Муж и жена – одна сатана

Девятое мая сулило городу праздники и яркий салют. А началось все с парада из сонных мясников, молодых вэвэшников, похмельных ментов, воодушевленных кадетов, культработников, переодетых в солдат. Из машины торчали российские флаги. В динамиках звучали «Смуглянка», «Темная ночь», «День Победы». Семьи с детьми столпились на бульварах. Девочка в тельняшке с сахарной ватой с печальным восторгом провожала уходящие вдаль колонны из участников «бравого марша». На груди ее красовалась Георгиевская ленточка.

У полевой кухни выстроилась очередь в километр. Озябшие люди пихали друг друга в спины, торопились поскорее получить свою порцию перловой каши.

– Э, по ногам аккуратнее, – злился подкачанный мужчина с тонкой, как щепка, женщиной.

– Ты за собой гляди, – тут же заводилась пузатая тетка с двумя круглыми, как арбуз, дочерьми.

– Побыстрее можно! – торопил «раздатчика каши» тощий растатуированный с ног до головы парень.

В парках молодежь пила кофе и ела мороженое. Крепкие парни мелкими группами, расправив плечи, прогуливались по перекрытым дорогам. Борзый взгляд – попробуй задень, сразу тебе слово за слово, пошло и поехало. Вымирающие типажи города – остатки девяностых из дремучих окраин.

После одиннадцати начался «Бессмертный полк», горожане вышли на площадь Героев с фотографиями своих фронтовых родственников. Массовый патриотизм затопил главные улицы и, слившись сотнями лиц погибших ветеранов в единую гордость, потек вниз по Петровскому склону к площади Маркса.

Я застал это зрителем. Ленка уговаривала меня принять участие, распечатать фотку своего деда-фронтовика, удостоенного медалью «За отвагу» – вдоль линии фронта протащил раненого товарища километров пятьдесят, так, во всяком случае, я читал про него в местной книге про Вторую мировую войну. Сам дед такого никогда не рассказывал. Фронтовых песен не пел.

– Когда не было тебя, терпеть не могла выходные. – Ленка садится на декоративную скамейку – с двух сторон из горшков торчали фикусы. За спиной – вывеска обувного магазина «Легкий шаг». Может, предложить им стать спонсором спектакля «Марш одноногих»?

– А у меня их не было, я всегда писал.

Ели мороженое. Ленка эскимо, я обычный пломбир в стаканчике. На жене мои любимые джинсы – низкой посадки, обтягивающие, с разрезами на бедрах, сквозь которые заманчиво просвечивает белая пахнущая кремами кожа. Легкая куртка расстегнута. Из-под майки выпирают соски. Лифчик она почему-то не надела. Посторонний посмотрит на такую, истечет слюной, подумает вслед: «Вот сучка».

Люди крутятся на перекрытой дороге – улица Бакунина просторна, сбоку даже есть место для велосипедистов. Скоро откроют движение – город до салюта заживет обычной жизнью.

– Платон, – Ленка задумчиво слизывает с мороженого остатки шоколада, – ты бы мог мне изменить?

– Нет.

– А серьезно?

– Серьезно.

– Как ты тогда себя так смог переменить?

– В смысле?

– Но ведь у тебя до меня куча баб была, не ври только, я чувствую.

– Неверно чувствуешь. Почти не было.

– Какая я у тебя по счету? – кусочек мороженого падает на асфальт.

– Да я что – считал?

– Ах, ты еще и не считал! Не счесть, так много?

– Да мало… Как-то девушки стороной прошли.

Ощущаю на себе горячий Ленкин взгляд.

– А как твоя Вера в постели, лучше меня?

Неожиданный вопрос застает меня врасплох.

Осмелевшие городские голуби бегают у ног. Угрюмой гурьбой из-за угла выходят престарелые коммунисты. Над головой у моложавого пенсионера портрет Сталина. Вождь печально и свысока глядит на народ. По лицу читается одно: «Куда вы меня тащите?». Следом развеваются флаги России и «Единой России».

– Что ты несешь, Лен?

– Ты хотя бы сообщения удалял. Давай, Платон, не ври. – Жена на удивление спокойна.

– Я с ней только по делам встречался.

