15

Блаженство волнами накатывалось на Алиенору. Иоаким двигался в ней мягко, но сильно, то ускоряясь, то замедляя темп. Алиенора тоненько постанывала, когда волна накрывала ее, затем на мгновение замирала в ожидании. И снова срывалась в стон… Так продолжалось долго. Горячий пот покрыл тело женщины, влага заполнила промежность, но Алиенора не ощущала ее. Сладкая нега владела всем ее существом. Иоаким начал вращать бедрами, тело Алиеноры затопил поток радости, и она громко замычала, не в силах сдерживаться. Сверху часто задышал Иоаким, Алиенора испугалась того, что он устал и сейчас остановится. Она крепко охватила его ногами и руками, и стала помогать, ловя своим лоном его горячее тело. Иоаким не препятствовал. Внезапно Алиенора задвигала бедрами, все быстрее и быстрее. Блаженство вытеснило все другие чувства, она уже ничего не видела и не слышала. Только яростно колотила ягодицами по ложу в судорожном экстазе единения двух тел. Ничем не сдерживаемая услада вырвалась наружу, Алиенора закричала — хрипло и громко. Иоаким упал на нее и впился в губы. Она ответила, стремясь как можно глубже проникнуть в него. И обмякла…

Бурная радость ушла, осталась сладкая истома. Иоаким приподнялся над ней, но не перестал ласкать. Внезапно он застонал, и Алиенора вновь быстро-быстро стала бить ягодицами о ложе — теперь уже для него, любимого… Тело мужчины стали сотрясать судороги — одна, вторая… Затем он упал рядом и стал нежно целовать ее лицо…

Когда Алиенора полностью пришла в себя, Иоакима рядом не было. Она приподнялась на постели. Иоаким стоял у столика и наливал в чаши вино из серебряного кувшина. Сквозь маленькие стекла небольшого окна пробивалось солнце, Алиенора ясно видела обнаженное тело любимого. Он был красив. Высокий, могучий, с длинными стройными ногами и буграми мышц на торсе. Античный бог! С девяти лет Алиенору обучал грамоте старый грек, которого ее родители называли «педайгос». Грека наняли, чтобы чудаковатый лохматый старик преподал Алиеноре древнюю историю и литературный греческий — дочери графа могло пригодиться. «Педайгос» учил хорошо. Он рассказывал ей о древней истории Рима и Греции, водил в маленький, заброшенный дворик при старой христианской базилике, где у осыпавшейся кирпичной стены притулились потемневшие от времени скульптуры. Грек объяснял девочке, какая из скульптур кого из древних богов изображает, и Алиенора с жадностью разглядывала обнаженные мужские тела. Грек заметил ее интерес и как-то, с помощью палочки-указки объяснил, как устроены мужчина и женщина, что происходит между ними, когда люди взрослеют. Педайгос говорил об этом спокойно и буднично. Алиенора, которая хихикнула, когда указка коснулась каменного мужского члена, далее слушала, широко открыв глаза. Из всех скульптур ей особо понравилась фигура Геркулеса. У древнего героя-бога были отбиты голова и левая рука, но даже искалеченный Геркулес пробуждал в ней восторг красотой своего мощного тела. Позже, в своих девичьих грезах Алиенора тысячу раз представляла будущего мужа именно таким. Нехватка у скульптуры головы как раз помогала грезить: на торс героя не составляло труда мысленно водрузить голову понравившегося юноши.

Грек завершил обучение и ушел, а пришедший ему на смену отец Бенедикт, худой и желчный монах, держался с ней строго. Он бил Алиенору по пальцам за малейшую ошибку в латинских глаголах, заставлял вставать на колени в наказание за не выученный урок. По наивности Алиенора как-то рассказала Бенедикту о своих мечтах. Монах сурово объяснил ей, что христианской девице непозволительно грезить о женихах. Совокупление мужчины и женщины Бенедикт обличил, как смертный грех, неохотно допуская такую возможность только в освященном церковью браке и то лишь для продления человеческого рода. Следствием проповедей отца Бенедикта стала неискренность ученицы. Алиенора почувствовала отвращение к правилам исповедуемой веры и перестала правдиво каяться в греховных помыслах духовнику. Зачем, если наградой за искренность следует наказание, сопряженное с унижением?

