Доктор

У очень и очень многих людей, даже таких, на которых никогда не подумаешь, годами нет секса. Телевидение и Интернет приучили их к мысли, что это достаточный повод для тяжёлого невроза. Нет секса? Не будет, значит, ни здоровья, ни социальной полноценности – тебя самого не будет. И проблемы со здоровьем и обществом начинаются как по заказу: из-за нервной гонки за счастьем, постоянной взвинченности, нежелания либо неумения спокойно жить той жизнью, которая досталась.

На мою долю выпадают жалобы, завуалированные просьбы помочь с поиском партнёра и постыдные тайны. Нестор, например, пишет эротические рассказы. Которые никого не возбуждают, рассказы из числа тех, где фигурируют «музыка его (её) страстных стонов», «мой раскалённый страстью член» и «мои трусики промокли». (Опять трусы.) Я как-то обсудил это с Соней, единственной моей клиенткой, ведущей регулярную половую жизнь, и та, подумав, сказала: «Но, доктор, они действительно промокают». Промокают, да? Ну ладно.

Или вот Муся. Муся шарахается от мужчин, но и женщин любит только из принципа.

– Муся, ну зачем так себя истязать?

– Понимаете, доктор, если уж ты феминистка, то удобнее быть при этом и лесбиянкой. Потому что с мужчинами становится невозможно. Когда они узнают. Ну, про феминизм.

– А им обязательно узнавать? У вас на лбу не написано.

– …Я ведь не специально. Так, слово за слово. Я не могу постоянно за собой следить, чтобы не ляпнуть лишнего. Это, в конце концов, унизительно.

– Принимать во внимание чужие чувства?

– О, эти-то скоты никогда ничьих чувств во внимание не принимают. Они не думают, что у меня какие-то чувства вообще могут быть. – Муся сжала кулачки. – И что самое несправедливое, у них это получается как-то естественно, но если я начну вести себя так же, то покажусь дурой и хабалкой.

– Быть дурой и хабалкой – такой же талант, как быть жлобом. Если вы этого очень хотите, можно, конечно, себя натаскать. Существуют тренинги.

– Нет, я просто хочу, чтобы меня это не задевало. Равнодушие тоже можно натренировать?

– Это называется «повышение самооценки». Когда самооценка высокая, равнодушие к чужим мнениям появляется само собой. Это как с температурой при гриппе: тридцать восемь и пять – и вас уже мало интересует, кто от оппозиции пойдёт на выборы.

– …Температура при гриппе повышается в результате борьбы организма с вирусом. А с чего повышаться моей самооценке? Я ведь даже не знаю, стою чего-то на самом деле или нет.

– И не надо вам знать. Не важно, чего вы стоите. Важно, во что вы себя оцените.

– Но кто на это купится?

– О, полно идиотов.

– …Я познакомилась с нормальной девушкой. Как вы думаете, мне нужно ей про себя рассказывать?

– А чем вы с ней собираетесь заниматься?

– На выставки вместе ходить. В театры. Я к тому, что, если я приму во внимание её чувства и буду помалкивать, а она потом вдруг как-нибудь узнает, выйдет совсем некрасиво. И знаете, нормальным ведь очень трудно объяснить, что ты не хочешь всех подряд и с кем-то просто дружишь. Они всё равно будут настороже.

– Объясните ей хотя бы про феминизм. При случае.

– Ей уже телевизор объяснил, – горько сказала Муся. – Знаете, что она думает? Что феминисток служба безопасности может прогнать из магазина. Как воришек.

– Вы ничего не путаете?

– Да она мне практически открытым текстом сказала. – Муся помолчала. – А может, она лесбиянок имела в виду? Вот и думай, признаваться в том, что она и без того уже знает, или нет. Вы бы на моём месте признались?

– Конечно же нет. Каминг-аут – это хуже, чем безнравственно. Это вульгарно.

– …Не говоря уже о том, что женские каминг-ауты никого не интересуют. Вы в курсе, доктор, что нарушаете сейчас профессиональную этику?

– Именно поэтому я так популярен.