– Ага, а потом пьяный как-то оказался у собора, я даты сопоставила. Хороший деловой разговор у вас был? Что, так она тебя затрахала, что еле убежал от нее? Я ее понимаю, возраст у нее преклонный, почему бы ей напоследок с молодым и чужим мужем не оторваться?

– У меня с ней ничего не было, клянусь. – Холодный кусок мороженого застревает в горле.

Ленка язвительно ухмыляется.

– Прям клянешься?

– Прям клянусь.

– Ненавижу тебя. – Ленка гладит мою ногу. – Если эту сучку старую увижу, волосы выдеру.

– Зачем?

– Ты ее жалеешь?

– Немного.

– Чтобы знала, как на женатых мужиков засматриваться. А ты, – Ленка перекусывает белыми зубами палочку эскимо, – гляди мне.

Кэпээрэфовцы скрываются за кольцом старого центра. В улицу вливается река школьников в белых рубашках и с цветами. Две девочки, словно конвоируя, ведут бородатого завешенного орденами старика. Следом за ними, закинув руки за спину, шествует Алевтина Васильевна – контролирует.

– Даешь справедливость! – издалека доносится старческий возглас.

– Слушай, – отстраняюсь от Ленки, – а тебе что, правда плевать на то, что происходит?

– На что?

– На это все?

– А что, я люблю Девятое мая – прекрасный праздник же! Или что?

Из таксистской подворотни пахнет чебуреками и шаурмой. Колокольный крест восходит ввысь, поэтому здание администрации, что перед собором, напоминает могилу. Небо разухабилось тучами. Рыжая утка с вывески магазинчика детской одежды грустным взглядом провожает ускользающего в общую суету вождя и отца всех народов.

Лежу в уютной кровати. Решил лечь спать пораньше, чтобы набраться на завтра сил. Листаю в сотовом новостную ленту «ВКонтакте» – «Городские вести», «Вести города» и прочее, даже страничку альтернативного внебюджетных СМИ «Квартала».

«Зона в огне» пролетает новость. Снова, что ли, машины жгут? «„Бессмертный полк“ собрал сорок тысяч горожан». «Полиция и военные прибыли на место происшествия – теракт или несчастный случай?» В душе шумит вода. Ленка в ванной напевает какую-то еврейскую песенку, веселую и озорную – «Зевирген вирген клиртен», что-то подобное. Первая мошкара крутится у настольной лампы. Окно нараспашку. Все кругом свежо и предвещает интересную ночь.

«Губернатор поздравил горожан с Днем Победы»…

«Обрушился главный склад Свободной экономической зоны»…

Щелкаю – читать далее.

«Сегодня рухнул склад Свободной экономической зоны готовой продукции компании „Индезит“. Обрушение кровли и части перекрытий произошло около 20.00.

В настоящее время на месте происшествия работают оперативные службы спасения, в том числе отдельная группа МПСГ, отдельная группа Главного управления МЧС России по… пять отделений пожарных-спасателей (2 отделения 31 ПСЧ, 1 отделение ОПСП 35, 1 отделение ОПСП 37, 1 отделение ОПСП 29)… Психологи ГУ МЧС России по области.

Общая площадь обрушения составила 300 квадратных метров, – сообщили в пресс-службе ГУ МЧС РФ…».

Началось!

В ванной хлопает дверь. На ходу вытирая голову, Ленка шлепает мокрыми стопами по паркету. Она абсолютно обнажена, грудь эротично вздрагивает при каждом шаге. Она швыряет мокрое полотенце мне в лицо и запрыгивает сверху.

– Лен, не сейчас… – никак не хочу обидеть жену, но надо бежать.

Куда? Зачем? Не знаю.

– Платон. – Легкое возмущение проскальзывает по Лениному лицу.

– Лен, это срочно.

– Что случилось?

Разворачиваю экран сотового в ее сторону.

– Какой-то склад обрушился? Ну? Платон, при чем тут это?

– Долгая история.

– Пока не расскажешь, не отпущу.

– Потом, Лен, придет время, я обязательно все расскажу, даже напишу.

– Что напишешь?

– Книгу.

– Ага… Очередной роман про стремную меня и выдуманного Палыча-психопата?

– Типа того.

– Я зла.

– А я тебя люблю.

