Первомай

Город заволокло тучами и патриотизмом, полосатые и красные знамена взмыли над проспектами и бульварами, бюджетники вышли на площадь Победы на торжественный парад. Их сонные лица и черные зонты вяло поплыли по изворотливой дороге, ведущей к тополиной низине старого парка, основанного, если местные краеведы не врут, еще самим Петром.

Мелкий дождь подхватывает небольшой ветер и кружит по перекрытым улицам. Менты толпятся у заградительных знаков и препятствий, из сада сквозь ветви сирени просматривается серый корпус базика. ОМОНовцы издалека наблюдают за праздником. Они спокойны и холодны.

Нет ли среди них Колдая? Всматриваюсь в толпу. Да тут не различишь.

Нас общим потоком несет вперед. Наверное, я один из немногих, кто может из него выйти и пойти домой. Я не завишу ни от одного культурного и бескультурного заведения города. Кто мне что скажет? Но я двигаюсь в колонне муниципального театра – попросила Ленка, что не сходить? Все равно из-за всей этой канители все репетиции отменили, актеры, кто похитрее, разбежались по подработкам, на таких праздниках их всегда достаточно – каменной статуей стоять, петь на сценах парка, выступать на корпоративе разрумяненных толстяков и сушеных девиц, разодеться Пушкиным или Петром и бродить у Комсомольских прудов, слать горожанам приветы и окрики из прошлых веков.

Несу над Ленкой зонт. Он то и дело ее задевает. Видимо, плохо держу.

– Платон. – Она не в настроении. – Ты что, зонтом управлять не умеешь?

– Не умею, – тут же отвечаю я.

– Совсем не научен за девушками ухаживать.

– Буду старательно учиться, – отшучиваюсь я. – В жизни все пригодится.

– Я тебе дам пригодится. – Ленка вздорно пихает меня локтем.

Впереди нас браво марширует женский батальон: библиотекари – молодые, средних лет, пожилые, но все, как один, приятные, я знаю практически всех. Среди них нет только главного – Алексея. Я подходил, спрашивал. Мне ответили, мол, на такие мероприятия он не ходит. Хоть лишай премии, не лишай, ему по барабану. Даже если позвонит президент и лично попросит поучаствовать в бравом параде, все равно не явится, скажет все, как есть: «В подобном я не участвую». Лехе некогда, звонил ему, он с утра, отмотав по стадиону свои положенные километров двадцать, занялся чтением книги про эсэсовских собак. Совсем впереди движется многочисленный полк ДК – трезвенники, язвенники, кудельки, гусары, каратисты, все-все-все… Со спины нас подпирает филармония. Полысевшие не по годам вокалисты несут над собой российский флаг. Я их знаю. Мужики толковые, голосистые. Их отрешенные от этого шумного мира улыбки говорят об одном – на парад они пришли через пивную или закусочную. Не знаю точно. Но оптимизмом они запаслись надолго. За ними грустно шагают, неся свои постные лица, музыканты, за ними самое отвергнутое сословие культуры – чтецы. Я путаюсь в людском потоке, хочу увидеть, как можно больше знакомых. Мне это важно.

Равняюсь с директрисой театра.

– Привет, как дела? – Она шагает справа от меня. Елена Ивановна в походном наряде – олимпийка, капюшон, штаны, все как положено, никаких платьев.

– Хорошо, – отвечаю я, подыскивая нужную остроту, понимаю, что ничего достойного не лезет на ум.

– Как твой театр?

Краем глаза наблюдаю за женой. Та косится на меня. Ловлю себя на мысли: иду между двух Ленок – Елена Иосифовна и Елена Ивановна, можно загадывать желание. Но между такими Ленками страшно что и загадывать, как в фильме про злого ифрита, твое желание так извернется, что не дай бог.

– Отлично, – вру я.

И я бы дальше страдал от неприятных вопросов, если бы по правое плечо не усилился поток музыкантов из местных школ и не отнес бы Елену Ивановну подальше от меня.

– Да держи ты зонт, – пилит Ленка, она зла, да и логично – покусились на ее свободу, заставили делать то, что она не хочет.