Грезить о своем Геркулесе она не переставала. Когда ей минуло шестнадцать, женихи роем закружили вокруг. Алиеноре доставляло удовольствие наблюдать, как они раболепно ищут ее внимания, заискивая и кланяясь. Среди соискателей ее ласк мало кто походил на Геркулеса. Если бы Алиеноре дали возможность выбрать, она бы конечно нашла. Но отец рассудил иначе…

Барон д'Азни мало походил на мужчину из ее грез, но Алиенора, поплакав, смирилась — отцам не перечат. То, о чем в детстве старый грек рассказывал ей с воодушевлением, в жизни оказалось мерзким: Алиенора даже стала подумывать, что зря обижалась на отца Бенедикта. С покойным бароном она ни разу не испытала того всепоглощающего блаженства, которое пришло к ней с Иоакимом. Это было не похоже ни одно ранее испытанное чувство! Ради такого Алиенора была готова терпеть даже странности любимого.

В первый же вечер Иоаким велел слугам принести лохань, налить в нее горячей воды и сам вымыл в ней баронессу. Алиенора сопротивлялась как могла, уверяя, что часто мыться вредно для здоровья, доброй христианке достаточно делать это раз в месяц, что в конце концов у нее есть Берта, которой одной доверено совершать омовение хозяйки. Но Иоаким настоял. Алиенора уступила: воспоминания о только что испытанном блаженстве были свежи, кроме того, она подумала, что Иоаким просто хочет хорошо рассмотреть ее тело — вдруг там изъян? Служанка сделала большие глаза, получив странное распоряжение хозяйки, но баронесса так грозно глянула в ответ, что Берта умчалась, не чувствуя под собой ног. Как только Алиенора сбросила одежду и забралась в бочку, Иоаким последовал следом и там так усердно исполнял роль банщика, что половина воды оказалась на полу. Баронессе такой способ омовения очень понравился.

Иоаким заставил ее спать без одежды, чему Алиенора тоже вначале противилась. Покойный барон никогда не требовал ничего подобного, для удовлетворения похоти ему хватало задранного подола. Но уже после первой ночи с Иоакимом Алиенора поняла, как это сладко — ощущать любимого всем телом, прижиматься к нему ночью под одеялом, чувствуя исходящий от него жар.

Покойному барону не удалось пробудить в Алиеноре женщину, но хозяйкой он ее сделал. Барона мало интересовали урожаи, подати, селяне; он предпочитал охоту и войну. Поэтому с легким сердцем вручил юной жене ключи от Азни, предоставив Алиеноре самой решать, как распоряжаться немалой баронией. И юная баронесса, к своему удивлению быстро освоилась. Может, неутоленная любовная страсть пробудила в ней рвение к хозяйству, но, скорее всего, Алиеноре понравилась власть. Все обитатели замка, исключая барона, низко кланялись ей при встрече, даже рыцари говорили с ней уважительно, а то и заискивающе. Она выдавала им содержание! Рыцари нередко проигрывали деньги в кости, могли легкомысленно спустить серебро на увеселения в Триполи, и только Алиенора затем решала: дать им немного безантов в счет будущей службы или сурово отказать. Жаловаться на нее барону было бесполезно. Во-первых, тот обожал свою красавицу-жену, во-вторых, восхищался ее умением правильно вести хозяйство. Обхаживать Алиенору было тоже небезопасно: как-то молодой рыцарь из Аквитании, недавно принятый на службу, выпив лишнего, позволил себе недопустимую вольность в обращении к хозяйке. Барон немедленно вызвал хама на поединок и зарубил бы, не умоли Алиенора пощадить. Аквитанца с позором изгнали, а барон после этого определял рыцарей на жительство в ближайшие селения, откуда они являлись в замок только на службу и к общему сбору на войну…

Иоаким поставил поднос на постель и протянул Алиеноре кубок. Взял свой и улыбнулся ей.

