Тайна белого пятна

Под утро приезжаю домой распаренный и довольный, с Вадимом договорились, что могильные деньги Палыча преобразуются, и чистенькие, окультуренные, чуть отлежавшись в департаменте, прямиком придут ко мне лично. Меня этот вариант устраивал, да и не устраивать попросту не мог. На этом мы и сошлись.

Первая дверь была закрыта на один оборот. Так Ленка закрывает дверь, когда выходит. Странно… Ее нет дома! Куда могла подеваться? Меня одолевает мужской эгоизм, я разуваюсь, просто скидывая грязную обувь в угол прихожей, на ходу снимаю одежду, сваливаю на стул и падаю в ароматную, пропахшую женщиной кровать. Приятный сон наступает мгновенно.

Выводят из него женские руки. Ленка.

– Доброе утро, – настроенный на нежность произношу я.

– Доброе. – Жена неожиданно хлопает меня по спине. – Я все знаю!

– Знаю, – вздрагиваю я – может, я болтал во сне, у меня такое бывает, проговорился про Палыча и все это! Не дай бог.

– Платон, все поняла уже давно, а теперь убедилась.

– Лен, – привстаю я.

Комната залита солнцем. Воздух наполнен мелкой пылью от одеяла.

– Можешь не говорить, я была у нее. – Ленка подбирает завалившийся за угол лифчик, с тумбочки забирает какие-то свои женские крема и бальзамы.

– У кого у нее?

– У Веры твоей.

– Ты совсем, что ли?

– А что? А что ты хотел – дальше так жить?

– Лен…

– Не перебивай, тебе уже нет смысла скрываться. Ну и быстро ты себе кого-то нашел. Мы даже полгода прожить не смогли, да какой полгода, три месяца. Блядь, а я тебе верила, дура. Знаешь, я думала, ты настоящий мужчина, честный, каких мало, а ты?

– Может, объяснишь, в чем дело? – Я протираю глаза, сажусь в постели.

– И как часто ты с ней трахался? – Ленка, с лифчиком в руках, замирает в дурной позе. На ней деловой костюм, четко подчеркивающий красоту ее крутых изгибов и стервозность.

– С кем?

– Будешь под дурака косить? С Верой своей!

– Блин.

– Не коси под дурака!

– Это же какой-то бред.

– Бред! Она сама все сказала.

– Что сказала?

– Все! Знаешь, мне кажется, ты и театр свой придумал, чтобы меньше времени дома проводить и по бабам шляться.

– Да она же врет! Она же развела тебя! Ты не понимаешь?

Неприятная тишина. В приоткрытое окно доносится вопль не обремененной занятиями детворы. Ворочая мощной дугой тонну за тонной, вдалеке гудит кран.

– Знаешь, я ей верю… Женщина такими вещами шутить не будет.

– Будет. Дай телефон.

Заметив свой сотовый, я тянусь к столу.

– Ах, у тебя и телефон ее есть.

– Конечно, мы же с ней работаем с текстами.

– Ага, с текстами… – Ленка выходит из комнаты.

Я хватаю телефон, ищу Верин контакт. В мобильном она обозначена как Вера-текст. Длинные гудки. Слышу, как за стеной недовольно ходит жена, то ли раскидывает, то ли собирает вещи, женщин тут не понять.

Вера трубку не берет. Сука.

Пишу ей сообщение по всем каналам, которым только могу: смс, Viber, Facebook, Telegram…

Ответа нет… Что за ерунда?

– Лен, – встаю я, успевая поймать себя на циничной и подлой мысли, на кровати так хорошо – еще бы часок поспать.

Ленка не отзывается, только всхлипывает.

А ведь час сна не изменит положения?

Только я размяк под теплым одеялом, как в комнату влетела Ленка.

– Ты что? Ты можешь в такую минуту спать? Тебе что – совсем на меня плевать?

Я отмалчиваюсь, так спать хочется, что нет сил говорить лишние слова. Но я себя пересиливаю.