– Да дождь уже кончился.

– Ничего не кончился.

Мы заворачиваем на «Плеханово» – улицу желто-зеленых хрущевок с модными кафешками и ресторанами на первых этажах. Всегда любил это место за чистоту и витрины, которые красочно отражали идущего по тротуару. У переездов кружат машины, пытаясь через запутанные дворы выбраться в свет – туда, где простор открыт и дорога без заграждений. Светофоры подмигивают текущим физиономиям, обезображенным патриотизмом. Сквозь множество голов и зонтов на горизонте виднеются золотые купола собора. Нас неудержимо несет на них.

По толпе пролетают возгласы. Откуда взялись эти заводилы? Одного различаю в общей болоньевой суете – судя по молодому и тупому лицу, сразу видно – малый чиновник из какого-то парламента, фонда или профсоюза. Он орет:

– Даешь строительство справедливости!

Таких дураков нельзя купить, только воспитать.

Парус транспаранта «Даешь справедливость!» выплывает из русла кирпичного проулка и входит в общее течение праведного, внезапного, всеохватывающего восторга.

Из мегафонов, видимо, катящейся впереди машины звучит песня – не сначала:

 

Слышу голос из прекрасного далёка,

Голос утренний в серебряной росе,

Слышу голос, и манящая дорога…

 

– Справедливость! – Кто-то взрывается с фланга, потом с фронта, потом с тыла…

 

Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко,

Не будь ко мне жестоко, жестоко не будь.

От чистого истока в прекрасное далёко,

В прекрасное далёко я начинаю путь.

 

Купола собора все больше и больше, небо смурнее и смурнее… И зазвонили бы колокола. И дал бы трещину непробиваемый сумрак. И сошел бы гром небесный, озарил бы головы наши промокшие и лица, изуродованные злобой дремучей. Поглядели бы мы друг на друга. Подивились друг другу…

Уверовал бы я тогда всей душой и пошел бы вперед, не стыдясь бессилия человеческого.

Просвечивается за колокольней собора необъятный размах города. Если бы не здание областной администрации, все бы увидели его широту зеленую, да холмы прибрежные.

– Ты мне все ноги оттоптал, – высказывает женщина претензию мужчине.

– Даешь справедливость! – кричит дурелом в манишке «Единой России».

А дальше слаженный ор в пользу власти в целом и президента в частности.

 

Слышу голос, голос спрашивает строго —

А сегодня что для завтра сделал я.

 

Песня все громче и громче. Или это мне просто кажется?

Обходим администрацию, затопляем своими телами каменный простор Соборной площади. Сам Ленин, каменный, огромной рукой указывает вдаль. Согнанный народ просыпается и обретает смысл.

 

Слышу голос и спешу на зов скорее

По дороге, на которой нет следа.

 

На глаза наворачиваются слезы, но никто ничего не понимает, все думают, что это усилившийся дождь.

Знамена и транспаранты на новом ветру обретают силу. Короткометражное счастье на миг окрыляет своим безумием, своей беспричинностью.

«У меня все получится – все окружающее придает мне уверенности».

– Ты зонт будешь держать? – дергает Ленка.

Зонт сложен. Когда я его успел захлопнуть? Не помню. Мы полностью открыты ветрам и непогоде.

– Надо марать текст, – предлагает Серега.

У нас случилось неотложное совещание. А что мне еще делать? С Ленкой и всей театральной свитой ехать за город на турбазу? Нет уж. Сегодня у меня хоть какой-то шанс сократить театральное от нее отставание.

– Не люблю это делать.

– Но если ты профессионал, ты должен на это пойти.

– Предлагаешь убрать Танькину героиню?

Саму актрису я встретил после парада. Она была сырая и улыбчивая. Прядь волос прилипла к щеке. По ее кожаной куртке стекала вода. Высокие каблуки, стоя в луже, уверенно подпирали стройные ножки в короткой юбке. Танька, не дожидаясь моего вопроса, сказала, что по мере сил она готова нам помогать… На нее рассчитывать можно. Готова работать даже ночью – после прогонов в своем театре. Я ее обнял и расцеловал со всей любовью и нежностью.