«Он красив, умен, отважен, он замечательный любовник, но знает свое место, — думала Алиенора, смакуя густое и сладкое вино. — Покойный барон никогда не принес бы мне угощение, велел бы подать самой. Мы каждую ночь проводим вместе, но он даже не пытается распоряжаться в замке, что сделал бы на его месте любой другой. Например, Рено. Тот бы уже похаживал по двору, поглядывая на всех свысока. О таком муже я мечтала всю жизнь…»

— Сладкое! — сказал Иоаким, ставя пустой кубок на поднос.

— Это отцы-иоаниты научили нас делать такое вино, — пояснила Алиенора. — Виноград для него собирают ближе к зиме, когда ягоды на лозе подвялятся. В них меньше сока, но много сладости, поэтому вино получается необыкновенно вкусным.

— Приятно начинать день с такого напитка, — глубокомысленно заметил Иоаким.

— Это очень полезно для здоровья, — поддержала Алиенора.

— В моей стране с тобой бы не согласились.

— Вы не пьете вина? — удивилась Алиенора. — Как сарацины?

— Пьем, но вечерами. Считается, что с утра это делают только горькие пьяницы. Которых презирают.

— Что же пьете утром?

— Отвар травы. Называется «чай».

Алиенора пожала плечами. Отвары в Леванте пьют только бедные, им вино не по карману. «Может, он беден? — подумала она. — Тогда мне будет легче его уговорить». Алиенора знала о жене Иоакима. Берта принесла ей неприятную весть назавтра после того памятного обеда и говорила с плохо скрываемым злорадством — чувствовалась, что не оставила своего намерения склонить ее к Рено. Но Алиенору она не смутила. В Леванте такое случалось нередко: приезжал женатый рыцарь, давший обет воевать за Святую Землю год-другой, да и оставался. Заводил новую семью… Левант очаровывает многих. Своей красотой, богатством, шумной жизнью и вольностью нравов…

— Выпей еще! — предложила Алиенора, беря с подноса серебряный кувшин.

Иоаким в ответ отрицательно покрутил головой:

— Слишком сладкое для меня.

— Я велю Берте принести другого. Или сикера, если хочешь.

— Сикер с утра будет слишком крепко! — засмеялся Иоаким. Наклонился и чмокнул ее в липкие от сладкого вина губки. — Спасибо, Алечка!

Он собрался встать, но Алиенора мягко удержала его.

— Надо Роджера навестить, — виновато сказал Иоаким, подчиняясь. — Давно не видел.

— Как его здоровье? — спросила Алиенора, продолжая удерживать любимого.

— Он еще слаб, но быстро поправляется. Козма говорил, что через два-три дня нам можно ехать.

— Ты уедешь с Роджером?

— Конечно!

Слезы сами собой покатились из голубых глаз баронессы. Иоаким отодвинул поднос и обнял ее. Она тихо плакала, прижавшись мокрой щекой к его могучей груди, отчетливо слыша, как ровно и сильно бьется его сердце. Век бы так слушать!

— Не надо, Алечка! — тихо говорил Иоаким, ласково гладя ее по обнаженной спине. — Ты же ведь знаешь… У меня там…

— Ты обещал, что не дашь меня в обиду! — капризно всхлипнула Алиенора. — Обещал!..

— Так ведь не давал… — попытался оправдаться Иоаким. — И не дам, пока здесь.

— Ты уезжаешь! Бросаешь меня сарацинам!

— Вот еще! — забормотал Иоаким. — Никто никого не бросает. Гость приехал и уехал…

— Зачем же меня обнимал? Зачем ласкал?

— Не смог удержаться! — честно признался Иоаким. — Ты такая красивая! Умная! Замечательная хозяйка! Страстная в постели! Едва увидел тебя, как сразу понял, что пропал…

Слезы высохли на щеках Алиеноры. Она отстранилась и заглянула в глаза любимому. Тот с достоинством выдержал ее взгляд.

— А она красивая? — тихо спросила Алиенора.

Иоаким понял, о ком вопрос, и с ответом помедлил. Хотел сказать «симпатичная», но не нашел такого слова в своих скудных запасах латинского.