– Я очень зла.

– А я очень тебя люблю.

– Я очень-очень зла.

– А я очень-очень тебя люблю.

Многозначительная пауза, крепкие объятия, влажные Ленкины волосы рассыпались по моей груди. Аромат шампуня и цветочного крема. И кажется, что не вырваться из этого сладострастия – ночь темна, нагретая простыня тепла, впереди все дозволенные и недозволенные ласки.

– А я же сучка, как ты меня любишь? – слышу в ухо горячее дыхание.

– Какая сучка?

– Самая настоящая, самая последняя, самая. – Ленка долго подбирает слово. – Конченая… Я еду с тобой.

– Куда?

– Неважно. Куда угодно.

– Зачем мы сюда приехали? – спрашивает Ленка, высовываясь из окна машины. Впереди еле плетется «пожарка».

По правому борту авто мигают тысячи сигналок. Темнота озарена паникой. Слышен скрип ворочающих тяжести кранов. Крики гулким эхом стелются по изуродованным просторам.

– Мне тяжело объяснить, честно…

– А ты попробуй.

– Я попозже постараюсь.

– Ловлю на слове.

– Поворачивай здесь, – указываю на съезд в сторону проселочной дороги, что километрами тянется вдоль поля, точнее того, что от него осталось… Черноземная изнанка и обугленная пустота. Лихие ветра, пропитанные резиной, разогнали последних ворон.

– Зачем?

– Здесь – у посадок притормозим.

– А дальше?

– Не видишь, все оцеплено – мы не проедем.

– А куда мы пойдем? – Голос Ленки серьезен, поначалу казалось – капризничает, нет, глаза ее горят азартом.

– Я тут все знаю.

Да ты крутой.

Нас подбрасывает на кочках. Колеса пробуксовывают. Хорошо, что Ленкина машина мощна, да и сама она – водитель что надо. От нее еще пахнет вечерним марафетом и недоведенной до конца страстью. В кожаной куртке Ленка точь-в-точь как какая-то героиня из закрученного сюжетом детектива. Делает глоток минералки, пустую баклажку откидывает на заднее сиденье.

Машина тормозит, выключаются фары.

– Закрой окно. – Ленка переключает рычаг на ручник.

Выходим в холодную ночь. Воздух пропитан кислотой.

– Что так воняет? – морщится жена.

– Каучук. – Из темноты выходят две девушки. Возле чахлых берез и осин кто-то мелькает огоньком сигареты.

– Привет. – Я узнаю знакомых журналисток по прошлой работе в театре. Брюнетка – из газеты «Городские вести» и блондинка из «Вести города». Видок у них растерянный и мрачный.

– Привет.

– А что вы тут делаете?

– Ждем, – отвечает брюнетка.

– Чего?

– Когда пускать начнут, – отвечает блондинка.

Из сумрака выходит мужик – видимо, фотограф. Сурово здоровается. Вид его недовольный. Конечно, вырвали из торжества в самое пекло ночи. Это тебе не парады и школьников с дутыми улыбками фоткать.

– Да вы же журналисты, вас должны…

– Никого не пускают.

Один вопрос, чтобы убедиться до конца:

– А много человек погибло?

– Никого.

Все ясно. Палыч.

Вот тебе и устроился охранником… Полный соцпакет.

И разве надо мне мчать сюда сломя голову, чтобы лишний раз убедиться в своей правоте?

Глаза освоились в темноте. Из темноты проступают косые углы руин. Обвалившаяся многотонная крыша задавила стены. В стороне бочковидные агрегаты, их выкатывают спасатели из черного и квадратного проема словно из другого мира. Часть заворачивающего направо склада цела. Там особо большое скопление фонарей. Куски камня, картона и пенопласта перекрывает горящая из поддонов башня.

Очевидно – оцепили только дорогу. Сигналя, брызгая в нас грязью, проезжает несколько машин.

– Сука! – кричит Ленка.

– Тише-тише, – успокаиваю жену.

– Что? – Из авто высовывается хмурая рожа с агрессивно зализанными залысинами. Свет следующей машины точно высвечивает тупомордого вурдалака.

– Гляди куда едешь! – кричит Ленка, принимая боевитую стойку.

– Что, дура?