– Я тебя люблю, – произношу я.

– Платон! Постой… Ты можешь меня выслушать? Хотя ты все равно меня выслушаешь! Допустим, она все наврала… Ну.

– Я по программе, – пытаюсь вспомнить точную формулировку Вадима. – Ну, в общем, департамент мне выделил деньги на спектакль.

– Как? – Ленка садится на стул.

– Не знаю.

– За что?

– Поддержать молодой театр, – вру я.

– Не понимаю.

– Я тоже не совсем, а с Верой, если что, я не спал. И даже не собирался, – в последней фразе уже не уверен – вру или нет.

– Платон. – Ленка перемещается на край кровати. – Ты не обманываешь?

– Нет… – переворачиваюсь я в ее сторону. – Зуб даю.

Чувствую, что Ленка растеряна.

Краем глаза замечаю, как она берет мой сотовый, активно пролистывает сенсор… Увиденное ее явно успокаивает.

– Но вроде бы… Вроде бы… Мне Елена Ивановна говорила, что город на спектакль все деньги нам дал?

– Видимо, она ошиблась.

– Сука.

– С ней я не спал точно.

– Я верю, – первая за утро улыбка жены начинает лето – долгое, многообещающее и, конечно, злое и боевое.

На следующий день – я пообещал отослать Вадиму какой-то план липового проекта о создании патриотического театра, подробную инструкцию он расписал. Я все сделал, как велели: написал мотивированное обоснование постановки пьесы «Марш одноногих», мол, цель ее сформировать у зрителей высокие нравственные установки, истинное понимание Родины, дружбы, любви.

Вадим, прочитав, отписал: «Я чуть не прослезился, прирожденный чин». Следом поставил кучу смайликов.

Через несколько дней деньги хитрым способом перешли мне на карточку. Сначала в ДК, потом мне. Все до копейки. Чтобы не прогореть то ли на налогах, то ли еще на чем-то, с Верой Михайловной пришлось придумать хитрую махинацию.

– Но помни, – сказала она. – Я не знаю, как и что там у тебя. Но за все потраченное ты должен будешь отчитаться, поэтому аккуратнее.

– А как же актерам тогда гонорары выплатить?

– Легко, договор с ДК заключишь. Он будет аргументом, если что.

– Если что? – спросил я.

– Ага, – погрозила пальцем Вера Михайловна.

Я стал, оказывается, победителем какого-то социального проекта «Живи театром». И я бы растерялся, если бы не Леха. Оказалось, и в плане закупок у него связи будь здоров! Дело сдвинулось! Всеми силами мы рванули в бой! Актерам, не поскупился, пообещал достойный гонорар – в три раза больше, чем их месячная зарплата, у всех сразу нашлось время на репетиции, и даже тещина корова – во имя чуда, всем смертям вопреки окрепла и стремительно пошла на поправку.

Моя идея на удивление вызвала одобрение. Отношение ко мне изменилось, во мне признали профессионала. Да и сам я, что тут говорить, почувствовал себя уверенно и браво.

Декорации и реквизит закупались, мастерились, моя задумка обретала жизнь. Серега режиссировал, но направить его в нужное русло было уже проще. Но значительный аванс актера-режиссера подыспортил – он тут же захотел, как во всех нормальных театрах, помрежа, чтобы взвалить на него весь черновой труд. Завтруппой. Надоело обзванивать всех пятерых актеров самому. А то я, как прекратил это делать, Серега почувствовал себя несправедливо – на него взвалили слишком много работы. Монтировщиков, а надоело ему самому таскать и расставлять декорации. А дальше еще хуже – осознал, что ДК на окраине города, ему неудобно добираться, в идеале, но в скором времени, ему, как худруку, понадобится личный водитель. А чем он хуже других?