— Она другая. Рыжие волосы и зеленые глаза. Маленькая, худенькая…

— Ты высокий, сильный, красивый. Почему выбрал ее?

— Это она меня выбрала…

— У нее было богатое приданое?

— Никакого не было.

— Почему женился?

Иоаким вместо ответа развел руками.

— На тебя, наверное, многие заглядываются? У тебя были другие женщины после свадьбы?

Иоаким смущенно кивнул.

— Она сносит это покорно?

— Если бы! Бьет меня. Хлещет по щекам, как слугу! Вот вернусь домой, такое устроит! Из-за тебя…

— Как она узнает? Козма расскажет?

— Козма друг. Она без него… Ведьма! Как бы не таился, все ей ведомо!..

«Так вот почему он женился на ней! — сообразила Алиенора. — Зачаровала! Поэтому Иоаким стремится вернуться. Я попрошу отца Лотаря, пусть почитает над ним молитвы! Монах умеет снимать чародейство, хвалился не раз».

— У тебя большое княжество? — спросила она.

— Никакого! Князь — это всего лишь титул, который русский царь давал своим генералам за особые заслуги, мой прадед получил его, отличившись на войне. Титул передается по наследству. У нас были земли, но мы потеряли их очень давно, новая власть отняла. Я служу за деньги, как многие рыцари в Леванте.

— Женившись на мне, ты станешь бароном. Владельцем богатых земель. Тысячи людей будут работать на тебя, благородные рыцари будут рады, если ты возьмешь их на службу. У тебя будет много золота и серебра, лучшие кони, лучшие доспехи и оружие, вкусная еда, полные погреба выдержанных вин и сикера.

— Ты хочешь отдать мне баронство?

— Женщине в Леванте нельзя владеть баронией. У меня полгода, чтобы снова выйти замуж. Если откажусь, баронство отнимут.

— Его и без того отнимут.

Алиенора недоуменно посмотрела на любовника.

— Война проиграна, Алечка! Время христианских королей в Леванте закончилось. Здесь будет править Саладин!

Алиенора резким движением отодвинула поднос.

— Ты приехал сюда издалека и не знаешь Леванта, — сказала она надменно. — Христиане здесь давно воюют с сарацинами. Бывало, язычники побеждали, но, в конце концов, земли оставались за нами. Много рыцарей погибло под Тивериадой, это великая беда, но папа римский не оставит нас. По его призыву сюда приедут тысячи! Саладину удалось занять много городов, но Триполи и Антиохия остаются за нами. Азни — тоже. Мы вернем Иерусалим, святые места, где Господь претерпел крестные муки! Будет много битв и много крови, но истинная вера одержит верх. Поэтому я ищу себе в мужья настоящего рыцаря! Если ты робок, так и скажи! Я найду другого!

Иоаким встал и стал одеваться. Приступ гнева у Алиеноры прошел, теперь она виновато смотрела на любимого, коря себя за горячность. Конечно, он обиделся! Покойный барон прибил бы за такие слова! Самое тяжкое оскорбление рыцарю — обвинить в трусости.

Иоаким затянул пояс, заткнул за него кинжал в ножнах и обернулся к ней. Алиенора напряглась. Но на лице его не было гнева.

— Моя жена — ведьма, — сказал он спокойно, — но и я, Алечка, кое-что могу. Брось в меня кубок!

Алиенора смотрела на него с недоумением.

— Да бросай же! — раздраженно выкрикнул Иоаким.

Алиенора, вздернутая этим криком и состоявшимся разговором, не помня себя, швырнула серебряную чашу. Не долетев до лица Иоакима, та будто наткнулась на невидимую стену и со звоном упала на каменный пол. Алиенора похолодела.

— Бросай вторую!

Алиенора подчинилась. Вторая чаша, как и первая, натолкнулась на невидимую преграду и упала рядом.

— Ты колдун?! — воскликнула Алиенора.

— Нет. Я хочу, чтоб меня не считали трусом, когда я говорю правду. В земле, откуда я родом, знают многое, в том числе будущее Леванта на восемь веков вперед, — сказал Иоаким, поднимая чаши и водружая их обратно на поднос. — Ошибки нет и быть не может. Война с сарацинами продлится долго, много крови прольется. Но эти земли никогда больше не подпадут под власть христиан.

