Петька-мякиш

Репетиции пошли в ночную смену, измученная Танька, выжатая, как лимон, приезжала часам к семи из муниципального театра и выкладывалась по полной, все-таки она молодец, ну, самоотдачи точно не занимать. Сыч и Серега, снятые с премьерного спектакля, вдохновились… По их театру пошли гадкие смешки, мол, союз алкоголиков решил поставить свой спектакль, чтобы опозориться на весь город. Им это явно не понравилось. Назло этим слушкам они мобилизовались и погрузились с головой в работу. Отвлекали их только регулярные спектакли из репертуара, но это сильно трудовому процессу не мешало. А Библиотекарь раз за разом делал свое дело, реклама и новости о премьере приобретали все больший размах… Тут другим театрам было в чем нам позавидовать.

«Спектакль-аттракцион – „русские горки“, подбрасывает то вверх, то опускает вниз, от смеха до слез, следующий вираж сюжета непредсказуем… И все опаснее… И все сильнее перехватывает дух…», – писал он.

«Горожан в июне ждет премьера по Шиллеру», – писал областной театр.

«В июне горожане увидят историю любви», – писал муниципальный театр.

Библиотекарь захватил радио, местное телевидение, газеты, интернет-порталы… Сказал, что доберется до наружной рекламы, за пару пригласительных он сможет решить любой вопрос. И вперемешку со стоматологией, моделями, докторами, качками будет гореть ночами и наш марш – «Марш одноногих».

Декорации и реквизит каждый привозил из дома, сценография строилась из того, что имелось. Но, как ни крути, картинка вырисовывалась. При правильной натяжке кулис и нужном разводе света пандусы, стулья, столы, кровать, вешалки могли приобрести вполне достойный вид, хотя, очевидно, в плане шоу мы проигрывали всем…

Начало мая пошло хорошо, после каждой успешной репетиции я и Серега собирались в «кабинете», курили, пили пиво, и грамот на нашем дереве – почетной доске прибавлялось. Обсуждали дальнейшие шаги… Много мечтали… И вот – еще недавно недосягаемая мечта стала обретать контуры и форму.

Удивлял Петр… Не зря Библиотекарь сразу прозвал его мякишем. Петька-мякиш, словно отрицательный герой какой-то детской советской книжки, с которым из-за жадности никто не водится… Одним словом – капиталист. Колдай, как это услышал, долго ржал в голос. Они с Лехой сразу сдружились. Мякиш оказался катастрофически неприспособленным к сцене, раздражал сотнями вопросов, на которые, чтобы подобрать ответы, приходилось вспоминать Станиславского. Но страшнее всего были его предложения.

– Надо заняться рекламой, – предлагал он во время перекуров.

– Уже занялись, – отзывались я и Серега.

– Хорошо бы найти человека, который будет заниматься отдельно рекламой спектакля, – мечтательно выдыхал Петька-мякиш.

– Такой человек есть, – говорили я и Серега.

Петр нас словно не слышал, гнул свое. В общем, тормозил на сцене, тормозил и вне ее.

И угораздило с ним связаться? А самое страшное – оказалось, что он еще и поэт. И за его плечами много поэтических спектаклей.

– Хронометраж спектакля два часа у нас не выходит, – пожаловался я на общем перекуре Сереге.

– Не выходит, – повторил он мои слова.

– А ничего страшного, – оживился Петр. – У меня спектакли вообще по тридцать минут идут.

– Какие еще спектакли? – вежливо поинтересовался Сыч.

– Поэтические.

– А. – Серега одобрительно кивнул.

– Так вот, – Петр продолжал делиться своим опытом, – я пользуюсь временем свободным и просто выхожу и читаю стихи… Если что, я могу.

– Ты серьезно? – Сереге казалось, что его умышленно провоцируют – подстрекают на агрессию.

– Да. – Петр поглядел на нас невинными и чистыми глазами, тем самым полностью обезоружив. Что ему ответить, мы так и не нашли.