Как-то раз, придя в свой театр, и уже на правах равных Серега заявил Французу, мол, извините, так и так, развития у вас никакого, все однообразно и пресно, я ухожу. Француз попросил его доработать хотя бы сезон, на что Серега, немного покапризничав, согласился. Сыч шутил, что теперь в их пивной, куда всегда захаживали актеры города после спектакля или репетиций ну и обычные театралы, Серега слагал байки о новой постановке и что он как молодой худрук со связями уже осенью привезет известных актеров из Москвы в наш город, все они хорошие его знакомые – когда-то вместе начинали играть в КВН. И по старой дружбе мало кто из них откажется принять участие в спектакле, запросив за это чисто символический гонорар. Я представлял, как гордо расправлены у него плечи, а его самого все дальше и дальше относит от реальных берегов к горизонтам мечт и светлых чаяний.

Как-то раз после одной репетиции Серега изрядно напился. В результате утром проспал детский спектакль – ни знакомые монтировщики, ни завпост, ни помреж, ни завтруппой, даже сам Француз до него не смогли дозвониться. Не пришел актер и на репетицию «Марша одноногих», мы провели ее без него, после поехали разбираться сразу к нему домой.

Жил актер на Левом берегу. Многоподъездный кирпичный дом тянулся вдоль реки, огораживал закопченные дворы от лодочной и парусной пристаней с плавно перетекающими в песчаный пляж с советскими грибками и выгоревшими на солнце скамейками. Поднявшись на пятый этаж, нажал кнопку звонка, боялся перепутать, но стоящий напротив ящик для хранения картошки мне помог сориентироваться – стальная Серегина дверь была напротив него. У соседей громко играла музыка. Чуть подальше за стеной ругались пьяные голоса, несколько мужских, один женский. Никто не открыл, позвонил еще раз. В квартире послышались неуверенные и ленивые шаги. Включился кран. Зашуршала одежда.

– Кто? – с осторожностью спросил Серега с другой стороны двери.

– Я, Платон.

– Меня нет дома, – пьяно отозвался актер.

– Открывай, – постучал я по стальному косяку.

Через минуту я уже сидел на стуле возле окна. С пятого этажа открывался прекрасный вид. Долгая река, город со своими возвышенностями и перекатами, черепичными и не только крышами домов. А в самом углу далеких пейзажей по левое плечо колокольни золотого собора гордо реял государственный флаг. Небо над ним линяло муниципальными и казенными цветами, предвещая дождливый вечер.

– Ты что на репетиции не был?

Ворочая под столом пустые баклажки, Серега что-то искал.

– Куда я их дел?

– Кого?

– Сигареты.

Я взял из-под свернутого в комок одеяла торчащую пачку:

– Эти?

– О, спасибо. – Серега плюхнулся на кровать, достал из кармана шорт зажигалку и закурил.

Кудри его за время пьянки обрели запойную неряшливость, лицо вздулось прыщами.

Тесная и затхлая комната, прокуренная, перегарная, наполнилась свежим дымком.

– Ты что репетиции пропускаешь?

– Ой, – закапризничал Серега, – ты только начальника не включай. Если что, я худрук, или ты забыл?

– Если ты худрук, ты должен для всех быть примером собранности и дисциплины.

– О, как ты заговорил. – Серега подложил себе под спину подушку.

За одной стеной продолжали ругаться, за другой звучала назойливая, бьющая басами музыка.

– А как мне еще говорить? Эсэмэску от Сыча читал? Тебя из театра выгоняют.

– Да и хрен с ним. У меня теперь свой театр.

– Неужели? – хмыкнул я, отодвигая локтем круглую пивную кружку с выветрившимся остатком.

– Или ты меня тоже хочешь выгнать? Выгоняй. – Речь Сереги набирала темперамент, но, видимо, головная боль не давала ему развиться дальше. – Выгонишь, без меня у тебя ничего не получится.

– Думаешь?

– Уверен. – Серега, поднявшись и переступив ворох, разбросанной на полу одежды, направился к маленькому холодильнику. – Кто будет всеми делами заниматься? – крикнул он из маленького коридора с электроплиткой, доставая початую бутылку водки.

