Заговорщик

Я не был готов к тому, что мне не поверят. Мои соратники! Мои подельники! Что они себе думали: я пыхнул на Светозарова ядом? Прикончил его силой мысленного воздействия? А если не я, то всё равно кто-то? Крыса, вспомни, говорил Блондинка, ты ничего не заметил? Люди, вещи? Хоть что-нибудь странное? И все смотрели на меня странными глазами.

– Может быть, мы теперь проведём собственное расследование? Кто и зачем убил депутата Светозарова вперёд нас? Да очнитесь вы! Человек может просто умереть от остановки сердца!

– В сорок пять лет? Ни с того ни с сего?

– …Сердечно-сосудистые заболевания на первом месте среди причин смерти в Российской Федерации, – задумчиво сказал Худой. – Семьсот тысяч смертей в год. В два с половиной раза больше, чем от рака.

– Но он не был болен!

– С сердечно-сосудистыми такое случается. Ты не болеешь, не болеешь, а потом падаешь замертво.

– …И в четыре раза больше, чем смертность в результате ДТП.

– Что мы теперь будем делать? Что я скажу Станиславу Игоревичу?

– Ничего. Не ходи к нему.

– А когда он сам придёт и спросит?

– Отвернёшься и не будешь отвечать.

– Но он нас вынудит! Он никогда не поверит!

– И что же он сделает? Будет шантажировать нас убийством, которого мы не совершали?

– Которого вообще не было, – в очередной раз сказал я. – Вы забываете, он же там присутствовал. Он всё видел. Он не может сказать, что это убийство.

– Ещё как может, – сказал Штык. – Я бы смог.

Опять немного поспорили про сердечно-сосудистые. В этом проблема конспирологов, спецслужб и таких, как мы: собственные глаза и свидетельство докторов могут говорить, что им заблагорассудится, но какое-то секретное знание глубоко внутри тебя твердит и твердит упрямым голоском: не бывает таких совпадений. Упрямый голосок и очень недовольный.

Вишенку на торт, когда остальные разошлись, водрузил Блондинка. «Ты уверен?» – спросил он с не идущей к нему озабоченностью. Разве что руку на плечо не положил.

– Чёрт, Дима, я ему искусственное дыхание делал!

– Да ладно! Контрольный в голову… Подожди, а откуда ты знаешь, как меня зовут?

– А что, кто-то не знает? …Я тебя на Невском видел. С друзьями, помнишь?

– С коллегами. Скажи, красавцы. «Мы пришли из девяностых». …Я поговорил с Графом.

– И что Граф?

– Сказал: я не буду среди наших искать крота. Гори оно всё огнём.

– Очень на него похоже. Но я не готов гореть.

– А придётся.

И ведь накаркал. Через день пошли слухи, через два – статьи, через четыре тему обсуждали сквозь зубы в телевизоре. Через неделю, когда нас собрал жёлтый от злобы и ужаса Штык, вся страна была уверена, что питерский депутат неспроста отдал Богу свою беспокойную душу.

И ведь всё это – голый психоз на пустом месте! Ни у кого не было причины травить Светозарова. Мы могли многого не знать, но обязательно бы знали хоть что-то. И до меня, и до Блондинки дошли бы слухи, впутайся депутат в распределение денежных потоков, в любую историю: со стадионом, музеем, ФСИН, кабелем по дну Финского залива на худой конец. В Питере есть во что впутаться, хотя депутату это сложнее, чем вице-губернатору.

И вот история висела в информационном пространстве, как большой пузырь, выдутый из чего-то зловонного, а специалист терроризировал Штыка.

– Поздравил с успехом. А теперь требует, – Штык заговорил как сквозь противогаз, – требует следующего.

– Фуркина? – с интересом спросил Граф.

– Нет. Кого-нибудь из Демократического Контроля.

– А что ж не из ФСБ?

– Я согласился.

Немая сцена последовала за этим удивительным признанием. Когда что-нибудь взрывается или земля уходит из-под ног, люди не сразу начинают бежать и кричать. Всегда есть эти секунды оторопи – нескончаемые, резиново тянущиеся для тех, кто их переживает.

– У меня не было выбора!

– Конечно, – сказал Граф, – конечно. Разумеется.

Мне не понравился его голос, и Штыку не понравился тем более. Он не был трусом, наш Штык, брателло. Неуклюжий, уклончивый, мутный – но не трус. И сейчас оказался человек на высоте момента: посмотрел прямо и сказал прямо:

– Он припёр меня к стене. Думай быстро, говори быстро – в таком стиле. Я не мог сказать «ах, дайте мне побежать посоветоваться».

– Что-то ты темнишь, – сказал Блондинка. – Что-то у него есть на тебя такое.

– Ему не нужно «что-то такое». Этот человек как клещ. Просто впивается, если не остережёшься.

– Удивительно, что среди всех нас не остерёгся именно ты.

Ничего удивительного. Не Худой ли рассказывал нам о народовольцах и о том, как их вождь Александр Михайлов, железный человек, годами вколачивавший в товарищей правила конспирации – всех доводя до белого каления, – кончил тем, что был арестован самым нелепым образом, из-за собственной глупейшей беспечности. В день убийства Александра Второго он уже сидел, как зайчик, в Петропавловской крепости – и с товарищами на виселицу не пошёл. Блондинка тогда – прекрасно помню тот день, мы встретились на природе: шашлыки, лето, берег залива, закат над водой, – сказал, что это наводит на определённые подозрения, а Худой ответил, что если уж Александра Михайлова подозревать в предательстве, то проще лечь и умереть. Нет, не в предательстве. Царя-то всё равно убили? Но он мог струсить. Сбежать с поля боя вот таким образом.

