Один день Романа Павловича

– Что я сделала-то?

– Забыл!

– А я летом был в Абхазии и видел дачу Сталина!

– У вас не найдется лишнего мела?

– Роман Павлович, у меня в кабинете окно заклинило. Поможете?

– Этот 6 «А» меня с ума сведет. Целый день сдерживаюсь, не кричу на них, а дома срываюсь на своих детей. Разве это правильно?

– Только не тройку, ну пожалуйста! Ну пожалуйста…

– На следующий урок принесу.

– Глагол – это сказуемое.

– Процесс идет, хорошо.

– Шукшин придумал чудиков, потому что так смотрел на реальность.

– Шукшин не примыкал к шестидесятникам, потому что не разделял их убеждений, и писал о своем.

– Роман Павлович, а кто такой детственник?

– Роман Павлович, а вы катались на мотоцикле?

– Роман Павлович, а кто самый известный поэт в истории?

– Роман Павлович, а правда, что Путин нанесет ядерный удар по ИГИЛ?

– Роман Павлович, из РОНО задание спустили. Конкурс сочинений о коррупции. Дайте команду лучшим ученикам написать до вечера. Вот требования и электронный адрес, по которому нужно посылать.

– Чего сразу Аксенов! Не посылал я его!

– Учебник? Я потерял. Тетрадь? В учебнике лежала.

– Я такая ленивая. За уроки в девять сажусь.

– У вас не найдется лишнего стула?

– Вводные слова вводят нас в курс дела. Их можно убрать из текста.

– Может, вы нас раньше отпустите? Никогда не отпускали? И что?

– Шукшин – это еще что. Недавно мне один товарищ отчеканил, когда «Грозу» изучали: «Борис работал депутатом». Об истории у них, мягко говоря, искаженные представления.

– Я не смогу остаться на дополнительное занятие. Мне в больницу.

– Я тоже не могу. В больницу. Кровь из вены.

– Это неправильно – тащить тетради для проверки домой. Должна же, в конце концов, быть у нас личная жизнь.

– Я так считаю: после смерти учителя похоронные услуги должно оплачивать государство. Тогда я с полной ответственностью заявлю: в гробу нас видело наше государство.

– Роман Павлович, принесите, пожалуйста, мне в пятницу тетради восьмых классов. Плановый контроль работы педагогов. И не забывайте ставить отметки Макарычеву. Так надо.

Среди всеобщего сумбура

Часы в школьном холле спешили на две минуты. Настенные часы в своем кабинете Роман сверял с Кремлем, поэтому звонок на первый урок русского или литературы раздавался в 7:58. А на первую перемену – в 8:43. И так далее. Роман с иронией воображал, что попирает мелкопоместные школьные порядки во имя большой всероссийской истины, не зависящей ни от царя, ни от придворных.

Впрочем, эта большая истина тоже была относительной, потому что даже кремлевские часы – это лишь способ приручить необузданное время.

Относительность заключалась и в том, что в школах детям прививали одно, дома – второе, а на улице – третье. Компасы указывали на разные направления и сбивали с толку. Не зная, как поступить верно, ребенок поступал как и все.

Роман не считал себя исправным компасом и не лез с советами и наставлениями, чтобы не усугублять и без того очевидные противоречия. С одной стороны, быть педагогом значило твердить о послушании и прилежании, учить детей не перечить, соблюдать дисциплину, быть вежливыми. С другой стороны, Роман не терял надежды вырастить порядочных и честных людей, себе-на-уме личностей. Методы не совпадали с задачами, причем это упущение закладывалось в основы педагогики. Сначала подчинение, затем – в идеале – свобода.

Нововведения, призванные улучшить школу, не действовали. Семь-десять лет назад школяр полагал за счастье заглянуть краешком глаза в журнал Марь Иванны и подсмотреть отметки. С появлением электронных дневников такая радость исчезла: при первом желании ученик мог увидеть на мобильном экране или мониторе не только свои оценки, но и средний балл по какому угодно предмету.

И эта система не опережала предыдущую. Середнячок, имевший к концу четверти текущие 3,88 балла по литературе, позволял себе расслабиться и пренебречь Шекспиром или Пушкиным, так как даже двойка не портила картину. Роман именовал это оцифровкой сознания: любое действие, за исключением тех, что удовлетворяли первичные потребности, обладало смыслом только при наличии результата, который поддавался измерению и подсчету. Если читать, то ради отметок; если писать, то ради лайков.

Собственно, ЕГЭ строился по аналогичному принципу.