– Хорошо. – Я закурил.

После первой рюмки речь актера утратила дрожь, окрепла, обрела уверенность. Не дожидаясь, он осушил вторую стопку, заел ложкой икры, что почему-то стояла за компьютерным монитором.

– Хорошо живешь, – улыбнулся я.

– А что? Вот скажи. – Я и не заметил, как ему попутно удалось выпить и третью рюмку. – Вам всем можно, а мне нельзя? Вы это заслужили, а я разве нет? Почему тебе можно жировать? Жене твоей можно? Французу нашему можно? А мне… Мне нельзя? Мне – Сергею Швейцеру – нельзя? Почему? Думаете, я хуже вас? Вы заслужили, а я нет? Если хочешь знать – я еще больше вашего заслужил. Побольше вас работаю! Вам-то всем хорошо, вы на всем готовом жить привыкли. Это мне, мне, понимаешь! Мне все самому с нуля делать приходится. Сидите вы все, всякую херню про меня думаете. Думайте, думайте, а я еще всем вам покажу. Ты думаешь, только у тебя связи есть? Если я захочу, – актер нашел в свалке пластика цельную литровую баклажку пива, – а я захочу! То я этот ваш театральный гадюшник переверну. Сюда таких актеров приглашу. С ними спектакль соберу, вы мне не нужны будете.

– Каких?

Сделав пару глотков пива, принялся перечислять имена… Имена известные…

– Понял?

Я привстал и пошел к выходу.

– Тебе хорошо, – взбесился Серега. – Ты не страдаешь от искусства, как я. Все по поверхности, да по поверхности скользишь. Нет в тебе глубины. Нет у вас всех глубины.

За стеной, судя по звукам, началась уже драка. Рухнул стол, разбилась посуда. За другой стеной соседи не выдержали накала песни и пошли в пляс.

Я обулся. Серега продолжал:

– Но ничего, думайте. Сергей Швейцер – алкаш… Да я пьяный полезней всех вас.

Выйдя на улицу, почувствовал облегчение. Странное ощущение, что все под контролем, вселило надежду.

На следующий день Серега явился подавленный и беспомощный. Француз его выгнал из своего театра. Аванс он лихо потратил. Ему ничего не оставалось, как работать со мной. Дождавшись Библиотекаря, мы начали сооружать привезенные декорации из стальных балок, щитов и колесиков. Чуть попозже подтянулся Сыч и, даже не перекурив, приступил к работе. Спектакль обретал свой мир, и, судя по тому, какие материалы закупил Алексей, конкурентоспособность.

Верка попросила встретиться, я отказал. Она настаивала. Я написал: «Ты дура, что ты наговорила моей жене?»

«А разве ты меня не хотел?» – получил я ответ по Viber.

Я понимал, встретиться было надо – разрешить все и навсегда. Но потом перед Ленкой хрен оправдаешься. Если даже представить, что мне требовалась любовница, то Верка могла ею стать только в том случае, если все другие женщины на земле вымрут. А мне никто и не был нужен. Я радовался поступившим деньгам и тому, как они ловко смогли сплотить коллектив.

Насчет Верки я решил подстраховаться, сказал Ленке, что я должен с ней встретиться по рабочему моменту. Но это в первый и последний раз. Жене это, конечно, не понравилось, но она согласилась. Предупредил ее, что бы потом «эта дура» ни сказала, у нас ничего быть не может.

– Хорошо, – протянула Ленка, попивая томатный сок из фужера.

Ближе к ночи мы встретились в Верхнем парке. Фонтаны уже работали вовсю, серебряные струи выдавали замысловатые пируэты вокруг каменных шаров и советских квадратов. За елками мощенный плиткой тротуар тянулся к огням детской площадки с интимным полумраком. Электричество новеньких фонарей едва справлялось с муниципальным заданием – к лету организовать полное освещение парков.