– Предлагаю.

Потягиваем пиво под крытым шатром парковой кафешки. Нервно стряхиваем пепел в услужливо принесенную официанткой пепельницу. Везде курить запрещено, но здесь разрешают. По бульвару проплывает шашлычный дым. Вопреки дождю мангал раскален, и на нем умелый в мясных делах армянин крутит шампура с кусками свинины. Может, заказать себе грамм двести и дополнить все это сочным луком? Ласки женщины все равно мне сегодня не грозят…

– Я тебя понял.

Думаю… Точнее, мне так кажется, а по факту просто застыл. Делаю глоток пива из пластикового стакана… Свежее, горчащее, холодное…

Горожане праздно гуляют по тенистым тротуарам парка. Чьи-то дети – три мальчика, две девочки в почти одинаково полосатых платьях – бегают вокруг столиков, визжат, мают друг друга. Обремененная лишними подбородками и печалью мамаша кричит на мальчика с кроличьей улыбкой:

– А ну потише! Иначе домой пойдем.

С дальней карусели, раскачивающейся по воздуху, как большая качель, визжат девушки.

– А-а-а-а, – вылетает из дали.

А следом с нахлестом:

– У-у-у-у.

С парковой эстрады кто-то читает рэп:

 

Закрой глаза, всё постепенно

и тебя тут никто не заменит…

 

Читают подростковые, готовые подражать всему голоса.

Остатки торжественного парада растеклись по площади, паркам, кафе, тут же скинув обременяющие плакаты и постные лица, несмотря на плохую погоду, умчали за город.

– А актеры же текст выучили, – отпираюсь я. – Менять ничего нежелательно.

– Да что они выучили? – Серега вдавливает окурок в ребристое дно пепельницы. – Переучат. И Танька… Она не сможет сразу в двух спектаклях репетировать последнюю неделю, ее разорвет, понимаешь?

– Понимаю. А ты понимаешь, что пока другие движутся вперед, мы упорно отступаем назад. Мне это надоело! Ты сам знаешь, что у вас. Все кипит, все репетируется, чинится, строится. У Ленки тоже все отлично! А что у нас?

– Если бы не твоя жена, было бы чуть лучше.

Не знаю, что и ответить. Серега, блин, прав.

 

Ночь с тобой – это значит, что мы не будем спать,

Беру тебя и профессионально иду гулять.

 

– Платон, – словно почувствовал меня Серега. – Не сдавайся, прошу…

– Пока не думал.

– Но я повторюсь, не сдавайся, пожалуйста.

– Да не сдамся, не сдамся.

– Точно?

– Точно, – отвечаю, хотя кто его знает – сдамся я или нет? Порой я готовлю себя к поражению заранее и, как полагается неудачнику, придумываю для самого себя десяток-другой сносных оправданий.

– Уверен?

– Уверен.

Хотя я ни в чем до конца в этой жизни не уверен. Даже в том, что завтра для меня наступит новый день. Таких как я, кажется, зовут фаталистами. А еще обвиняют в пессимизме восторженные идиоты, выкладывающие мотиваторы себе на стену в «ВКонтакте».

– Таньку оставляем. – Я разом осушаю полстакана пива.

– Уверен?

– Да. Сокращаем ей роль до минимума, репетиций пять, и она будет в порядке. А пять репетиций мы всегда проведем.

– А хронометраж?

– Расширяем роль тебе.

– Мне тяжело и играть, и вести репетицию постоянно.

– А что делать?

– А-а-а-а, – в восторженном испуге раздаются новые женские голоса.

– У-у-у-у…

У них захватывает дух все больше, у нас тоже.

К вечеру я отослал переделанную пьесу Верке, на что тут же получил ответ-предложение: «Надо увидеться, Платон, это важно». Я согласился. Ленка все равно далеко, скорее всего, с ночевкой останется на турбазе тусить со своими театралами. Назначил место встречи в цивильном кафе на городской вершине. Где в первую брачную ночь нам с Ленкой сняли номер, где мы благополучно прозанимались любовью до утра.

