Жених

У меня никогда не было секретов от Максимчика – если под секретом понимать нечто такое, чем один интересуется, а другой не хочет говорить. Это правда, Максимчик и не интересовался. То ли не верил, что у меня могут быть тайны, то ли не считал их заслуживающими внимания. В рамках нашей общей жизни я рассказываю понемножку о своих трудовых буднях и всяких смешных пустяках, а бедняжечка, надо отдать ему должное, не перебивает и даже делает внимательные глаза. Другой вопрос, слышит ли он при этом что-нибудь, но ведь трудно упрекнуть человека за то, что он не испытывает искренний интерес к борьбе Нины Петровны со старшим менеджером или Аллочки с её Васей. (Нет, про Аллочку и Васю больше не буду, не то совсем запутаюсь. Я поделилась с Максимчиком этой историей, и он сперва засмеялся, а потом сказал, ну точно как Нина Петровна: «Оставь их в покое». Точнее говоря, он сказал: «Они просто уроды, оставь их в покое». То есть, получается, Максимчик и Нина Петровна дали мне один и тот же совет, но смысл в него вложили противоположный, и Нина Петровна считала, что я цепляюсь к нормальным людям, а Максимчик – что трачу силы и время на недостойных внимания. И хотя Максим-чик умнее Нины Петровны в разы, не говоря уже о том, что образованный, я тогда подумала, как это грустно, когда тебя назовут уродом, ничего о тебе толком не зная, с чужих пристрастных слов.)

Про наши прогулки с Машечкой я, разумеется, рассказала сразу же, имея в виду, что рано или поздно они познакомятся и почву лучше готовить постепенно. Максимчик не придал этому значения, и Машечку, когда заходила речь, стал безразлично называть «подружка для музеев». (Может быть, он обратил бы больше внимания на подружку для кабаков.) И вот теперь, когда в первый раз я могла рассказать о чём-то действительно необычном, меня охватили сомнения.

Я рассказывала, например, что мы познакомились с Павликом и ходили в Фонд Плеве, но Максимчик при этом так зафыркал и засмеялся, что я не успела пуститься в подробные объяснения про выставку, Имперский разъезд, профессора Савельева и как мне в этом Фонде понравилось. Потом я умолчала о странном человеке, который подошёл к нам в музее Державина, потому что помнила, как Максимчику было неприятно столкнуться с ним случайно на улице, между «Икеей» и киношкой. И получилось наконец так, что если не давать подробного регулярного отчёта о всех мелочах, то о чём-то не-мелком, случившемся в итоге, рассказать уже почти невозможно.

В довершение бедняжка Павлик выбрал меня в свои поверенные. Или это неправильное слово? В такого человека, которому поверяют все тревоги и неприятности – и секреты, да. Сперва это было только ухаживание за Машечкой и чувства по поводу, и тут я его ободряла и становилась на его сторону, но по мере развития событий, после смерти бедняжки депутата буквально на моих глазах, Павлик заговорил о своих проблемах в Имперском разъезде. И начал с того, что ему совершенно не с кем посоветоваться. Ну, думаю, Анжелочка, вот вас теперь и двое. А вслух говорю: «Да?»

– Ты ведь не думаешь, как Маша? Что мы занимаемся антиобщественной ерундой?

Конечно, это была ерунда, не знаю, насколько антиобщественная, но бедняжечка принимал её так близко к сердцу, что у меня духу не хватило его огорчить. Да и какая от этого вышла бы польза? Для него сейчас Имперский разъезд один свет в окошке.

Если бы Максимчик был подобрее к людям и не такой вспыльчивый, я бы познакомила Павлика с ним, потому что он может оказать интеллектуальную поддержку, если захочет. Но на Максимчика в эти дни смотреть стало страшно, не то что знакомить с молодыми людьми, находящимися на распутье.

– И знаешь, Аля, если не переходить к прямому действию, все наши благонамеренные упования так и останутся брехнёй. За которую с нас же потом и спросят.

