Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
– Что там у тебя? Прокол??
– Не успеваю понять. Но вроде бы нет.
– Давай, проворачивайся быстрей!
– Куда уж быстрей!
– Ты новое. Тебя меняли. На тебя весь расчет.
– Стараюсь!
– Ну а вы что, задние?
– Мы ничего.
– Надо оторваться. За ними полицейский уазик.
– Как можем. Горючее поступает неравномерно.
– Что сделать!
– Пассажиры импульсивны.
– Лабильная нервная система. Так они устроены. Вам же известен такой тип людей.
– Ну конечно. Но хотелось бы постабильней.
– Да, очень нестабильны, особенно девушка.
– Нас предупреждали. Надо помогать.
– Как?
– Используйте скрытые резервы. На чьей стороне деревья?
– Стоящие по обочинам? Эти – на нашей.
– А дальние?
– Там не разобраться.
– А луговые травы? Мятлик? Тимофеевка?
– Они в прострации. Какой-то слабый фон от них.
– Вроде за поэтов они.
– Клевер – точно.
– А роса?
– Она холодна. Ей все равно.
– Совы?
– С совами была у нас договоренность.
– Отлично! А мыши-полевки?
– Они боятся. Сидят по норкам, не высовываются.
– Эти не помогут.
– Может быть, лисы?
– Лисы выходят из леса, они азартны.
– У них охота.
– Ага. Это то, что надо. Спасибо лисам.
– Еще немного! Собаки?
– Гулкие собаки?
– Они нервничают. Кажется, злятся.
– От этого толку мало.
– И все же? Немного?
– Не подключайтесь. Нам подходит только одна. Думает.
– Она тоскует так сильно, что я ее слышу, хотя она и не лает.
– Задумчивая собака.
– Хорошая.
– Мне кажется, так мы еще не летели.
– Это все собака. Задумчивая. Вдалеке.
Читать стихи и вести мобиль – это все равно что вкалывать на заводе и писать роман, параллельно. Я это пытался делать, хотя она и не знала. Это было недолго: сначала я бросил завод. Потом роман.
Скорость стремительно падает, я знаю это и без подсказок стрелки. Нельзя впадать в зависимость от нее. Надо сосредоточиться.
В наступившей одутловатой тишине слышно, как голубь нагло драконит содержимое пакета. Пока я думаю, что ей могло бы хоть как-то зайти, он просто решил подкрепиться нашим хлебом. Молодец, чувак! С голубем веселей.
– Инга. Я пытался тогда сделать что-то, чтобы тебе понравиться. Но не получилось. Какая-то неправда. Ты же разноцветная.
А там… там на самом деле только первый шок. Ну, когда увиделись. Не о тебе, скорее, об этом ударе. Как-то условно все, абстрактно вышло.
– Любопытно.
И я осмеливаюсь, и даже громко кричу, стараясь не скатываться в самоироничный тон:
ничего
не понимаю в физике
но размышляю
первичная ли ты
черная дыра
или с тобой
случился гравитационный коллапс
кванты непонимания
пропадают в тебе
когда-то
твое изумленное сердце
эта тяжелая звезда
сжалось
и мне не остается
ничего
кроме как излучать
и поглощаться
Длинная пауза в разговоре – повод взглянуть на спидометр. Мы гоним со скоростью 190 км в час. Инга молчит. Голубь шуршит пакетом.
– Ты ничего не скажешь?
– Я не знала, что это было так страшно, – не понимаю, что выражает ее бледное лицо.
– Что?
– Притянуться ко мне, – звонко смеется, длинным выдохом.
Мы проскакиваем ночную деревеньку, куда-то сворачиваем за последним двором.
Я надеюсь, что они проедут дальше, вперед, по шоссе, не заметив нашей простейшей уловки.
– И зря не показывал. Это вовсе не так плохо. Хотя женщина как черная дыра…
– Что?
– Слишком предсказуемо.
– Да ну!
– Да. И двусмысленно.
– Да ты ханжа!
– А ну не ругайся, – она шутливо шлепает меня по плечу. – И все-таки русский верлибр только начинает развиваться. Еще неловок.
– Я так и знал, что тебе не понравится.
– Я про всех, про себя и других.
– Не в этом дело. Просто я родом из прозы. Стихов до встречи с тобой у меня не было.
– До встречи с Метафизиком.
– До тебя. И я хотел казаться умнее, чем чувствовал.
– Это ты хорошо сказал.
Я удивлен: она даже ожила как будто.
– А ты понимаешь, куда мы едем?
– Мы колесим по полям.
Голубь перебивает нас:
– Фиг-ня. Гур-гур-гур.
– Ах ты, недоделанный литературный критик! – хохочу я. – Тебе тоже показалось?
– А что он сказал?
– Сказал: давай какую-нибудь силлабо-тонику, поритмичней и помощней.
Инга смеется – тихо так. Я рад, что она в хорошем настроении. Мы немного выдохнули и подтормаживаем. И мне даже не важно, что сейчас скорость в районе ста тридцати, не больше. Я верю, что маневр удался, и нас потеряли. Никакого навигатора у меня нет, но я знаю, как вырулить на проселочную, ведущую к ветхому деревенскому дому, на чердаке которого мы с братом когда-то смотрели на звезды.
– Еще, – настаивает она.
– Ты правда хочешь? У меня очень мало было за все эти месяцы. И все корявое.
– Ну и что.
Но кроме этой корявости и этого перочинного, ржавого отчаянья мне нечего предложить ни Инге, ни сумраку, ни полям. Поэтому я, готовясь к голосовому прыжку, сначала шепчу: «Не взыщи» – и потом решаюсь:
– а лаковая горечь сентябрю
как рыжий тренч как небеса в конверте
пойдет
я так спокойно говорю
что вы не верьте
когда из замысла фиалки под землей
кроты сольют сиреневую брагу
кто был никем
тот снова станет тлей
что ест бумагу
кто был бумагой тот как гутенберг
со стивом джобсом вдаль пойдет аллеей
кто был листвой
тот примет бурый снег
что ни белей не будет
ни алее
– Ну ты даешь, – а она и вправду восхищена. – И тренч… Так вот почему ты просил его надеть.
Голубь сидит передо мной, у лобового стекла, и слушает, склонив аккуратную голову набок и внимательно глядя оранжевым глазом. Мобиль летит.
Войти с помощью соц. сетей: