Я иду вдоль реки по тропе, к югу, как это часто делает Марго. Когда ей звонят, она уходит подальше от дома и шагает по берегу, прижав к уху трубку, потом, закончив разговор, поворачивает и неторопливо возвращается, обдумывая на ходу слова подружки или приятеля. Перед тем как вернуться к реальности.

– Лора звонит, – сообщаю я Оливье, перед тем как отойти. Не уверена, что ему это нравится: с чего вдруг я куда-то ухожу для беседы с дочерью, уж не для того ли, чтобы он не мог нас услышать?

Миновав Мельничный островок, подхожу к скамейке рыбаков у деревянного причала, от которого осталось всего три сваи. Это единственное место, где можно присесть лицом к реке и где тебя не увидят из нашего дома.

– Ну вот, теперь я одна, – вполголоса говорю я в трубку.

Я и вправду одна, если не считать Джеронимо и троицы лебедят, тревожно взирающих на меня. Лора молчит. А ведь ей наверняка уже известны результаты обследования Илиана… Меня душит страх. Если бы Лора узнала что-то ободряющее, я бы давно это услышала.

Я спрашиваю погромче, заставляя себя проглотить комок в горле:

– Ну так что? Что сказали врачи?

– Мама, ты… тебе нужно приехать в больницу.

Да… Вот уже неделя, как мне нужно было бы приехать в больницу. Если бы я не дала клятву, Лора. Мы не должны писать друг другу. Не должны видеться. Ни под каким предлогом. Поклянись мне в этом, Натали! Поклянись!

У меня прерывается голос, я отчаянно пытаюсь собрать остатки мужества. И выдержки.

– Пожалуйста, Лора, ответь мне! Что они сказали?

– Приезжай в Биша, мама. Это не телефонный разговор.

Я без сил падаю на скамью. Джеронимо со своим выводком плавает вокруг опор причала. В голове у меня хаос. Конечно, я часто, слишком часто боролась с искушением нарушить клятву. Но всякий раз представляла себе встречу с Илианом в самой высокой башне самого большого города, с видом на море, или в баре, или на залитой солнцем террасе, или на потаенной лесной лужайке, или в гуще толпы, где нас никто не узнает… Где угодно, но только не в белой больничной палате, среди любопытных медсестер. Его изуродованное лицо… Его растерзанное тело…

– Лора… это невозможно, дорогая.

Меня удерживает еще одно. То, в чем я не могу признаться дочери. И в чем еще страшнее признаться себе. Призрак, столкнуться с которым немыслимо, невозможно…

– Мама, умоляю тебя…

Обвожу взглядом зеркальную поверхность воды. Сколько человеческих драм разыгралось на берегах Сены? Скольких утонувших рыбаков, оголодавших крестьян, разоренных торговцев, расстрелянных солдат, отчаявшихся влюбленных принимала в свое лоно эта река?

Мне не хватает моего камня времени. А подобрать белый камешек я не решаюсь.

– Слушай меня внимательно, Лора. – Мой голос звучит еще строже; трое птенцов испуганно верещат и прячутся под крыло Джеронимо. – Я пока не превратилась в старуху, выжившую из ума, которой не решаются сказать, что ей пора в богадельню. Так вот: я хочу знать этот проклятый диагноз.

– …

– Когда его будут оперировать? Я приеду в больницу после… Обещаю.

И я начинаю свыкаться с этой мыслью. Нарушить клятву. Увидеть Илиана. Даже искалеченного, даже постаревшего, даже побежденного. Особенно побежденного. Мне незачем скрываться: Оливье обо всем догадался, он все знает. Годы обмана разлетелись в пыль и выметены вместе с осколками снежных шаров. Может даже случиться, что Оливье и Илиан поймут друг друга. Ведь они – в каком-то смысле – похожи. И ведь бывает так, что муж в конце концов прощает соперника, когда тот расстается с его женой… Оливье должен гордиться тем, что я предпочла его! Пытаюсь представить, как Илиан играет на гитаре у нас на балконе, у берега Сены, а Оливье показывает ему свою мастерскую. Это вызывает у меня улыбку – нелепая мысль, столь же нелепая, сколь и возвышенная…

– Мама, его не будут оперировать.

Мне чудится, что Сена вдруг остановилась. Что ее воды застыли. Несколько ошеломляющих секунд – и вдруг нахлынувшая волна ужаса сметает все: берег, скамью, дома, гуляющих женщин, мужчин и детей, прошлое и настоящее…

– Твой друг неоперабелен. Раны не затягиваются. Плевральные полости полны жидкости. Грудная клетка проломлена. Врачи опасаются легочного кровотечения. Нижняя и средняя доли уже начали кровить. Твой друг… обречен.

– Я уезжаю, Оли… В Руасси.

Не чувствую под собой ног, не слышу, что говорю, не ощущаю собственные пальцы – не уверена даже, что они смогут держать руль.

Илиан… Обречен…

Когда Лора отключилась, я как сомнамбула вслепую пошла домой. Схватила сумку, ключи от машины и так и уехала бы, не предупредив Оливье, если бы не столкнулась с ним в дверях.

– Правила… наши правила, Оли… стюардессы обязаны… быть в распоряжении… даже… даже если рейс отложен… рейс… на Джакарту…

Оливье мне не верит. А я и не пытаюсь заставить его поверить. Хотя на сей раз говорю правду. Лора мягко сказала мне: не торопись, мама, твой друг еще под наркозом, он придет в себя часа через три, тогда и навестишь его. Вот я и решила сперва поехать в Руасси, подождать там, а потом уже отправиться в Биша.

– А я думал, что мы перестали обманывать друг друга, Нати. Почему бы тебе прямо не сказать, что ты едешь повидать этого типа с ласточкой?

– Я не еду его повидать.

– Что так?

– Потому что… потому что он скоро умрет, Оливье. Ему осталось жить всего несколько дней… Он…

Странное дело: Оливье не удивлен. Может, меня выдало мое искаженное лицо, моя походка сомнамбулы?

– Откуда ты это знаешь?

– Меня… мне позвонили из больницы и…

– Перестань лгать, Натали! Умоляю, хватит лжи!

– Лора… Мне позвонила Лора.

Оливье молчит. Он понимает, что я его не обманываю, и этого ему достаточно.

А ведь он много чего мог бы сказать.

Например, обвинить меня. Зачем ты посвятила нашу дочь в свои шашни, когда даже я ничего ей не сказал?

Или простить. Этот тип, который чуть не испортил нам жизнь… ладно уж, езжай к нему, Натали, попрощайся.

Или торжествовать. Я жив-здоров, Натали, я здесь и всегда буду здесь, с тобой, когда другие уйдут. С тобой.

Оливье пропускает меня, я сажусь в «хонду» и смотрю на часы на приборной панели.

По прежнему расписанию я должна была через два часа вылететь в Джакарту. И меня захлестывают образы центральных улиц города, превратившихся в каналы, перепуганных туристов среди развалин и осколков стеклянных стен отеля Great Garuda, унесенных волной цунами.