– Павлик, зайка, но почему нельзя благонамеренно делать то, чему тебя учили? Ты к защите готовишься?

– Ну защищу я очередную серую диссертацию, останусь преподавать. Кого я буду учить и чему?

Многим мужчинам приходится нелегко из-за того, что они хотят спасать мир, когда их никто не просит. Это побочное следствие правильных мужских задатков. Мужчине необходимо занять себя делом: строить мосты, ездить откапывать динозавров, изобретать лекарство от рака или с чем-нибудь бороться, это уж кто что нашёл. А как найти с первого раза что-нибудь общественно-полезное и нескучное? Павлик и сам, наверное, понимал, что был бы счастливее с динозаврами, чем с Имперским разъездом, но как ему было теперь, после всей шумихи, пойти на попятный? Никак.

Этот разговор и мне напомнил о том, что я в тупике. Делать нечего; собралась с духом и вечером, когда покушали, говорю: «Зайка, что у тебя случилось? Расскажи мне». – «Ничего у меня не случилось! Ничего! Что вообще у такого, как я, может случиться?!»

Называется, поговорили.

Но. Бедняжка, по-моему, признал, что погорячился. Через полчаса, когда я ещё скреблась в кухне, пришёл за ромашкой и говорит: «Анжела, ты всё допытываешься, что тебе почитать, почитай Генри Джеймса. Заодно и мне расскажешь».

Я записала имя на бумажке, при первой возможности зашла в библиотеку и взяла там чистенькую новую книжку, умеренно толстую. Я люблю, когда книжка потолще и всё в ней подробно расписано: какие у героя знакомые, друзья и родственники в трёх поколениях, каждый со своей особой жизнью.

Плохо, что я не удержалась и сперва поглядела в Интернете, кто он такой, Генри Джеймс. Конечно, делать этого не стоило, потому что Генри Джеймс оказался классиком, родоначальником и первопроходцем, и я уже не могла читать непредвзято, а всё время помнила, что знакомлюсь с произведением великого писателя. Как будто пришёл в парк, музей или любое другое красивое место и смотришь не по сторонам и куда хочешь, а только на табличку с объяснениями, что именно тебе предстоит увидеть. И это ещё не всё: я как вчиталась и осознала, о чём мне нужно будет дать отчёт Максимчику и Машечке, сердце в пятки ушло. Угораздило же выбрать историю, настолько неприемлемую для обоих.

Содержание романа «Бостонцы» такое: молодая феминистка и её двоюродный брат, тоже молодой человек, борются за власть над душой совсем юной девушки, и молодой человек хочет на ней жениться, а феминистка – чтобы та думала только о ней и о борьбе за права женщин. Эти кузены постепенно начинают друг друга ненавидеть, потому что она – с неврозами, а он – не признающий женского равноправия ретроград, и читатель, тоже постепенно, к обоим проникается неприязнью, такие они оба по-человечески несимпатичные.

Кончается тем, что молодой человек побеждает, но автор прямо даёт понять, что героиня будет с ним очень, очень несчастна. («Не удивительно» и «сама виновата», сказала на этом месте Машечка.) Но книга не о проблеме выбора, выбери девушка по-другому, счастья бы ей это не принесло. Великий писатель Генри Джеймс как будто думает, что люди, вне зависимости от пола и убеждений, не умеют быть людьми; тут уж ничего не попишешь, нет в них доброты и великодушия. Печальная история.

Вот; прочла, обдумала, рассказываю. Я боялась, что Машечка рассердится из-за того, что идейные женщины изображены болтливыми идиотками, а Максимчик – осознав, сколько романного времени и авторских сил на это потрачено, но в итоге обоим было просто скучно.