Авто зловеще тормозит, замедляет движение. Мы в центре дороги. Ноги соскальзывают в размытый жижей чернозем. Не спотыкнуться бы об колею.

Из авто вылезает тип. Лучше бы он этого не делал… Самая большая часть его тела – агрессивная голова! И она, оседлав тщедушное тело в модной одеже, с натугом несется навстречу. Я хочу среагировать, Ленка опережает. Шорох кожаной куртки, ни замаха, ни паники – непредсказуемый удар коленом в пах.

– Кто дура? – со злостью шепчет жена над упавшим в грязь мужиком.

– Сука, – корчится он.

Ленка добивает его мощным ударом в нос.

Вурдалачья рожа входит в сучковатую землю. Он мычит и извивается.

– Давайте, – кричит из машины водила. – Дорогу освободите!

– Сейчас, – сильно волнуюсь, поэтому отвечаю грубо, словно с наездом.

Отстраняемся в сторону. Сигналит одно авто, за ним другое.

– Да отойди ты уже! – Недовольство переходит на медленно встающего из грязи мужчину. Пылом он подостыл. Не до разборок. Мат-перемат.

– Давай уж, отойди.

– Слав, – подскакивает к нему то ли напарник, то ли друг.

Журналистов на сгустившемся пятачке гораздо больше, чем мне думалось. Они притаились, видимо, ждут своего часа, когда за забор пропустят и их.

– Теперь завтра про тебя точно напишут, – подкалываю Ленку.

– Пусть пишут, – злится она, вдохновленная гусарским азартом.

Колонна машин застревает окончательно.

– Где она? – Друг обиженного врывается в толпу журналистов. Сразу видно – этот покрепче духом и телом. Нас вычисляет быстро. Летит к нам на всем ходу – походка ментовская, не описать, но узнать можно без труда. Когда служил срочку, приходилось работать с полицией и ОМОНом, глаз наметан.

– Что будет? – теряется Ленка, видно, понимает, что круто попала. И я это тоже понимаю.

– Постойте, – отталкиваю от Ленки мужика. Ростом он высок, дышу ему в грудь. – Сейчас все решим.

– Что ты решишь? – пихает он меня.

Столпотворение.

На съезде с трассы образовывается пробка. Вой, гам, матерщина. Полный сумбур. Кто из журналистов поумней и опытней, обходя утонувшие в грязи машины, двинули к зоне обрушения.

– Ты что творишь, мразь? – брызжа слюной, орет он через меня Ленке в лицо.

Голова моя на уровне его груди. Куда удобнее? Не промахнешься. Бодаю мента точно в солнечное сплетение. На полуслове он замолкает. Сгинается. Ленка уже отработанным движением бьет его коленом. Попадает в челюсть. Теперь нам, как пить дать, светит статья. Мужик сползает по дереву. Есть пара секунд, чтобы дать деру. Оставаться? Да была не была, вдруг пронесет. Надо рвать когти.

– Бежим, – тороплю Ленку.

– Куда?

– К машине.

– Мы не выберемся.

– Пошли.

Журналистки из «Городских вестей» и «Вестей города» своей бестолковой и любопытной суетой отъединяют нас от мента. Они стремятся зафиксировать происшествие. Требуют от фотографа держать все действо под прицелом объектива.

Наш номер забрызган грязью – не рассмотреть… Да и неровный свет скользковат, чтобы отобразить числа и буквы. Перекошенная набок колея. Затор. Водилы друг на друга кричат и матерятся. Еще недавно, может быть, этим утром, они заполоняли собой улицы. Величественно приподнимали подбородки, плакали, возлагали у Вечного огня цветы. Поправляли на груди ленточки. Чинно и благородно наблюдали парад. Гордясь, что никто не забыт и ничто не забыто… И вот… Нынешний патриот должен быть злым и упрямым, а главное, с короткой памятью и далекими воспоминаниями.

Ленка молниеносно влетает в салон. Заводит машину.

Прыгаю на переднее сиденье. Ленка выруливает на еще пахнущую гнилым урожаем межу. Машину трясет. Слава богу, что двигатель мощный, дорогое авто – Ленкина слабость. Буксуем. Вырываемся из грязи. Впереди огни аварии, позади огни машин. А по сторонам остатки поля.