Встретились мы с Верой у памятника «Битлов», так мы еще в студенчестве прозвали четверых фундаментальных мужчин с трубами и барабаном, возведенных на краю обрывающейся возвышенности, за спинами которых начиналась зеленая панорама, заканчивающаяся рекой. За ней мерцал другой берег, та его сторона, что была свободна от заводских труб и пылающих огнем агрегатов.

Постамент на самом деле был воздвигнут к юбилею революции в честь музыкантов, сыгравших в царское время «Интернационал», после чего их расстреляли.

– Привет, – сказала Верка сухо и раздраженно. Ее высокие каблуки снова подчеркивали мой невысокий рост. На приятном ветру развевалась легкая кофточка. Светлая юбка обтягивала красивые крутые бедра.

– Привет, – поздоровался и я, отпив кофе из бумажного стаканчика.

– И что? – с вызовом встала передо мной Вера. – Будешь кричать?

– Нет.

Мы двинулись навстречу влюбленным парам и молодым мамам, бабушкам, их подругам, катящим коляски. За долгое время погода выдалась хорошая, поэтому домой никто не спешил. Парк шуршал разговорами и пел студенческими голосами. Из мобильников звучали рэп и прочие хиты.

Какое-то время Верка шла молча. Я уже проклял себя, что пошел на такую встречу. Каблучки Веры ритмично стучали по плитке. Я замечал внимание людей, им наверно казалось, что у нас первое свидание. Или я так старо выгляжу, или Верка так молодо? Скорее второе. Завистливые взгляды ее располневших ровесниц замечал даже я.

– Твоя жена… Ну и… Импульсивная девочка, – заговорила Вера.

– Она такая. А ты дура.

– Ты что, решил со мной встретиться, чтобы оскорблять?

– Нет.

– Тогда, будь любезен, не обзывайся. Дай лучше закурить.

Я протянул ей из пачки сигарету.

– Фу, – сморщилась она, прикурив. – Ты что за дрянь начал курить?

– Почему дрянь? «Тройку».

– Ну, твоя Елена Иосифовна… – Верка, попытавшись еще раз затянуться, закашлялась. Выкинула сигарету в урну. – Ну и дрянь.

– Извини уж.

– Ничего. Тебе русских женщин мало.

– Не начинай, она все правильно сделала.

– Что меня среди ночи разбудила своим визитом?

– Да. Она ревновала.

– А что, кроме меня ревновать не к кому?

– А я кроме тебя ни с кем и не общаюсь. Да и то только по делу.

Мы едва успели отскочить от летящего велосипедиста.

– Идиот, – крикнула вслед ему Верка.

– Ладно. Я хотел сказать одно.

– Что? – Моя подруга поправила юбку.

– Больше мы не общаемся. И еще – не помогай мне в текстах, я уж дальше сам.

– Сам? – засмеялась Вера. – Хорошо, давай сам.

– Вот и договорились.

– Ты за этим меня позвать хотел?

– Да, а что?

– Нет, ничего.

Мы стояли у входа в детский парк развлечений. Множество гирлянд разноцветными огоньками украшали деревья. У кофейного киоска, весело переговариваясь, толпились люди. За светлым стеклом у блестящих с сиропом бутылок продавщица в серой кепке и фартуке суетливо вертелась, подсыпая в стаканчик нужные ингредиенты.

Неподалеку, важно растянувшись на плетеных стульях, армяне курили кальян. Один из них с большими ручищами со свирепой похотью пялился на Веркин зад.

– Платон, вот честно, я дура. Честно, ты прав, дура. – Голос моей спутницы задрожал.

– Тихо, тихо, – волей-неволей пришлось ее приобнять.

– Я думала, думала. Навыдумывала. Я думала, почему-то мне так казалось, что ты меня любишь.

– Нет, я тебя не люблю.

– И я тебе никогда не нравилась?