Может быть, я их не сумела заинтересовать своим пересказом, тем более что так и не добралась, ввиду полного безразличия аудитории, до самого привлекательного персонажа, женщины-врача доктора Пренс. Не умею излагать! Хотя в случае с доктором Пренс и изложить нечего: нет у неё ни убеждений, ни личной жизни, одна только работа и преданность этой работе, что в описании и пересказе выглядит не очень зажигательно, но в жизни, когда встречаешь подобных людей, утешает. Даже весьма.

Отложила я пропаганду Генри Джеймса; ну, думаю, как-нибудь потом, подучись сперва, Анжелочка, привлекающим образом передавать впечатления от классики. А потом случилась беда с Павликом.

То есть случилось всё раньше, но рассказал он уже после смерти Светозарова и даже после того, как в прессе появились ужасные намёки, будто эта смерть не то, чем кажется. Мы встретились в Фонде, потрещали, и я сказала, что это немножко обескураживает, постоянно видеть кого-то по телевизору, а потом он окажется человеком на полу, которому ты безуспешно пытаешься помочь. Таким он оказался… ну, гораздо меньше в размерах. В телевизоре они кажутся крупными, взрослыми, а в реальности скукоживаются – и жалко их уже как просто людей, плюгавых и неблестящих.

– Жалко! – говорит Павлик. – О чём здесь жалеть? Как всё просто, чисто! Упал – умер! Мне бы так.

Что ты, говорю, Павличек, тебе-то с чего в двадцать лет умирать? Если что-то нехорошо, так ведь наверняка есть другие способы.

– Нет у меня способов. Я у органов на крючке.

Вытащила я из него всю историю, подумала и говорю: поговори с друзьями, скажи, что понарошку согласился, чтобы отстали. Будешь, если надо, двойной агент.

– Что ты думаешь, я им этого не сказал? Сказал, причём сразу.

– А они что?

– Какой ты, говорят, двойной агент, ты идиот.

Бедняжечка, это и в самом деле была череда не очень умных поступков.

– А некоторые вообще мне не верят.

– Я тебе верю. И Машечка…

– Только не говори ей! Аля, пообещай, что ничего не скажешь!

Конечно же, я от всего сердца пообещала. Такие вещи, если уж говорить, мужчина должен сказать сам.

– Я просто прилгнул, чтобы похвастаться, – сказал он с удивлением, – и сразу вызывают на допрос. А потом хочешь сделать как лучше – и уж точно остаётся только повеситься. Да ещё эта проклятая крыса…

Про крысу – боюсь, Павлик имел в виду Станислава Игоревича, которого невзлюбил, хотя трудно понять, что в его внешности могло натолкнуть на такое сравнение, – я пропустила мимо ушей. Всем нужно кого-то обругать время от времени.

– Вешаться не нужно. Своди Машечку куда-нибудь. В кино?

– Это твой способ решать проблемы?

– Нет, это чтобы от них отвлечься.

Непростая это была задача: успокоить бедняжку и при этом не задеть его самолюбие. Я не могла сказать, как сказал бы старший товарищ: расслабься, брат, я всё решу. Накосячил – с кем не бывает. Ну, я думаю, старшие товарищи говорят именно так, дружелюбно и снисходительно. Я сказала:

– Вот увидишь, что-нибудь подвернётся.

И что-нибудь подвернулось: на той же неделе, когда мы все, не сговариваясь, собрались в Фонде, и ехидный молодой человек – я его отлично запомнила, и он меня тоже, что не удивительно, учитывая нашу, можно сказать плечом к плечу, битву со смертью, – оказался сотрудником Федерального комитета по противодействию экстремизму.

У меня нет предубеждения относительно органов. (Павлик не сказал, какие именно органы на него насели, и я решила, что это ФСБ.) И доверия к ним нет тоже. Но, как всегда говорит Пётр Николаевич, дело не в учреждениях, дело в людях. Рассчитываешь и опираешься на людей. К ним же обращаешься.

Так что я улизнула от Машечки, дождалась, пока ехидный молодой человек выйдет на улицу, и постаралась ему всё объяснить.