Почему требуется столько предосторожностей, чтобы пропустить пассажиров в самолет? Ведь не подвергают же людей досмотру перед посадкой в поезд, в автобус, на корабль, а ведь там тоже можно все разнести вдребезги, если какой-нибудь псих решит это сделать. Привыкнув к сокращенным до минимума формальностям в отношении летного состава, я редко задавалась этим вопросом. И вот теперь, зажатая в толпе пассажиров, терпеливо ожидающих своей очереди перед воротцами металлоискателя аэропорта Прат, нахожу задержку нестерпимой. Перед нами не меньше полусотни пассажиров, которые должны поставить на транспортер свои сумки, выложить ключи, украшения, мобильники, ремни, обувь. Мы, все семеро, молча ждем своей очереди; близнецы увлеченно сосут «чупа-чупсы», то и дело обмениваясь ими на столике коляски; Лора пытается развлечь остальных разговором.

– Все-таки наш вояж удался, правда? – И сама же настаивает, вспоминает, обсуждает, поздравляет нас и себя с успехом, строит планы на будущее: – Хорошая была идея, вы согласны? Это можно повторить, всем вместе, почему бы и нет?

– Конечно, Лора, конечно! Не беспокойся, все хорошо. Ты замечательно все это придумала!

Даже если Оливье сейчас не говорит ни слова.

Ему очень не понравилось, что я где-то пропадала до самого полудня. И моя выдумка насчет разговора с Флоранс и ее брака с командиром Балленом его ничуть не убедила. «Нет, ты представляешь, Оли?!» – «И это заняло у тебя все утро?» Как не убедил и мой подарок – керамическая кружка в стиле Гауди. Да, я согласна, что подарочек так себе, но чем еще, будучи в Барселоне, доставить удовольствие человеку, который не любит ни футбол, ни живопись? Видно, что Оливье не терпится вернуться домой. Я часто смеюсь над ним, когда мы бываем в гостях и он сразу после кофе начинает позевывать и смотреть на часы: его тянет в мастерскую, как лошадь в свою конюшню.

Но сегодня все гораздо хуже.

Сегодня не до смеха. Я чувствую, что Оливье рассержен всерьез. Он сдерживается ради Марго и Лоры, не позволяет себе никаких намеков, ну или почти не позволяет, сказав только позавчера, в постели: Больше ни слова об этом, Нати. Кончено. Забудем!

А я вот взяла и сбежала. Оливье согласился похоронить прошлое, а я все-таки не удержалась и опять натворила бед. Прости меня, Оли!

Я крепко сжимаю руку мужа, стараясь ободрить его. Ободрить Лору. Не Марго – той на все плевать. Она сама себя развлекает, пересматривая фотки на мобильнике и время от времени демонстрируя нам самые удачные – скульптуры Саграда Фамилия, потолок Дворца музыки – или самые смешные – Этан и Ноэ, показывающие язык саламандре в парке Гуэль, какой-то голый тип на пляже Барселонеты, Валентин посреди бульвара Рамбла, отдающий честь живой статуе Джеймса Бонда.

А в воротца металлоискателя прошли не больше десяти пассажиров, стоявших перед нами.

И вдруг до меня доходит – мне все объяснила одна из фотографий Марго. Теперь я поняла, почему мой утренний разговор с Батисто показался заранее подготовленным. Как же я раньше не догадалась?!

Меня охватывает паника. Я должна туда вернуться! Вернуться на проспект Колумба и поговорить с Батисто. Он должен признаться.

Поочередно оглядываю Валентина и Лору, близнецов, Марго, Оливье. Максимум через полчаса нам предстоит пройти таможенный контроль. А через час мы сядем в самолет.

Раздумывать некогда. Я выпускаю руку Оливье и восклицаю:

– Я… я… забыла!..

Марго непонимающе смотрит на меня:

– Что забыла, мам?

– Я… я…

И не нахожу никакого объяснения, никаких оправданий. Самой не верится, что я способна так поступить. Что сумасшедшая, которая поворачивается, бросает своих детей, внуков и мужа, расталкивает толпу и мчится куда-то, это я.

– Не ждите меня, я вас догоню.

И сумасшедшая убегает. Оли стоит онемевший, с перекошенным лицом. Валентин, с его мгновенной реакцией, растерянно смотрит мне вслед: его теща свихнулась! И только Лора кричит:

– Мама, как же ты нас догонишь, самолет взлетит через час!

– Улетайте… улетайте без меня… Я сяду в следующий.