– Правее бери, – напористо шепчу Ленке.

– Беру, – вскрикивает она – не от злобы, от азарта.

– Если к дороге выехать, можно будет через переезд прорваться.

За нами бросается вслед несколько машин – две пары фар отделяются от общей вереницы. Не дай бог подумали, что мы какие-то террористы. Хотя грех не подумать. Особенно когда обстановка обостренная. Все же понимают, что за одним терактом может быть тут же другой. Эх, Палыч! Многое отдал бы, чтобы его понять. Почему он такой? Почему он таким стал? Почему он ушел в «партизаны»? Почему всю свою жизнь он тратит на войну с общей системой ценностей и интересов? Может, это и не он все сделал, да-да, просто роковой случай. Строители недоделали, монтажники недокрепили, начальство недосмотрело. Чушь. Палыч пошел в театр и написал пьесу, чтобы в нужный момент ее сорвать. Потом на железную дорогу, чтобы воровать металл у выкупивших заводы капиталистов. А теперь? Все очевидно. Немецкие, итальянские и японские флаги. Охранник.

Бьемся о потолок. Приземляемся в рытвину.

– Блядь, – вырывается у Ленки.

– Сейчас.

Огоньки к нам приближаются. Они движутся аккуратно, но еще минута, другая и они будут здесь… Мы уже не отобьемся. Нас повяжут. Первым делом нам надо объяснить, что мы не террористы! Внимательный следак, щурясь от света, по-любому спросит: «Что вы делали на месте аварии?» Отмажемся… Пугает одно – мне и правда есть, что рассказать.

– Да черт! – Ленка несколько раз бьет по рулю.

Я выскакиваю на улицу.

– Лен, давай.

Хватаюсь за багажник. Пробую подтолкнуть вперед. Бесполезно. В панике даже хочу приподнять машину. Платон, дебил! Фильмов, что ли, насмотрелся?

– Трогай.

– Что? – орет она из окна.

За спиной уже гул мотора, фары прошибают насквозь камерным и холодным электричеством.

– Трогай!

Машина чуть подается вперед, откатывается назад. Раскачиваю. Надрываюсь. Говорю сам себе в такт – раз-три, раз… И снова выдавливаю изо всех сил груду железа.

– Еще!

– Да жму, – откликается Ленка.

Вперед-назад. Ошметки грязи накрывают меня с головой. За спиной человеческий крик, кажется, нам кричат в мегафон… Ловлю на мысли, что через громкоговоритель всегда слышал только мужские голоса, непривычно.

Ленка газует на всю мощь. Колеса машины зависают, словно в невесомости. Вдавливаюсь всеми остатками сил в багажник. Ноги уходят в землю. Предплечья работают на всю силу, вены, кажется, сейчас лопнут от напряжения. Их пульсация чувствуется даже под длинным рукавом ветровки. Руки соскальзывают с бампера. По инерции пролетаю головой вперед. Валюсь в колючую канаву. Поднимаю глаза. Из канавы с лужей тянется глубокая колея. Автомобиль преодолевает преграду уже без меня.

Вскакиваю на ноги. Запрыгиваю на кочку. Бегу! Хруст сухой травы. Чавканье грязи, беспощадно всасывающей меня в землю. Ночь, погоня, преследующий спину крик. Оторваться от своего тела, глянуть на все это дело свысока, получится нечто другое, как кино. Вторая серия. Продолжение железнодорожных приключений, про которые я когда-то писал роман.

– Платон! – кричит из окна Ленка, уже хочет вылезти.

– Иду.

Пока прыгаю в машину, с облегченьем понимаю, преследователи завязли надолго. Всякие рытвины и ямы изуродовали поле, как лицо шрамы и морщины… Их полным-полно.

Перед нами прыгающий свет фар, непонятный горизонт и фиолетовый туман. Если вырвемся из этой ловушки, все будет хорошо. Ленка сразу позвонит родителям… Те знакомым ментам. Многим еще достанется из-за того, что посмели нас напугать.

– Платон. – Ленка дрожит… – Куда нам?

– Держись правее, должно быть озеро, объезжай его.

– Какое тут озеро?

– Не спорь… Увидишь, объезжай справа.