Глаза Алиеноры повлажнели.

— Тебе нужно думать о себе, Алечка. Баронство кончилось. Есть у тебя куда уехать?

— Отец умер. В Триполи у него был лен — рыбный рынок. Сейчас он принадлежит младшему брату. У старшего брата есть земли в Аквитании, после смерти дяди он правит графством.

— Старший брат примет тебя?

— Будет недоволен. Но жить в замке позволит. Недолго. Постарается выдать замуж.

— Тоже выход, — согласился Иоаким. — Не сладкий, но лучше, чем просить милостыню.

— Этот Саладин, — сказала Алиенора после недолгого молчания. — С ним можно договориться? Скажем, принести омаж?..

— Он держит слово. Пообещает — исполнит. Но вряд ли согласится отдать баронство христианину. Потребует перейти в ислам.

— Это страшно?

— Есть люди, которые считают, что бог у христиан и сарацин один, только молятся ему по-разному, — ответил Иоаким. — Но суть не в молитвах. Обычаи разные. У сарацин жена строго подчинена мужу, не имеет голоса, кроме того, мусульманин может иметь четыре жены.

«Это как позволит первая!» — подумала Алиенора.

— Ты б согласился сменить веру? — спросила с любопытством.

Иоаким задумался, затем покачал головой.

— Не то, чтоб я слишком верующий… Не мое. Родился и вырос в одной вере, поздно менять. Против мусульман ничего не имею, люди как люди. Но другие. Это как чужая земля, куда приехал не по доброй воле: другой язык, другие обычаи, и ты себя чувствуешь чужим. Не привыкну.

Иоаким наклонился и нежно поцеловал ее в губы.

— Прощай, баронесса! Не гневайся на бедного рыцаря. Он тебя любит. И в обиду не даст.

Он подмигнул ей и вышел, стукнув дверью. Алиенора нырнула под одеяло и долго лежала, заложив руки под голову.

«Я не буду просить отца Лотаря читать над ним молитвы, — думала она. — Это не поможет. Иоаким — это не простодушный Рено. Но неужели Иоаким прав, и я потеряю баронство? Это хуже смерти! Я не хочу жить из милости у старшего брата! Я богаче его, богаче младшего, богаче обоих сразу. Я выстрадала это богатство! Я знаю в Азни каждое поле и рощу, знакома со всеми бальи… Я бывала в каждом селении дважды в год и везде целовали мне руки…»

Алиенора вздохнула, мысли ее закружились вокруг другого. «Как хорошо, если б Иоаким остался! Мне никогда не найти лучшего мужа. Он так не похож на местных рыцарей, грубых и чванливых! Я обидела его… Он может не придти вечером. Господь всемогущий!.. — подумала Алиенора в страхе. — Ведь может…»

Однако страх быстро прошел. «Он сказал, что любит меня, — вспомнила Алиенора. — Он придет. И будет вновь обнимать меня всю ночь. Как он страстен и неистов в любви! Как нежен… Господь всемогущий! Это такое счастье…»

Она б еще долго предавалась сладким грезам, но пришла Берта…

Выйдя из покоев баронессы, Иоаким зашагал по коридору к лестнице, ведущей на стены замка. Но прошел немного. В дальнем конце возникла странная тень: человек в темных одеждах с капюшоном, скрывавшим лицо. Внезапно незнакомец размахнулся… Тяжелый нож, стремительно вращаясь, полетел в Иоакима — прямо в горло. И, наткнувшись на невидимую преграду, со звоном упал на каменный пол.

Тень метнулась к лестнице. Иоаким, выхватив кинжал, побежал следом. Одним духом взлетев по лестнице на стену, он недоуменно остановился. Стены были пустынны — только вдали, у башни, маячил стражник, который смотрел в долину и не видел чужестранца. Иоаким глянул вниз. Двор тоже был почти пуст; у конюшен двое слуг убирали навоз, стоя спиной к баронскому дворцу, один мел двор, и нигде не было видно человека в темных одеждах с капюшоном.