Родители ночами не спали, чтобы дети поступили в вуз. Дети не спали ночами, чтобы порадовать родителей дипломом.

Роман усвоил, что умение избегать паники посреди всеобщего сумбура – едва ли не важнейший навык.

Самым сложным было оставаться спокойным на совещаниях. Заинтересованный Марат Тулпарович, не церемонясь, касался на них любых тем.

– Недавно санузел сменили, а в уборных уже грязно, – констатировал он. – Особенно в женских туалетах. Просьба классным руководителям: научите девочек сливать за собой.

Иногда на педсоветах звучала житейская мудрость:

– Детей можно хоть десять сделать. Главное – их воспитать.

Больше всего нервировали исходящие свыше команды, которые директор по цепочке перекладывал на учителей. Внезапный отчет на пять страниц, поездка на педагогический семинар, кулинарное соревнование среди классов – к этому все привыкли. Однажды Марат Тулпарович сказал, что до конца дня ему требуются пять сочинений на районный конкурс «Я гражданин России», и Роман с Лилией Ринатовной срочно кинулись обзванивать учеников с убедительными речами.

Классным руководителям доставалось больше, чем простым предметникам.

– До понедельника нам предстоит отчитаться об анкетах питания, – передавал Марат Тулпарович новое послание от своего начальства. – В тесте пятьдесят вопросов – о качестве блюд, об их разнообразии, о ценах. Анкету должен заполнить каждый ученик. Так как за два с половиной дня они не успеют, то обязанность пройти тест лежит на классных руководителях. Итак, задание следующее: открываем сайт…

Когда директор покончил с разъяснением схемы, педагоги возроптали:

– У меня двадцать пять учеников в классе. Получается, я на тысячу двести пятьдесят вопросов в сумме должна ответить?

– У меня Корольков мяса не ест. А в анкете надо выбрать между говядиной, курицей и рыбой.

– Это максимум на три часа работа. Выберите что угодно, это неважно, – говорил Марат Тулпарович.

В конце апреля Роман перед первым уроком обнаружил, что на четвертый этаж попали через чердак два голубя. Птицы в испуге метались прочь от учеников, которые с гвалтом гонялись за крылатыми безбилетниками. Прикрикнув на школьников, Роман отворил окно. Охваченные паникой голуби не сообразили, что путь наружу свободен, и улетели в дальний конец коридора.

Роман схватил за рукав шустрого Марютина, до того преследовавшего птиц с камерой.

– Зовешь сюда Андрея Константиновича, – приказал Роман.

Андрюха поднялся в фартуке для мастерской и без суеты направил заблудших птиц через окно на улицу.

Всех удивил Гаранкин из 8 «А». В один прекрасный день он принял не менее прекрасное решение прекратить ходить в школу. Неразговорчивый толстяк изобрел уникальный маршрут. Ранним утром он направлялся в ближайшую «Пятерочку» за батоном и оставлял в магазинной камере хранения портфель и сменную обувь. Избавившись от ноши, Гаранкин топал до «ИКЕА» и являлся туда аккурат к открытию, чтобы запить бесплатным кофе остатки батона. Чтобы вернуть бродягу дхармы за парту, Энже Ахатовна нагрянула к нему домой и задала трепку Гаранкину-старшему.

Воскресным первомайским вечером Роман пролистал Новый Завет, с улыбкой вспоминая негодование, с каким брался за книгу и делал в ней карандашные пометки. Сам того не замечая, Роман погрузился в Псалтырь, которую до того не стал читать вслед за венчавшим новозаветные тексты «Откровением Иоанна Богослова».

Обнаружилась любопытная закономерность: если подразумевать под Богом не старика на небе, а такую абстрактную категорию, как справедливость, то многое встает на свои места. Наказ возлюбить Бога больше самого себя – требование возлюбить справедливость больше собственных интересов и желаний. Требование отречься от себя и от близких – это не что иное, как необходимое условие праведной жизни, потому что именно ради себя и ради близких люди чаще всего совершают преступления и искажают истину.

Давидово наставление «Покорись Господу и надейся на Него» таило выкристаллизованный посыл «Живи по-честному и надейся на честность других». Понять легко, а попробуй возвести в жизненное правило, если многократно лгал и был оболган другими. Отсюда и культ страдания в христианстве и в иудаизме: способность верить в справедливость после перенесенных мытарств ценится несравненно выше, чем наивная детская убежденность в том, что мир светлый и добрый.

Роман по-прежнему находил нестыковки в христианском учении и не принимал наполнявшей его страсти, но негодование исчезло. Настала пора осмотреться по сторонам и двигаться дальше.