– Нравилась, – решил продолжить честно. – Нравилась, просто я же жену люблю.

– Какой ты правильный. – Сквозь женское бессилие проступило немного ехидства, которое тут же усугубилось слезами.

– Я неправильный.

– Почему?

– Потому что сейчас безумно тебя хочу.

Веркино лицо чуть расслабилось, в ее глазах увидел свое отражение.

– Ты серьезно?

– Да… А я женат. Я не имею права хотеть никого, кроме жены. Я совершенно неправильный. – Я изо всех сил постарался понизить голос – не дай бог, кто услышит.

– Платон, если бы ты знал, как мне приятно.

Я чуть отстранился. Последствия могли быть неминуемы. Изо всех сил постарался вспомнить Ленку в белых обтягивающих шортиках.

Нам с Веркой пришлось отойти подальше от людей – спуститься вниз по дорожке к деревянному синему киту.

– Приятно, что я тебя хочу?

– Да… Нет ничего приятнее для женщины, чем знать, что ее хотят.

– А как же высокие мысли про чувства, как у тебя в романах? Руки, там, подавать… Цветы дарить.

– Это все херня. Платон, если бы ты знал какая. – Верка накрыла меня объятиями.

– Видишь, на тебя армянин пялится? Он же тоже тебя хочет, и тебе что – тоже приятно?

– Он мудак.

– Почему?

– Потому что хотеть и пялиться вещи разные.

Мы помолчали.

– Погуляй со мной, – предложила Вера. – Просто погуляй со мной, как с женщиной. Не больше.

– Хорошо.

Хоть между нами и не было ничего, чувство измены не покидало. И как-то все было просто и никуда не надо было спешить, и Верка, смиренная, скромная и улыбчивая, говорила со мной. И я с ней говорил тоже. Мы прошли святящийся на склоне собор. Рядом с ним, несмотря на позднее время, рабочие достраивали круглую, напоминающую тарелку НЛО, купель. Коттеджная улица простиралась до самого санатория, и по ней можно было идти долго.

Закончив маршрут у памятника террористам, мы вернулись к остановке и разошлись. И все. Мне было стыдно – я ведь трезвый, сука, трезвый, как стекло, получил огромное интимное удовольствие от прогулки с чужой женщиной.

С Ленкой, я же не дурак, своими переживаниями не поделился.

Да и Вера была прекрасней, чем всегда!

Наши премьеры близились. Волнение нарастало. Деньги, выделенные мне на спектакль, стали настоящим шоком для культурной общественности. Все подумали – связи у меня огромные и явно федерального уровня.

Директор ДК заискивающе подходил ко мне в перерывах между репетициями.

– Платон, тебе самому цыгане работать не мешают, нет?

Намек я его понимал сразу. Обещал вопрос в скором времени решить.

Алевтина Васильевна затихла. Ходила молча и, что странно, даже перестала кричать на детей. Все больше сидела в своем кабинете и множила тишину. А мы с Библиотекарем и художниками все довели до конца.

Орудовали шуруповертами, молотками, плоскогубцами, собирали, как конструктор, балки «станка» – второго яруса спектакля. Все перетаскивали туда и обратно. Пот тек ручьем, дела делались быстро и хорошо. Лидия Сергеевна и Катя натягивали ткань на щиты.

Попозже подошел Сыч.

– А вот и я! – как обычно заявился он.

Ему сразу поручили ответственное задание – опустить штанкеты и снять с них всякую ДКашную атрибутику – шарики, звездочки и снежинки, оставшиеся еще с Нового года.

– Осторожно! – предупреждал Сыч. – Опускаю третий штанкет. Опускаю второй.

– Лучше завязывай, чтобы не просвечивалась, – рекомендовала Лидия Сергеевна своей молодой ученице.

ДК полностью проснулся, голоса рабочих и возгласы забродили по зданию как ожившие призраки старины.

И не зря пошутил Леха, когда мы с ним выносили из подвала красный транспарант «Театр – враг бескультурья и пьянства».

