Оливье никогда не предавал Натали. Он не помнит, чтобы хоть раз в жизни солгал ей или сознательно что-то скрыл. Ему всегда казалось, что он говорит с ней так же откровенно, как думает, не делая разницы между своими размышлениями и словами, в которые их облекает. Именно так должно быть, когда живешь с кем-то бок о бок: не прятать свои мысли, а безбоязненно открывать их тому, кого любишь; вот это, в его понимании, и есть истинная свобода.

Оливье сглатывает, пытаясь избавиться от горького привкуса во рту, и, сжав зубы, заставляет себя улыбнуться Лоре, сидящей в машине, в своем детском креслице. Девочка даже не стала снимать свой ранец c наклейками из «Неугомонных деток»:

– Зачем, пап, мы же сейчас приедем!

Она права, школа Порт-Жуа находится в паре километров от их дома. Иногда, в погожие дни, они ходят туда пешком, по дорожке вдоль Сены. Лора прилипла к окну, окликая подружек – Лену, Анаис и Манон, которые идут по тротуару.

– Сиди спокойно, Лора, они все равно тебя не слышат.

Оливье тормозит на маленькой стоянке перед школой. Он еще не избавился от горького вкуса желчи, от нее горит нос, щиплет ноздри. Сейчас он предаст Натали. Как только Лора со смехом побежит к своим подружкам по подготовительному классу, как только девочки вместе пройдут за ограду школы, он предаст жену.

Они вместе уже десять лет, но за это время он так и не смог понять, какие чувства питает к нему Натали. Натали не такая, как он, она не позволяет своим мыслям свободно разгуливать по их дому, дает им ускользать неведомо куда – беспорядочным, противоречивым, недоступным пониманию. Но в одном Оливье уверен: Натали восхищается его честностью. Его прямодушием. Его основательностью. Ей нравится, что он не из тех болтливых хлыщей, которые треплют языком с утра до ночи. Нравится, что он говорит мало, но по существу. Что ему можно безоглядно доверять. Что на него можно опереться. Как на стол, на стул, на кровать.

Потому что он надежен. Да, именно так – надежен.

– Пап, ты чего? Давай, выпусти меня!

Малышка терпеть не может тесное детское креслице. Оливье высвобождает дочь, целует. «Доброго дня, пап!» – и она уносится. Оливье приходится пожать несколько рук, перекинуться несколькими словами с другими родителями. Когда дети из разных деревень поступают в школу, поневоле завязываются знакомства. Мамаши болтливы, как сороки, отцы неизменно приветливы. Какое заблуждение!

Суматоха у дверей школы длится еще несколько минут, потом вдруг, ровно в 8:30, площадка пустеет. Ни суеты, ни шума. Только безлюдный двор и пустынная улица.

Вот и настал момент.

Момент лжи. Предательства.

Оливье, сидящий за рулем, последний раз смотрит назад, желая лишний раз убедиться, что он в машине один. Странно: прилив адреналина уничтожает едкий вкус во рту. Его охватывает возбуждение, которое он всегда ненавидел. То самое возбуждение, что гонит воров и убийц снова и снова вершить свои черные дела. В какую же передрягу он готовится попасть? Зачем? Почему?

Оливье вынимает мобильник и набирает номер Флоранс.

Пока его пальцы нажимают кнопки, он представляет себе круглое лицо молоденькой стюардессы, ее светлые кудряшки, голубые глаза и вспоминает ее смех, от которого на щеках появляются симпатичные ямочки; вспоминает и ее тело – пожалуй, чуточку полноватое. Такое тело приятно лепить. Или вырезать из дерева – в руках опытного мастера, умеющего пилить, строгать, полировать, оно превратилось бы в безупречно гладкую фигурку с соблазнительными формами. В прямую противоположность тела Натали, тоненькой как былинка.

– Фло? Фло, это я, Оливье.

– Оли? Что случилось? Какие-то проблемы с Нати?

Оливье заранее приготовился к такой реакции. Флоранс не ждала его звонка, хотя они не раз обменивались понимающими взглядами, вместе хохотали над чем-нибудь, поглядывали друг на друга, столкнувшись полуголыми в дверях ванной, когда она ночевала у них. В ее глазах Оливье был образцом верного, надежного мужа. Ее удивил сам тот факт, что он знает номер ее телефона, – наверняка отыскал в записной книжке Натали. Оливье в последний раз думает, не прекратить ли разговор. Еще не поздно. Как же он ненавидит себя! Но яд уже проник слишком глубоко, он слышит собственный голос и не узнает его.

– Нет, Натали ни при чем… Она… Она не в курсе… Я… Я хотел бы поговорить с тобой… наедине…

Флоранс тут же приходит в хорошее настроение. Даже слишком хорошее:

– Ну ничего себе! Ты затеял какой-то сюрприз? Готовишься к дню рождения Натали и собираешь ее подружек? Или хочешь, чтобы я помогла тебе с подарком? Надеюсь, ты не против мальчиков из «Чиппендейлз»?

Оливье нравится юмор и общительность Фло, ее непритворная жизнерадостность.

– Нет… Не совсем то… Это… это трудно объяснить по телефону… Может, встретимся?..

