “работы” и оставляя Успенскому область теории и авторитет учителя. Своим учителем она признавала только Гурджиева, не претендуя на понимание его самого и его учения. “Я не претендую на понимание Г. И. Гурджиева, – говорила она. – Для меня он Х. Но я знаю, что он мой учитель, и у меня нет права его судить и нет необходимости его понимать”. В течение 1930-х годов, ее роль в работе Успенского становилась все более значительной. Фактически она организовывала работу в имениях, которые арендовывались на летние месяцы и куда сьезжались сотни учеников, многие из которых приезжали непосредственно к “мадам” и считали себя ее учениками.

Круг влияния Успенского в Англии расширялся с каждым годом. Публикация “Новой модели вселенной” в 1931 году и второе издание этой книги в 1934 году привлекли к нему множество новых учеников. Постепенно он выделил двух своих “старых” последователей, предоставив им право вести собственные группы. Это были Джонн Беннетт и Морис Николл.

В начале 1930 года Беннетт поставил Успенского перед фактом начала им своего учительства, и Успенскому не оставалось ничего иного, как признать этот факт. Беннетт посылал Успенскому отчеты о проводимых им занятиях со спонтанно собравшейся вокруг него группой, выказывая готовность немедленно прекратить их, если Успенский их не одобрит, однако долго не получал от Успенского ответа. Осенью этого же года он и его жена через секретаря Успенского были приглашены на цикл лекций Успенского под названием “В поисках объективного сознания”. Беннет воспринял это приглашение как молчаливое одобрение его деятельности, и действительно, Успенский, по словам Беннетта, “ни словом не вспомнив прошлое, позволил мне не только посещать его собрания, но вскоре поручил мне читать лекции вслух в его присутствии”. Существовал и держался долгие годы строгий запрет разглашать содержание учения. Лекции по “четвертому пути” читались только ученикам и только лишь при условии, если они брали на себя обязательство не разглашать их содержание. Факт выступления Успенского с публичными лекциями, частично раскрывающими аспекты учения, был экстраординарным, и Успенский нуждался в объяснении этого поступка.

Беннетт припоминает свой откровенный разговор с Успенским, во время которого тот сказал ему: “Я ждал все эти годы, так как хотел узнать, что будет делать мистер Гурджиев. Его работа не принесла тех результатов, на которые он надеялся. Я все еще уверен, что существует Великий Источник, из которого пришла его Система. У мистера Гурджиева должна быть связь с этим Источником, но не думаю, чтобы она была полной. Что-то упущено, и он не может это найти. Если мы не можем установить связь через него, остается надежда прямого контакта с Источником. Но, ища, мы ничего не добьемся: он спрятан гораздо надежнее, чем принято думать. Следовательно, остается одна надежда: Источник сам будет искать нас. Поэтому я здесь, в Лондоне, читаю эти лекции. Если те, кто имеет истинные знания, увидят, что мы можем быть им полезны, они пришлют кого-нибудь. Но надо понимать, что сами для себя мы ничего не можем сделать. Самый важный секрет еще не раскрыт. Мы можем подготовиться и подготовить других, но не можем сделать ничего позитивного”.

Морис Николл, практикующий врач-психиатор, человек с широкими связями в литературных и артистических кругах, был старейшим учеником и другом Успенского. В 1931 году Успенский сам предложил ему стать учителем “системы”, и вскоре в докторской приемной Николла наряду с больными сидели небольшие группки его учеников, с которыми он основательно прорабатывал все тонкости учения Гурджиева-Успенского. Вскоре число его учеников многократно возросло, а записи его бесед с ними впоследствии превратились в пятитомный “Комментарий к учению Гурджиева и Успенского”, источник, стоящий по основательности, но не по факту резонирования рядом с книгами Успенского “В поисках чудесного” и “Четвертый путь”.

Влияние Успенского в довоенной Англии трудно переоценить. Его горячим поклонником был Бернард Шоу. Среди других именитых посетителей его лекций следует назвать Олдоса Хаксли, Геральда Нерда и Кристофера Ишервуда. Хаксли и Ишервуд, хотя и не принимали участия в “работе”, несколько раз ездили к мадам Успенской за консультациями по интересующим их вопросам. Вообще идеи и терминология “системы” стали проникать в литературные салоны и вплетаться в ткань романов и пьес, написанных в Англии в эти годы. Так, герой пьесы Шоу “После многих лет” д-р Проптер, обладающий способностью “выходить из личности”, воплотил в себе многие черты Успенского. “Личность – это тюрьма, – говорит этот герой. – Потенциальным добром является все, что помогает выйти из тюрьмы”. В 1936 году Кеннет Волкер напечатал книгу под названием “Самозванец, незаконченный автопортрет”, в которой он строит свою биографию на основе концепции множества “я”. Все эти различные “я” живут скорее во сне, чем наяву, а “Самозванец” – это человек, связанный с тем, что автор называет “большим Я”. Ряд других философских и литературных работ, опубликованных в эти годы, и идущие в лондонских театрах спектакли свидетельствуют о том, что влияние Успенского на культурную жизнь Англии 1920–1930-х годов действительно было значительным. Все это также вело к увеличению притока новых студентов.

В 1935 году Успенский переехал в большой дом с фермой в Шурее. Место это, известное как Лин плэйс, усилиями мадам Успенской стало подобием шато Приера. Студенты – а туда съезжалось одновременно до ста студентов – не только учились, участвовали в гурджиевских “движениях” и слушали лекции Успенского, они также работали в поле и по дому, выполняя всевозможные хозяйственные поручения. В 1937 году было куплено большое здание, известное как Колет хауз, в котором проводились занятия по “движениям”, и было основано Историко-психологическое общество, в котором в момент его основания было 300 членов. В программе общества были следующие пункты: изучение проблем эволюции человека и особенно идеи психотрансформизма; изучение психологических школ, существовавших в различные исторические периоды и в разных странах и изучение их влияния на интеллектуальное и моральное развитие человечества; практическое исследование методов самоизучения и саморазвития; исследование истории религии, философии, науки и искусства.

Ученик и друг Успенского А. Н. Рабинек, живший в Нью-Йорке в начале 1980-х годов, рассказывал автору о большом сборе, устроенном Успенским в 1938 году в Колет хаузе, на который собралось, выстроившись во дворе, около тысячи учеников. Успенский, стоявший на крыльце с группой близких учеников, поймал взгляд стоявшего рядом Рабинека и шепнул как будто бы про себя по-русски: “Это все я”. Это был пик его силы и славы.

На самом деле положение Успенского было вовсе не простым. Авторитет его был достаточно двусмысленным. Его запрет на общение с обитавшим в Париже “загрязненным источником” многими не принимался всерьез. Половина собравшихся были учениками мадам Успенской, никогда не прерывавшей контактов с Гурджиевым. Некоторые из его учеников также ездили за консультациями в Париж. “Внутренний круг человечества” не спешил с установлением контактов с лондонским Историко-психологическим обществом. Будущее не сулило ничего хорошего. В воздухе уже слышались звуки надвигающейся новой мировой войны. Близкие ученики Успенского отмечали, что последние месяцы в Лин плейс Успенский был мрачен и неразговорчив.