Постояв немного, Иоаким вложил кинжал в ножны и спустился обратно. Он недоумевал: в этом конце дворца лестница вела только на стену, покушавшемуся на него бежать было некуда. На всякий случай Иоаким внимательно осмотрел лестницу. Она была обычной: сложена из каменных блоков, без перил. В основании Иоаким разглядел сквозную нишу, верх ее вывели сводом. Видимо, каменщик таким способом облегчил сооружение, чтобы лестница не давила всей массой на перекрытие. В коридоре стоял полумрак, нишу разглядеть было сложно, в тоже время она была достаточно большой, чтобы спрятаться взрослому. Иоаким на всякий случай вновь извлек кинжал из ножен, но ниша оказалось пустой. Сомневаться не приходилось: убийца спрятался в нише, а после того, как Иоаким взбежал на стену, спокойно выбрался и ушел.

Иоаким вернулся в коридор. Брошенный убийцей нож лежал на полу, Иоаким поднял его и направился к Козме. Тот был не один: за столом рядом с лекарем сидел Ярукташ, хозяин и слуга мирно завтракали, запивая холодное мясо вином. Иоаким положил нож на стол и в двух словах поведал о покушении. Козма нахмурился. Евнух взял нож и стал рассматривать.

— Можно определить, чей? — спросил Козма.

— Обычный нож для метания, — пожал плечами Ярукташ. — Простые деревянные накладки из дерева на ручке. Костяные разбиваются при ударе. У хорошего воина таких ножей пара, принадлежать может кому угодно.

— А по отпечаткам пальцев не определишь, — сказал Козма по-русски.

Внезапно Ярукташ поднял нож к свету и стал внимательно рассматривать лезвие. Встал и подошел к жаровне, где еще тлели угли. Сунул лезвие в жар. Резкий, неприятный запах поплыл по комнате.

— Нож не задел тебя? — встревожено повернулся евнух к Иоакиму.

— Пролетел мимо.

— Ты говорил, что удар был нацелен в горло? — удивился Козма.

— Успел увернуться, — ответил Иоаким после короткой паузы. — Нож ударился в стену.

Козма понимающе кивнул — евнуху было незачем знать об особом даре друга.

— На ноже нет следов удара о камень, — Ярукташ подозрительно посмотрел на Иоакима.

Тот в ответ только плечами пожал. Ярукташ оставил нож в жаровне, подошел и стал пристально рассматривать грудь и руки Иоакима.

— Ты уверен, господин, что нож не оцарапал тебя? — спросил он настойчиво. — Может, снимешь одежду?

— Да что там? — вмешался Козма.

— Лезвие отравлено, чувствуете запах? — хмуро ответил евнух. — Я знаю этот яд. Даже царапины хватит для смерти.

Козма присвистнул. Под настойчивыми взглядами евнуха и Козмы Иоаким расстегнул халат и стащил через голову нижнюю рубаху. На груди и руках его не было свежих царапин. Евнух обошел Иоакима.

— Это что? — спросил, касаясь багровых полос на спине.

— Не от ножа, — ответил Иоаким, смутившись. «Алька ободрала, — подумал он сердито. — Забирает ее в любви не по-детски. Надо будет сказать, чтоб не давала воли ногтям…»

Козма, словно прочел мысли друга и ухмыльнулся. Евнух оставил Иоакима в покое.

— Неужели опять Рено? — задумчиво сказал Козма, когда Иоаким оделся. — Не утерпел…

— Кто-то очень хочет, чтоб думали на Рено! — возразил Ярукташ. — Если б нож задел Иоакима, баронесса этого рыцаря казнила бы. Да, у Рено есть причина злиться на твоего друга, но такой человек, как он, никогда бы не додумался смазать лезвие ядом. Так поступают сарацины. И то не все.

— Нож бросил сарацин? — удивился Иоаким.

— Мог и франк, — задумчиво произнес Ярукташ. — Которого научил этому сарацин. Или заплатил за убийство. Благосклонность баронессы к одному из гостей замка многим не нравится. Прошу тебя, господин! — повернулся он к Иоакиму. — Не ходи к ней в этой ночью. И в следующую… До тех пор, пока не уедем из Азни.