Веселый настрой Фло тут же сменяется подозрениями, мрачной настороженностью, которая обостряет все чувства, стоит человеку почуять неминуемую опасность. Оливье поторопился. Однако он уверен, что Флоранс считает его симпатичным, даже привлекательным; будь он свободен, они наверняка сблизились бы, и вообще даже сейчас Фло наверняка чувствует себя польщенной. Встревоженной его звонком, но польщенной. Главное – не спугнуть ее.

– Ты… где ты сейчас? Близко?

– Да, но…

– А что ты скажешь насчет сегодня… мы могли бы увидеться сегодня?

– Сегодня? Нет, это не очень…

Оливье резко перебивает ее:

– Ты что, не можешь говорить? Ты не одна?

Ну вот, опять он поторопился и клянет себя за это. Но у него нет выбора, он должен использовать эффект неожиданности! Все разом поставить на карту! Пан или пропал! Фло долго молчит. Перед машиной Оливье проходит мамаша, таща за руку зареванного мальчугана лет восьми и неся его ранец. Стефани Левасьер и Диего. Оливье они не замечают. Наконец Фло реагирует, ее недавняя эйфория перешла в гнев, минуя стадию иронии.

– Да нет… не в том дело… Послушай, Оливье, я… я своим ушам не верю! Ты что – приглашаешь меня на свидание?

Оливье вытирает капли пота со лба. Сердце у него колотится как сумасшедшее. Вот он – ее ответ! Ему хочется разнести вдребезги руль, разбить голову о приборную панель. Все рухнуло. Он едва находит в себе силы пробормотать:

– Нет… Нет, Фло… Это… это… Забудь, Фло, забудь! Мне тут кое-что пришло в голову, но это была чистейшая глупость… Я сейчас отключусь… Только не говори ничего Натали, пожалуйста!

Теперь в голосе Флоранс звучит презрение:

– Ну разумеется, за кого ты меня принимаешь?! – Впрочем, она тут же смягчается: – Ты… с тобой все в порядке, Оли?

– Да… да… главное, не говори ничего Натали. Это была глупость… Ты же знаешь, что я люблю ее. Люблю больше всего на свете.

– Ну конечно знаю, дурачок. Это и слепому видно. Так что заботься о ней и не давай упорхнуть!

– Спасибо тебе, Фло.

И он отключается. Будь все проклято! Будь все трижды проклято!

Он предал Натали, но Натали его предала первая.

Он оказался прав и проклинает себя за то, что оказался прав, за то, что подозревал жену, шпионил за ней, разыскал телефон ее лучшей подруги в ее записной книжке и дошел до того, что осмелился позвонить Фло под этим позорным предлогом…

И он снова вспоминает слова Натали, произнесенные до отлета в Барселону: Милый, я подала заявление на внеочередной рейс. Всего три дня, со вторника по четверг. Вместе с Флоранс и еще двумя стюардессами, Лоранс и Сильви.

Он злится на себя за то, что не верил ей, он боролся с подозрениями, ему хотелось на все закрыть глаза и просто ждать, когда Натали вернется – вернется такой, как всегда. Но Натали вернулась не как всегда, она вернулась иной. Он помнит, как жена стояла на берегу Сены, погруженная в себя, едва отвечая на его вопросы: «Ты идешь ужинать, Бобренок? Ты расскажешь Лоре сказку перед сном? Ты идешь спать?» И еще эта неожиданная причуда – вытатуированная ласточка на плече. Оливье собирает воедино все сходящиеся признаки.

Всего три дня каникул с подружками…

Достаточно было позвонить Флоранс и все проверить. Достаточно было застать ее врасплох, изобразить неприкрытое вожделение, чтобы она выдала правду, даже если Натали ее предупредила. Но если бы он просто спросил: «А Нати с тобой?» или «Какая там у вас погода в Барселоне?» – она бы все равно насторожилась.

Да-да, я здесь…

Да нет, я тут одна…

Флоранс не в Барселоне. Значит, Натали ему солгала.

Оливье теряет представление о времени. Из этого забытья его вырывает детский галдеж: ребятишки с криками выбегают на перемену. За оградой, возле горок, он замечает голубое пальтишко Лоры и в панике быстро отъезжает. Лора не должна его увидеть, иначе начнет допытываться, зачем он здесь стоял. А ему и без того тошно.

Значит, надо спасать то, что еще можно спасти.

И снова ему на память приходят слова Флоранс: Ну конечно знаю, дурачок. Это и слепому видно. Так что заботься о ней и не давай упорхнуть!

Сможет ли он промолчать? Сможет ли солгать? Сможет ли не сказать ей ни слова? Целовать ее в губы, которые целовал другой? Ласкать ее тело, которое ласкал другой? Смотреть, как Натали раздевается, и не думать о том, что другой видел ее обнаженной, – другой, которому она хотела нравиться, другой, которому она отдалась, другой, ради которого навсегда заклеймила татуировкой свое плечо?!

Ласточка.

Это чтобы он никогда не забывал, что держит ее в клетке.

Сможет ли он вести себя так, словно ничего не знает? Сможет ли запереть слова упрека у себя в голове и не выпустить их наружу? И самому замкнуться – на свой лад, в своей тюрьме?