40
1999
Такая уверенность приходит единственный раз в жизни.
Я бормочу это, стоя у открытого окна, и маленький туманный кружок от моего дыхания на стекле люкарны кончиком пальца превращаю в сердечко. Я проснулась первой. А заснула, прильнув к Илиану. Не знаю, в котором часу разъединились наши тела, кто из нас уснул раньше и кто все еще искал в полусне другого под укрывшей нас простыней.
Перед тем как встать, я покрыла поцелуями горячее тело Илиана. Старый порт еще не проснулся. В небе между башнями ни одной божьей коровки. И тщетно Христофор Колумб упрямо простирает руку к восходящему солнцу – сотни пришвартованных парусников безразличны к его немому призыву: на свете не осталось неразведанных континентов.
Я предвкушаю аромат кофе и тостов, приготовленных Батисто и выставленных на балкон, рядом с окном. Думаю, что с пристани и с яхт никто не сможет разглядеть мою наготу. Такая уверенность приходит единственный раз в жизни. Я пытаюсь воскресить в памяти каждый жест Мерил Стрип, сидящей перед Клинтом Иствудом, как она отворяла окно, держала сигарету, выпуская облачко дыма, смотрела на пикап, удалявшийся в облаке пыли от Холливелл-Бридж. И пытаюсь копировать эти жесты. Слышу, как Илиан заворочался в постели, и повторяю – на сей раз вслух:
– Такая уверенность приходит единственный раз в жизни.
Илиан слишком хорошо знает кино, чтобы не понять с полуслова.
– Я знаю, Нати. Я знаю. Но… (Странное дело: его спокойный, назидательный тон напоминает мне манеру Оли.) Но ты не можешь бросить мужа. Во всяком случае, из-за меня.
Мостик Старого порта пока еще можно сравнить с Холливелл-Бридж, но уже через несколько часов громоздкие мусороуборочные машины начнут отмывать и уничтожать следы ночного разгула на Рамбла и на бульваре Колумба, чтобы город вновь стал прекрасным, как накануне.
Не надо все губить, Илиан!
Туманная дымка моего сердца превращается в слезы, вот и первая уже выскользнула из-под век.
И я повторяю, уже в полный голос:
– Не надо все губить, Илиан!
Ответ следует мгновенно – жестокий, как удар хлыста:
– Не надо губить свою жизнь, Нати!
Илиану не нужен плотный завтрак, чтобы восстановить силы. А мне нужен. Я ему не отвечаю. Сточные канавки проспекта Колумба заполнила розоватая пенная вода. Мое сердце исходит такой же влагой.
– Не губи свою жизнь из-за меня, – повторяет Илиан. – Ты ведь любила мужа до нашей встречи. Ты любишь свою дочку и никогда не перестанешь ее любить. У тебя прекрасная жизнь, Нати. Так стоит ли губить ее ради музыканта-неудачника?! У которого ничего нет. Который живет на нищенские подачки. Который кончит безвестным, отчаявшимся бродягой, таскающим за собой мешок тщетных надежд.
Мешок тщетных надежд…
Я легонько дышу на оконное стекло. Рисую новое сердечко. И наконец оборачиваюсь. Ил может сколько угодно изрекать свои глупости, но я-то вижу, как он пожирает меня глазами. Растрепанную, ненакрашенную, растерзанную. Но Илиану все это как будто нравится. Я стараюсь говорить мягко, чтобы в моем голосе не прозвучало ни гнева, ни иронии:
– Не бойся, дорогой. Главное, не бойся. Я не собираюсь бросать мужа… – Тут я выдерживаю долгую паузу, а потом вмиг убираю с лица серьезное выражение. – Во всяком случае, прямо сейчас! – Подхожу к постели танцующими шажками и одним прыжком оказываюсь рядом с ним.
Илиан останавливает меня, сжав одной рукой мою руку, а другую положив мне на бедро.
– Я не шучу, моя принцесса. Я способен показать два-три фокуса. Развлекать тебя один день. Или одну ночь. Но это ничего не меняет. Я тебя не сто́ю.
Он лежит, вытянувшись. Откинутая простыня обнажает тело до первых завитков внизу живота. Я люблю его. Люблю еще больше именно за то, что он не пытается меня умыкнуть, за то, что не пытается выманить у меня ласки в обмен на лживые обещания. За то, что он не похож на негодяев, которые так поступают. За то, что он готов скорее потерять меня, чем сделать несчастной. Какой мужчина способен на подобное самопожертвование?!