На одну из репетиций, ближе к Девятому мая, я приехал пораньше. Петр, как всегда, в своих затертых джинсах и кедах был уже на месте. Курил и задумчиво созерцал козырек заднего входа ДК.

Мы с ним поздоровались, и Петр неожиданно разговорился.

– Устал сегодня за день, – начал он издалека и без лирики. – Тут руководство мной что-то недовольно стало, точнее, проектами моими, ну, что я постоянно всякие спектакли делаю… Со своей постановкой «Детство Персея» я должен был поехать в Питер на фестиваль «Русский смех», очень известный, да, международный, меня сам Леонид Кузьмичев звал…

Кто такой Леонид Кузьмичев, я не стал спрашивать, пусть он лучше оставался бы какой-то грандиозной фигурой в моем воображении.

– Но я поехать не смог, директор отказал – не пустил, не говоря уже про то, что даже в репертуар кукольного театра не стал вписывать мой спектакль. А спектакль пошел бы. Он про поэтов гексаметрической школы раннего этапа. Знаешь такую?

– Нет, – четко отчеканил я. Никаких сомнений, что я их не знаю, нет.

– А критики недавно приезжали к нам… И Леонид Кузьмичев приезжал; спектакль нашего кукольного театра глядеть приезжали… Ты знаешь, что?

– Что?

– Они меня раскритиковали, спектакль похвалили. Кролик Чих-пых, ну, детский наш, репертуарный… Сказали спектакль хорош, а я плох, менять меня надо. Понимаешь? И даже Леонид Кузьмичев сказал, что я плох… А это же не просто так, понимаешь?

– Понимаю.

– Назло мне директор их попросил меня пожурить, понимаешь?

– Понимаю.

– И Леонида Кузьмичева попросил, понимаешь?

– Понимаю.

– Хочет просто приструнить меня, пыл мой умерить, чтобы я забросил все свои проекты. А только… А только и делал, что марионеткам, прости, пожалуйста, руку в жопу засовывал, да в костюме ростовой куклы перед детьми скакал… Так у нас везде, думаю, и у тебя в театре так же было – никто никаких начинаний не любит… Мы же бюджетники, а хороший работник в таких местах тот, кто начальству не мешает. Их покой не тревожит, чтобы они работали по своему плану, и все.

– Понимаю.

Лицо Петра налилось багрянцем. Жестикуляция стала темпераментнее, речь злее:

– Сыч ваш, Серега, они не понимают… Я же вижу, как они на меня косятся, мол, кукольник, что с него взять? А они знают, что такое утренник? Новогодний утренник? – Петр снова закурил. – Пять утренников в день… Дети сидят, чипсы свои едят, колой запивают, а ты кривляйся перед ними, изображай радость… Да какой им кукольный театр? Им плевать давно на все куклы, у них у каждого планшет! А мы какую-то ярмарку скоморохов показываем. Дети на пошитого Емелю с пластмассовыми глазами зырят, которого мы над ширмой поднимаем, думают про нас, вроде большие дядьки и тетьки, а в куклы еще играют… Да еще и говорят голосами какими-то дурацкими. Нам платят за то, чтобы мы смиренно изображали идиотов. И так день ото дня, понимаешь?

– Понимаю…

– А на новогодние праздники изображали идиотов по пять раз на день!

– А почему ты не уйдешь?

– А куда? У меня же актерского образования нет… Меня никуда не возьмут. А у меня жена, ребенок, теща и ее корова… А в кукольном, как ни крути, всегда подработать хорошо можно.

После прорвавшейся наружу страсти Петр обрел цвет и заиграл… Начал репетировать хорошо, словно подменили. Подивился Серега, так и не понял, что с ним вдруг случилось. А Кукловод завелся, и его пыл, слава богу, потянул за собой и других.

Петр играл назло своему начальству – назло своей кукольной и нелегкой судьбе.

