В ожидании разрывов

Коренной москвич – это совсем не то же самое, что коренной вашингтонец, коренной лондонец или парижанин. Там разрыв между центром и периферией не столь велик, насколько понимал Роман. Его никогда не распирала гордость от осознания факта, что в глазах некоторых он обладает исключительным статусом. Даже учеба на филфаке МГУ с провинциалами, приехавшими с разных концов страны, не давала ощущения превосходства. Москвич и москвич, коренной и коренной. Черт с ним.

Лишь в раннем детстве да в младших классах Роман испытывал восторг, когда название его улицы звучало в заголовке известнейшей телепередачи. «Голубой огонек на Шаболовке». В такие секунды у маленького Романа резко поднимался дух, и он чувствовал чуть ли не личную ответственность за новогоднее настроение целой России. Схожий энтузиазм вызывали победы олимпийцев, причем степень ликования определялась призовыми ожиданиями. Чем меньше были последние, тем больше удовольствия приносил успех. Бронза в плавании радовала сильнее, чем женское золото в прыжках с шестом. Точно так же футбольная победа над Нидерландами переживалась куда ярче, чем первое место на Кубке мира по хоккею с мячом.

В один год Роман увлекся просмотром интеллектуальных телевикторин, стараясь будними вечерами выполнить уроки до восьми вечера, дабы успеть к экрану. «Кто хочет стать миллионером?», «Слабое звено», «Народ против», «Русская рулетка» – каждое шоу по-своему возбуждало интерес и щекотало нервы. Роман мечтал, что в отдаленной взрослой жизни будет побеждать раз за разом на таких передачах, зарабатывая самые крупные суммы. Сегодня его поздравляет улыбчивый Максим Галкин, а завтра он с преисполненным достоинства видом произносит финальную речь у Марии Киселевой. Победителя чествуют Дмитрий Дибров и Валдис Пельш. Было досадно, что налог на выигрыш высок, аж тридцать пять процентов. Это портило вкус будущих побед.

Детсад и школа отложились в памяти избирательно, вспышками. Мама Романа научила его читать в четыре года, а уже через месяц он без чьей-либо помощи одолел «Фантазеров» Носова. В четырнадцать Роман с родителями отправился в Геленджик, где папа научил сына плавать по-лягушачьи. Полноценный брасс Роман так и не освоил, боясь полностью опускать голову под воду в момент, когда руки вытягивались вперед.

Между этими событиями уместилось еще одно, не менее значимое. Когда Роман заканчивал пятый класс, двоюродный брат Слава насмерть бросился в лестничный пролет с четвертого этажа. Брат учился в техникуме, играл в рок-группе и любил лазить по заброшенным зданиям, будь то старинные особняки, склады или заводы. Тетя Лида, шепчась с мамой Романа, призналась, что Слава принимал какие-то галлюциногенные вещества и ежедневно пил анальгин.

Роман редко общался со Славой и по мере возможности не появлялся у них с тетей дома. После развода тетя Лида сделалась набожной и стала развешивать в доме распятия и иконы. Они подстерегали повсюду, кроме Славиной комнаты и ванной. Под осуждающе-серьезными взорами Христа, Богородицы и многочисленных святых Роман ощущал себя тревожно. Мелкие проступки в его воображении представали непростительными грехами. Вдобавок тетя Лида не проветривала квартиру и покупала маловаттные лампочки. Тусклый свет вкупе с затхлым запахом усиливал гнетущее впечатление.

На поминках по Славе Роман прокрался в его комнату и неожиданно для себя стащил с полки губную гармошку. В игре на ней двоюродный брат преуспел меньше, чем в игре на гитаре.

Через несколько месяцев обнаружилось, что иконы проникли в Славину комнату и в ванную.

В университете Роман, приобретший привычку анализировать все, пришел к выводу, что именно в школьные годы сложилось его отношение к фундаментальным вещам. В старших классах исчез всякий интерес к политике. Отныне политика представлялась огороженным флажками пространством, где резвились шуты и балаганные деды, каждый в своем амплуа. Запертые в загоне актеры, показавшись на публике, объединялись в команды и кидались друг в друга грязью, а в остальное время исподтишка творили темные делишки, изображая при этом честных трудяг, озабоченных народным благом. Требовалось не более трех извилин, чтобы раскусить очевидные приемы. До поры Романа озадачивало, где проходит истонченная грань между персонажем и исполнителем, между политиком и человеком, но с погружением в мир литературы и языка и это перестало волновать.

Другое важное открытие заключалось в том, что в школьные годы Роман разубедился в способности религии и науки постичь истину. Что касалось первоначала, и христианство, и естественные дисциплины упирались в тупик. Религия рассказывала, откуда взялся мир, но умалчивала, откуда взялся Бог. Наука продвинулась далеко в объяснениях, из чего состоит космос и как его части функционируют, но не отвечала на вопрос, откуда космос возник. Первопричина оставалась овеянной туманом. Логика и здравый смысл утверждали, что загвоздка в принципиальной невозможности сотворить что-то из ничего. Если ответ на загадку и существовал, то только парадоксальный и лежал он за пределами Ветхого и Нового Заветов и трудов по физике и биологии. И никак иначе.

Со школьными приятелями Роман виделся раз в год, обычно в июле, после сессии. Они играли в пул, а затем пили пиво в «Камчатке».

В университете компания подобралась сплоченней. Солировал белорус Егор Климович, который без устали повторял, что по правилам его нужно величать Ягором. Он обладал легким акцентом. Роман подозревал, что акцент неестествен и пользуется им Климович для некоего обаяния. Хотя Егор изучал французский, он частенько повторял две фразы: «You must be sleeping» и «You must be dreaming». Их употребление в зависимости от контекста означало сомнение, неверие или иронию.

Гриша Тыквин, который, судя по фотографиям, обзавелся усами еще в выпускном классе, помнил наизусть около сотни эпиграмм и донимал всех своими свежими научными изысканиями. В общем терпимый и открытый, Гриша ненавидел голубых и девушек с сигаретой.

– В Иран тебе пора, Тыквин, – говорил Егор.

– Еще лучше – в Ирак, – добавлял Юра.

Юра Седов сочинял электронную музыку и выступал за факультетскую команду КВН. Он жил без родителей в однокомнатной квартире в Черемушках. Время от времени к нему заселялись пассии на срок от двух недель до полугода, и Юра непременно приводил в компанию новую подружку. Роман, Егор и Гриша делали вид, что рады за друга, и поздравляли очередную Катю, Таню, Лену с удачным выбором.

Курсовые и диплом Роман писал по поэтике соцреализма, несмотря на то что прекрасное советское далеко никогда не влекло его, как не влек своей гармонией и стройностью «единственно правильный метод». По большому счету, Советский Союз представлялся как историческое прошлое, значительное как по длине, так и по степени влияния на культурный код страны. Что-то из этого прошлого вызывало гордость, а что-то – сожаление; ни первое, ни второе не следовало игнорировать и предавать забвению. Слово «совок» резало слух Романа, но он не променял бы свое время ни на брежневское, ни на хрущевское, ни на какое другое.

Причиной же выбора тематики для курсовых послужила личность научного руководителя. Алексей Семенович держался независимо в политических и эстетических суждениях, никогда никого не поносил и не растекался мыслью по древу. Преподаватель настороженно воспринимал постмодернизм в русском изводе и иногда позволял себе скептически покивать на засилье «нового» в ХХ веке.

– Новые левые, новые дикие, новая духовность, новая искренность, – перечислял Алексей Николаевич. – Подчеркнутая новизна наталкивает на подозрения. Неужели Пушкин не был нов? А Толстой? Тогда почему они не заостряли внимание на собственной исключительности? Может быть, потому что они не считали нужным убеждать остальных в величине своих замыслов?

Еженедельные встречи с Алексеем Семеновичем наполняли желанием трудиться на благо отечественной филологии. От преподавателя веяло методичностью, притом что педантизмом, в дурном смысле этого слова, профессор не страдал. Всегда безукоризненно одетый и выбритый, он обладал тонким юмором и следил за свежими течениями в гуманитаристике, несмотря на предпенсионный возраст и недоверие к очередным зубодробительным терминам или революционным методам, якобы открытым в гуманитаристике. Алексей Семенович четко указывал на недочеты в черновиках Романа и приносил ему интересные книги из своей библиотеки. Спокойствие и уверенность профессора словно упорядочивали мир. Мир Романа уж точно.

Что такое тревога, Роман уяснил в девятнадцать, когда ЕГЭ и прочие школьные прелести давно миновали. На лестничной площадке, в однушке напротив, поселился сосед. Он сменил шумную таджикскую ватагу, снимавшую квартиру целый год и перед отъездом угостившую Романа целым пакетом пирожков с зеленым луком и яйцом. Новый жилец, сухопарый тип с обтянутым желтой кожей черепом, регулярно курил в майке и трико у лифта и стряхивал пепел в баночку из-под шпрот. От типа несло табаком и рыбой. Сталкиваясь с ним, Роман отводил взгляд и прошмыгивал мимо по лестнице.

Однажды в спину ему донеслось.

– Эй, а поздороваться?

Тон был ровный, с едва уловимым оттенком недовольства. Роман обернулся и сконфуженно вымолвил:

– Здравствуйте.

– Салют. Помоги подняться, ноги затекли.

Роман сделал робкий шаг и протянул руку, чтобы сосед встал.

– Спасибо. Меня Саня зовут.

– Р-роман. Рома.

– Хорошее имя. Почему не на лифте?

– Это… Шестой этаж ведь всего. Вместо зарядки.

– Ну, бывай, спортсмен. Заходи, если что, не стесняйся. Я тут живу.

С колотившимся сердцем Роман рванул вниз по ступеням, ругая себя за торопливость и нервозность. За короткий диалог он успел отметить две вещи. Во-первых, Саня – зэк. Всамделишный, с короткими волосами, с хрипотцой в голосе, с наколкой Богоматери на плече. Во-вторых, у соседа липкие ладони и крючковатые пальцы. Ощущения при пожатии – как клешней цепляет.

Через день, отправляясь с папой за стройматериалами для балкона, Роман снова наткнулся на дымящего Саню. Жилец бодро поприветствовал соседей, на что папа бросил через плечо усеченное «здрасте» и устремился к лестнице. Романа озадачила отцовская поспешность. Успешный инженер-приборостроитель, крепкий мужик, берущий первые места по лыжам и по армрестлингу на заводских соревнованиях – и проскакивает мимо доходяги, лишь бы быстрее. Казалось, хрупкий скелет Сани и его кожу разделяла лишь тонкая прослойка ссохшегося мяса, а плечо можно было запросто обхватить двумя пальцами – большим и указательным. Никаких мышц.

И тем не менее папа поспешил.

Каждую неделю Роман два-три раза сталкивался с соседом и пожимал ему клешню, по-прежнему холодную и липкую. Судя по всему, Саня нигде не работал. Оставалось загадкой, где он берет деньги – на съемную квартиру, на еду, на табак, наконец. Во всяком случае, Роман не видел, чтобы кто-нибудь соседа навещал. Саня упорно приглашал в гости, на что студент вежливо отнекивался.

Однажды Роман вернулся с пар в полдень. Преподаватель по философии заболел и отпустил с лекции весь поток. Сосед как раз докуривал сигарету, когда Роман вышел из лифта.

– О, друган! Здорово! Давай чай пить.

Расслабленный Роман не сразу нашелся.

– У меня уроки, – вяло возразил он.

– Так у тебя целый день впереди. Давай, только на чашку. У меня и халва есть.

Роман притворился, будто халва стала решающим аргументом.

