Доктор

Сказать в своё оправдание могу только одно: я предупреждал. (I-told-you-so-manner, как называют это Вячеслав Германович и его поздневикторианские писатели.)

Я сказал сразу: Муся, одумайтесь. Не надо ничего этого. Уйдите как-нибудь по-английски.

– Уйти по-английски будет трусостью и дезертирством, – сердито сказала Муся. – И, по-английски или нет, я не хочу уходить. Я что, предаю идеалы? Я всего-то заявляю о смене ориентации… то есть возвращении к ориентации… ну как сказать? Вдруг оказалось, что у меня обычная ориентация. Я же не из-за того, что раскаялась, или осуждаю, или разочаровалась в движении. Я та же, кем была. Я феминистка. Просто человек, в которого я влюблена, – мужчина. Я с удовольствием дружу с девушками. Но я поняла, что совершенно не хочу с ними спать.

– И что, обязательно всем об этом сообщать?

– Но это правда. Правду нельзя скрывать. Это главный принцип самоуважения.

– А жить вы на что будете? – спросил я, отчаявшись.

– Что значит «на что»? Я, между прочим, работаю.

– Да, но как вы собираетесь работать дальше? Что скажут ваши клиенты? И самое главное, что сделают те, кто вас клиентам рекомендует?

Теперь её лицо пылало.

– Да за кого вы нас принимаете! Мы не делаем таких подлянок!

– Никакого «нас» больше не будет.

– …

– Надеюсь, оно того стоило. Расскажите про этого вашего мужчину, что ли.

– Он не мой. Я с ним недавно знакома. Мы никогда не говорили… о чём-то личном. Я даже не знаю, нравлюсь ли ему.

– Тогда я вообще ничего не понимаю.

– Где вам понять с вашей проповедью лицемерия.

– Да?

– Лицемерия и неприкрытого эгоизма! Чисто мужское шовинистическое, – она осеклась и неспокойно повертелась. – Простите. Это ещё не всё.

– Боюсь спрашивать, что может быть хуже.

Муся отчаянно зажмурилась:

– Он сотрудник ФКПЭ.

– Че-го?

– Федерального комитета по противодействию экстремизму.

– Но где, – начал я и вдруг вспомнил, что Муся с подружкой посещают какой-то BDSM-притон. В таких местах можно познакомиться с кем угодно. Но там, как правило, не представляются: я, дескать, сотрудник. Могу вообразить, какие должности и звания полезли бы на свет божий, начни посетители обмениваться визитками.

– Он вам голову не дурит?

– Я его видела при исполнении.

– Они что, с облавой туда пришли?

– Нет, по жалобе. Я не понимаю, какие облавы?

Я тоже не понимал. Крыса мне про этот комитет что-то рассказывал, и я не думал, что они так быстро доросли до крышевания притонов.

Меж тем Муся, поведав самое страшное, разговорилась уже без удержу.

– Я не знаю, чем он мне понравился. Он как человек не нравится мне совершенно. Взгляды какие-то ископаемые, и работа, сами понимаете, оставила след. Нет, он не жлоб. Но вот в таком стиле: приходит, когда ему надо, берёт, что хочет. И с такими шуточками… Да что шутки! Он и когда молчит, я как будто слышу, что он обо всех нас думает. Но мне, по-моему, всё равно. Доктор, вы не представляете, до чего стыдно.

– Нет, не представляю. Не вижу причин стыдиться. В конце концов, это всего лишь белый совершеннолетний мужчина. Мог бы оказаться негром. Или жеребцом в непереносном смысле.

Муся посмотрела укоризненно, но от темы отклоняться не стала. Сильно же её припекло, подумал я.

– Нет, я не из-за этого. Вы опять меня выставляете какой-то феминистической ведьмой. Дело в том, что это неправильный мужчина, а не просто там какой-то мужик вообще. Неправильный человек! Такой, с которым у меня по-человечески не может быть ничего общего. Я понятия не имею, как с ним разговаривать!

– А зачем вам с ним разговаривать?

– Но… доктор… Мы ведь не животные. Даже и животные сперва друг друга обнюхивают. Хвостами вертят…

– Вот и вы повертите. Поулыбайтесь. Прикоснитесь как-нибудь.

– …А если он меня оттолкнёт? А если… Доктор, а как? Ну, прикасаться?

Одно недолгое время у меня был клиент, который наслушался радиопроповедей модного семейного психолога. Подходите и тупо знакомьтесь, улыбчиво убеждал психолог. Одна пошлёт, десять пошлют, с одиннадцатой познакомитесь. Ну что, мой клиент подходил – налетал как коршун! – и выпаливал: «Женщина, можно с вами познакомиться?» На одиннадцатый раз дело едва не закончилось полицией. Сразу две ошибки, сказал я ему впоследствии. Во-первых, на вопрос «можно?» они автоматически отвечают «нельзя». Во-вторых, нужно было говорить «девушка». Но я подходил к женщинам, сказал он. Таким, знаете, за тридцать. Да хоть за пятьдесят! Он так и не понял. Он готов был выполнять логично выглядящие инструкции, но не понимал, почему они не срабатывают.

Мусе я сказал: «Можете потренироваться на мне». Но она отказалась.

Последствия не заставили себя ждать. Уже через два дня, в неурочное время, Муся сидела в моём кабинете и рыдала, забывая отсмаркиваться.

– Сказали, что я лживая дрянь… что специально втиралась ради бонусов… рекомендаций… за границу… ездить по фестивалям… Доктор, за что со мной так?

«За то, что ты дура». Но это была моя собственная дура. Я чувствовал за неё ответственность.

– Муся, – сказал я. И не только сказал, а выкарабкался из кресла, подошёл и похлопал её где-то в области загривка. – Муся, не плачьте. Я что-нибудь придумаю.