Я потягиваю пиво и смотрю на город. Алкоголь дает о себе знать, уносит, успокаивает, ведет в дебри подсознания, из зарослей которого щебечут птицы: «Все хорошо… Все будет хорошо».

– Здесь дорого.

Многозначительный женский аромат. Отрываю взгляд от окна… Крашеные ногти. Тонкие и прочные каблуки. Напряженные стопы и икры. Круглые колени. Узкая юбка. Деловитая рубашка с распахнутым воротом, русые волосы, длинные, самые длинные, которые я видел… Верка.

Первый раз вижу ее такой… Какой? Да фиг его знает, не объяснить.

– Вер, садись, – пододвигаю к ней стул.

– Спасибо.

Полумрак, глаз Веркиных не рассмотреть. Морщин тоже. И она легко сошла бы за молодую девушку, если бы не усталая улыбка и отточенные опытом женские жесты – протянуть ручку, аккуратно присесть, выбрав нужную позу для мужчины, что напротив.

– Что будешь? Кофе, вино, чай?

– Водку, – резко отвечает Вера.

– Ты и водку?

– Да, я и водку. Ты со мной?

– Ну, раз так, – пожимаю плечами… – Может, хотя бы текилу?

– Платон, ты мне делаешь больно.

Дальше настаивать нет смысла. Как раз подходит официант – худощавый, белоснежный, услужливый, с благородным взором – одним словом, студент. Такое ощущение, что он один на все кафе и рестораны города, расклонировали одного человека и запустили в досугово-пищевую индустрию.

– Водку, – с ходу начинаю я. – Бутылку, мясную и сырную нарезки, мидии в томатном соусе, два «Цезаря» и два литра сока.

– Отличный выбор, – официант усердно записывает.

– А я гляжу, – Вера наклоняется в мою сторону, – ты серьезно настроен.

– Что-то еще? – интересуется парень.

– Спасибо, не надо, – отвечает Вера. – М-молодой человек все уже назвал.

Мой рот кривится. Стыд охватывает меня мгновенно. Успокаивает только накопленное раздражение к Ленке.

Официант удаляется в музыкальный сумрак продуваемого высокими ветрами кафе.

– Платон, скажу серьезно. Пьеса твоя отвратительна. Куда ты так торопился писать?

– Я тебе говорил, ты знаешь.

– Моя редактура ей не поможет.

– Я знаю.

– Так зачем ты так торопился, скажи?

– Поджимали сроки.

– А то и видно. Я когда читать начала, не могла поверить, что такую чушь мог ты написать.

– Все равно спасибо, – вздыхаю я, тянусь к пачке сигарет.

– Волнуешься? Тогда пошли покурим. Угостишь?

Не проходит и секунды, как мы стоим на крыше гостиницы-кафе – самой высокой точке города. За рекой залпы салюта. Розового, зеленого, желтого, оранжевого. Город ликует. Первомай…

Говорим много и темпераментно, дымом обдувая лица друг друга.

– Платон. – Вера курит медленно, чинно. – Ты только не обижайся. Твоя Ленка… – Ее голос становится ниже обычного, совсем теряет уверенность. Пауза. – Платон, можно я скажу?

– Скажи.

– Сучка она, вот кто.

Огромная ромашка накрывает город, разлетается во все стороны – от парка до побережья. Следом еще и еще.

– Не говори так.

– Ты что, сам этого не видишь?

– Вижу, но ты так не говори.

– Я поняла. – Верка переводит взгляд в сторону разукрашенного искрами неба. Ее важный профиль освещается яркой вспышкой городского салюта. Губы едва приоткрыты, из них вылетает легкий дымок, который тут же ловит ветер и несет в мою сторону. Кажется, что я чувствую аромат ее губной помады.

Мы возвращаемся за стол, водку, сок, тарелки с сыром и разного рода мясо уже принесли. Можно приступать.

– Налей уж, – присаживается Верка на свой стул.

Сажусь и я. За столом мне уютнее, не видно хоть, что я ей по плечо.

Откупориваю бутылку.