Саня провел гостя на кухню и усадил за стол с потертой клеенкой. Пока кипятился чайник, Саня нарезал хлеба с полукопченой колбасой и наполнил халвой вазочку. Впечатление от чистой кухни портили лишь синее ведро, полное картофельных очисток, рыбьих скелетов, чайных пакетиков и прочего мусора, да стойкий рыбный запах, как в захудалом магазинчике разливного пива.

– Сахар? – Сосед занес ложечку с песком над чашкой Романа.

– Две ложки. Спасибо.

Саня демонстрировал образцовое воспитание, давая фору многим студентам-гуманитариям, не говоря уж о хамах в метро. Бывший зэк не сыпал феней, не матерился, избегал грубости за километр, не лез с неуместными вопросами. Единственное, в чем его можно было упрекнуть, так это в фамильярности. Он наделил гостя обращением «Ромашка», пояснив, что так звали друга из далекого детства.

– Ромашка, ты бывал в Сибири?

– Нет.

– А я бывал. В Новосибе, в Иркутске. Хорошие места. Если хочешь узнать Россию, обязательно поезжай туда. Еще в Читу. В Читаго, как говорили лет пятнадцать назад.

Роман испугался, что сосед ударится в криминальные воспоминания, но обошлось. Вместо этого Саня поинтересовался, где студент учится и нравится ли ему в университете.

– Учеба – это полезное занятие. Важно только не ошибиться с выбором: чему учиться, где и как. Я вот ошибся.

Роман украдкой посматривал на наколки. Кроме мастерски выведенной Богородицы на плече присутствовали еще и перстни на обеих руках и скопление точек над правым большим пальцем. Вероятно, майка и трико скрывали и остальные татуировки.

– Главное – не относись ни к кому свысока, – посоветовал Саня. – Допустим, человек не похож на тебя. Подозрительный. Не думай о нем заведомо плохо. Бог ведь заносчивых не любит. У каждого свои привычки и каждый заслуживает справедливости.

На прощанье бывший зэк дружелюбно предложил махнуть по стопке. Роман сказал, что не пьет.

– Ты ж спортсмен, верно. – Саня улыбнулся. – Запамятовал.

Прошел не один месяц, прежде чем Роман понял, что так сосед прощупывал почву. Саня всегда ставил себя выше других и толковал справедливость на свой, арестантский лад.

В следующий раз Роман посетил соседа после экзамена по зарубежному романтизму, сданного на отлично. Саня расспросил, какой попался билет, и радостный студент рассказал ему о «Чайльд-Гарольде» и мистических новеллах По. Саня уточнял и уточнял, пока не вынес вердикт.

– Это все ничто по сравнению с Библией.

– Разные книги по-своему важны, – сказал Роман. – Байрон и Эдгар По сильно повлияли на литературу и много дали читателям. Безусловно, я никоим образом не умаляю достоинств Библии.

– Не знаю, правда ли Гарольд такой смелый и отважный, – сказал Саня, – но твой Эдгар – это точно мутный фраер. Шугается призраков и мертвецов, упивается прямо своей больной фантазией. Не мертвые страшны, а живые. Посадить бы твоего Эдгара в хату или в карцер.

Чтобы реабилитировать американского классика, расплатившегося жизнью за «больную фантазию», Роман пересказал фабулу новеллы «Колодец и маятник».

– Все равно дрянь, Ромашка, – заявил сосед. – Потому что выдуманное, ненастоящее. Чему такие книжки научат? Я общался с теми, кто мотал срок пять лет и каждый день читал Евангелие. Каждый день. Хотя бы по стиху. И такие арестанты сохранили честь, достоинство, искренность. Теперь представь, что Евангелие им заменили бы Эдгаром По. Да они бы сломались через неделю.

Романа задела столь вульгарная трактовка назначения литературы. Он постарался аккуратно объяснить, что наставлять – это не единственная и не главная задача художественного слова. Самое прекрасное в литературе – это ее разнообразие и многогранность. Читатель выбирает сам, какая книга лучше для него.

– Да что ты непонятливый какой! – вскричал Саня, ударяя по столу. – И эта книжка у него прекрасная, и такая. Надо жизнь прожить, чтобы определить, что хорошо, а что нет. Что помогло, а что навредило. Думаешь, ты знаешь цену вещам? Будь уверен, не знаешь!

Роман промолчал. Все равно получилось бы, что оправдывается. Раздраженный Саня уговорил гостя выпить по второй кружке чая, а затем и по третьей. Чтобы не нагнетать обстановку, студент поддался просьбам. За неполный час он ослабел, точно потерял много крови. На Романа несколько лет никто не поднимал голос; его давно так ретиво не обвиняли. Лучше заваленный экзамен, чем вот такое.

Чем вот такое.

В тот же вечер раскисший Роман собрался и разработал три правила. Первое: глядеть в глазок перед тем, как выйти из квартиры. Второе: при возвращении домой доезжать на лифте до седьмого и прислушиваться к звукам на лестничной площадке этажом ниже. Если Санек там, то пережидать. Третье: при непредусмотренных встречах быть кратким и твердым и отклонять любые предложения насчет чая.

Роман тревожился по поводу своей незащищенности и не делился переживаниями ни с родителями, ни с друзьями. Почти целое лето он изводил себя мыслями, что коротко стриженный сосед постучится к ним в дверь под предлогом, что кончилась соль. Чтобы не свихнуться, студент загрузил голову, занявшись удаленным копирайтингом, причем по весьма низким расценкам. Свободное от работы время Роман заполнял книгами и фильмами, внутренне мотивируя добровольную изоляцию тем, что и раньше предпочитал шатанию по улицам саморазвитие. Правда, если просмотр «Карточного домика» хоть как-то укладывался в иллюзию саморазвития, то с «Флэшем» и «Стрелой» было сложнее.

Между тем правила, доведенные до уровня рефлексов, работали. К середине сентября паранойя сантиметр за сантиметром отступила. В один из дней студент привычно вылез из лифта на седьмом и по лестнице спустился на шестой. В этот момент соседская дверь отворилась, и Саня с пачкой сигарет и зажигалкой, узрев филолога, широко улыбнулся. Не хищно, вполне себе дружественно.

– Ромашка! Как дела твои?

– Нормально, – нетвердо произнес Роман.

– А чего это ты сверху идешь? На вертолете, что ли, прилетел?

План рушился к чертям. Саня раскусил Романа, раскусил его страх. Какая непростительная глупость!

– К соседям поднимался. Относил кое-что.

– Сколько ж мы не виделись! – Сосед излучал радость. – Три месяца, почитай. Давай чай пить.

– Нет, я занят.

– Чем?

– Уроки. Плюс курсовая.

Роман напрасно тщился придать голосу беззаботные нотки.

– Злишься, что ли, на меня?

– Нет, что вы.

– Молоток. Не надо. Если злобой душу отягощать, в ней для Бога места не остается. Кто злобен, тот одинок.

Сосед протянул руку со словами:

– Ты на Санька не серчай. Нервы у меня шалят. Болтаю иногда лишнее. Некрасиво в тот раз получилось. Виноват.

Роман нехотя пожал липкую костлявую ладонь. Он одновременно верил и не верил в раскаяние бывшего зэка.

Показное добродушие соседа, демонстрируемое на протяжении ряда месяцев, усыпило бдительность. В ноябре нарядившийся в белую рубашку и брюки Саня позвал Романа на именины.

– Ты меня огорчишь, если не примешь скромное предложение, – сказал сосед. – Я приготовил борщ и картошку по-французски.

Поначалу Саня шутил и вел себя как радушный хозяин.

– Продавщице в овощном говорю: «Давайте вы мне дома картошку пожарите». Сам голос сиплый сделал и лицо грозное. Изобразил, в общем, суровые намерения. Она до того испугалась, что свеклу забыла взвесить.

Виновник торжества разлил по граненым стаканам грузинское вино и произнес тост за честь и достоинство.

На втором бокале сосед поинтересовался, какую книгу читает Роман сейчас. Студент ответил, что «Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда», и вкратце обрисовал сюжет.

– И этот баланду разводит, – заключил бывший зэк. – Ты только не сердись, будто Саня опять цепляется. Я ведь дело говорю. По книжкам ты жизни не научишься.

– Я читаю не для того, чтобы научиться жизни.

Роман пожалел, что вместо Стивенсона не назвал Олдингтона, Хемингуэя или Ремарка.

– А для чего?

– Для расширения кругозора, для удовольствия.

Сосед хмыкнул.

– Тогда жизни откуда учишься?

– Методом проб и ошибок, – сказал Роман, заставляя себя улыбнуться.

– И все? Родители чему учат? С друзьями о чем общаетесь?

Роман сидел как на иголках с ополовиненным стаканом вина.

– Воды в рот набрал? – произнес Саня с ожесточением. – Думаешь, я тебя гружу? Если бы собирался, давно бы загрузил. Ты кто по жизни? С кем живешь, чем дышишь? И так далее, по порядку. Стоит мне захотеть, предъяв тебе целую гору раскидаю.

Роман оторопел и мечтал лишь о том, чтобы поскорей сбежать отсюда.

– Что мне ответить? – выдавил он.

– Я за тебя голову ломать должен? – вспылил сосед. – Значит, я отвечу, а ты кивнешь благодарненько. Так выходит? Дядя Саня у нас теперь сам с собой общается?

– Я не это имел в виду…

– А что ты имел? Думаешь, как бы побыстрей от меня отвязаться. Навидались таких, хватит. Когда такие, как ты, заваливаются в хату, сразу на шконку прыгают. Дескать, я сам по себе, с вами мне западло общаться.

Роман опустил взгляд в стол.

– Глазки подними! Я перед тобой. Не надо меня бояться. Я тебя не бил, не оскорблял. Бочку не катил. А ты вот меня презираешь. Зло копишь на человека. Не по понятиям это.

Последние слова Саня растянул. Ожесточенность пропала, сохранилась лишь легкая укоризна.

– Я не презираю.

Роман с отвращением к себе отметил, как тих его голос. Чуть убавить, и понадобится микрофон.

– Разве нет?

Роман пересилил себя и проигнорировал вопрос.

– О чем бы мы ни спорили, каждый остается при своем мнении, – сказал студент. – Опыт у всех разный, и правда тоже разная.

– Вот как? Разная правда, значит? Что ж, поживем – увидим. Обязательно увидим.

Три дня Роман не мог сосредоточить внимание на простейших вещах. Тарелки разбивались, сахар рассыпался, строки в лекциях наползали друг на друга. Апофеозом растерянности стал портфель, забытый в аудитории после несложного семинара.

Немного погодя Роман догадался, что бывший зэк разыграл спектакль. И распахнутость вначале, и вспышка гнева, и неожиданное успокоение в конце – все было срежиссировано. Повод для встречи сосед избрал удачный, когда и отказать неловко. Именины все-таки. Кроме того, по факту Саня действительно не оскорблял студента, а с помощью психологических уловок поставил в невыгодное положение, где всем умениям и навыкам Романа применения не нашлось.

«Я не это имел в виду», «Я не презираю», «Каждый остается при своем мнении», «Правда у каждого своя». Сплошные оправдания и избитые выражения. Да уж, достойная реакция, особенно для филолога, который варится в языковой стихии.

Два в неделю физкультурных занятия в университете Роман дополнил домашними тренировками с папиными гантелями. Студент купил гейнер и разработал индивидуальную программу. Мышцы увеличились, но уверенности не прибавилось. Худосочного Саню Роман зашиб бы и без гейнеров и гантелей, если б только осмелился.

Это как ситуация со слоном и дрессировщиком. Физическая сила определяла малое.