Муся от удивления успокоилась.

– В каком смысле?

Действительно, в каком. Пойду застрелю пару ЛГБТ-бандерш?

– Что ваш говорит? Из-за которого весь сыр-бор?

– Я его ещё не видела. Да и он тут при чём? Он ничего не знает.

– Ему, значит, правду говорить не будете?

– Я не представляю, как ему сказать. И, самое главное, зачем.

Это повысит твои шансы, подумал я. Но вслух не сказал. С одними повышает, с другими – нет. Ни в чём нельзя быть уверенным.

– Тогда обсудите это с Алей.

– Не буду я ничего ни с кем обсуждать! Справлюсь сама!

Я её похвалил и выпроводил, но мне было тревожно. Кто тебя тянул за язык, дура! Муся не понимала, против какого ветра взялась плевать. Для многих – открытых врагов или миллионов обывателей, чьё мнение никого не интересует, – это и был ветерок, сквознячок. Но она-то, она! Дезертирка. Отступница. Муся-апостатка, в довершение всего придумавшая взывать к чувству чести. Загляни в любую книжку, почитай, что делают с предателями! Предателей даже не расстреливают, их вешают. Особенно таких, кто со слезами продолжает твердить, что никого не предавал.

Спасти её могло бегство, но Мусе было некуда бежать. Микроскопически малый в масштабах страны мирок был всем её миром; она жила его масштабами. С таким же успехом я мог объяснять инфузории, что в соседней капле воды тоже что-то живёт и дышит.

Я открыл сейф, достал папку, заведённую на специалиста, вытряхнул из неё принесённые Чикой бумаги и хмуро на них уставился.

Я был лучшего мнения о демократической общественности. Вспомнить только их знаменитые общаки времён Болотной! Вместо этого мы с Чикой получили на двоих двести тысяч рублей, тысячу евро, какие-то бессмысленные наброски, которые Чика прихватил, потому что они были не без выдумки спрятаны в замороженных пельменях, и записную книжку. Бумажная записная книжка, как при царе Горохе: имена, адреса, номера телефонов. Большинства имён я не знал, а те, которые знал, меня удивили. Они не сочетались друг с другом.

Я сунул папки в сейф, записную книжку – в карман, чтобы разобраться с ней на досуге, и отправился на запланированно неприятную встречу.

На следующий день меня посетил Нестор, и вид у него был непривычно удручённый. Нестор – и удручён! Что, кроме зубной боли и известия о наших победах в Сирии, могло вызвать эту гримасу отчаяния, я не догадывался даже отдалённо, но он не стал держать меня в неведении.

– Они пришли к соглашению, – скорбно сказал Нестор. – В сферах. Наши и люди из Москвы. Всё это, конечно, негласно, по факту. А ведь мне обещали! Давали гарантии! Воспользовались моим честным именем и провернули аферу. Ох, знал я, что нельзя доверять этим отъехавшим экспертам.

– Э?..

– Да вы и сами должны знать! Радио, что ли, не слушаете?

Под «радио» Нестор подразумевал одну-единственную радиостанцию, и я её, конечно, не слушал – как и все прочие, за исключением прогноза погоды и местных новостей по тому радио, которое на кухне.

– Заметили, Имперский разъезд стали приглашать? Сперва дискуссии, затем – координация. С ними теперь будут сотрудничать. Совместная оппозиционная деятельность, каково?

– Логично. Они, в конце концов, тоже оппозиция.

– В гробу такую оппозицию! – Он помолчал и упавшим голосом добавил: – Я не знаю, что делать. Я не могу сотрудничать со штурмовиками. Как это вообще называется?

– Реальная политика это называется.

Итак, Нестор считал, что у него есть честное имя, и дорожил им. Много неожиданного узнаёшь о людях совершенно случайно.

– Меня обманули, – сказал он с острой жалостью к себе, несчастному. – Меня! И этот ещё стоит, ухмыляется!.. Да, кстати, а что с моим поручением? Намекнули?

– Намекнул, намекнул, – спокойно соврал я. Ну ты дебил. – Напугал. А что, хотите переиграть? Станислав Игоревич мстительный товарищ. Помнит по имени каждого клопа, который его укусил.

– Да знаю я, знаю. Но скоро люстрация… думаю, вопрос закроется. – Он заговорил как ветеран-полковник и даже позу принял. – Я прослежу.

– А! Готовы списочки?

– Да, только это секрет. Пока что. Особенно насчёт Станислава Игоревича.

Он был из тех людей, кто, произведя тебя в подельники, сразу же перестаёт стесняться.

– Да?

– Потому что его там не должно быть. Я внесу в последний момент. Не согласовывая.

Нестор-партизан, Нестор-диверсант. Чем ещё ты меня удивишь, друг ситный?

– И не надо делать сейчас большие глаза. Иногда правда за отдельным человеком, а не коллективом махинаторов!

Мне хотелось протереть не столько глаза, сколько уши.

– …И давно вы?

Не так уж кардинальны оказались изменения. Он не смог: а) не похвастать; б) похвастать аккуратно.

– О, раскусил-то я его сразу. Но долго верил, что в руководстве понимают тоже. Какая разница, понимают там или нет, если такие решения выдают! Какое тяжёлое дело – политика, – заключил он с мукой. – И неблагодарное. Будут у меня, я чувствую, проблемы. Предвижу. Но по-другому не могу. Уж если этот не враг, тогда кто?

Он чувствует. Предвидит. Готовится пустить коту под хвост свою карьеру в Демконтроле. (Нет, врёшь. К карьерному взлёту ты готовишься, интервью и овациям.) Затеял переворот, раскол. Мой, десять раз нецензурно, Нестор.

Занавес.