Все смолкает. Лишь лихим воспоминанием остается за спиной множество беспокойных огней. Склад рухнул, его не восстановить! Палыч снова пропал, видимо, надолго. Поселок на время спасен. Хотя мы обречены на поражение… От этого, кажется, Палычу воевать еще веселее.

– Это? – отрывает Ленка, медленно двигаясь к образовавшемуся впереди провалу.

– Да, – сразу понимаю я… Озеро на удивление кристально чистое, лунное, словно случайно найденная вода на чужой планете… Душистый водоем светится, словно во льду, как в ту ночь путешествия по трубе. Как-то раз, сбегая от спецназа, пришлось в нее залезть и ползти на другой конец, ведущий к этому озеру. Я тогда чуть не помер от страха. Все это описал в романе. Один питерский критик с заплывшей надменностью и жировыми слоями физиономией сильно возмущался, мол, что это герой такой слабак – весь обоссался, перетрухал, а всего-то делов было по трубе метров триста проползти… Проползти с пониманием, что за спиной спецназ, а впереди беспросветная темень…

– Лен, немного еще.

– Сколько?

– Сейчас будет ровнее.

– И где этот твой переезд?

– Скоро-скоро.

Я чумазый, как черт. В зеркальце ничего не видно, но чувствую, как по лицу ползут капли грязи и пота. На подошвах шматки грязи. В салоне воняет навозом. Это от меня. От кого же еще?

Время тянется. Ничего не происходит.

– Платон, – злобно вздрагивает Ленка.

– А?

– Ты дурак, понимаешь?

Ухаб за ухабом, не поле, блин, график на оси «X». Как учили: точки экстремума – максимум, минимум.

Ленка продолжает:

– Ты дебил, куда ты меня втянул? На хрена ты сюда приперся?

Из темноты выплывают советские недостройки – вокзал, башня, депо… Отлично. Значит, железная дорога рядом. Сейчас тряхнет на травянистом спуске, а дальше легче…

Авто подпрыгивает, скользит вниз, чуть не заваливается на бок.

– Блядь! Платон, скажи мне, ты дурак?

– Мне статью надо было написать… – вру я и сам удивляюсь, как удачно.

– Что?

– Ну, заказ пришел срочный про аварию эту расследование провести, вот я и рванул…

Пауза. Театральная пауза, мать ее. На носу Ленки черный катышек грязи. Волосы растрепаны. Губы надуты.

Немного пробуксовки. Машину заносит то вправо, то влево. Чернозем переходит в грунт. Машина выруливает на дорогу. Остатки сосен скрывают нас от дальних огней. Небо высокое и хвойное.

– Ты дебил, – первая не выдерживает Ленка. Этот ее «дебил» отличается от предыдущего – в голосе сквозит неожиданная нежность. – Куда ты меня втянул?

– Извини.

Пересеченка выравнивается длинной и ровной полосой, мирно тянется к переезду вдоль рельсов и посадок.

Ленка свободной от руля рукой гладит меня по голове.

– Ты весь грязный, – говорит она, по ее губам читаю: «Я тебя люблю».

– Лен, давай в поселке заночуем, так лучше будет.

– Где?

– У друга моего. Машину к нему в гараж загоним, а завтра все решим.

– Давай.

После переезда заворачиваем налево, крадемся через «вагонную», ремонтную двухэтажную диспетчерскую, «Оторвановку» – цыганский сектор с выгоревшими в некоторых местах домами; по краю поселка – потаенными дорогами выезжаем на Железногорскую.

– Здесь я раньше жил, – ностальгирую я.

– Не сомневаюсь, – улыбается Ленка. – А где твой дом?

– Мы его проехали.

– А что ты не сказал?

– Забыл как-то.

– Мы еще сюда приедем. – Непонятно, Ленке правда интересно или просто меня не хочет обидеть.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Когда-нибудь тут тебе памятник поставят.

– Ага, – юродствую я, – конечно, поставят.

– Платон, я серьезно.