Лицо Иоакима стало багровым.

— Ты смеешь!..

— Замолчи! — крикнул Козма по-русски. — Набрался здесь… Евнух дело предлагает.

«Она назвала меня трусом! — сердито подумал Иоаким. — Если я не приду, она в том уверится. Понятно тебе?!»

«Совсем потерял голову из-за этой блондинки, — мысленно вздохнул Козма. — Жизнью готов рисковать».

— Прикажешь мне цинковой гроб домой вести? — произнес Козма вслух. — Только где его взять? Это за трупом задержки не будет…

— Посмотрим! — надулся Иоаким.

Неловкую ситуацию разрядил евнух.

— Прошу господина простить мне дурной совет, — сказал он, кланяясь. — Если господин не возражает, на рассвете я возьму щит и буду ждать его у покоев госпожи.

Иоаким согласно кивнул. Козьма после паузы — тоже; с неудовольствием.

— Угощайтесь, господин! — предложил Ярукташ Иоакиму.

Тот сел за стол, отрезал ладный кус вареной баранины, водрузил его на ломоть хлеба и стал есть, откусывая от гигантского бутерброда и запивая вином из кубка. «Жрет как свинья! — презрительно подумал евнух. — Только б брюхо набить! Разве можно так чувствовать вкус нежного мяса, сваренного с травами и вином? Франк…»

Несмотря на такие мысли, лицо Ярукташа осталось бесстрастным, он прислуживал гостю, стоя у стола, и оставался так, пока Иоаким не насытился.

— Пойду! — сказал Иоаким, вставая. — Рено с воинами собирался в ближайшее селение за продовольствием и новостями, прокачусь с ними. Засиделся!

— Будь осторожен! — нахмурился Козма.

— Не боись! — засмеялся Иоаким. — Снаряд дважды в одну воронку не падает.

Он вышел. Козма обернулся к евнуху.

— Почему ты стоял, пока Иоаким ел?

— Потому что твой друг меня презирает. Он не позволит рабу сидеть с ним за одним столом.

— Здесь я решаю, кому с кем сидеть!

— Ты поссоришься с другом, господин. Из-за такого пустяка! Мне было не трудно.

— Тогда садись сейчас! Закончим завтрак.

Ярукташ не стал дожидаться повторного приглашения. Некоторое время они молча ели.

— Можно спросить тебя? — сказал евнух, когда они насытились, и продолжил после кивка: — Почему ты ведешь себя так с рабом? Не ругаешь его, не бьешь и даже позволяешь сидеть рядом?

Козма поднял брови.

— Совсем недавно я сам был рабом — помнишь? Ты тогда отнесся ко мне хорошо. Почему я должен вести себя иначе?

— Не все так думают, господин!

— Это их дело.

Ярукташ встал.

— Если ты не занят сейчас, господин, я могу показать тебе кое-что интересное…

Они вышли во двор и отправились к дальней стене замка. Здесь находился источник; Козма не раз видел, как слуги таскают отсюда полные кожаные ведра. Когда-то вода изливалась из источника свободно, но люди соорудили над ним квадратный колодец из тесаных каменных блоков. Колодец был в рост человека, вверху, посреди одной из стенок, был оставлен проем шириною в полблока; вода, наполнявшая колодец, изливалась через него широкой, мощной струей, способной в один миг наполнить ведро.

— Эта большая редкость в Сахеле — источник прямо в крепости, — сказал Ярукташ. — Поэтому барон выбрал это место для замка. Обычно внутри стен устраивают каменные цистерны, которые наполняют вручную, а также используют дождевую воду. Замок с собственным источником невозможно взять осадой.

— Видимо, внутри гор течет подземный ручей, который здесь выходит на поверхность, — заключил Козма. — И в самом деле — редкость.

— Как думаешь, почему над источником построили колодец? — спросил евнух, как-то незаметно проглотив «господин».

— Удобнее набирать воду? — предположил Козма.