В поисках сведений о тюрьме и блатных Роман прочитал «Очерки преступного мира» Шаламова и накопал множество информации на сайтах с воровской тематикой. Классик, снабжая свой труд убедительными примерами, утверждал, что романтизация криминального сообщества ведет к губительным последствиям. По словам Шаламова, блатные не люди, а расчеловеченные сущности, способные на безграничную подлость, и представления о морали у них извращены и обезображены. В интернете предупреждали ни в коем случае не принимать правила, навязанные вором. Писали, что в разговоре с ним главная роль отводится битве взглядов и интонаций. Бить вора нельзя, как и нельзя ему грубить.

Как ни крути, Роман повсюду оказывался в проигрыше. Требовалось быть тактичным и одновременно гнуть свою линию; держаться независимо, но не допускать и намека на дерзость.

Встретив Романа в следующий раз на лестнице, Саня потушил окурок и бросил раздраженно:

– Что ты меня боишься-то? Не надо меня бояться. Я тебе добра желаю.

В эту секунду Роман мечтал, чтобы урку заточили в тюрьму или чтобы он умер от рака горла или легких.

Плечо с Богородицей привиделось в кошмаре. Роман не мог взять в толк, как вера в Бога сочетается с бандитским образом жизни, и для ответа обратился к Новому Завету. И ужаснулся. Мир, изображенный в Священном Писании, выстраивался в пирамиду с беспринципным чудовищем на вершине. Если Бог и нуждался в чем-то, то в покорности и в раболепии, первым делом карая не насильников и воров, а тех, кто колебался или отрекался. Сын Божий, посланный Отцом на верную погибель, бесцеремонно вторгался в жизнь простого люда, дышащего так, как ему дозволяли прокураторы и императоры, и огульно обвинял его в бесчестии и лицедействе. В речи Иисуса проскальзывала та же нетерпимость, свойственная и Сане. «Почему вы не понимаете речи Моей?» – утверждал Христос и нарекал слушавших детьми дьявола.

Больше всего Роману не давали покоя две детали. Во-первых, Иисус заставлял своих последователей отказаться от семьи, говоря: «Враги человеку – домашние его». Блатные, строго исполнявшие воровской закон, также покидали родителей и не обременяли себя женой и детьми. Во-вторых, Иисус, будучи сыном плотника, нигде не работал, уводил за собой рыбаков и кормился подаяниями, за счет трудяг, которых сам же и обличал. Блатные тоже не работали и с пренебрежением относились к мужикам-пролетариям, заведомо считая их существами второго сорта. Бесспорно, нельзя не учесть, что Христос проявил невероятное мужество и пожертвовал собой ради этих трудяг. Но их жизнь не улучшилась от этой жертвы. И мир, основанный на подчинении и господстве, не преобразился.

И Христос, и воры целенаправленно ставили себя в положение притесняемых и оттого проникались чувством превосходства над притеснителями.

И никто из православного духовенства не брал на себя ответственность публично порицать блатных за христианские наколки, будто священники не находили ничего предосудительного в том, что их символику заимствуют воры и насильники.

Папа Романа любил шахматы, болел за «Локомотив» и снимал на пленочный фотоаппарат. Мама вырезала из газет статейки с кулинарными рецептами и со средствами от артрита. Все эти увлечения смахивали на мещанские радости, однако Роман горячо возразил бы против такого толкования. Родители приносили пользу людям. Папа разрабатывал оптическую электронику, а мама контролировала свежесть продуктов в сети супермаркетов. Обоих высоко ценили на службе за порядочность и профессионализм. Не каждому нести свет и ворочать горы.

Роман вообразил, как к нему в квартиру вторгается с нравоучениями пророк и возводит напраслину на его семью: обвиняет в сделке с дьяволом, упрекает в нечестивости, вносит раздор между домашними. И при этом якобы учит любви и милосердию.

Студент учел ошибки предыдущих летних каникул и через год сбежал в Санкт-Петербург на целый июль, сняв койку в хостеле на Восстания. Днем Роман работал над копирайтерскими заказами, а вечерами блуждал по питерским улицам, не следя за указателями и табличками. Улицы производили впечатление уютных. В хостеле филолог сдружился с соседом по номеру, тоже москвичом, молодым прозаиком, приехавшим на курсы литературного мастерства. Прозаик с фамилией, звучавшей почти как «Кентавров», подарил Роману рукопись своего романа «Что снится, когда закрываешь глаза и смотришь на солнце».

По возвращении Москва и в особенности Шаболовка предстали иными, словно перерожденными. Роман с почтением заглядывался на неприметные дома и вывески и припоминал названия, от которых отвык. Сердце замирало при виде родной улицы, зеленой и тихой, точно предназначенной для безмятежного существования. Вдохновленный Роман даже прокатился пасмурным августовским утром на 47-м трамвае до Нагатино и прогулялся по набережной, хоть до того не пользовался этим маршрутом никогда.

Если бы не темный сосед с плотоядными повадками, то можно было бы сказать, что Роман доволен тем, как у него складывается. Чтобы преодолеть волнение, он увеличил вес на гантелях, подписался на несколько научно-популярных блогов и стал активнее перемещаться по городу. Больше всего влекли Коломенский парк и Лосиный Остров.

А затем приключилась Кира, и тогда стало не до парков, блогов, гантелей и Сани.

Роман влюблялся и прежде. Если не считать мимолетных школьных глупостей, то единожды. В девушку с редким именем Берта, веснушчатую блондинку с потоковых лекций. Проведя достойное для дилетанта интернет-расследование, Роман определил, что она из Владивостока и что у нее не самая выразительная фамилия Селедцова. Судя по репостам, Берта ценила Шенберга, Кейджа, французское кино и дизайнерскую одежду от малоизвестных брендов. Как застенчивый гуманитарий, Роман предпочел обозначить интерес к загадочной Берте через послание в интернете.

Порой нордическая красавица целыми днями не отвечала на сообщение, а иногда сама начинала диалог. Берта ни при каких условиях не изменяла своему стилю и писала лаконично, без точек. Она уверяла, что Еврипид не прижился бы на филфаке ни как студент, ни как преподаватель, что московское метро перемалывает человеческие души в песок и что в Москве больше разных звуков, чем во Владивостоке.

На их единственное свидание Роман явился один и в тот вечер поклялся впредь и шагу не ступать на фестивали короткометражек. Москвич грешным делом заподозрил, будто провинциалка с высокими запросами держит его в уме в качестве запасного варианта, и три месяца ходил нервный и не общался с Бертой. А в мае она сказала, что отчисляется, потому что город слишком шумный и кипучий. Роман помог ей довезти багаж до вокзала. Там, на перроне, в первый и в последний раз по лицу девушки скользнула теплота. На прощанье Берта поцеловала Романа в лоб.

Их истории недоставало совместно прожитых мгновений, чтобы достичь драматического накала.

По пути из Санкт-Петербурга Роман невольно подслушал в «Сапсане» обрывок диалога между парнем и девушкой.

– Ты знаешь мощность своей батарейки в амперах? – спросил парень, кивком указывая на телефон в руках девушки.

– Нет. А ты своей?

Последовавший затем ликбез об амперах Роман пропустил мимо ушей. Его осенило, до какой степени эта фраза удобна для знакомства. Если девушка подхватит диалог и избежит пошлых ассоциаций, то это, считай, твой человек. Если не сообразит, что к чему, то и связываться с такой незачем. Да он просто Пушкин от пикапа!

Роман проверил свою теорию через месяц, когда распечатывал в Первом гуманитарном корпусе список литературы по педагогике. Перед филологом в очереди стояла рыжеволосая студентка с кипой документов, чтобы снять копии. В первый момент Роман открыл для себя, до чего мил ее салатовый портфель, а через секунду уже любовался длинными медными прядями. Девушка, ничего не замечая, листала на смартфоне ленту новостей «ВКонтакте».

Неожиданно для себя Роман решился:

– Ты знаешь мощность твоей батарейки в амперах?

Студентка повернулась в недоумении.

– Я имею в виду батарейку смартфона, – пробормотал Роман.

Черт, как будто оправдался. Незачет.

– А! – Девушка подобрела. – Я культуролог. Не знаю. А сколько?

Роман пожал плечами.

– Я филолог. С амперами перестал дружить со школы.

Студентка улыбнулась.

– Вот как. Все равно надо быть всесторонне развитым, – сказала она трогательно и чуть наивно.

– Как Леонардо да Винчи, – согласился Роман. – Или как Ломоносов. Ты новенькая?

– Как догадался?

Роман посмотрел по сторонам и сообщил приглушенным тоном, будто раскрывал тайну:

– Здесь не принято называть факультет.

– Правда?

– Нет, конечно. Я пошутил. А насчет новенькой угадал.

Роман и не подозревал, что слова способны литься столь легко. В тот же вечер он с Кирой гулял по университетскому городку, делился мифом о семи сталинских высотках и рассказывал о студенческих поверьях.

– Какой в твоем представлении должна быть идеальная девушка? – спросила Кира.

– Если учесть, что идеальных девушек не бывает, то…

– Не занудствуй. Какой?

– Что ж. Не набитой стереотипами, умной, привлекательной, честной. Доброй, само собой. В меру тронутой. И чтобы грамотно писала. Теперь твои критерии идеального парня.

– Умный, привлекательный, верный, честный. Добрый и умеет грамотно писать. Хоть я и сдала русский всего на восемьдесят четыре.

– Совсем неплохо.

– В общем, чтобы можно было с ним поговорить и переспать. И чтобы можно было заснуть у него на плече.

Кира сказала об этом так естественно, словно сдружилась с Романом давным-давно.

На второй день Роман не нашел в гардеробе рубашки свежее, чем красная. Перед встречей он выпил три эспрессо из кофейного автомата. Допивая третью порцию, филолог уловил в смешении голосов оброненную кем-то фразу: «Не сверни себе шею». Не сверни себе шею. Как бы не стать шизофреником, который выискивает вокруг знаки и вкладывает глубокий смысл в случайно подслушанные слова.

Они с Кирой катались на лодке в Царицыно, и разговор зашел сначала о детстве, а затем о бывших. Кире в январе исполнилось семнадцать, она родилась в Йошкар-Оле и окончила гимназию «Синяя птица». Она потеряла девственность с другом одноклассника и сейчас уверяла, что ничего к нему не испытывает. Историю же о Берте Роман завершил признанием, что до сих пор девственник.

– Девственник! Ха-ха!

Смех Киры был звонким и чистым и тем не менее коробил.

– И что в этом необычного?

– Девственник! В двадцать один!

– Вообще-то Бернард Шоу лишь в тридцать шесть это дело попробовал. А Кант и вовсе никогда не занимался сексом.

– Ты специально про них вычитывал?

– Ничего я не вычитывал. Может, я асексуал или придерживаюсь религиозных традиций.

– Ой, я не могу!

– Кира, ну перестань. Ладно бы я всегда хотел, а мне бы никто не давал. Все наоборот.

– То есть тебе давали, а ты не хотел? Ха-ха-ха!

– Кира.

– Как это мило!

В метро Кира заснула, положив голову на плечо Роману.

На третий день они снова гуляли по студенческому городку и радовались, заметив в зарослях белку. Когда они присели на скамейку, Роман вытащил из портфеля два банана и протянул один Кире. В ее улыбке промелькнула хитринка.

– Сюрприз, значит. У меня тоже.

И вынула два огурца.

К финалу незатейливой трапезы поднялся ветер. Кира моментально озябла в блузке и в красной юбке и прижалась к Роману. Он обнял ее. В момент, когда его губы прикоснулись к ее щеке, на асфальт сорвались дождевые капли.

– Только не дождь! – взмолилась Кира.