Родная улица обнищала – ни рельефа и извилин, ни завалинок, ни скрипучих калиток, ни баков-ракет, ни заготовленных для бани дров, ни густых посадок, ни вишнево-яблочных раздолий – сплошная и однообразная рутина заборов, череда новеньких европейского вида черепичных домов и старых с зашторенными окнами развалин, ставших неотъемлемой частью уездного пейзажа… Одинокая в углу иконка, потухшая лампадка, бережно стащенное дальней родней в сарай тряпье как года два-три испустившей дух хозяйки – какой-нибудь баб Нюры или баб Насти…

Звоню Глобусу – другу детства. Договариваюсь. Живет он ближе к лесу.

– Куда? – Ленка внимательно вглядывается в темноту.

– Через два дома.

Вот она уже лавочка под тополем. А вот и сам Сашка-Глобус… Встречает он нас радостно и пьяно. Шорты, шлепки, расстегнутая на груди олимпийка на голое тело. Высокий располневший Сашка машет рукой, не успеваем мы еще затормозить. Я вываливаюсь из машины, он сразу оценивает мой видок.

– Грек, ты че, грязевые ванны принимал, что ли?

– Типа того.

– Ты с кем?

– С женой. – Я закуриваю, здороваюсь с другом. – Слушай, у тебя же гараж пустой?

– Да.

– Можно машину загнать?

– Да лучше за дом давай.

– Привет, – подходит Ленка.

– Привет, Александр. – Глобус включает гусара, благородно протягивает сразу видно совершенно нездешней девушке руку.

Загнав машину, заходим в дом. В прихожей, как и в детстве, пахнет сушеной травой и лаврушкой. На кухне за столом сидят Леха и Борис – бывшие мои подельники по металлу. Из сготовленной на скорую руку закуси возвышается бутылка водки и несколько баклажек пива. В углу трещит новенький холодильник. Давно я не ходил в гости к Глобусу – недавний ремонт явно облагородил его хибару. Убил запахи прошлого – его покойной бабки, которая долго умирала в соседней комнате на диване… Детьми мы всегда боялись мимо нее проходить. Голос ее был страшнее, чем у любой ведьмы из баек и присказок. Как вспомнишь ее утробное «Саня, мамку зови», так тут же дрожь пробегает по телу. Раз ночевал у Сашки – у него раньше всех появилась мощная антенна, которая ловила каналы, крутящая ночами ужасы и боевики. Хотели поглядеть «Кошмар на улице Вязов». Так даже Крюгер по сравнению с ворочающейся его бабкой на скрипучем диване казался паинькой, безобидным мужичком-придурком, что ради хохмы надел полосатый свитер и нацепил когти, чтобы попугать детишек… От Сашкиной бабки исходил ужас реальный… Ужас неизбежной старости, уродующей любую красоту… Ужас неизбежной смерти… Ужас последних болезненных стонов человека, одной ногой стоящего по ту сторону неведанного, воспетого мировыми религиями мира.

– Здравствуйте, – по-деловому приветствует их Ленка.

– Что стоите? – подталкивает нас Сашка к столу. – Что пить будете?

– Чем угостишь.

– А можно мне чай? – скромничает жена.

На подключенном к розетке ноуте мерцают картинки. Присматриваюсь – новости… Диктор рассказывает о том, как прошел торжественный парад в Москве, и о том, как по всей России «Бессмертный полк» собрал миллионы людей, вышедших почтить память своих героических предков.

– Присаживайтесь. – Глобус пододвигает нам стулья.

Леха и Борис напряженно замолкают.

– Слушай, Сань, – начинаю я, – можно мы обмоемся чуть?

– Да без проблем. – Бывалый друг, делая вид, словно спрашивает, с туповатой ухмылочкой косится на Ленку. – Вместе?

– Вместе, – твердо заявляет Ленка.

– Ванная комната там-с, – указывает Глобус за стену.

– Спасибо.

В «ванной комнате» куча белья, стиралка «Indesit», на умывальнике одноразовый бритвенный станок. Несмотря на это, тепло и уютно. Гляжу в квадратное зеркальце. Ну и рожа – вся черная, под глазами грязевые подтеки. Ленка скидывает куртку. От нее веет потом и остатками вечерней душистости.

Сбрасываю ветровку на пол. Следом стягиваю липкую футболку. Долго не могу ее снять – прочно всосалась в тело. Ленка помогает… Холодные, скользкие и приятные руки дергают ворот. Швыряю в ванну вымокшую и жалкую, как половая тряпка, брендовую рванину.