Ярукташ улыбнулся:

— Давай проследим путь воды!

Козма присмотрелся. Вода, изливаясь из колодца, попадала в выдолбленный в скалистом основании замка желоб, перекрытый сверху каменными плитами. Они пошли по ним. Вскоре плиты уткнулись в невысокое каменное строение, прилепленное к помещению для воинов. Это был нужник.

— Эту крепость строил сарацин, — торжественно сказал евнух. — Дырки для испражнений устроены прямо над желобом, вода смывает нечистоты. Обычно в крепостях стоит вонь, но в Азни воздух здоровый. Заметь, в каждом здании на первом этаже есть чулан для отправления естественных нужд, и нигде не пахнет. Но это еще не все!

Ярукташ повел Козму к противоположной стене замка, вдоль которой тянулись длинные вместительные конюшни. Двое слуг как раз заканчивали их уборку. Они сметали навоз в отверстия, образованные снятыми с желоба каменными плитами, и вода уносила его.

— Сейчас покажу, куда это все течет, — сказал евнух.

Он отвел Козму к низкой двери, располагавшейся как раз напротив колодца, но со стороны, противоположной истечению воды, и, оглянувшись (слуги были заняты делом и не смотрели в их сторону), открыл.

Козма отшатнулся от ударившей в лицо вони. Прикрыв нос рукой, присмотрелся. Нечистоты изливались в вырубленный в камне широкий колодец. Колодец переполнялся, и вонючий поток плыл в узкую расщелину в скале. Человек, низко согнувшись, мог бы пройти ею, но вход в расщелину преграждала толстая железная решетка, висевшая на вделанных в камень петлях. Массивный замок запирал решетку.

— Это и есть потайной ход наружу, — торжественно сказал Ярукташ. — Когда ты подсказал мне, где нужно искать, я сразу обнаружил его.

— Но как пользоваться им, когда он так загажен?!

Ярукташ довольно засмеялся и закрыл дверь.

— Идем, господин!

Евнух вновь отвел Козму к колодцу и показал толстый лист железа, размером с лопату в самом низу сооружения. По краям листа сочилась вода, стекавшая в желоб, закрытый, как и другой, на противоположной стороне, каменными плитами. Только этот желоб вел прямо к двери, в которую они только что заглядывали.

— Стоит потянуть за эту ручку, — показал Ярукташ, — как вода хлынет в желоб и промоет колодец с нечистотами. Думаю, это придется сделать дважды, но источник полноводный, много времени не займет. После этого можно тайком выбираться из замка.

— Но для чего загаживать ход?

— Чтобы враг не проник в крепость. Трудно предположить, что слив нечистот и есть тайный ход. Но если кто и догадается, невозможно пробираться в крепость по такому ходу: враг задохнется от ядовитых испарений. К тому же барон, строивший Азни, хорошо знал, что сарацины брезгливы, они никогда не полезут в человеческие испражнения. Если замок осадят франки, есть решетка, а за ней колодец…

— По этой причине мы не сможем воспользоваться ходом.

— Ошибаешься, господин! — лукаво улыбнулся Ярукташ. — Замок на решетке я отомкнул, он только кажется закрытым.

— Ты прыгал в этот вонючий колодец?

— Зачем? Внутри, внизу и сбоку от двери, есть каменный выступ, такой же у решетки. Достаточно положить доску, которая хранится здесь же… Ты просто не заметил ее.

— Но где ты взял ключ?

— В караульной. Он висит на стене. Воинов в замке мало, караульная пуста…

Козма некоторое время внимательно смотрел на евнуха. Тот выдержал взгляд.

— Зачем ты рассказал это мне?

— Ты добр к своему рабу, — склонился Ярукташ, — а я всегда плачу добром за ласку. Иоакиму ход не покажу.

— Я сделаю это сам.

— Как хочешь, господин!

— Надеюсь, нам не придется воспользоваться ходом, — задумчиво сказал Козма.

Он повернулся и пошел к баронскому дворцу. Ярукташ смотрел ему вслед.

— Я тоже не желаю лезть в нечистоты, — прошептал он. — Но, боюсь, придется…