За первыми каплями последовало затишье.

– Ты хоть целовался когда-нибудь? – спросила Кира.

– Разумеется. На утреннике, на выпускном, на студенческой вечеринке.

Насчет вечеринки Роман приврал.

– Тогда давай.

Затяжной поцелуй прервался из-за второй серии редких капель. Кира с досадой смахнула одну из них с колена.

– Опя-я-ять, – протянула она.

Вняв ее совету, дождь замолк.

Через секунду разразился ливень, как в день потопа.

– А-а-а! Бежим! – закричала Кира и вскочила со скамейки.

Роман устремился за ней, на ходу бросая в урну банановую кожуру. До метро они неслись как заведенные, тормозя лишь на светофорах. На перроне Роману открылось, что насквозь промокли не только кеды и одежда, но и купюры в кошельке. Кире повезло не больше. Ее голову с роскошными рыжими прядями точно окатили ведром воды.

– Я страшная! – утверждала Кира.

– Ничуть.

– Страшная, говорю!

После очередного поцелуя Кира, заглянув в глаза Роману, произнесла:

– Только обещай: никаких совместных селфи. И никаких полетов в Турцию, Грецию и Египет. Это так убого.

– Обещаю. Куда бы ты хотела?

– В Кению. И в Ирландию.

– Я тоже за Ирландию. И за Чехию.

В разгар ночной переписки Кира сказала: «Нам надо скорей начать трахаться. Я постоянно отгоняю сомнения, что у тебя не получится». Вдогонку она отправила другое сообщение: «Что у нас не получится».

На следующее утро Роман созвонился с Юрой Седовым, счастливым обладателем однушки в Черемушках, и охарактеризовал свое положение. Все совпадало: неделю назад Юра расстался с очередной пассией, он не собирался на пары, а у Киры был библиотечный день. Роман заехал за ней в общагу и повез ее по оранжевой ветке к Седову, по пути обрисовывая план. Кира воспротивилась.

– Твой Юра совсем меня не знает.

– Это не проблема. Он славный парень и понимает ситуацию.

– Он подумает, что я шлюха.

– Ничего он не подумает. Во-первых, ни внешностью, ни манерами ты на шлюху не похожа. Во-вторых, Юра в курсе, что я с развратными барышнями не связываюсь.

– Правда?

– На сто процентов.

Через секунду Кира снова возроптала.

– Вдруг у нас не выйдет?

– С чего бы?

– Смотри. У меня опыт – раз и обчелся. Про тебя я вообще молчу.

– Мы справимся.

– Не справимся мы.

Роман сжал кулаки.

– Ты отличный мотиватор, – сказал он. – Умеешь снять напряжение.

– Что ты сразу злишься? Я же волнуюсь.

Юра предстал перед гостями в полосатых шортах и в синей футболке с рисунком клоуна, пожиравшего юный месяц со звездного неба. Пока кипятился чайник, Седов познакомился с Кирой, рассказал о происхождении названия «Черемушки» и вкратце выразил свое отношение к ЕГЭ.

– Систему нужно сносить, – заключил Юра.

Во время чая он увлекся философскими рассуждениями.

– Гуманитарии отличаются от обычных людей. Филологов это особенно касается. Особенно парней. У всех у нас экзистенциальный кризис. Мы осознаем, как устроен дискурс. Это осознание наводит тоску, так как противостоять дискурсу мы не умеем. Прибавь к этому саморытье, самокопание, когнитивный диссонанс, выпадение из парадигмы. И я, и Рома – все мы заложники дискурса.

Кира кивала с понимающим видом.

– Девушки-филологи больше похожи на нормальных, но и у них тоже башня немного скошенная. Чуть что не так, сразу Достоевского вспоминают, Толстого. Замороченные существа.

Вскоре Юра притворился, что у него возникли срочные дела, и попросил Романа закрыть за ним. Уже на пороге Седов шепотом сообщил, что будет ждать телефонного звонка.

– Я на тумбочку рядом с холодильником пиво поставил. Если пропадет, шуметь не стану, – намекнул Юра напоследок. – Успешной тебе инициации.

После ухода друга Роман озадаченно опустился на диван. Слова иссякли. Кира села ему на колени и обвила руками его шею.

Они и вообразить не могли, как просто все сложится. Лишь однажды Кира перевела дыхание и уточнила:

– Ты это… Не кончил?

– Вроде нет, – пошутил Роман.

– В смысле? – Кира отпрянула. – Как это «вроде нет»?

– Не кончил. Точно.

– Не пугай меня.

– Все равно презерватив.

– Ну и что.

Когда они оделись и постелили на диван слезшее на пол покрывало, Роман принес бутылку имбирного эля, избавился от пробки и протянул Кире.

– Первый глоток твой.

Она отпила и всмотрелась в Романа.

– Так, замри. Не шевелись. Вот так. Кажется, ты не изменился.

Утомленный Роман присел рядом с Кирой и аккуратно взял бутылку из ее рук. Девушка прильнула к нему.

– Рома. Ты мне дорог.

– Ты бесценна.

– Я люблю тебя.

– Я люблю тебя.

Простившись с Кирой вечером, Роман неизвестно почему поехал на Таганку и выпил две кружки стаута в пабе «Джон Донн». Вывалившись на улицу, одурманенный филолог вызвал такси и всю дорогу с раскрытым ртом слушал рассказы водителя о наркотиках. Таксист со стеклянными глазами растолковывал, как правильно курить марихуану и нюхать кокаин, как крутит кости во время героиновой ломки.

Глубокой ночью Кира отправила эсэмэс: «Ты все сделал как надо. Спасибо тебе».

В голове Романа вертелся вопрос: неужели все это счастье – для него?

Маркова – звучная фамилия.

Кира обладала удивительно проницательными глазами, здраво рассуждала о различиях между Хаксли и Оруэллом и мечтала стать археологом. Она не любила цветов и была из тех убежденных веганов, которые не едят яиц, не пьют молока и пристально изучают состав печенья или шампуня перед покупкой. Поначалу Роман беспокоился, что Кира начнет проповедовать свои убеждения, но ошибся. Они условились, что, будучи вдвоем в кафе и столовых, берут исключительно растительные блюда и не касаются неудобной темы в разговорах. Роман угощал Киру латте с соевым молоком и банановым мороженым.

Иногда Кира позволяла себе сыронизировать:

– А кто-то у нас по-прежнему мертвечиной питается.

Впрочем, говорила она это беззлобно.

Умная, привлекательная, честная. Добрая, само собой. В меру тронутая. И пишет грамотно. Пусть порой и пропускает запятые.

Кира носила бабушкин крестик и симпатизировала буддизму, хотя ее неуемная натура не сочеталась ни с христианской строгостью, ни с буддийской бесстрастностью.

Кира призналась, что ее с детства мучает странный вопрос.

– Помнишь, однажды Карлсон внезапно исчезает?

– Припоминаю.

– Когда он возвращается, то с упоением рассказывает Малышу, какое чудесное лето провел у бабушки. Как считаешь, нафантазировал это Карлсон или у него правда есть бабушка?

Роман хмыкнул.

– Эта загадка мне не по зубам.

– Иногда я думаю, что он фантазирует. Иногда, что говорит правду. В детстве я всерьез не интересовалась, откуда берутся дети и есть ли Бог. Ответы пришли сами и не то чтобы сильно на меня повлияли. Бабушка Карлсона привлекала и привлекает меня куда больше.

Роман пожалел, что он такой сухарь по сравнению с Кирой.

– Что-то подсказывает мне, что за бурное воображение нужно дорого платить, – произнес он. – Дороже даже, чем за счастье и за любовь. Я хочу, чтобы ты сохранила чистый взгляд на вещи и избежала всякой дряни.

Впервые за время их знакомства Кира прослезилась, и Роман неловко обнял ее.

– У меня нет пропеллера, и я не живу на крыше. Но я готов сойти за твоего друга, – произнес, преодолевая смущение, Роман. – Что скажешь?

Кира залила его плечо слезами.

Поражало, как уживаются в ней сентиментальность и резкость, простодушие и искушенность. Кира часами обсуждала соседок по общаге и взахлеб делилась утомительными подробностями уходящего дня. Она с обожанием отзывалась о родителях: о чуткой маме, преподававшей историю в гимназии, и о папе-программисте, замкнутом интеллектуале, который из-за занятости мог неделями не интересоваться, как у дочери дела, а затем без предупреждения отвести ее в кино и устроить праздничный ужин. Будучи гуманитарием, она разбиралась в дифракции и прочих физических явлениях и притом лишь с третьего раза научилась класть деньги на студенческий проездной. Они регулярно бранились по пустякам вроде неверно истолкованной интонации или десятиминутного опоздания, и Роман удивлялся, как быстро он втягивается в спор и как долго остывает.

Примирялись они шумно и делали философские выводы.

– Как это сложно – быть бабой, – изрекала Кира.

– Как это сложно – быть, – выводил Роман.

Кира регулярно жаловалась – на педантичных преподавателей, на спешку в метро, на косые взгляды незнакомцев, на цены в «Милавице». У Киры постоянно болел живот, и Роман гладил его, отвлекая внимание девушки историями из жизни писателей и поэтов.

– Правда, что Некрасов любил карты?

– Истинно так. Даже свою жену, Авдотью, он выиграл у Ивана Панаева, вместе с которым руководил «Современником».

– Врешь.

– Ни капли.

– Как низко! Все вы на такое способны!

– Ну-ну, Кира. Во-первых, не все. А во-вторых, про Панаева я сочинил.

– Вот, значит, как!

Роман находил, что прием отвлечения заметно действеннее, чем многословные утешения. Кира забывала о боли и переживаниях, погружаясь в диалог. Единственный минус метода состоял в том, что с каждым разом количество историй о литераторах сокращалось и переключать внимание Киры становилось все тяжелей.

При малейшем недомогании Кира подозревала, что к ней подкралась смертельная болезнь.

– У меня злокачественная опухоль, – говорила она. – Это рак.

Поначалу Роман списывал это на специфический юмор, но смущала более чем серьезная интонация.

– Рак чего? – полюбопытствовал Роман, когда до него дошло, что Кира не шутит.

– Рак всего.

– Разве так бывает?

– Бывает.

– Да ты просто ипохондрик.

– Кто-кто?

– Ипохондрик. Человек, которому мнится, будто его одолевают жуткие недуги. То рак, то сердечная недостаточность, то психические расстройства.

– Никакой я не ипохондрик! Ты недооцениваешь угрозы!

– Любой ипохондрик утверждает то же самое. А вообще, с твоим питанием ты навлечешь на себя кучу неприятностей. Хоть бы молоко пила.

– Вот, значит, как? А не заткнуться бы тебе?

Они вновь спорили до хрипоты и вновь горячо раскаивались. Роман накупал Кире полный пакет еды, чтобы она готовила в общаге: рис, гречку, фунчозу, консервированную фасоль. В конце концов, при всех стычках и взаимных уколах Кира продолжала держаться вне всякого формата и не помещалась в скучную обыденность.

Роман время от времени писал Кире послания на тетрадных листах и передавал при встрече. Послания должны были соответствовать двум критериям: а) искренность; б) отсутствие слов «любить», «красивая», «хорошая», «умная», «девушка» и производных от них. Никаких прямых высказываний. В ответ благодарная Кира приоткрывала блокнот со своими стихами.

В октябре она остудила эпистолярный пыл Романа, заявив, будто у него дурацкий почерк.

– Буквы ровные и не сливаются, – оправдался Роман. – Главное, что понятно и легко читается.

– Дурацкий.

Через день Кира поделилась очередным четверостишием.