Ленка обнимает меня со спины.

– Платон, – мурлычет она.

– Лен, завтра все решим, к нам не придерешься…

– Но нас не поймали, – чувствую жаркий поцелуй в шею.

– Эти дуры сдадут.

– Какие?

– Журналистки.

– Да забей, я завтра папе позвоню… Их накажут.

– Кого?

– Мудаков этих.

– Точно?

– Будь уверен.

Женские ладони ложатся на плечи.

– У тебя такая спина.

– Какая?

– Большая… Такая… Вся моя…

– Только не забудь позвонить, я тоже кое-кому позвоню. – Включаю воду, хочу подставить ладони под холодную струю, не успеваю – Ленка привлекает к себе…

– Платон, – шепчет она, расстегивая мне ремень.

За стеной слышен кашель. Кто-то еще пришел. Порывистый смех с накатом, такой ни с каким другим не спутаешь. Дядя Коля – бывший мой сосед. Он на своем «КамАЗе» металл и вывозил…

– Что-то вы, гляжу, рассиделись?

Умелые пальчики вынимают пуговицу из петельки джинсов.

– Тише. – Глобус, сука, ироничен. – К нам Грек в гости приехал…

– А где он?

– В ванной… С женой…

– Ладно, наливай, что томишь… Давай за праздник.

В ванной продолжает журчать…

– Ты на меня зла? – недоумеваю я, разнеженный лаской жены.

– Платон… – Она сползает вниз, вместе с моими джинсами.

– Да?

– Это самые лучшие выходные… Самые лучшие выходные в моей жизни…

– Ты же летала на выходные на Мальдивы, Кипр, Париж, бля, куда там еще?

– Давай, за Победу. – За стеной поднимает тост дядя Коля…

– Ну и что? – Ленка передо мной на коленях, загадочно глядит снизу-вверх… – Я счастлива только там, где ты…

Гул тел ка сменяется песней:

 

Медлячок, чтобы ты заплакала.

И пусть звучат они все одинаково…

 

Едкий свет лампы из плафона овеян паутиной. Расслабляющий глаза полумрак.

– Я тебя обожаю… – Мне неловко, обнаженно и страстно.

– А я тебя ненавижу, – со всей неприсущей теплотой слышу Ленкин голос. Ее язык жадно облизывает губы. Она убирает с лица волосы. В белой маечке, запачканных джинсах, с грязными пятками босая Ленка лучше всякой другой; это тебе не вечернее платье или прочие гламурные одеяния – сплошной пафос, пытающийся скрыть женскую сущность.

– Если что, полотенце красное и зеленое возьмите на вешалке, – стучит в дверь Глобус.

– Спасибо, – отзываюсь я…

Холодные капли, разбиваясь о раковину, попадают на спину, приятно щиплют оживляющим холодком…

 

Выпускной, ты в красивом платьице.

И тебе вот-вот 17 лет.

Я хотел тебе просто понравиться.

И как сумел на гитаре сыграл и спел…

 

Ленка затихает… Ей уже не до слов… И главное – ее губы уж точно не подпоют назойливому, покорившему все радиостанции идиотизму.

За стеной продолжает шуметь дядя Коля…

Уже глубокой ночью, помывшись и переодевшись в предложенную одежду, мы сели со всеми за стол. Пили водку, даже Ленка пропустила рюмку, заедали салом и соленьями. Я отвечал на расспросы дяди Коли и Глобуса. Давно все-таки не виделись. Много что можно было друг другу рассказать.

– Какими судьбами тебя занесло? – поинтересовался Колюха.

– Да с места аварии репортаж хотел сделать, а потом замерзли, решил к Сашке заехать.

– Это верно. – Сашка поднял рюмку, Леха и Борис тут же последовали его примеру. Они возмужали, окрепли, абсолютно разные внешне еще больше стали похожи друг на друга изнутри.

Жена прижалась ко мне и обняла мою руку, как девочка плюшевую игрушку, потом поворчала и сонно замурлыкала…

– Платон, – прочитал я в глазах Ленки свое имя – они звали меня к себе, еще ближе.

Я гладил ее, чувствуя на своем плече сиянье счастливой улыбки всем сердцем любящей и ненавидящей меня женщины.