До Девятого мая мы выложились по полной, отдых пришелся всем кстати, поступь нашего марша забила все другие культурные события. Порой даже не верилось, что мы смогли такое закрутить. Пьесу я переписывал по ходу, подстраиваясь под обстоятельства, но в этом у меня был неплохой опыт. Ориентировался я быстро.

Наше закулисье оставалось в секрете… Все видели нашу дерзость, никто не видел нашу панику.

– В пьесе нет женской линии, – возмущалась Танька.

– Да ее и не должно тут быть, – взрывался Серега.

– Как не должно?

– Так!

– Ты не понимаешь… И ты не понимаешь, – наехала Танька и на меня. – Если в спектакле есть женщина, то женская линия должна быть обязательно. Вы понимаете? Вот вычеркни меня из спектакля – ничего не изменится, потому что мне не прописана биография… А за женской биографией знаете, что должно крыться?

– Что?

– Любовь.

Кто о чем, а лысый о расческе.

– Пойми, Тань, – попытался я успокоить заводящуюся актрису. – Я уже говорил, о тебе тут очень много прописано. Просто это все в подтексте.

– Что ты вечно со своими подтекстами?.. Кто их понимает? Это ты умный – понимаешь, а зритель поймет?

– А ты не делай из зрителя дурака, – поспешно загорячился я. – Это в вашем театре привычка все смыслы разжевывать.

– Благодаря этому театру и ты вышел. – Стоило мне заикнуться о муниципальном, как тут же меня перебили. – Помолчал бы!

– Тань, – Серега приобнял нашу единственную девушку… – доверься, все хорошо будет. Доверься…

– Да я доверилась.

Серега еще сильнее прижал Таньку к себе.

– Все хорошо будет, – повторил Серега.

Слава богу, что у нас только одна актриса, двух бы я не выдержал точно… А если бы началась между ними конкуренция, а она началась бы по-любому – одной женщины для театра мало, двух – много.

Сыч выпивал в перерывах и смеялся над нашей суетой. Порой казалось, что он знал наверняка, чем все это закончится, и знал, что переживать нет смысла.

Алексей в свободное от работы и тренировок время приходил на репетиции, наблюдал за происходящим, молчал. Что-то вечно карандашом записывал в блокнот. Когда мы курили, он стоял в стороне и ел зеленые яблоки. Непробиваемое его лицо не выражало ровным счетом ничего. Когда, чтобы отыграть свои две сцены, заезжал Колдай, он единственный, кто вел с Библиотекарем беседу – в основном о спорте.

– Ты как-то слишком громко молчишь, – накатив однажды лишнего, домахался к нему Сыч.

– Твое право так думать. – Леха отошел в сторону и с сочным хрустом куснул яблоко. Взгляд остался чистым и невозмутимым.

Актер попытался что-то спросить, но остановился на полуслове. Вернулся в наш кружок курильщиков.

Алексей мирно доедал яблоко, единственное, что в нем напрягалось, – это скулы. Видимо, яблоко было жестким.

Поменявшийся Петр изредка возмущался рабочим процессом – не нравилось ему, что порой кто-то опаздывал, ему приходилось ждать. Я объяснял, мол, у нас все актеры работают в других театрах, потерпи, на данном этапе ничего не поделаешь.

– Но я-то всегда прихожу вовремя, – давил он на меня.

– Но у тебя-то, ты сам понимаешь, репетиции и спектакли только утром.

– Это – да, но ты знай, у меня ведь еще много других проектов.

А время у Кукловода горело, ему вечно кто-то писал, я догадывался – жена.

– Тебе же вроде в Питер не ехать уже, – надавил я на больное.

– В Питер, да, не ехать… Но не забывай, у меня же еще много поэтических проектов. А еще я начал, ну дома начал репетицию нового спектакля?

– Какого?

– «Сны Вельзевула».

– А на жену… Семью, у тебя времени хватает?