– Прекрати, хватит!
И я долго смотрю на него, прежде чем спросить:
– А что там – в твоем мешке безнадежных надежд?
Ил не отвечает. Он сейчас похож на маленького растерянного мальчика. За стеной, в гостиной, звучит музыка, которую слушает Батисто. Слишком громкая.
Несколько фортепианных аккордов.
Let It Be.
Ил прикрывает глаза.
– Вот это! – шепчет он.
Я не понимаю:
– Что – это?
– Именно это – Let It Be. Или Angie. Или Hotel California. Вот моя надежда – написать песню, которая останется! Музыку, которая меня переживет. Такую, чтобы она вошла в жизнь людей, чтобы они ее насвистывали, чтобы она вызывала у них воспоминания, образы, дарила мужество. Я уверен, что это единственный способ достичь бессмертия.
Негодяй не оставляет мне выбора! Я обнимаю его, целую так, что у нас обоих захватывает дух, – пусть знает, что есть и такой способ достичь бессмертия.
И мы не дышим целых три минуты, пока за стеной не замирают звуки фортепиано.
Let It Be закончилась.
Я встаю на колени. Можно подумать, что я молюсь, понурив голову; мои груди подрагивают над его животом, разверстые губы чрева почти касаются его лица.
– Я помогу тебе, Ил… Обещаю. Мы понесем его вместе – твой мешок с надеждами. И вместе станем бессмертными.
Я знаю, что Ил сейчас протянет руки, чтобы сжать мои груди, раздвинет мне ноги, чтобы проникнуть внутрь языком. Лишь бы заставить меня замолчать, доставив наслаждение.
– Только посмей, Ил… Только посмей сказать, что мы на этом и кончим, что ты сможешь жить без меня!
– …
– Мы станем сильнее всех. Хитрее всех. Только дай мне немного времени. У нас впереди еще целая жизнь, чтобы любить друг друга.
Целая жизнь… И самолет, который вылетает в Руасси через три часа.
Его руки ложатся на мою грудь – ту, под которой бьется сердце. Со скоростью тысяча километров в час. Я продолжаю свою литанию:
– У нас с тобой целая планета, чтобы любить друг друга, Илиан. Через два дня я лечу в Джакарту.
– Знаю, ты говорила это в Монреале, моя ласточка.
– Я вылетаю из Руасси и возвращаюсь в Руасси. Ты… ты мог бы встретить меня в Париже?
Простыня соскользнула на пол. Теперь Ил и впрямь проснулся, окончательно проснулся. Я борюсь с искушением опуститься еще ниже, добраться до острия его желания, вобрать его в себя, втянуть, проглотить.
– Нет… Это невозможно… После поездки в Барселону Улисс подыскал мне новый контракт. Я так долго его упрашивал…
– Новый контракт? Где, в каком месте?
Мои пальцы ласкают восхитительно крепкий член, губы жаждут поучаствовать в пиршестве. Я наклоняюсь, но Илиан движением влюбленного дзюдоиста переворачивает меня на спину.
И вот он уже на мне.
– Да ерундовый контракт, говорить не о чем! – шепчет он. – Гитаристом в баре отеля люкс.
– Где?
Илиан проникает в меня.
– В Джакарте.
В Джакарте…
Ил уже во мне.
Джакарта!
Значит, наш роман – самый прекрасный в мире – продолжается! Я уже не чувствую своего тела, наслаждение захватывает, сжигает меня, и каждая капля крови, каждая клеточка плоти сулит бесконечное блаженство. Такая уверенность приходит единственный раз в жизни.
– Я люблю тебя, Илиан… люблю… ЛЮБЛЮ!
Ил не останавливается. Ведет меня к вершине наслаждения.
– Куда мы идем, Натали? До чего мы вот так дойдем?
– До Джакарты.
Наши тела сливаются в оргазме. Наши души воспаряют к небесам. Оставив на постели две измученные телесные оболочки.
– А потом?
– А потом нас ждут целая жизнь и целая планета, чтобы любить друг друга.
Оставь мне себя немножко:
Пусть не целый цветок, хоть один лепесток,
Брошку, сережку, к сердцу дорожку…