– Вам салат нести? – возникает официант.

– Неси.

В кафе пусто, кроме нас и парочки парней в другом углу зала никого нет.

Разговор уходит на отстраненные темы, все больше про театр и литературу. Себе наливаю побольше, Верке поменьше, берегу. К сожалению, конструктивного разговора по моей пьесе не состоится, я уже догадался, что Вера пришла просто поболтать. Да и ладно, знаю же ее – завтра отредактирует мой новый вариант, пометит спорные моменты желтым и все вышлет. Главное, чтобы не набралась сильно… Хотя вроде пить умеет, закусывает, запивает, все для того, чтобы быть в тонусе.

И можно было бы мне расслабиться и спокойно взяться за принесенный салат, если бы не внезапное «но». После третьей рюмки Верка решает поговорить про любовь.

– Скажи, ты любишь Ленку?

– Люблю.

– Ты врешь?

– Нет, – зажевываю запах спирта прозрачным кусочком ветчины.

– Она тебя не жалеет. – Верка пододвигает стопку.

Намек мне понятен. Наполняю. Про себя не забываю тоже.

– За это и люблю.

– Это как?

– Я не хотел бы, чтобы женщины меня жалели. Особенно жена.

– И не хотел, чтобы поддерживали? – Верка, не дожидаясь моей поднятой руки, чтобы чокнуться, разом осушает рюмку, запивает соком.

– Нет. – Я выпитое снова заедаю мясом, только на этот раз карбонадом. – Я хотел бы от любимой женщины трех вещей.

– Каких?

– Чтобы при виде меня сразу возбуждалась, чтобы мной гордилась, чтобы не пересаливала с утра яичницу.

– Ты все представления в любви рушишь, – смеется Верка, брезгливо ковыряясь вилкой в салате.

– Я не виноват.

– А тебе не кажется, что любовь это нечто большее?

– Не кажется.

– Это духовное явление, а не как у тебя – физическое.

– Я свое понимание любви никому не навязываю.

– Значит, максимум твоего брака года на два хватит. Да, заткни меня сейчас, но я тебе скажу. Мегера твоя Ленка. Когда ты с ней натрахаешься, ты поймешь, что она пустая. Обычная выскочка из театрального мира, которой просто повезло с родителями, они продвинули ее до «как, по ее мнению» высот. Тебе на нее смотреть скучно будет. А еще, не дай бог, ее красота чахнуть начнет… Да тогда и зацепиться в ней не за что будет. Бесспорно, она сейчас девка красивая, но это сейчас. Что будет с ней завтра? Да у тебя не встанет на нее просто. Ты поговори с ней о литературе, спроси, что читала? Да ничего она сроду не читала, кроме тупых пьес про сопли любовные…

– А мою?

– Платон, извини, но твой «Муагил» тоже говно полное… Я просто хотела тебе помочь, поэтому не отказалась ее редактировать. Обычно людей за такую писанину я сразу посылаю.

– Почему?

– Ты дурак?

– Наверное.

Верка хочет пододвинуть стопку, я уже без намеков понимаю. Наполняю. От опьянения рука подрагивает. Это ничего. В целом я еще все контролирую.

– Ты серьезно не понимаешь?

– Да.

– Да потому что люблю тебя, дурака. – Верка выпивает рюмку, не морщась, даже не закусывая.

После перекура и седьмой рюмки, когда водки в бутылке почти не осталось, Верка заговорила про мужиков:

– И что кругом мужики такие пошли?

– Какие? – Я занялся остатками салата, пытаясь вилкой подцепить гренку.

– Невнятные, – пьяно процедила Вера, глаза ее от алкоголя не помутнели, а наоборот – загорелись азартом к диалогу. – Ты же читал мой роман новый?

– Читал.

– Вот я его про таких мужиков и писала. Что ни рыба ни мясо. Девушке руку не могут подать нормально. Только одна постель у них на уме.

– Ты выбрала удобную тему.

– Почему?

Тут уже завелся я, видимо, достаточно захмелел.