 

Кричи, не кричи,

Дыши, не дыши —

Все одно,

Как «жи-ши».

 

– Странное сочинение, – вынес вердикт Роман.

– В смысле?

– Я не знаю, как его определить. Не графомания, но не впечатляет.

– Не впечатляет, значит?

– Кира, я тебя не критикую. Это стихотворение туманное и обманчиво многослойное. Как будто автор старается показаться загадочным.

– Перед кем, интересно, он «старается показаться»? Не подумал, что я никому, кроме тебя, текст не открывала?

Кира захлопнула блокнот и спрятала в портфель.

Иногда она выражала сожаление, что они не живут вместе.

– Иначе любую ссору мы гасили бы сексом, – объясняла Кира, как бывалая семейная женщина.

Раза два в месяц Роман увозил Киру к Юре Седову, который на время выпускного курса вдруг решил посвятить себя учебе и перестал приглашать девушек домой. В ноябре Роман впервые привел Киру к себе. С этим шагом он затягивал не из-за родителей, которых уже на второй день, отмеченный катанием на лодке под луной, порадовал известием, что взаимно влюбился. Железный родительский график гарантировал, что с восьми до пяти они с Кирой могли вытворять дома что угодно.

Удерживал страх перед Саней.

В октябре они столкнулись после долгого перерыва. Роман, не поздоровавшись, заторопился вниз по лестнице. Урка прогнусавил вслед:

– Даже руки не подашь? Смотри, гордым быть плохо. Жизнь накажет.

Кира оставалась в неведении насчет Сани и не понимала, почему Роман не зовет ее к себе. На это филолог отвечал, что рабочее расписание позволяет отцу возвращаться в самый неожиданный момент. Кира вынужденно соглашалась с доводом и добавляла, что пока стесняется знакомиться с мамой и папой Романа.

– Знакомство с родителями – это почти свадьба, – говорила она. – Это настолько ответственно, ты не представляешь.

Отношение к сексу различало их. Кира хотела его так же сильно, как и боялась забеременеть. Она распознавала фаллические символы в Главном здании МГУ, в высотках «Москва-Сити», в Шуховской телебашне. Вместе с тем Кира нервно высчитывала дни до месячных и впадала в панику при малейшей задержке. Взбудораженный Роман покупал ей тест, чтобы успокоить и ее и себя. Сам он подозревал, что и вправду асексуален. Если раньше секс в списке интересов занимал место где-то между парусным спортом и болгарским кинематографом, то теперь переместился на двадцатые-тридцатые позиции, превратившись в обязательство. От Романа требовалось время от времени заводить Киру и доставлять ей удовольствие, при этом контролируя каждый свой импульс и каждое движение, чтобы не наделать глупостей. Наградой было удовлетворение от факта, что Роман принес радость самому близкому человеку.

В первый же раз, когда Роман рискнул пригласить Киру на Шаболовку, порвался презерватив. Сверхпрочный, согласно информации на упаковке. Роман никогда прежде не видел Киру в таком бешенстве.

– Ты что творишь? – кричала она. – Совсем отмороженный?

– Я, что ли, на рынок такое дерьмо выпускал? – огрызался Роман.

– А ты, значит, ни при чем? Типа все из-за куска резинки?

– Когда я это говорил?

– Сейчас! Будь наконец мужиком, возьми ответственность на себя!

Убивало, что за полчаса до перепалки Кира искренне восхищалась, какая у них уютная квартира и какой славный у Романа книжный шкаф.

– Первый блин комом, – съязвила Кира уже на улице. – Будем рассказывать нашему ребенку, что он появился случайно.

– Подожди.

– Что наш папа облажался.

– Послушай.

– Что наш папа не дотерпел.

– Кира! Послушай меня, ладно? Давай купим тебе таблетку для контрацепции.

– Сам пей свои таблетки!

Все-таки удалось уговорить Киру при условии, что Роман возьмет самое безопасное из средств. Через два дня Кира уехала в Марий Эл на выходные и привезла Роману черничное варенье и соленые грузди. Через неделю у нее начались месячные.

– Наверное, я была невыносима в тот момент. – Кира вспоминала историю с презервативом. – Ты накосячил, но я тоже хороша. Как с цепи сорвалась. Прости меня, пожалуйста.

Ближе к зиме ее ипохондрия разрослась. Роман обнаружил, что ему все труднее избегать конфликтов, рождавшихся из мелочей, и изобретать средства, чтобы отвлечь Киру от переживаний. Она укоряла Романа в невнимательности, он винил Киру в том же.

– Не надо все усложнять, – говорила она.

– Не надо все упрощать.

Кира беспрестанно атаковала жалобами и подколами. В отместку Роман однажды отослал ей короткое сообщение, будто проведет вечер с Бертой, прилетевшей из Владивостока на фестиваль. Кира три с половиной часа пыталась связаться с Романом, который исчез со всех радаров, нарочно выключив телефон. Дозвонившись, она рыдала.

– Почему ты меня убиваешь? – надрывалась она. – Почему?

Романа трясло от мысли, до какой степени они инфантильны и с каким азартом разрушают все самое теплое и доброе, что образовалось между ними. Они точно негласно условились, будто сблизились настолько, что имеют право причинять друг другу боль – буднично, ненароком, как бы между строк. Вместе с тем Роман по-прежнему отмечал достоинства Киры, попутно радуясь тому, что ее не развратила Москва. Любой, кто не знал Киру или знал поверхностно, мог принять ее хрупкость, помешанную с нетерпением, за сварливость. Между тем колкость и грубость пробуждались в Кире, когда она чувствовала малейшее посягательство на свое «я». В иное время, будучи светлой натурой, она угощала выпечкой бомжей и бездомных собак, чутко реагировала на несправедливость и восторгалась мелочами.

Перемирие установилось под конец декабря. На исходе зачетной сессии Роман свалился с ангиной. Кира, побросав дела, приехала к нему и поила с ложечки имбирным чаем с лимоном.

Из-за жара больной наблюдал комнату словно из целлофанового пакета. Всякое движение давалось с трудом, отчего мнилось, как будто любое действие, совершенное Кирой, тоже заключает в себе титанические усилия. Когда она перебирала пальцами его волосы, Роман поражался ее стойкости.

– У тебя голова такая горячая, что я чуть руку не обожгла. Бедняга!

– У меня рак, – пробормотал Роман.

– Ты, значит, диагнозы воруешь? – Кира усмехнулась.

– Клетки неправильно делятся. От этого повышается температура тела.

– Ну-ну. Не каркай, дружок.

Роман приподнялся.

– Если я внезапно завершусь, – произнес он, – то умоляю об одном. Не создавай посмертный ролик.

– Ты чего, Рома?

– Я видел, какими они бывают. Они все одинаковые. В коллаж собираются фото с улыбками. На видеоряд накладывается сопливая музыка. Еще на экране всплывают омерзительные банальности. О том, каким прекрасным был покойник при жизни и как его теперь не хватает.

Роман зашелся в приступе кашля и опустил голову на подушку.

– Никаких роликов, слышишь меня? Иначе превращусь в призрака. Как Акакий Акакиевич. И буду мстить.

– Слышу-слышу, – заверила Кира. – А о моей судьбе никто не узнает.

– Почему?

– Когда врач объявит, что у меня рак, я возьму билет и улечу на Алтай. В горы. Там меня никто не найдет. Там я сольюсь со стихией. Это и есть настоящая свобода.

Роман промолчал. Поступить нелинейно и объявить добровольную изоляцию против всех приличий – это в стиле Киры. Правда, у нее вряд ли хватит духа. Это ведь не просто красивая идея о единстве с природой и срастании с ландшафтом, а отречение от всего – от надежд, от привычек, от себя. Впрочем, Кира ипохондрик и придется ей караулить роковые вести от доктора годиков шестьдесят, а то и семьдесят.

Новый год они встречали порознь. Роман в Черемушках – с Юрой, с Климовичем и Гришей Тыквиным, а Кира – в Йошкар-Оле. Созвонившись после курантов, они проболтали целый час.

– Хотя мы и цапаемся, я не представляю жизни без тебя, – сказала Кира.

– Нормальная пара на нашем месте тысячу раз бы разбежалась, – предположил Роман. – Нашим перепалкам должны завидовать враги. Если честно, то факт, что мы до сих пор не стрелялись на дуэли, есть чистой воды недоразумение.

– Вызываю тебя на дуэль! Дуэль на подушках!

– Вызов принят!

– Ура! Я тебя люблю!

– А я люблю тебя, Кира!

– Получишь у меня подушкой по репе!

Роман всматривался в дно опустевшего фужера и не мог сообразить, как эта любовь устроена. С каждой ссорой только прочнее. Или это иллюзия?

Кира закрыла сессию на пятерки. Первую половину ее дня рождения они провели у Романа, который продержался почти час, чем вызвал безграничное уважение Киры. Затем они направились в караоке-бар, где именинница с бокалом «Жигулевского» в руках под всеобщее одобрение исполнила «18 мне уже». Даже опьянев, Кира не выглядела легкомысленной, как ни старалась.

А в феврале Роман лишился и ее, и иллюзий насчет любви, и чувства собственного достоинства.

Кира приехала ранним морозным утром и сразу утянула Романа на кровать. Доведя Киру до оргазма, он облегченно вытер лоб и откинулся на спинку дивана.

– Я уже второй раз с тобой такой кайф ловлю, – сказала Кира.

– И это здорово.

– Ты хоть капельку удовольствия получил?

– Я испытываю удовольствие, когда тебе радостно.

– И все?

– Этого мало?

– Значит, я бревно.

– Ты не бревно, Кира. Скорее секс – это не мой вид спорта.

Кира обняла Романа, прижавшись к нему обнаженной грудью.

– Фригидный ты мой, – ласково сказала она.

Роман накормил Киру чечевичным супом, а затем они устроили бой на подушках. Им предстояла совместная дорога до университета, и Роман предвкушал, как в подземке они будут наслаждаться музыкой в его наушниках. Специально ради этого он вечером загрузил на плеер свои и Кирины любимые композиции.

Планы нарушил Саня, который на корточках смолил папиросу на лестничной площадке. Завидев вора, Роман внутренне обругал себя за расслабленность и неосторожность. Как будто глазок для красоты установили. Трясущиеся пальцы не сумели вставить ключ в замочную скважину ни с первого, ни со второго раза.

– Братан, помочь? – Саня отряхнул пепел в консервную банку и встал, разминая худые плечи.

– Благодарю, не стоит, – бросил Роман через плечо. – Здравствуйте.

Саня со спины коснулся шеи соседа холодной ладонью.

– Ты это кому? – прохрипел бывший зэк.

– Вы о чем?

– С кем поздоровался?

– С вами.

Роман наконец-то совладал с замком.

– Чего руки не подал? Не обернулся даже. Опять брезгуешь?

– Да не брезгую. Дверь закрывал.

Роман, содрогаясь, протянул руку.

– Другое дело. Мне-то показалось, что ты Саню презираешь.

– Что вы. Совсем нет.

– Это девка твоя? Как тебя зовут, милая?

Сосед направил на Киру безобразную ухмылку. Девушка сделала шаг за спину Романа.

– Василиса ее имя, – резко сказал Роман. – Мы торопимся, извините.

– Куда?

– На занятия.

– На какие?

Разговор затягивался. Роман замер, перебирая в голове нужные фразы.

– Василиса. Василисушка. Послушай меня, – включил Саня наставнический тон. – Ромашка рассказывал тебе, как мы раньше общались?

Кира мотнула головой.