Не мог! Не мог! Он был душою Исполнительного комитета, он умер с тоски, раз уж не на эшафоте! Он и умер-то почти сразу, в восемьдесят четвёртом. Вот-вот. Классическая триада: струсил, сбежал, раскаялся; в Петропавловской крепости есть когда и о чём подумать. И Худой сказал, что в Петропавловской крепости есть от чего умереть и без угрызений совести, и опять немного поспорили, и все остались при своих.

А теперь, значит, это.

На мне так и висела дурацкая картинка с Меншиковым, и я снова пошёл в Фонд Плеве, где имел удовольствие увидеть всех разом: специалиста, профессора и девушку с синяками. (Её подружка, девушка с запросами, и – сюрприз-сюрприз – Павлик Савельев явились попозже.)

У специалиста вид был сияющий, у остальных – убитый. Они сидели в кабинете старшего Савельева, пили чай и говорили всё о том же: правда, неправда да qui prodest. Наверняка их Станислав Игоревич науськал: он любит посмотреть, как люди выставляют себя идиотами.

Из всех бесполезных вещей самой бесполезной было им об этом говорить.

– Вы впустую тратите время, – сказал я.

Они надулись. Специалист ответил первым:

– Обычное человеческое любопытство, ничего больше. Чем ещё заняться бездельникам? А вы к нам, значит, не с пустыми руками? Нашли злоумышленников?

– Каких злоумышленников? – спросила девушка с синяками, и какая-то часть времени была потрачена на разоблачение комитета, который я представлял, и меня лично.

– Экстремизм – дело тонкое, – сказал специалист. – Берётся из воздуха и туда же при необходимости уходит. Беги, хватай руками.

– Что ж, Станислав Игоревич, – сказал профессор Савельев, – может быть, вам и спокойнее будет спаться, если они никого не найдут.

– Это вы намекаете, что они меня самого бы могли найти, если бы хорошенько поискали? Пётр Николаевич, – обернулся он ко мне, – считает, что я заказал себя собственноручно.

– Я этого не говорил.

– А я не говорил, что говорили. Я сказал, что вы так думаете.

Профессор Савельев уставился на портрет своего кумира. Старик, старик, подумал я, не лезь на рожон.

Тут и заявилась молодёжь.

Павлик смотрел на девушку с запросами обалдело, а та на всех – с отвращением: принцессу тяжкая государственная необходимость пригнала на открытие свинарника. И принцесса-то на троечку, не научилась или не считает нужным управлять лицевыми мускулами. Правильная принцесса, посещая свиноферму, улыбается и свите, и свинопасам, и свиньям – и все они чувствуют себя польщёнными. Но где теперь учат на правильных принцесс.

Мальчишка увидел меня, и глаза у него полезли на лоб.

Интересно, подумал я, а Станислав Игоревич знает? Знает-знает. Вон как ухмыляется.

– Не отталкивать никого, – сказал специалист, подмигивая профессору Савельеву. – Из разрозненных и не имеющих представления о дисциплине шаек сколотить, при наличии административного таланта и терпения, армию. Привлечь, увлечь и, как получится, облагородить. Героическая стратегия. – Он подмигнул снова, на этот раз Павлику. – Эксцессы, будем верить, со временем сходят на нет. Ну там, партизанские вылазки против собственного союзника. Люди, желающие вступить со мной в переписку, как правило, оставляют обратный адрес.

– Мы вам ничего не посылали, – сердито сказал Павлик. – Это смешно и бессмысленно.

– Конечно-конечно. В войне с современным искусством смысла куда больше.

Все заговорили разом. Я мрачно их оглядел.

Некоторые фильмы так начинаются: случайная разношёрстная компания выживших после катастрофы плечом к плечу проходит через испытания и ужасы. Шесть зажравшихся идиотов и один чёткий пацан. Они учатся сражаться и защищать друг друга, он – ценить Шекспира и галстуки в тон; все раскрываются с неожиданной лучшей стороны. Добрый старый Голливуд.

Только девушка с синяками улыбнулась мне дружелюбно, как товарищу. Видимо, вспоминала, как мы на пару пытались вернуть депутата Светозарова к жизни и законотворческой деятельности.

Я им ничего не должен. Найду для начальства автора писем, обезврежу для Штыка специалиста, унесу ноги и скажу «уф».

Специалист улучил минуту пошептаться со мной наедине. «Неужели вы думаете, что я хочу им вреда? – сказал он, глядя прямо и честно. – Бедному, отважному Петру Николаевичу и этим милым детям? Наоборот, пытаюсь защитить. Если не их самих, то хотя бы репутацию их дела. Фонд был задуман как вывеска вменяемой государственности, консерватизма с человеческим лицом – а не такой, например, рожей, как у Имперского разъезда. Почему-то так совпало, что я единственный, кого это беспокоит. И кто бы подумал, что у меня есть свои проблемы».

– А они есть?

– Только одна. Я настраиваю людей против себя. При всех стараниях расположить в свою пользу.

– Так обычно и бывает.

– Мне нужна помощь, дорогой. Искать моих будущих убийц вы явно не хотите, так по крайней мере найдите способ спасти то, что я делаю.

– Я?

Вот поговорили так поговорили.

И когда я выскочил на воздух и уже думал, что удалось вырваться, меня окликнула девушка с синяками. Ждала, мёрзла на ветру. Такие вещи запоминаются: темнота, чёрная громада замка через Фонтанку, свет фонарей, свет от фар проезжающих плотным потоком машин, влажный асфальт. И девушка, которая из темноты, из бегущей полосы света говорит:

– Пожалуйста, не сердитесь. Вы не могли бы мне помочь?

Всем нужна помощь. Никто её не получает. Никто.