– Призрак коммунизма бродит по ДК.

И неспроста же Лидия Сергеевна поведала:

– Раньше, давным-давно, когда я сюда практиканткой пришла, так всегда и было. Жизнь кипела, спектакли всем районом готовили и всем районом на них собирались. ДК еще тогда Домом красноармейца звался.

Спектакль неминуемо близился к своей премьере! Тот комически-траурный мир, что я вообразил в своей голове, который мог стать единственным спасением от неминуемого проигрыша, обрел наглядность, а главное – совершенную оригинальность.

Заходил подвыпивший Серега, глядел на все это, обижался, что его не ценят, не слушают как режиссера и удалялся. Видимо, добиравшись до ближайшего магазина, выпивал банку пива и возвращался. С большей уверенностью заявлял, что мы мало того что его не слушаем, так еще и делать не можем ничего, с кипучим энтузиазмом лез помогать. Мы его гнали в три шеи. Сергей Швейцер обижался, осыпав нас проклятиями и слезами, куда-то пропадал. Но ненадолго. Возвращался снова, только более выпившим и обиженным. Закончилось тем, что вахтерша, когда он убегал в очередной раз за пивом, просто не пустила его обратно.

Наконец декорации были готовы!

И все один в один соответствовали эскизу. Надо было еще докупить ламп, стульев и прочих мелочей и зарядить с натяжкой кулисы, но это можно было сделать за один день.

Мы оценили кубический мир сцены, второй ярус, по которому уже скоро готовились пройти «одноногие».

– Платон, – позвала меня Вера Михайловна, судя по улыбке, видно было, что она пришла сообщить хорошую весть.

– Да?

– Двадцать два билета уже продано.

Я потрепал лысую голову Библиотекаря. Радостно потолкались.

Теперь отступать некуда. Точка невозврата пройдена. Гордость и приятная тревога зарядили меня силой. Даже и не верилось, что поставленная цель так близка – еще чуть-чуть, и я ее добьюсь.

Когда все уже разошлись, мы остались с Библиотекарем доделывать всякие мелочи. Но бодрость нас покинула. Мы сели на один из черных кубов. Передохнуть договорились пять минут, но поняли, что погорячились. Привалившись спинами к «станку», несмотря на то что балки были холодные, расслабились и осоловели. Шевелиться совсем не хотелось. Прислушивались к болевшим от усталости мышцам. Голова, просветленная от физического труда, соображала ясно, как никогда.

От отсутствия всякого движения и всякой мысли свет погас. Мы долго глядели в пустой и темный зал и молчали.

– А ведь Палыч тебя специально ко мне подослал? – нарушил я тишину.

– Ты жалеешь?

– Пока еще не знаю.

– Есть кто? – На сцену заглянула знакомая вахтерша, занеся кофейно-валерьяновые ароматы.

– Да это мы.

– Театр «Комсомол»?

– Комсомол, комсомол. – Меня пробрал легкий смех.

Вахтерша уже не первая, кто «Компромисс» путал с «Комсомолом».

– Хорошо-хорошо, – украшенная сединой женщина тут же заторопилась обратно. – Дежурный свет не забудьте выключить.

– Конечно, спасибо… – зачем-то поблагодарил я вахтершу.

Мы понизили голос.

– Ты давно Палыча знаешь? – спросил я.

– Нет, меньше тебя. – Не дожидаясь моих наводящих вопросов, Леха продолжил сам: – Красноармеец, ну, Палыч, как ты его называешь, тогда уже Могилевым не был. Ларион Павлович Могилев по всем документам покоился в могиле. В общем, инициалы у него были другие, когда он сам на меня вышел. Тихой сапой заявился в библиотеку, взял книгу. Потом другую. Третью и четвертую.

– Про что?

– Ну а как ты думаешь? – Леха развел руками, мол, тема Палыча предсказуема, как день.