– Неплохо общались. Он заходил ко мне на чай. За базаром не всегда следил, но пацан был смышленый. А затем Ромашка возомнил, что он выше меня. Что умней, порядочней. Руки не подаст, не то что чая вместе выпить. Гнили набрался, гордости. Чисто министр. А ведь ни хуя в жизни не видел. Так, Ромашка?

– Нам надо спешить, – сказал Роман.

– Мы не закончили! – рявкнул Саня. – Считаешь, я из тех, кто утирается, когда в них плюют? Что со мной можно по-всякому?

– Я так не считаю.

Голос Романа дрожал.

– Что я захочу, то и сделаю с тобой, – сказал Саня. – Захочу, тебя раком поставлю. Захочу, Василису твою.

Роман смолчал.

Саня снова обратился к Кире:

– Чувствуешь, как он боится? Разве будет бояться тот, за кем нет грехов? На ком нет вины? Подумай над этим, девочка.

– Хорошо, – сказала Кира.

– Хорошо, если хорошо. Решай сама, нужен ли тебе чухан, который не умеет тебя защитить? Который заврался? Который ни себя не уважает, ни остальных? Я не заставляю тебя действовать. Подумай над моими словами.

– Хорошо.

– Отлично! Меня Саня зовут, кстати. Запомни.

Заячьим чутьем Роман догадался: сейчас можно, сейчас отпускают. Крепко держа Киру за запястье, он нетвердыми шагами двинулся по ступеням, касаясь ладонью шершавой стены. Сердце трепыхалось на ниточке.

– С тобой еще поговорим, Ромашка, – пообещал Саня напоследок.

На первом этаже Кира тихо сказала:

– Отпусти руку, пожалуйста. Мне больно.

Роман сбивчиво поведал Кире о Сане и поделился вычитанными сведениями о воровском мире, рисуя преступное сообщество подлым, жестоким и могущественным.

– Надо было настучать ему по морде, – сказала Кира. – В Йошкар-Оле ты дрался бы чаще.

– Это не подъездная гопота с пивом, – сказал Роман. – У блатных вопросы решаются через слова, через интонацию, через жесты. Бить вора запрещено. Говорю тебе, это хитрая система. Ее правила нельзя нарушать. И подчиняться этим правилам тоже опасно. Порочный круг.

– Ты усложняешь, – сказала Кира.

– Ты упрощаешь.

– Ты свободный человек. Ты сам определяешь, каким правилам следовать. Это твой выбор.

Роман понимал, что между ними все кончено. Очевидно, что он упал в глазах своих и Киры, хоть она не осуждала его. Крепкий мужик, будь он вместо Романа, первым делом велел бы девушке (жене, сестре, дочери, знакомой) ждать его внизу, чтобы не впутывать. Крепкий мужик, приняв вызов, не позволил бы никому так о себе отзываться.

Роман и Кира имитировали доверительные отношения еще около месяца. В памяти запечатлелись отдельные образы: Роман отбирает у случайного промоутера набор листовок, Кира с размаху бьет ладонью тугодумный кофейный автомат в университетском холле. Если Роман угощал Киру бананом, то банан, по ее мнению, оказывался недозрелым или перезрелым. Если покупал Кире кофе, то не угадывал с сахаром. Ссоры, цепляния, подколы, подначивания, снова ссоры.

Оба сознавали, что глубоко неправильно продлевать совместные мучения. После очередной перебранки, вспыхнувшей в университетском городке, Роман взял на себя ответственность и объявил о расставании, признав, что он не из тех, кто гарантирует уверенность и защиту Кире.

– Это конец? – глухо переспросила она.

– Конец.

– Точно?

– Это не здоровая связь. Тебе нужен тот, на чьем плече ты будешь не только сладко засыпать, но и просыпаться. В безопасности и спокойствии, – закончил Роман неуклюжим каламбуром.

– Тупая шутка.

– Согласен.

Ему хотелось изрезать себя. За идиотские шутки, за идиотские поступки, за идиотские манеры, за слабость.

Вечером, через неделю, Кира позвонила и раздраженно произнесла:

– Раз ты решил, что мы сами по себе, тогда отныне у нас все свободно. Ты понимаешь, о чем я. Разные парни говорят, что я милая. Сегодня мы с девочками идем в клуб до утра, и я собираюсь напиться.

Роман разозлился:

– Мне-то чего докладывать? Я тебе индульгенцию должен выдать? Благословение? Так получай! Веселись, дочь моя, открывай врата!

На следующий день Роман, раскаиваясь, отослал Кире сообщение, где сожалел о своей грубости. Девушка в ответ написала, что в клубе не пила ни грамма и ни с кем не знакомилась.

Поведав друзьям о разрыве с Кирой, Роман и словом не обмолвился ни о Сане, ни о своем позоре.

– Вы почти полгода вместе были. Для первых серьезных отношений это приличный срок. Даже более чем. Считай, сколько тонкостей надо просечь, сколько навыков на ходу освоить. С первого раза никто не справляется, – говорил Юра Седов.

– Она ведь не курила. И тоже гуманитарий. Свой человек, – выражал сожаление Гриша Тыквин.

– You must be sleeping, Рома, какой запой? Алкоголь тебе не товарищ. Сердце надорвал, хоть печень сохрани. Лучше найди себе увлечение. Начни изучать французский. Или в бассейн запишись. Прикинь, годика через два пересечетесь с Кирой в Севастополе. Да она глаза округлит, когда увидит, как ты рассекаешь черноморские волны в стиле баттерфляй. А еще советую побродить по городу, послоняться, развеять думы. Человеку свойственно ошиваться. Глядишь, путеводитель новый выпустишь. Тематический. Я не психотерапевт, но должно сработать, – рассуждал Егор Климович.

И Роман слонялся. Нырял в проходные дворы Покровки, блуждал по конструктивистским кварталам в районе станции «Спортивной», искал модернистские здания на Пречистенке, исследовал сады – Александровский, Нескучный, Михайловский…

По ряду признаков Кира и Берта кардинально различались. Кира стремилась к стихии, Берта опасалась покидать пространство культуры. Бурную Киру раздражал покой, инертная Берта отдалялась от шума. Блондинка и рыжая. Тем не менее их объединяло важное сходство: они выпадали из парадигмы, как сказал бы Юра. И Кира, и Берта ценили спонтанность, а не расчет. Они не гнались за деньгами и не выискивали того самого самца, который одарит их кучей вещей, полезных и бесполезных, и доверит им исключительную роль Матери Его Детей.

Роман понял, что давно искал чуть тронутых девушек, и не мог определить, виновато в том утонченное гуманитарное образование или причина во врожденном пороке. На филфак его точно привела любовь к русскому языку.

Факт обитания с Сашей на одном этаже, в одном доме, в одном городе продолжал изводить Романа. Любой хам или мерзавец ассоциировался с блатным соседом. Однажды, возвращаясь с пар, Роман в вагоне метро наблюдал перепалку между двумя отморозками и бабкой с внуком. Хулиганы, выпучив зенки, орали на старуху и сыпали матом. Бабка, прижав к себе испуганного ребенка в красной шапке, не теряла достоинства и смачно давала словесной сдачи. Романа поразила реакция мужиков в вагоне. Никто из них не вступался за старуху с внуком, не бросал косых взглядов в сторону ругающихся, не опускал виновато глаза в пол. Мужики, крепкие и кадыкастые, притворялись, будто ничего не происходит.

Роман подумал, что они годами закаляли привычку быть ни при чем. Это вопрос не лицемерия, а выживания. Нельзя осуждать тех, с молчаливого согласия которых творится будничное зло.

Правило не общаться Роман и Кира многократно нарушали. Он с иронией интересовался «ВКонтакте», не собралась ли Кира снова в клуб, чтобы от души повеселиться с парнями, которые считают ее милой. Она сообщала, что ей не до клубов, так как она устроилась на работу официанткой в ночную смену, и с притворным сочувствием осведомлялась, не обижает ли Романа нехороший сосед.

Кира бралась за старое.

«У меня рак»

«Рак чего?»

«Я серьезно. Сейчас сдаю анализы. Прогнозы неутешительные. Врачи толком не объясняют»

«Рак чего у тебя?»

«Пиздец. Неужели тебе насрать?»

«Я этого не говорил»

«Если тебе насрать, неужели тяжело поддержать меня хотя бы для приличия? Или это тебе незнакомо – приличие?»

«Кира, понимаю, как тебе трудно сейчас. Я тоже весь на нервах, засыпаю под утро. Будет лучше, если мы перестанем искать помощи друг у друга и обманывать себя, будто все можно наладить. Нам надо преодолеть эту чертову зависимость»

«Думаешь, я ипохондрик, да?»

«Я этого не говорил»

«Говорил! Думаешь, что девочка херней страдает. Типа ей нечем привлечь внимание, вот она и прикидывается»

В апреле Роману приснилось, как он очутился дома у незнакомой девушки. Она пела кантри под гитару, и они болтали обо всем на свете. Без пререканий и недомолвок. Девушка, непосредственная и искренняя, не кокетничала и не поправляла разметанные по плечам волосы. Она словно не догадывалась, как она изящна и красива. Посередине беседы Роман вспомнил, что должен распечатать важный материал, и направился искать копировальный центр. Неизвестный район с однообразными высотками и широкими автотрассами смутил Романа, и он заблудился, забыв до кучи адрес обаятельной незнакомки. Документы и телефон остались у нее.

Наутро Роман, разочарованный сновидением, открыл свежее сообщение Киры:

«Зря ты не поверил. Я правда больна. Это лейкоз. У меня критический уровень тромбоцитов, за месяц я потеряла шесть килограммов. Я ем раз в сутки и задавлена усталостью. Если бы у меня было хоть немножко сил, я бы возмущалась тобой. Я бы ненавидела тебя.

Я была готова следовать за тобой, пусть ты и проявил слабость и повел себя робко (назовем это так) на моих глазах. Ты отвернулся от моей поддержки. И лишил меня своей. В момент, когда я не могла без нее.

Я истощена. Есть только один выход. Тот самый».

К сообщению крепились два файла: композиция Джона Денвера «Leaving On a Jet Plane» и фотография – распечатанный электронный билет на самолет. Рейс «Москва – Горно-Алтайск» на 20 апреля.

То есть Кира улетела вчера.

Ее телефон не ответил. Одногруппницы доложили, что Кира не посещает лекции неделю. Соседки по общежитию сказали, что она съехала с чемоданом, и велели больше их не беспокоить. Знакомый Романа с мехмата, дока в графических приложениях, подтвердил, что фотография не обработана в фотошопе. Вечером Кира мелькнула в онлайне и, проигнорировав десяток писем от Романа, удалила свою страницу.

То есть Кира улетела вчера. По-настоящему.

В те дни Роман выпивал по полбутылки самого дешевого виски и бредил идеями. Он то намеревался ехать в Йошкар-Олу к родителям Киры, не зная их имен и адреса, то намеревался рвануть за ней на Алтай и изучал карту, то планировал нанять частного детектива. Само собой, каждый сценарий за версту нес беспросветной авантюрой.

Вероятно, Кира наметила Горно-Алтайск как перевалочный пункт и могла запросто купить в нем билет на междугородний автобус в любом направлении, не предъявляя паспорта. И вообще, откуда у нее столько денег? Чаевые с ночных смен? На авиарейс она, положим, накопила. Где спать? Чем питаться? А горное оборудование? На середине рассуждений пьяный Роман подлавливал себя на мысли, что придерживается логики начинающего туриста, который стремится обезопасить любой шаг. Какой логикой руководствовалась Кира, Роман терялся в догадках.

