XXVI

Когда они уже немного отошли от переживаний, оправились от ран и взяли за привычку подолгу курить на садовой скамеечке госпитального двора, Алешка однажды не выдержал и спросил друга:

– Вась, а что бы ты делал, если бы я тогда направился к американцам?

– Застрелил бы тебя, – просто ответил Чиваркин.

Он не шутил.

XXVII

Что касается славной Богдановны, то о ней не забыли. Мишин лично представил женщину к ордену, однако начальство посчитало – с ершистой бабы довольно медали, о чем и проинформировало комполка. Несмотря на его протесты и ругань, наградной лист ушел по инстанции с просьбой «за проявленные сообразительность и мужество представить сержанта 1-го полка 1-й авиаперегоночной дивизии Ваганову Людмилу Богдановну к медали «За боевые заслуги»…» (подвиг техника кратко описывался).

Награждение не вызвало у сержанта особого воодушевления, несмотря на то, что подполковник от души постарался: на номской бетонке, с которой начались злоключения капитана Чиваркина, был выстроен весь находящийся в наличии технический состав перегоночного аэродрома. По убедительной просьбе Мишина справился со своим раздражением зам по политической части, которому Богдановна как-то довольно резко, в привычной своей манере, умудрилась «ответить». Однако, несмотря на жертву со стороны комиссара и на все старания фронтовика, особой торжественности не получилось. Вызвав Люду из строя и прочитав ей реляцию, Мишин вознамерился было прицепить медаль, но в последний момент, когда рука его уже протянулась к груди техника, вспомнил, что перед ним дама, смутился, растерялся, даже покраснел и не нашел ничего лучшего, как просто схватить «трактористку» за маленькую руку и вложить заслуженную награду ей в мозолистую ладонь. Впрочем, Богдановна была верна себе: ответ награжденной окончательно взбесил стоявшего рядом с Мишиным политработника:

– Мужа бы лучше моего вернули, товарищ подполковник.

И, всхлипнув, «амазонка» побрела на свое место в строю.

XXVIII

В то же самое время несколько молчаливых мужчин из уже знакомого читателю затерянного в лесах и горах поселка (все те же шляпы, клетчатые рубахи, заправленные в сапоги штаны) столкнули с отмели самый большой в Майтконе баркас, забрались в него и отправились вверх по течению. Вместе с ними, водрузив на голову такую же широкополую шляпу, поплыл и поп: рясу святой отец спрятал до поры до времени в кормовой банке. Мотор не подводил, погода наладилась, полицейский спокойно правил рулем, и над баркасом вились дымки неизменных трубок. Как только в той или иной заканчивалось «топливо», ее владелец вытряхивал пепел в реку, прочищал чашу, набивал камеру новой порцией забористого табака и вновь привычно зажимал во рту загубник. Казалось, думы охотников, как и дым, плывут над водами Тэша. Старец-священник курил наряду со всеми, временами что-то бормоча и осеняя себя крестным знамением. Все знали, что делать, и роль каждого была определена: главной целью собравшихся был склон возле пика «пятнадцать-шестнадцать», на котором покоились останки их земляка (лежащий на дне лодки мешок предназначался именно для него, там же на дне были сложены и желтые от смолы сосновые доски, и заранее сбитая крышка, и четыре столба). Но прежде зоркий Фрэнк приказал причалить возле сиротливо прижатого к камышам небольшого плотика.

От безымянного тела мало что осталось, однако местным жителям к подобным вещам было не привыкать. Горьковатый дым их трубок отгонял смрад; лопаты, вырывая узкую глубокую яму, работали споро, сколотить большой крест не составило труда. После того, как заостренный конец столба обожгли на разведенном костре, крест был водружен над могилой и земля вокруг тщательно утоптана. Обитатели Майткона нанесли с берега камней и укрепили ими знак Христа со всех сторон, насыпав их целую горку. Шлемофон положили поверх, придавив небольшим булыжником: так еще один погибший на алсибской трассе упокоился в центре Аляски под православным крестом.

Затем облачившийся в рясу старый алеут раздул кадило. Сладковатый ладан окончательно отогнал смрад. Мыслей о том, что безвестный покойник вполне мог быть закоренелым атеистом, ни у кого из собравшихся даже не возникало, и логика здесь была проста – раз летчик из России, значит, он русский, а если русский, то, несомненно, крещен. Деловитый, сосредоточенный, полный осознания того, что совершает одно из самых главных дел на земле, поп провел панихиду. Собравшиеся помогли ему, сипло и простуженно подхватив «вечную память». Полное отсутствие ветра позволило ровно гореть пламени одинокой свечи: в тишине слышалось ее сухое потрескивание. Впрочем, опытный Данилов неукоснительно соблюдал и воинский ритуал. Следуя этой традиции, охотники выстроились в ряд, вскинули карабины и по знаку Фрэнка одновременно привели в движение спусковые крючки. Залпы распугали птиц: утки, взвившиеся из камышей, оторопело заметались над головами; подкравшееся было к водопою оленье стадо пугливо бросилось в лес следом за наиболее быстрым и чутким карибу; медведи, за несколько миль отсюда караулящие на отмелях рыбу, настороженно прислушались к выстрелам.

Один из участников церемонии обратил внимание полицейского на росу, блестевшую на траве даже после выхода солнца:

– Осень будет недолгой, Фрэнк. Похоже, перевалы завалит уже в начале октября.

– Нам не привыкать, – отвечал коп, закидывая за спину помповое ружье.

– Так или иначе, придется запастись дополнительным топливом. Сам знаешь: аэросани жрут бензин как бешеные. А где прикажешь взять денег? Твое ведомство не слишком-то раскошеливается.

– Есть лыжи, – пожал плечами Данилов.

– В глубоком снегу провалятся даже самые широкие лыжи, – вздохнул собеседник Фрэнка, – а сани пройдут. Сани везде проходят.

– Хорошо. В сентябре поеду в район, подниму вопрос.

– Ты уж подними его, Фрэнк. Ты уж его подними.

Утихнувших было птиц вновь разметал по небу стук молотков – вернувшись от баркаса с досками, недалеко от креста алеуты собирали кирусу. Все на том же костре обожгли основания четырех столбов. Дом сколотили надежно и быстро. В дело вступил еще один участник похода: впрочем, его общение с духами не заняло много времени. Приставленная к домику лесенка помогла забравшемуся на нее шаману уложить в короб приготовленную медвежью шкуру. Затем подали крышку, которую этот прилежный прихожанин майтконовского храма, являющийся по совместительству еще и язычником, в один прием установил на домике. Со стен кирусу продолжала стекать смола; свежие доски выдавливали из всех своих пор обильные слезы – несколько упавших капель склеили траву у ног полицейского и подобно желтой росе блестели на ней.

– Хороший знак, – сказал священник.

– Хороший знак, – откликнулся Фрэнк.

– Хороший знак, – закивали остальные.

– Хэй хо! – воскликнул шаман, спрыгивая с лесенки и завершая обряд. – Хэй хо!