И бегу прочь. Не оборачиваясь. Не смея взглянуть в глаза тем, кого люблю, кому сейчас стыдно за меня. А я совсем обезумела: мчусь со всех ног, расталкиваю людей и даже не извиняюсь. Нет, я не обезумела. Кто-то другой хочет сделать меня безумной! У меня нет выбора. Я должна дать отпор, должна обороняться. Должна узнать.

Выскочив из здания аэропорта, перехватываю такси у какого-то хипстера, который, кажется, даже не прочь уступить свою очередь вздрюченной даме возраста его матушки. «Проспект Колумба, дом № 7!» На авеню Параллель попадаем в пробку. Я теряю последнюю надежду успеть к нашему рейсу. Бегом на седьмой этаж! Колочу в дверь так же неистово, как колотится мое сердце. Батисто отворяет дверь, изумленно глядит на меня. Я не оставляю ему времени придумать линию защиты:

– Какого черта ты делал на Рамбла?

– ?..

– Вчера, когда я проходила мимо со своим семейством, ты расположился рядом с площадью Каталонии со своей живой скамьей.

– Но я… я работал, Натали.

– Врешь!

И, желая доказать ему, что меня не так-то просто провести, я врываюсь в комнату, распахиваю дверцы шкафа, выдвигаю ящики, перетряхиваю аккуратно сложенное белье. И твержу:

– Врешь, врешь! Ты давно не работаешь, Батисто! Слепому видно, что не работаешь. И красок у тебя здесь нет, и масок, и макияжа. Да ты на себя посмотри, ты же еле ходишь, скрюченный весь! Ты не работаешь мимом уже много лет, ты ушел на заслуженный отдых, это и дураку ясно. Так почему же ты вчера напялил свой старый костюм, Батисто? Почему? Ради меня? Потому что знал, что я пройду по той улице? Потому что был уверен, что я тебя не пропущу? Кто тебя заставил, Батисто? Кто тут кукловод?

Батисто опускается на стул. Он не отрицает. Ни в чем не признается, но ничего и не отрицает. Ах, если бы он знал, что означает для меня его молчание!.. Оно означает, что я вовсе не свихнулась! Что я не плохая мать. Что я – чья-то жертва!

– Я ничего не могу тебе сказать, Натали.

– Почему?

– Возвращайся домой, Натали. Твое место рядом с семьей.

Слишком поздно, Батисто. Слишком поздно. Моя семья уже сидит в аэробусе, который вот-вот вылетит в Париж, в аэропорт Бове. Унося с собой моего мужа, который, наверно, никогда не простит меня, которого осаждают вопросами дети, и, может быть, он в конце концов скажет им всю правду. У вашей мамы был любовник. Конечно, очень давно, много лет назад. Но ваша мама, ваша идеальная мама на самом деле совсем не такая, какой вы ее себе представляете.

– Моя семья на грани развала, Батисто. Пожалуйста, скажи мне, кто за всем этим стоит?

За всем этим. Как все связано – эти совпадения, проклятый камень времени, попытки убийства?

– Я не могу, Натали. Прости, но не могу.

Я заливаюсь слезами. Старый сгорбленный мим с трудом доходит до спальни и приносит оттуда пачку бумажных платков.

– Я правда не могу, Натали. Но все же раскрою тебе один секрет.

Поднимаю на него глаза. Моя полуседая прядь сметает со щеки одну-две слезы. Неужели я наконец смогу приоткрыть завесу над тайной загадочных фантомов, которые меня преследуют?

– Я расскажу тебе, почему ты влюбилась в Илиана.

Батисто что, издевается надо мной?!

Неужели он завлек меня в свой дом, надел свой старый наряд мима лишь для того, чтобы провести сеанс психотерапии?!

– Прости меня, Батисто, но я сама отвечаю за свои чувства. И лучше тебя знаю, для кого и почему так бьется мое сердце.

– Нет, Натали, ты не знаешь. До сих пор не поняла…

Я судорожно всхлипываю. Слезы иссякли. И я сдаюсь, терзая намокший от слез бумажный платок:

– Ладно, говори.

– Илиан был особенным, не таким, как все. Я прожил с ним бок о бок несколько месяцев. Илиан ни на кого не походил. Я постепенно разобрался в нем. Мне трудно было понять его, но день за днем это становилось все более очевидным.

Я дрожу. У меня хватает сил только на то, чтобы повторить:

– Ну говори же! Хватит намеков…

– Илиан был гением! Не способным музыкантом, не талантливым гитаристом, нет! Это был гений! Можешь мне верить или не верить, но он был равен Дилану, Леонарду Коэну, Нилу Янгу, Маккартни. Он был гениальным, как они.

