XVII

А Вася Чиваркин шел.

И откуда только силы взялись?

Опыт у него, правда, все же был: доводилось Васе попадать в переплеты в Арктике. Что же, это был еще один переплет – теперь в пустынной, продуваемой ветрами Аляске, с которой он из-за своего безалаберного и бесшабашного штурмана неожиданно схлестнулся «один на один».

После того, как унес Тэш беспощадного Крушицкого, рухнул Вася на осоку и глину и впал в забытье. От прожорливой мошки Чиваркина спас сильный ливень: впрочем, ему было уже все равно. Очнувшись под утро искусанным, распухшим, напитанным водой, словно губка, он вытащил из вещмешка оставшееся на «балансе» имущество: треть мокрой и склизкой буханки, компас, нож, завернутые в портянку и чудом сохранившиеся сухими носки, портсигар с промокшими папиросами. Вытаскивая одну за другой нехитрые вещи, неожиданно вспомнил Вася, как в том же Фэрбанксе американский техник показывал им с Алешкой свои фотокарточки – ничего вроде особенного: тощая жена американца, его дети – мальчик и девочка, – какая-то болонка возле их ног. Только вот позировала семейка на фоне внушительного одноэтажного особняка. Словоохотливый трудяга как мог объяснил двум русским: это обычный американский дом, к которому пристроен гараж для обычного американского «форда». Техник не преминул показать «симпатичным большевикам» и убранство нескольких комнат, которые он заснял с не меньшей тщательностью: перед взором Демьянова и Чиваркина предстали комоды, диваны, ковры, радиоприемники и расставленные повсюду фарфоровые собачки («хобби май уайф, феллоуз!»). «Май велф, – несколько раз то ли в шутку, то ли всерьез повторил затем этот парень, аккуратно складывая свой мир в огромный кожаный бумажник и пряча его в кармане куртки. – Май литтл велф…»

Вспомнив о тех фото, вдруг подумал Чиваркин, что все его разложенное по двум полкам в казарменной тумбочке «богатство», его, так казать, «личный мир» – три пожелтевшие, словно от гепатита, фотографии, на которых запечатлен он пятнадцатилетним с отцом и матерью, а также свитер, кальсоны, запасная гимнастерка, книга «Как закалялась сталь» и кое-что еще по мелочи, вроде ниток и пуговиц, – легко уместится в лежащий сейчас перед ним вещмешок. Больше ничего из своего имущества Вася так и не смог припомнить, как ни напрягался. Даже худой избы, в которой он родился и вырос под Смоленском в деревеньке Броды, вполне возможно, уже не существовало в природе: был вариант, что беспощадно сожжена она прокатившейся в тех местах войной. Следовательно, осталось у коммуниста и капитана одно только казарменное койко-место, которое, стоит ему сгинуть, тотчас займет другой такой же, как и он, «строитель справедливого общества». Но по этому поводу Вася совершенно не переживал: такое спартанство его устраивало. Впрочем, иной жизни он и не знал, вот почему и кредо было простым: все, что нужно человеку, должно умещаться в его вещмешке. И если суждено, скажем, Васе погибнуть, и кто-нибудь, допустим, присвоит себе тот же его свитер, что же, пусть забирает! Тревожился он совершенно по иному поводу: вдруг исчезнувший Демьянов возьмет да и польстится на обитый обрезной доской сарай, именуемый американским домом, и на самоходный железный ящик с колесами, именуемый автомобилем «форд». Хотя, несмотря на все Алешкины выкрутасы, не могло этого быть. Просто не могло!

Вздохнув, Чиваркин присовокупил к выложенному перед собой «богатству» брошенную особистом банку. Осмотрел свой ТТ, выхватил и вновь вставил обойму, с хрустом съел найденную в мешке половинку луковицы, запил ее речной водой, сменил носки, сложил все обратно в сидор и, отвернувшись от шумной реки, начал медленное восхождение на хребет, который поначалу был скрыт густым лесом, а затем, по мере подъема, когда череда сосен и елей заметно поредела, открылся во всем своем мрачном великолепии – кое-где даже блестел на его гребне снег. И конечно же, не подозревал Чиваркин о духе зла, которого, как огня, боялись местные алеуты, и делянку с растерзанным мертвецом благополучно миновал, ее не заметив, и направлялся теперь, оборванный, взмыленный, по самому короткому, но опасному пути, стремясь перевалить с северной стороны хребта на южную, а там и непременно нагнать непутевого Алешку Демьянова.

Часто монолит сменялся острым щебнем, по которому даже в ботинках неловко было ступать. Иногда ноги чуть ли не по щиколотку утопали в бесчисленных мелких камнях, разъезжались, скользили, и схватиться-то было не за что – через несколько часов подъема внизу остались даже самые мелкие кустики. Приходилось опираться руками все на ту же щебенку.

Опустившись передохнуть, Чиваркин заметил еще одну напасть: на почтительном расстоянии за ним бесшумно следовал огромный гризли. Чиваркин медведю не удивился: на Севере часто чуть ли не вплотную приближались к заполярным аэродромам полутораметровые в холке белые хищники. Гризли пока не собирался прибавлять ход: стоило летчику остановиться, останавливался и зверь, – но положение осложнилось: мало того, что ТТ все время теперь должен был быть под рукой, таяли шансы на безопасный отдых.

После нескольких передышек, когда окончательно выяснилось, что гризли не шутит, стало Васе не по себе: тем более перспектива в любую минуту остаться босым оказалась более чем вероятна. Последними словами обругал он Алешку, из-за которого претерпевал теперь нравственные и физические муки на этом нескончаемом каменном склоне. Медведь упрямо болтался сзади, словно привязанный невидимой нитью, и Вася не выдержал. Пальнул он, конечно же, мимо. Впрочем, Чиваркин и не старался попасть: для подобной туши пистолетная пуля на таком расстоянии, что дробина слону. Гризли чуть подался назад и сел на задние лапы, мотая тяжелой башкой и жадно принюхиваясь. Затем лениво, вразвалочку, продолжил преследование, иногда останавливаясь и нюхая воздух.

– Что увязался? – крикнул человек, заметив, что расстояние между ним и зверем пусть ненамного, но все-таки сократилось. – Захотел девять граммов?

Медведь, естественно, не ответил.

На медленный подъем ушел целый день. Вечером опустившееся облако скрыло долину: туман чуть ли не подползал к Васиным ногам. Иногда преследователь терялся в этой вате. Наверх задыхающийся Чиваркин боялся смотреть – пути конца-краю не было. Ботинки чудом еще держались. Гнуса здесь не оказалось, однако распаленность тела уступила место ознобу, от которого не спасал насквозь пропитанный влагой комбинезон, – и ни щепки, ни прутика. Чиваркин пытался закурить – без толку. Все без толку!

Гризли не отставал.