Я нечасто высказываю своё мнение и прилагаю усилия, чтобы его вообще не иметь. Современный мир считает, что любому гражданину есть что вякнуть по любому вопросу, включая узкоспециальные и требующие многолетних размышлений, и граждане настолько втянулись, что молчание или слова «не знаю» воспринимают как антиобщественную выходку. Как это ты не знаешь? Ты личность или не личность? Профицит бюджета – не твоё дело? Или, может быть, генная инженерия – не твоё дело? События на Ближнем Востоке? События на Дальнем Востоке? События в Монте-Карло? Орфография? Их поощряли быть собой, и вот что из этого получилось.

Но моим кретинам полезно ознакомиться с правильным взглядом на вещи, раз уж так вышло, что чёртова кушетка – единственное место, где они могут это сделать. Я даю советы. Столь низко пал профессионально, что даю советы – ими всё равно никто не воспользуется.

– Почему все так сходят с ума с этими каминг-аутами?

– Потому что это средство контроля. И, как ни смешно, средство деромантизации. Гомосексуализм при ярком свете теряет всю свою привлекательность.

Мир захлестнул террор каминг-аутов. Людей берут за горло, тащат за волосы, за ноги выволакивают из нор; дошло до того, что отказ публично говорить о своей ориентации, какой бы она ни была, принимается за косвенное трусливое признание, так что не желающие прослыть пидорами обнародуют число и адреса своих жён и любовниц. «Всем выйти из сумрака!» Никаких сумерек. Никакой двусмысленности. Никакого closet.

– А как вы всё-таки познакомились?

– …Мы всё время видим друг друга в одном и том же месте. А недавно в центре столкнулись, случайно. Но, доктор, она первая со мной поздоровалась, честное слово.

– И теперь ходите по музеям?

– Ну да. А что такого? Мы же не на актуальное искусство. То есть один раз пошли на актуальное, но, думаю, больше не надо. Не хочу наткнуться на кого-нибудь из знакомых.

– Опасности наткнуться на знакомых в Русском музее нет?

– …Это будут другие знакомые. Не те, кого я имею в виду.

– Да?

– Ещё вот музей Арктики и Антарктики – безопасное место. …Сама Арктика, наверное, тоже.

После Муси один за другим явились Соня и мой сумасшедший.

Соня была в бешенстве после очередной встречи со следователем, который вёл дело об ограблении её квартиры, а старик окончательно переселился в какой-то свой дивный новый мир и только изредка оттуда выныривал, чтобы взглянуть на меня изумлёнными вопрошающими глазами.

Я привык и к нему, и к ситуации, но он был неизлечим, а ситуация – того рода, что развиваются от плохого к худшему. Далось ему это воровство! Нам нужны были деньги в бо́льших количествах, чем можно заработать, – боевые организации, в конце концов, недешёвое предприятие, – и я добывал их как мог. Можно подумать, Соня Кройц пойдёт на паперть, лишившись брюликов. Или я не знаю, по какой статье пойду сам, если что? (Да уж, лучше по этой.) Старикан как будто пытался объяснить, что я играю с огнём, а я жеманно отводил глазки и уверял, что этот огонь не жжётся. Знал бы ты, старый пень, какие бывают игры.

– Существуют, в конце концов, способы обмануть полицию.

– Лучший способ обмануть полицию – не делать ничего противозаконного.

– Это также может её насторожить. В определённых обстоятельствах.

Он достал меня на этот раз, крепко достал. Я делаю это не из любви к адреналину! хотелось мне крикнуть. Не потому, что жадный или завистливый! Мне плевать, какие уроки извлекли вы из своей жалкой жизни, но мой-то урок заключается в том, что со дня на день станет слишком поздно для учебного процесса. Поздно делать выводы! Поздно дышать! Покупать булочки к завтраку!

Хотя покупать, конечно, придётся ещё больше и всегда что-нибудь не то.

Славным завершением дня стал визит Нестора.

Его новостная лента снабдила его сегодня избыточной пищей для размышлений, и, перед тем как начать мотать мне душу заведённым порядком, он пожелал узнать моё мнение про Турцию.

«Нестор, ты дебил? Какое мнение про Турцию я могу иметь?»

– Моё мнение про Турцию спросите у Багдасарова.

– Но вы обязаны иметь своё собственное!

– Не хочу. Не люблю выглядеть идиотом.