Я вспоминаю тот день в терминале 2F, у выхода М, перед вылетом в Монреаль, когда впервые встретила Илиана. Он сидел один и играл на гитаре. Помню, как меня покорила его музыка. Я-то думала, что меня привлекло его одиночество, а получается – его музыка?

Батисто разговорился. Он долгие годы держал в себе уверенность в таланте Илиана.

– Настоящий гений, уж ты поверь. Я смотрел на него, когда он играл на улице, – прохожие останавливались и слушали как зачарованные. Он их околдовывал, точь-в-точь как крысолов со своей дудочкой…

Мой внутренний голос подтверждает: да, он прав, я сама всегда это знала. Но что-то у меня внутри еще противится его словам.

– Если Илиан был так талантлив, Батисто, почему же не добился успеха?

Старик усмехается. И тоже берет из пачки бумажный платок, чтобы вытереть глаза.

– Ты это знаешь лучше меня, красавица. Потому что он не верил в себя.

И я вспоминаю слова Улисса: Илиан слишком скромен, он одарен талантом, но не верит в себя. Илиан мечтатель, а не боец…

– Ты сказал, что он околдовывал людей… что они слушали его как зачарованные.

– Люди останавливались и перед моей скамьей. А ведь у меня никакого таланта нет. Пойми, Натали, быть гением недостаточно. Нужно еще верить в себя. А я часто слушал, как Илиан поет чужие песни, не веря в собственные мелодии.

Я невольно вспоминаю, как Илиан исполнял классические рок-хиты Эрика Клэптона, «Роллинг Стоунз» и другие в ту ночь в парке Чикано. Как говорил мне с придыханием о Let It Be, о Hotel California, о бессмертии, когда мы были здесь, в спальне Батисто. Поднимаю голову и вижу устремленные на меня глаза старика. Уже сухие и строгие.

– Ты была нужна Илиану, Натали. Ему требовалась такая женщина, как ты, – муза, если хочешь. Которая внушала бы ему уверенность в себе, вдохновляла, поддерживала, подгоняла. И этой женщиной была ты.

Мне хочется заткнуть уши. О, как хорошо я бы сейчас чувствовала себя в самолете, рядом с Оливье! Как спокойно мне было бы в Порт-Жуа! Опусти глаза, Батисто, и пощади остатки моих иллюзий!

– Когда Илиан вернулся из Джакарты после того, как между вами все кончилось, в нем что-то погасло. Он больше не верил в себя. Не верил в музыку. Стал обычным парнем. – Взгляд Батисто наконец смягчается. – Успокойся, Натали, он наверняка был счастлив на свой манер, ему нравилось продавать диски во «Фнаке», нравилось спать с другими женщинами. Все мы верим, что нам нравится та жизнь, которую мы избрали. Это единственный способ смириться с тем, что наши мечты никогда не осуществятся. Вот и он, как все мы, нашел для себя другой стимул в жизни.

Батисто берет меня за руку. А я все еще не могу переварить услышанное. Сердце в груди вот-вот лопнет. Другой стимул в жизни. Другой стимул в жизни, чтобы убить в себе музыку. Значит, во всем виновата я?

Когда я выхожу из дома Батисто, самолет с моей семьей на борту уже час летит в Бове. Марго, Лора и Оли засыпали меня сообщениями.

Уклончиво отвечаю:

Все хорошо. Просто задержалась на час. Лечу следующим рейсом. Буду в Порт-Жуа к вечеру, чтобы приготовить ужин.

И я не лгу. Стоит ли паниковать из-за пропущенного рейса? Воздушное сообщение между Барселоной и Парижем куда лучше, чем железнодорожное между Сержи и Парижем. По тону и содержанию эсэмэсок я догадываюсь, что Оливье постарался не драматизировать ситуацию и ничего не сказал Марго и Лоре. Спасибо тебе, Оли! Зато меня удивило другое сообщение – от Флоранс. Она пыталась со мной связаться и, не дождавшись ответа, оставила звуковое послание.

Включаю запись и прижимаю к уху трубку. Фло вопит так, что у меня чуть перепонки не лопаются.

На этом сообщение кончается. Не знаю, стоит ли ей звонить? Вынуждена признать, что сама я никогда не видела Шарлотту и Жан-Макса вместе, что об их предполагаемой тайной связи мне стало известно из признаний моей стажерки, – значит, она с самого начала манипулировала мною!

Но зачем?

И в чем еще Шарлотта меня обманула?

Кто же она, эта юная стюардесса, к которой я прониклась симпатией? И какую роль играет во всей этой невероятной комедии?

Мне нужно с ней увидеться, теперь я понимаю, что именно тут надо искать ключ к разгадке.

У меня в кармане тренькает телефон. Эсэмэска.

Без подписи. Анонимка.