– Тешить самолюбие домохозяек и одиноких баб, про твои сопли они читать любят, слезу пускать. Мол, их одиночество не из-за того, что они разжирели и на себя забили, а просто мужик измельчал, отупел, опаскудел. Ты профессионал, вопросов нет. Но тратишься на фуфло. Пишешь в своих женских романах, мол, глядите – это настоящая любовь, вот такая она должна быть… А сама что ты в любви понимаешь?

– Уж побольше тебя.

– А если побольше, что одна до сих пор?

Верка сурово отмалчивается, я пытаюсь долить по рюмкам остатки водки, но она почти закончилась, не хватит даже на раз.

– Как там твой роман назывался о молодом студенте? А, «Любовь от А до Я». Подтекст в нем так и говорит – мужчина должен быть красивым, заботливым, дарить цветы, на последние деньги покупать драгоценности, даже ради этого пойти на воровство. Идеалы левые создаешь – капиталистические, мол, тратьте побольше бабла на баб. Домохозяйки растолстевшие такое читают и млеют. А суть всех твоих книг знаешь какая?

– Ну, скажи.

– Что мужики козлы! А все потому, что тебя давно никто не трахал.

– Меня?

– Да, тебя лично.

– А ты в мою личную жизнь не лезь.

– А ты в мою.

Мы замолкаем. Совершенно не вовремя подходит официант.

– Что-нибудь еще хотите?

Кафе опустело. Все тот же полумрак. Город в огнях. Сплошная банальность, точь-в-точь, как в женских романах.

– Тебе кольцо не жмет? – Верка разглядывает мой безымянный.

Палец немного припух от кольца. Без мыла не снимешь.

– Нет, – подмигиваю я. – На вырост брал.

В обнимку с Веркой подходим к лифту. Садимся. В нем как назло никого нет. Прижимаемся друг к другу, делаем вид, что играемся. Мое лицо как раз на уровне ее жадно дышащей груди. Две верхних пуговицы Веркиной рубашки расстегнуты. Медленно спускаемся. Еле слышен звук натягивающихся тросов. Лезу в телефон, Viber пуст, Telеgram тоже. Whats App…

– Не написала? – зловеще улыбается Верка.

– Не написала, – совершенно растерянно отвечаю я. Думал, что Ленка разорвала мне телефон, не тут-то было – ни одного сообщения. Позвонить? Нет…

– По домам? – с долей ехидства интересуется Верка.

– Пошли погуляем?

– Ревнуешь сучку свою?

– Нет.

– Представляешь, что она сейчас с кем-то другим, да? С каким-нибудь молодым актеришкой?

И надо бы Верку заткнуть, но лифт, спустивший нас в мирскую жизнь, распахивается.

– Я не ревнивый.

Переезжаем через пустой мост. Долгое такси, кружим по городу – без точного адреса. Играет песня… Рэп:

 

Выпускной, ты в красивом платьице.

И тебе вот-вот 17 лет.

Я хотел тебе просто понравиться.

И как сумел на гитаре сыграл и спел…

 

Вдоль дороги мелькает наружная реклама – горящие баннеры, экраны. Белозубые улыбки призывают лечить зубы в правильной стоматологии, стройные девушки в вечерних платьях интимно намекают, что покупать мебель лучше в «Янтаре», седовласые доктора рекомендуют выходить из запоя в их клиниках, раздутые от мышц качки мотивируют заниматься спортом в «Профитнесе».

 

И ты пришла, драма по классике.

Но не одна пришла, а под ручку с одноклассником.

И ударились об землю небеса.

И тогда я написал Юля…

 

Жалуется через динамики на жизнь какой-то пацан.

Разваливаемся на заднем сиденье. Верка нежно прижимается ко мне.

 

Медлячок, чтобы ты заплакала.

И пусть звучат они все одинаково.

И пусть банально и не талантливо.

Но как сумел на гитаре сыграл и спел…

 

Какой на хрен стране Первомай?

Какой на хрен городу парад?

Какое городу знамя?

 

Выпускной, ты в красивом платьице.

И тебе вот-вот 17 лет.

Я хотел тебе просто понравиться.