С такими, как Нестор, всегда совершают одну и ту же ошибку, занося их в разряд назойливых, но неопасных. Комары тоже кажутся неопасными, пока не обнаруживаешь себя в тайге голым и привязанным к дереву. Он глуп, и он тщеславен, и от него не так просто отмахнуться, даже когда он выступает в роли частного человека, а он выходит из неё всякий раз, получив отпор, – выскакивает как ошпаренный.

Он угодил в поставленную для него ловушку, но не заметил.

– Нет слов «не хочу», когда речь идёт о гражданском долге.

Логически рассуждая, в войне идеологий либерал Нестор борется за суверенность «хочу»; его партия не устаёт рассказывать, как славно жилось бы в мире, который держит «должен» в будке на привязи, не высовывающим нос дальше уплаты налогов, Уголовного кодекса и ПДД (сюда же, попав в общественный транспорт, они добавляют правила личной гигиены), через глухую стену от частной жизни, сферы мысли и морали и всего, о чём можно сказать «дело вкуса».

Практика, конечно, имеет за пазухой свои сюрпризы, чтобы показать в нужный момент всем зарвавшимся, мечтателям и неженкам нежелательность иных желаний – и Уголовный кодекс тут совсем ни при чём, – но даже если бы я разговаривал не с идиотом, мне было бы трудно объяснить, где я вижу ошибку. Наверное, порочна сама идея создать регламент? Иногда, чтобы оставаться человеком, нужно делать выбор в пользу «хочу», иногда – в пользу «должен», причём порою – отвечая на один и тот же вопрос. Так это всё сложно… так, я бы сказал, зыбко…

– Скоро вам станет не до капризов, доктор, – сказал Нестор, радуясь. – Слышали про люстрацию?

– У меня частная лавочка, а люстрация – на госслужбе.

– Все так думают. Только госслужбой занимаются наши стратегические партнёры – и неизвестно, когда начнут.

– И вы решили начать первыми? И с кого же?

– С общественно важных позиций. Знаете, учителя, журналисты, работники культуры. Работников культуры давно пора встряхнуть, писателей в особенности.

– А писателей вы разве ещё не поделили? Со стратегическими партнёрами?

– Если бы всё было так просто. Они же в половине случаев сами не знают, с кем они, – поделишь на глазок, а потом начинаются недоразумения. Такое сочинит, что у самого волосы дыбом.

– Ничего не поделаешь. Психология художника соткана из противоречий.

– Как у плечевых у них психология.

– Ну это уже поклёп.

На писателях пакт от двадцать третьего августа никак не сказался – при условии что это были именно писатели, а не полюбившие литературу журналисты. (Какое-то поветрие: журналист кушать не сможет, пока не напишет Роман. Нестор и его «раскалённый страстью член» тоже готовят себя к чему-то большому.)

– И разве вы не должны уважать свободу творчества?

– Никому я не должен ничего! – предсказуемо завопил мой дурачок. – Это ещё что за привилегии!

При всей их незначительности, при микроскопических тиражах традиционное отечественное уважение к Писателю никуда не делось. Структуры по умолчанию считают их ничейной землёй, небогатой, не слишком даже полезной, не слишком годной, но… заколдованной, что ли.

– И как, если взять техническую сторону вопроса, вы их люстрируете? Бумагу отберёте?

– Издательства можно штрафовать. На обложках можно ставить штамп «Не прошёл сертификацию». Или «Не прошла».

– А сами они пусть носят жёлтую звезду.

– А сами они пусть внятно заявят свою позицию!

Он был чугунный, непробиваемый, но всё же осёкся. Может быть, вспомнил свои рассказики. Позицию они безусловно заявляли.

– Ох, – сказал я почти дружески. – Нестор, Нестор.

Дождь меня встретил как добрый друг – топтался во дворе и вот кинулся навстречу. Всё, всё мокрое: жизнь, асфальт, последние листья, скамейка, на которой, как я заметил, любит сидеть мой безумный старик. Заявляется за час до назначенного времени и сидит. Ну что мне, гнать его, выходить с палкой? Я успешно скрыл его визиты от всех, даже от собственной картотеки.

Сейчас слишком сыро и для него. А я, если бы можно было остаться в какой-то погоде навечно, выбрал бы эту.