– Мы с женой, – Петр гордо расправил тщедушную грудь, – единомышленники… Она уважает мой творческий труд. Любовь может быть только между единомышленниками, понимаешь? Это же уважение друг друга. Уважение стремлений друг друга. Уважение мечт друг друга. Это сейчас замешали любовь на сексе, а забыли о главном.

И Кукловод долго бы еще говорил, если бы не телефонный звонок. Сразу отвечать не стал. С опаской поглядел на экран телефона. Отошел в сторону, думал, что я не слышу. Но он не оценил динамик своей мобилы и голос своей жены.

– Ты где? – слышал я женский голос.

– Репетирую.

– Что? А кто с ребенком сидеть будет?

– Ты же обещала.

– Ты забыл? Я же сегодня к маме в деревню ехать должна!

– Я буду… Подожди, пожалуйста.

– Даю тебе полчаса.

Дальше я разговор не слушал.

Алексей, ссылаясь на неотложные обстоятельства, умчал.

– Да попроси ты жену посидеть с ребенком. – Я дал понять, что уже в курсе его проблемы.

– Жена мне дороже, – озлобленно, чуть ли не по слогам произнес Петр. – Я не имею права ее ограничивать.

Я рассказал это Сереге и Сычу, мы хохотали в голос, пока не осознали, что придется репетировать без нашего Кукловода.

В общем, на репетициях и после них, в перерывах мы злились, спорили, ругались, выходили из себя, но в итоге достигали компромисса. В один прекрасный момент сама собой пришла идея так театр и назвать – «Компромисс». Драматический театр «Компромисс»… Уже давая интервью, я спокойно озвучил название нашего творческого проекта. Ведущим на радио и телевидении это понравилось, корреспондентам газет и журналов тоже. Руководство культуры города нас обзывали самодеятельностью, но к этому я был готов. Никто и не думал, что нас спокойно примут в свой тесный провинциальный мирок другие театры. Но самое главное – мы прекратили их вражду на фоне общего врага – нас. Они вынуждены были сплотиться, чтобы изгнать чужеземцев.

Алевтина Васильевна порой злобно проходила за задником, изо всех сил делая вид, что нас не замечает. Порой на разведку приходили ее стражи – проверить, как у нас дела?

Азим Газизович вызывал в свой кабинет. Травил свои байки про Диснейленд и про цыган. Попросил его выделить немного денег на двери для декораций.

– Конечно, – сказал он. – Все сделаем. Там только подешевле подберите. Тут весь ДК на вас работает.

– Отлично, – вырвалось у меня.

Дверей не было.

На следующий день я к нему зашел, привычно выслушал историю про неугомонных цыган и спросил, мол, что там с дверями? Меня он отправил к своему заму, его зам к завхозу. Завхоз оказался в отпуске. Когда я снова пришел к Азиму Газизовичу, тот строго меня отчитал:

– Что ты ко мне ходишь? Я, что ли, твоими дверьми должен заниматься? Твой спектакль, ты и занимайся.

Знакомая вахтерша посоветовала отыскать старшую уборщицу. Ею, на удивление, оказалась та самая Елена Платоновна, пока она мне объясняла, как лучше выбить для спектакля двери, все начальство уехало на обед. На следующий день все утро оно совещалось, я никак не мог до него достучаться, стоило выйти на перекур, вернуться и услышать сухой голос секретарши:

– Извините, а все уехали на обед.

Поднял настроение Алексей – на вечернюю репетицию принес детскую книжку «Невероятные приключение мякиша». Без всякого смущения подарил ее Петру… Я поначалу улыбался, потом проникся сочувствием. Какие у него могут быть приключения? Так и проживет всю жизнь, суя руку в жопу буратинам, чиполлинам и петрушкам. Да уж, точно «невероятные приключения». Ничего не скажешь…

Но Библиотекарь, как знал – после подарка Петр заиграл еще сильнее. И трудно было его назвать уже деревянным, по актерскому мастерству он нагнал других. А главное – перестал задавать идиотские вопросы… Раз и навсегда.