– На раз пятый он уже просчитал, что я, когда мне книгу возвращают, каждую страницу проверяю. Не, а вдруг надорвали, всякое же быть может. Странного вида посетитель это учел, внимательный очень… Внимательный до сумасшествия. Записку, направленную мне, спрятал во второй части Освенцимской темы, как сейчас помню название – «И если на земле есть ад».

– О, это на него похоже.

– Я ждал-ждал его на холме у поселка этого.

– Знаю, – перебил я.

– А он в дождевике своем с капюшоном вышел из сумрака. Мне показалось сначала, что я книжек перечитал, горячка ударила. Даже сказал сам себе: «Все, Алексей, завязывай…». А потом все как-то одно за другое зацепилось – и пошло-поехало. Сам даже не помню, как на все это пошел.

– Жалеешь?

– Счастлив. Обывателем погибать не хочу! Может, повезет, за дело погибну.

– Да типун тебе на язык.

– Не одни мы такие.

– И сколько же нас?

– Точно не знаю.

– Ты со складом на «Зоне» Палычу помогал?

– Нет… Он не предупреждал нас, когда это делал.

Под самой крышей ДК таинственно зашелестело.

– Платон, – перешел на шепот Алексей. – Я кое-что понял.

– Что?

– Концлагерь у него в крови.

Из коридора послышались тяжелые шаги.

– Это как? – Я тоже заговорил еле слышно.

Неизвестный закашлялся. Может, Алевтина или кто-то из ее стражей?

– Он думает, ну, Палыч думает, что о нем никто не знает. А мне кое-что удалось раскопать. Я же родом из криминальной журналистики.

– Так вот откуда у тебя связи везде такие.

– А ты думал. – Леха почесал щеку… – «Новая жизнь никогда не дается даром».

– Это точно.

Под крышей снова дала о себе знать тайная жизнь. Над штанкетами выше приподнятых падуг раздался жесткий взмах крыльев.

– Летучие мыши, – аргументировал Леха. – А насчет Палыча…

– Какой-то там его прапрадед народовольцем был, – восторженно перебил я.

– Да. – Я уловил уважительный взгляд Алексея. – Как ты узнал? Хотя, – он ответил сам за меня, – по плите в парке догадался?

– Именно.

– А прадед понял, кто у него был?

– Из чехов-коммунистов, – поторопился я, но не прогадал. – Ты же мне за этим книги про них читать давал.

Мое слово опережало мысль. Догадки выскакивали сами собой.

– Платон, – с еще большим уважением оценил меня Алексей. –  А знаешь, что странно?

– Что?

– Я совсем его не боюсь.

– Кого?

– Палыча… Не, ты только пойми правильно, услышал бы я эту историю от знакомого, подумал бы, какая-то чертовщина, от такой подальше держаться надо. А я не боюсь. Меня он втянул в свое дело, о котором до конца ни ты, ни Вадим не знаете. Думаю, даже Дирижабль не в курсе.

– Кто это?

– Наш союзник из департамента.

– Я понял.

Темнота крыши ожила и заметалась.

– Только я одного не пойму. – Я вытер нос пропотевшей майкой. – Зачем Палычу театр?

– Платон, я не знаю. Как я понял, – Библиотекарь улыбнулся своим уже привычным мне каменным оскалом, – я меньше тебя в теме.

– А почему ты в это ввязался?

– А разве был другой выбор? – с недоумением поглядел на меня Леха.

– Выбор есть всегда.

– Но только не у нас.

– Давай, не нагнетай.

Летучие мыши, почувствовав ночь и безнаказанность, зашелестели еще громче. Вырубилась и «дежурка». Красные кресла в темноте окончательно померкли, повеяло пыльным сквозняком.

– А мы же самое натуральное подполье.

– Да. – Леха спрыгнул с куба, по-боксерски размял плечи – в черной футболке он походил на солдата.

Датчик среагировал на движение. На сцене и в зале снова стало светло и ясно.