И как сумел на гитаре сыграл и спел…

 

Поколение, всерьез воспринимающее такое, максимум заслуживает только салюта!

Но мы на сцене устроим настоящий марш… «Марш одноногих» – торжественное шествие калек, объединенных одиночеством.

Здоровые, полноценные, долговечные, слушающие про «Медлячок, чтобы ты заплакала…», помните, что, как бы ни затягивалась ваша радость, вы уйдете и не оставите ничего, а мы, как бы ни было сиюминутно наше счастье, уйдем и оставим будущему вашу глупость.

– Так вам куда? – косится насупленный таксист, круто вращая баранку. С гонором, хотя мне ровесник.

– Пока катай, – вырывается у Верки, она подпевает, щелкая пальцами. Откуда она знает слова? Алкоголь разобщает мужчин, женщин объединяет – пьяные продавщицы и писательницы-филологички грустят и радуются под одни и те же песни.

– Вы скажите куда, у меня еще заказы.

– Пожалуйста, заткни его, – неожиданно возмущаюсь я.

– Кого? – недоумевает водила.

– Того, что у тебя в радиоле надрывается. Сделай так, чтобы он не пел… Никогда.

Нехотя таксист сбавляет музыку, но, видимо, чтобы не потерять авторитет, не до конца.

– Ко мне? – шепчет на ухо Вера, обжигая дыханьем щеку.

– Трахаться? – ухмыляюсь я.

– Заткнись, – неожиданно трезво отстраняется Верка.

Высаживаемся на Соборной. Сую таксисту пятисотку.

– Сдачи не надо.

– Постой, – с вызовом бросает он, протягивает мне несколько соток.

Перед нами собор, Верка, шатаясь, удерживается за меня. Городской простор со всех сторон. Свобода на семи ветрах. Здание администрации подсвечивается желтыми огнями. Памятник Ленину растворен в темноте. Легкое еловое головокружение.

– Я тебя провожу, – непонятно к чему вырывается у меня.

– Проводи… Чаю не обещаю.

По дороге к Веркиной хрущевке, что по воле судьбы оказалась совсем неподалеку, я гляжу в болезненно мерцающий экран сотового. Пусто…

Раздвигаются узкие и старые, еще пропитанные семечками и сплетнями старух дворы. Забор детского садика обходится ветвистой стороной. Нас, сжимающих друг друга в объятиях, выбрасывает прямиком к Веркиному подъезду.

– У тебя такие большие плечи, – Вера с высоты своего роста кладет мне на плечо голову и блаженствует. – Какой же ты, сука, красивый… Хотя и такой же бездарный.

Я не сильный знаток женщин, но чувствую – она хочет поцелуя.

Это уже слишком. Если бы не эта внеплановая пьянка, никогда не дошел до такого.

Гляжу на готовые к страсти Веркины губы, вспоминаю, как они недавно пели про «Медлячок», и отстраняюсь.

– Мне пора, – сухо аргументирую я.

– Пора, – совершенно строго и трезво реагирует Вера. – Хорошо, иди, отредактированный вариант тебе завтра пришлю.

– Спасибо, – отступаю я. – Пока.

– Хорошего вечера.

Обратно я возвращаюсь через собор. Неожиданный звонок приводит меня в чувство:

– Платон, прости, у нас связи не было. – Ленка не дает мне сказать и слова. – Я ночевать не осталась, хотела тебе сюрприз сделать, вот и не предупредила, примчалась… Я дома уже, а ты где?

– Гуляю.

На этот раз трезвым мне притвориться не получилось.

– Гуляешь? – Голос Ленкин пытлив и решителен. – Где?

– На Соборной.

– Ты пьяный же… Что-то случилось? Говоришь, словно сам не свой, милый, я тебя сейчас заберу, никуда не уходи, прошу… Понял?.. Жди меня у собора.

– Хорошо, – покачнувшись в сторону, смиренно соглашаюсь я.

– Лечу.

Короткие гудки. Золотая высь куполов подпирает ночь. Крещусь, может быть, первый раз в жизни.

– Спасибо тебе, Господи, за бездарную песню.