Выпивка не заглушала саднящее чувство вины, и Роман изнывал от бессилия. Не смея поделиться с кем-нибудь своей историей, в которой выставил себя образцовым подонком, он вдобавок не решался оповестить горно-алтайскую полицию и обзвонить местные хостелы и гостиницы. Единственное, на что Роман сподобился, – это обращение в интернет-приемную губернатора Алтайского края. Роман, снабдив письмо губернатору фотографией авиабилета, писал, что девушка, больная раком крови, не предупредила родителей и руководство МГУ о вылете и ей срочно нужна квалифицированная медпомощь.

На следующий день, возвращаясь из университета, Роман обнаружил в почтовом ящике конверт с посланием от Киры. Она отправила его аккурат перед вылетом.

«Извини, что не позволила довезти до аэропорта багаж и не поцеловала в лоб на прощанье.

У меня не лейкоз. Максимум тромбоцитопения. Гематолог посмотрел результаты обследования и велел мне больше отдыхать и регулярно питаться.

Скучаю по тем временам, когда ты приносил мне фасоль и корейскую морковку. Это вдохновляло.

Деньги у меня есть, хоть и не королевские. Я здесь не навсегда. Полазаю по горам и по полям, погощу у друзей по переписке и двину в ЙО. Может, автостопом.

Забрала с собой твои письма. Почерк у тебя хороший. Я хотела тебя позлить, когда обозвала его дурацким. Наверное, зря ты рубанул сплеча. Думаю, мы бы пробились сквозь грязь и дым, что встали между нами. Кроме всего прочего, мы были друзьями.

Не волнуйся и не ищи меня. Я пытаюсь жить, и ты пытайся.

Желаю тебе счастья.

К.»

Трясущимися руками Роман отвинтил крышку «Паспорт Скотч» и отхлебнул из горла, проливая виски на рубашку. Голову будто стиснули здоровенными стальными щипцами.

Извини.

Не лейкоз.

Скучаю.

Не навсегда.

Зря.

Не ищи.

Счастья.

Шок не отступил до утра. Роман механически выключил будильник, механически вскипятил чайник и забросил в бокал два пакетика – с чабрецом и с малиной. Механически пролистал новостную ленту и наставил сердечек. Переоделся, обулся, отворил дверь.

– Здорово, Ромашка! – обрадовался Саня.

Он сразу же потушил окурок.

Роман сообразил, что не посмотрел в глазок перед выходом.

– Как жизнь молодая? Как Василиса?

Роман ошалело глядел на вора.

– Кинула тебя, что ль?

Роман молчал.

– Угадал. Значит, не любила тебя. Если б любила, то не бросила бы. Будь ты петушилой, и то бы не бросила.

Этажом выше, дрогнув, затормозил лифт. Двери со скрежетом разомкнулись. Последовал миг затишья, сменившийся твердыми шагами.

– Кто тебе поможет, Ромашка? – спросил Саня почти ласково. – Отец? Мать? Мать – это да. Это самый близкий человек в мире. Мать прощает. Кошек душить начнешь – простит. Людей резать – тоже. Обманешь ее – она поплачет и снова простит. Ближе матери никого нет.

Наверху раздались глухие удары в дверь. Наверное, обивка смягчила.

– Но мать тебя не спасет, – продолжал Саня. – Мать жизни не научит. Почему, думаешь, я тебя не наказываю? Ты передо мной уже столько раз провинился, а я тебя постоянно прощаю. Потому что я тебя люблю.

Серия настойчивых глухих ударов.

– Эх, люблю я тебя! Дури в тебе много, но сердце у тебя светлое, Ромашка. Этим ты мне и нравишься. Хлюзда, зато со светлым сердцем. Я ведь не просто так здесь. Я ведь помочь тебе должен. Жизнь тебя переломает, если Саня не вмешается. Если Саня не растолкует, что к чему…

Роман, как загипнотизированный, смотрел на соседа. Истрескавшиеся тонкие губы бывшего зэка сжимались и разжимались, мелькали неровные желтые зубы.

Наверху вновь послышались шаги. Звук приближался, и вскоре на шестом этаже очутился высокий моложавый брюнет. Искорки в глазах и распахнутая улыбка придавали его лицу ребяческое выражение. Брюнет был одет в серый кардиган, застегнутый на все пуговицы, в узкие голубые джинсы и обут в практичные кеды. Незнакомец остановился.

– Мир вам! – сказал он задорным голосом, пряча руки в карманах.

– Ты кто? – поинтересовался Саня.

– Можно сказать, никто, – бойко отрекомендовался брюнет. – Меня тут ваш разговор привлек.

– Еще раз: ты кто? – повторил раздраженно сосед.

– Ростислав я.

Ростислав бодро вскинул вверх согнутую руку с зажатым кулаком.

– Откуда такой красивый, Ростислав?

Саня не впечатлился приветствием и продолжал, сидя на корточках, сверлить глазами незваного гостя.

– Да какая разница? – добродушно произнес брюнет, будто речь шла о чем-то несущественном. – Вы пацана учите, так? Воспитание подрастающего поколения – достойное занятие. Мне, например, в детстве объяснили, что нужно быть внимательным и не доверять чужим дядям.

С этими словами Ростислав подмигнул Роману. Тот задержал на брюнете бессмысленный взгляд. Росток, ростовщик, Ростов, Ростислав. Отрасль, подростковый, на вырост.

– До тебя не доходит? – Голос Сани выражал крайнее нетерпение. – Думаешь, нарисовался тут набушмаченный фраер, затрещал и…

Ударом с носка в подбородок Ростислав застал блатного врасплох. Голова Сани отдернулась, и он затылком врезался в стену.

Роман подумал, что это дикая ошибка. Вора бить нельзя.

– Учиться надо всегда и везде, – сказал Ростислав Сане. – Нужно быть внимательным, я же говорил только что.

Завалившийся набок Саня прохрипел. Опершись, он попытался подняться и опрокинул консервную банку с окурками. Ростислав с короткого размаху опустил ногу соседу на поясницу. Как кирпич уронил. Раздался резкий сдавленный выдох. Саня словно переломился и уткнулся щекой в пол.

– Опять ты невнимательный, – укоризненно сказал Ростислав. – Рассеянный. Самоуверенный.

– Я тебя выебу, – проскрежетал Саня.

– Давай без грубостей.

Ростислав подошвой прижал его голову к полу и обратился к Роману:

– Это чудо здесь живет?

Роман будто очнулся.

– Да, – вымолвил он и указал пальцем на соседскую дверь.

Ростислав кивнул и сказал Сане:

– Достань ключ из кармана. Быстрей. Сейчас я уберу ногу, а ты медленно встанешь и отопрешь замок. Затем мы мило побеседуем. Наедине.

Саня в испачканной пеплом тельняшке, кривясь, в точности выполнил указания Ростислава. Когда они скрылись в квартире блатного, Роман пожалел, что легко отпустил брюнета в волчье логово. Даже раненый, Саня способен на что угодно. Исподтишка ножом пырнет или выкинет что-нибудь не менее подлое.

Надо постучаться.

Или не надо?

Обошлось. Улыбчивый, как и прежде, Ростислав скоро перешагнул порог. Дверь за ним вмиг захлопнулась.

– Не волнуйся насчет него. На днях он выметается из вашего дома, – сказал брюнет. – С концами.

– Правда?

– Если соврал, то его выметут оттуда вместе с рыбьими скелетами.

– Как вам удалось?

Роману следовало кланяться в ноги незнакомцу в сером кардигане, а он городил чушь.

– Окурки он, например, убрать не согласился. – Ростислав посмотрел на пол. – Не уважает, гад, чужой труд.

– У меня совок есть с щеткой, – пробормотал Роман.

– Давай лучше прогуляемся. Если не торопишься, конечно.

В глазах Ростислава мелькнули искорки. Роман спохватился. Так-то он собирался в библиотеку, а затем на консультацию с многомудрым Алексеем Семеновичем, обещавшим студенту свежую монографию по творчеству пролеткультовцев. Вместе с тем пренебречь прогулкой с замечательным человеком Роман не мог никак.

Они направились по Шаболовке к метро.

– Вот урод, – сказал Ростислав, услышав историю взаимоотношений Романа и Сани. – Слабо я его отделал.

– Он честно съедет? – уточнил Роман.

В рассказе он умолчал о Кире.

– У него выбора нет, – заверил Ростислав. – Ситуацию я ему обрисовал. Перед носом удостоверением потряс. Для убедительности.

– Спасибо вам! – сказал Роман. – Если бы не вы…

Ненадежный голос задрожал. Ростислав сбавил ход.

– Люди делятся на две категории, – сказал он.

– Первая делит людей на категории, вторая не делит, – вспомнил Роман известную шутку.

– Верно, – сказал Ростислав. – Я как раз из первой. Параметры деления у всех разные. Сильные и слабые, умные и тупые, интересные и скучные, материалисты и идеалисты, патриоты и либералы, вегетарианцы и мясоеды, иосифляне и нестяжатели…

– Воры и фраеры, – подсказал Роман.

– Кто во что горазд. Для себя я определился, что бывают люди добрые и недобрые. А этот Саня – мразь полнейшая.

– Он поступал по своему закону. – Роман вздохнул.

Ростислав остановился и, повернувшись к студенту, положил руку ему на плечо.

– Он выродок. Он не прав, и это не обсуждается. Ты не виноват, что он свалился тебе на голову. Тебе элементарно не повезло, Роман. Кто угодно на твоем месте посыпался бы под давлением опытного жулика.

– Я изначально поставил себя неправильно.

– Был вежливым и любезным?

– Что-то вроде того.

– Тебя так воспитали. Скажи «Здравствуйте!», скажи «Спасибо!» – все это тебе привили в детстве. Так?

– Так.

– Ты не привык, что твоими хорошими манерами злоупотребляют. А Саня этим воспользовался. Он с малых лет учился запугивать, сбивать с толку, преувеличивать свою значимость в чужих глазах. Естественно, у него богатый опыт в этом черном деле. Он кровопийца со стажем. Зато теперь и ты кое в чем поднаторел.

– Надеюсь.

– Поднаторел! Точно тебе говорю.

– Вы меня спасли.

Ростислав убрал руку с плеча и возобновил медленный шаг.

– Чистое совпадение. Я вообще случайно оказался у вас в подъезде.

– Мне хотелось покончить с собой, – признался Роман. – Или уехать в другой город.

– Советчик из меня фиговый, но я тебе вот что порекомендую. Если в будущем к тебе пристанут подобные типы, помни о двух вещах. Во-первых, ты ничего им не должен, какие бы надежды они на тебя ни возлагали и как бы ласково ни называли. Во-вторых, не замыкайся в себе. Доверяй переживания родителям и друзьям. Много друзей у тебя?

– Трое, – сказал Роман.

– Доверяй им. Такие упыри, как Саня, стремятся тебя изолировать, разрушить привычные связи, оторвать от всего дорогого. Не позволяй им.

У метро он пожал Ростиславу руку и задал вопрос, мучивший с самого начала беседы.

– Вы из спецслужб, да?

Ростислав звонко, по-ребячески рассмеялся, ничуть не стесняясь.

– Да какая разница? – сказал он беззаботно. – Пусть это останется тайной. Может, я из ФСБ. Может, монтер или газовик. Или вышибала. Или путешественник по московским подъездам. В любом случае я рад знакомству с тобой, Роман. Береги себя и не бойся. Ты в плюсе, а Саня в заднице. И всегда так будет.

Роман еще долго размышлял над тем, кем работает Ростислав, и в итоге решил, что загадочный брюнет – это Серый Кардиган. Как серый кардинал, только вместо плетения интриг занятый спасением людей.

Через неделю на шестой этаж заселились три студентки. Более чем отличная замена. Роман, больше не встречавший Саню, заметил, что никогда не видел хозяина квартиры напротив. Кто знает, кем он приходился Сане. Родичем, корешем, должником, никем. Да какая разница?

Дипломные трудности напали кстати.

Целые абзацы из научной работы выдирались, переставлялись, сжимались до предложения и расправлялись до страницы. Роман изнывал от собственного несовершенства. Каждая строчка Бахтина сокрушала затаенными глубокими смыслами, давила неповторимым и незаметным изяществом. Есть мастера, есть талантливые трудяги, как Алексей Семенович, а есть имитаторы умственной деятельности наподобие студента Тихонова, считал Роман. Он представлял, как маются молодые писатели и поэты, оценив подлинный размах гениальности Пушкина и Лермонтова.

Половина фрилансерского заработка тратилась на выпивку. В свободные от сна, копирайтинга и диплома часы Роман совершал затяжные променады с фляжкой и книгой, читая все подряд: «Молот ведьм», «Дао дэ цзин», сборник занимательных математических задач, графические романы, публицистику Оруэлла, труды Юма, Маркузе, Деррида.

Каждую минуту кто-нибудь да расстается, но единицы кончают с собой или сбегают на Алтай. Кира оказалась как раз из таких. Она превратилась в большой сплошной нарыв, напоминавший о себе. Роман опасался, что она связалась с сектантами, обозначенными как «друзья по переписке». Разумная сторона уверяла: Кира настолько не выносит повиновения, что за километр различит манипуляторов, какими бы хиппарскими и экологическими идеями те ни прикрывались. Иррациональная сторона возражала: она же не в себе, она отчаянно ищет доверия, чем могут воспользоваться психопаты – идейные и не очень. Да и вообще, мудрено ли восемнадцатилетней девушке затеряться на незнакомой земле? Ни разу не мудрено.

Губернатор Алтайского края хранил молчание.

Поиск родителей Киры по «Одноклассникам» и «ВКонтакте» успеха не принес. Искать людей по фамилии Марковы в Йошкар-Оле было сродни тому, чтобы безлунной ночью блуждать по чаще с ароматической свечкой.

Алексей Семенович расписывал преимущества магистратуры.

– Армия вам, насколько понимаю, из-за плоскостопия не грозит, – говорил научрук. – Тема плодоносная, научный потенциал в вас чувствуется. Магистерское образование котируется выше бакалавриата…

Роман кивал, не отрицая и не соглашаясь. Любой разговор о том, что именовалось дальнейшими перспективами, мыслился как бесполезный и нелепый. Напиваться и поглощать книги – вот лучшая из перспектив.

Незадолго до дипломной защиты позвонил Юра Седов.

– Нет сил спокойно наблюдать за тем, как ты спиваешься, – сказал Юра. – Какой-нибудь Буковски признал бы тебя за своего, но меня смущает твой стиль жизни.

– После выпускного я сбавлю обороты, – сказал Роман. – Буду готовиться ко вступительным в магистратуру.

– Насчет магистратуры я и хотел потолковать.

Седов поведал, что к нему обратились из Главного корпуса МГУ, из отдела профессиональной ориентации и трудоустройства. С заманчивым предложением. Участие в государственной программе.

– Деталей раскрыть не могу, – сказал Юра. – Проект масштабный. Гуманитарный, связан с преподаванием, финансирование на высшем уровне. Чуть ли не Путин курирует. Скину тебе телефон Эдуарда Викторовича. Он из отдела трудоустройства. Я ему говорил о тебе. Ты обязательно позвони.

– Ты участвуешь?

– Проект мобильный, а я пока не очень мобильный, – сказал Юра.

Гуманитарный, мобильный, Путин. Седов не впутал бы друга в сомнительное предприятие. Тем более если Юра отказался, то и Роман сумеет, так что насильно его никуда не завлекут. Он из любопытства набрал номер Эдуарда Викторовича, и интеллигентный мужчина пригласил студента в кафе «Жан-Жак» на Маросейке.

Явившийся раньше положенного времени Эдуард Викторович производил впечатление человека, который тщательно конструирует свой образ. Дорогой светло-синий костюм, белая рубашка и повязанный виндзорским узлом красный галстук в сочетании напоминали триколор. Благодаря славянскому носу картошкой, аккуратно подстриженной густой бороде и зачесанным назад русым волосам Эдуард Викторович смахивал то ли на прихорошенного лесоруба, то ли на канонического хипстера.

К моменту прихода Романа «лесоруб» листал страницы на планшете и допивал кофе. Рядом пустовала другая чашка.

– Я кофеиновый наркоман, – пояснил Эдуард Викторович.

Без раскачки он приступил к сути. При Министерстве образования РФ создана специальная комиссия по глубинному мониторингу. Комиссия направляет выпускников главных московских и питерских вузов, проживших в Москве и Петербурге не менее двадцати лет, на работу в провинциальные школы. Задачи программы состоят в том, чтобы обозначить проблемные точки преемственности между средним и высшим образованием, чтобы пополнить информацию о реальном положении дел в школе и чтобы из первых уст собрать сведения об учительской профессии. И укрепить связи с провинцией, конечно. В голосе Эдуарда Викторовича звучал энтузиазм.

– Это почти то же самое, что и распределение после вуза в советское время? – уточнил Роман.

Он тоже взял кофе.

– Неуместная аналогия, – сказал Эдуард Викторович. – При распределении вас отправили бы в какое-нибудь село на три года, по истечении которых вы получили бы свой диплом. Программа по глубинному мониторингу в корне добровольна. Если вы принимаете участие в проекте, то сами выбираете, в какой населенный пункт едете. Мы предоставляем список школ и список съемных квартир, а вы устраиваетесь и заселяетесь самостоятельно, по вкусу. Вы свободны в предпочтениях.

– Какие населенные пункты вы предлагаете? – Роман изобразил праздное любопытство.

– Что угодно. Есть, например, Петрозаводск. Якутск. Воронеж. Казань. Череповец. Армавир, это Краснодарский край.

– География обширная, – оценил Роман. – А села есть?

– В дальнейшей перспективе. Сами понимаете, дефицит жилья в удаленной местности и прочие накладки. Зато мы находим для вас учеников по скайпу, которых вы вправе брать или не брать. Это дополнительный заработок, который призван покрыть расходы на квартиру.

– Если что, я копирайтингом занимаюсь, – сказал Роман.

– Увы, по условиям договора запрещены любые источники дохода, кроме преподавания и репетиторства, – сказал Эдуард Викторович. – Особый пунктик. Считайте это издержками.

– Основательно, – удивился Роман. – Этот проект секретный?

Эдуард Викторович, улыбнувшись, потянулся к планшету. Он отыскал в интернете страницу МГУ, зашел в ряд разделов и подразделов и с гордостью продемонстрировал на экране страницу с новостью о создании комиссии по глубинному мониторингу.

– Да кто это увидит? – спросил Роман.

– В том и дело, что никто! – сказал Эдуард Викторович. – Информация в свободном доступе, но не афишируется. Не секретная, но и известной назвать затруднительно.

Эдуард Викторович объяснил, что учитель должен каждый месяц составлять детальный отчет. По соглашению надо проработать в провинциальной школе год. Иначе штраф в полмиллиона. Разумеется, дальше при желании молодой специалист имеет право сколько угодно обучать детишек из Якутска и Армавира. За участие в программе выпускник получает сто пятьдесят тысяч рублей: треть – до отъезда, две трети – по окончании учебного года. Плюс путевка в профилакторий.

– Помимо прочего, это еще и отличный вызов. Проверьте себя, – сказал Эдуард Викторович, допивая четвертый кофе.

– Если я вдруг сбегу посреди учебного года? – сказал Роман. – Не в Москву – в другой город. Или за границу.

– Это предусмотрено. Участникам мы вживляем чип и наносим штрихкод. Вас достанут в любой точке земли.

– Так серьезно?

Роман раскрыл глаза. Эдуард Викторович добродушно улыбнулся.

– Шутка. Никуда вы не сбежите. Во-первых, это вам же обойдется дороже. Во-вторых, мы же не на каторгу вас ссылаем. Отработать год по специальности – это не приговор. Повторюсь, это вызов, который вы себе бросаете. Попутно помогая при этом родной стране.

Эдуард Викторович выдал Роману запечатанный в конверт тест, оценивавший готовность выпускников к учительской профессии, с просьбой выполнить дома и назначил дату следующей встречи.

– Поверьте, проект запустили не просто так, – сказал Эдуард Викторович. – Правительство заинтересовано в реформах, в качественном образовании, в лучшей жизни. В ваших силах выступить рупором десятков тысяч педагогов по всей России. Не каждому выпадает такой шанс.

Тест делился на две части. В первой части предлагались сорок заданий с вариантами ответов.

«Когда отмечается День учителя?»

«Какой документ определяет совокупность требований, обязательных при реализации основных образовательных программ?»

«Как зовут героя Дмитрия Нагиева в сериале «Физрук»?»

«Каким видом спорта занимаются герои сериала «Молодежка»?»

Во второй части шли полтора десятка открытых вопросов.

«Какие выражения из школьного сленга вам известны?»

«Каково ваше отношение к аниме? Опишите».

«Ученик обозвал вас олухом. Ваша реакция?»

«Какой девиз наиболее соответствует духу современной молодежи?»

Роман диву давался. «Олух» – это слишком высокопарно для детишек. Книжный штиль. Им бы что-нибудь проще, с одним из четырех волшебных корней. А главный молодежный девиз: «Забери на стену, чтобы не забыть». Ни отнять, ни прибавить.

Очевидно, на «глубинном мониторинге» кто-то наживался по-крупному. Создание комиссии, разработка проекта, набор и курирование выпускников, составление тестов, и прочая, и прочая блаженная околесица в смете расходов. Не исключено, что у них двойные ведомости: по липовым участники программы получают сто пятьдесят тысяч, а по официальным – все четыреста.

Само собой, красивых слов не пожалели. Укрепить связь с провинцией, получить информацию о реальном положении дел. Повелители опять притворялись, будто далеки от народа, будто не ведают, чем дышит чернь и каковы ее нравы. Незнание словно избавляло от ответственности – в противовес Ежи Лецу.

Пилили вдохновенно, с азартом. Не у всех на виду, но и не особо таясь.

Тем не менее Эдуард Викторович врал не во всем. Насчет вызова сказано верно, хотя и пафосно.

Переезд, который нельзя откладывать, иначе сгоришь дотла.

Роман понял, что единственное препятствие – объяснение с родителями, от которых отдалился за годы. Роман продолжал ценить их, испытывал к ним уважение. Ростислав был прав, говоря о доверии, но это целое искусство – быть откровенным с теми, кто ближе всего. Требовалось вновь учиться этому.

Мама наказала не надрываться, вовремя есть, высыпаться и обращаться с любыми вопросами.

Папа велел регулярно писать, а также помнить, что Роман теперь учитель и это ко многому обязывает.

Эдуард Викторович вручил рекомендательное письмо от ректора МГУ и инструкции. Об участии в проекте никому, кроме родителей, не сообщать. Посылать отчеты по итогам каждого месяца. Докладывать об авральных ситуациях. Достойно представлять Москву.

В августе, непосредственно перед отъездом, Роман завернул в «Фаланстер», чтобы погадать по книге. Глаз упал на Слотердайка, на второй том его «Сфер», именовавшийся «Глобусами».

– Назовите, пожалуйста, номер страницы и строчку, – предложил Роман девушке в синем платье, которая рядом присматривалась к новинкам.

– Сто шестьдесят три, четвертая сверху.

Роман раскрыл и зачитал вслух:

«Человек – это животное, ожидающее и переживающее разрывы с теми, кто ему наиболее близок».