9

Всадник скакал через долину, устало склонившись к шее коня. Время от времени он поднимал голову, всматривался в темнеющие впереди склоны невысоких гор, затем снова припадал к конской шее. Жеребец под молодым сарацином тоже устал: он давно сбился с галопа на рысь и вяло перебирал ногами, то и дело норовя остановиться. В такие мгновения всадник ласково трепал коня по мокрой от пота шее, жеребец нехотя ускорял шаг, пофыркивая от недовольства. Когда до гор, окаймлявших долину, осталось немного, всадник отвязал копье, прихваченное ремешком к шее коня, прицепил к древку возле острия узкий желтый стяг и поднял его вверх. Поток встречного воздуха развернул стяг и он затрепетал над головой сарацина, чуть слышно похлопывая, когда встречный ветер усиливался…

— Это Фархад! — сказал сотник, поворачиваясь к евнуху. — Я узнал его коня.

— У тебя хорошие глаза, Азад! — отозвался Ярукташ. — Как у беркута. Для меня этот всадник, Фархад он или нет, сейчас как муха, что ползет по траве у ног. Я даже не вижу, какого цвета у него стяг.

— Зато господин хорошо видит в душах людей! — подобострастно сказал сотник, склоняясь. — Нет в них для него ничего тайного…

— Льстец! — усмехнулся евнух, но спорить не стал. По лицу Ярукташа было видно, что похвала понравилась.

Евнух и его сотник еще некоторое время стояли на вершине невысокой горы, наблюдая за приближающимся всадником.

— Фархад! — уверенно сказал сотник. — Я вижу его лицо.

— Пошли людей навстречу! — распорядился Ярукташ. — Не то он будет долго ползти. И без того опоздал.

…Когда воины подвели гонца к начальникам, тот кулем повалился им в ноги.

— Ну? — процедил евнух, каменея лицом.

— Юсуф убит…

— Дядя!

Сотник рванул на груди халат. Сорвал с головы чалму, ударил ей о землю.

— Угомонись! — тихо приказал Ярукташ и для убедительности толкнул Азада в плечо. — Дурная весть, но, чувствую, не вся. Что с остальными? — спросил он, старательно делая голос спокойным.

— Они тоже убиты…

— Кто это сделал? Кто?! — захрипел сотник, вздергивая гонца с земли.

— Зародьяр…

Азад схватился за рукоять сабли, но евнух перехватил его руку. Мгновение оба смотрели друг на друга, сверкая глазами. Сотник сдался первым: поклонился и отступил.

— Мы загнали их в сторожевую башню, и обложили, — заторопился Фархад, испуганно переводя взгляд с лица одного начальника на другое. — Юсуф сказал, что у Зародьяра и его людей нет воды и пищи, они скоро сдадутся. Это случилось днем. Мы встали на отдых в ущелье. Выставили стражу у башни. Однако осажденные ночью сумели спуститься и перерезать всех…

— Ты это видел?

— Нет. Я отправился с коноводами пасти своего жеребца, — Фархад оглянулся. — Тот упал на камни, когда мы шли по горной дороге, и я решил присмотреть. Это мой конь, я покупал его за свои деньги. Вечером я поел соленой козлятины, и у меня случилось несварение желудка…

— Ну? — толкнул его евнух.

— Я присел за камнем в стороне от табуна. Светила луна. Вдруг я увидел, как оба коновода падают с коней. Из ущелья выбежали трое с луками, добили коноводов, сели на коней и ускакали обратно. Когда желудок позволил, я прокрался в ущелье и увидел, как туркополы Зародьяра собирают оружие убитых мамлюков. Так я понял, что произошло.

— Ты не напал на них?! — выдохнул Азад.

— Я решил, что весть о случившемся будет полезнее господину, чем моя смерть, — склонился Фархад.

— Ты правильно решил, — одобрил Ярукташ. — Продолжай!

— Я вернулся к своему коню, оседлал его, отъехал в сторону и решил ждать рассвета. Там был холм, поросший кустарником, я укрылся за ним и смотрел издалека. Днем туркополы хоронили Юсуфа и его убитых мамлюков, затем они отправились в путь.

— Сколько у франка воинов? — прервал Ярукташ.

— Одиннадцать вместе с ним. Двенадцатого везли на конных носилках — видимо, ранили.

— Сколько их было до той ночи?

— Юсуф говорил: двенадцать.

— Двенадцать убили полсотни, потеряв одного раненым?! — встрепенулся Азад. — Ты лжешь, трус!

Евнух вновь перехватил руку сотника.

— Ты уверен, что не было боя, и воинов Юсуфа убили во сне? — спросил он быстро.

— Мы пасли коней у входа в ущелье, в полете стрелы от башни. Стояла тихая ночь. Если б в ущелье шла битва, мы услыхали бы лязг оружия и крики. Юсуфа и его воинов убили спящими. Поэтому и коноводов застали врасплох.

Азад сел на камни и охватил голову руками, раскачиваясь.

— Шайтан! Шайтан!..

— Что дальше? — спросил евнух, не обращая внимания на стенания сотника.

— Я решил проследить за франком и скакал следом, поотстав. Они остановились на дневку у каких-то развалин, к вечеру зашли в греческое селение в двух дня пути отсюда. Я ночевал в поле. Думал, они выйдут утром, я прослежу направление и сообщу господину. Но они задержались на день. Я нашел ручеек, но еды не было. Я не ел три дня, почти не спал… — гонец покачнулся.

— Дайте ему вина! — приказал евнух, столпившимся вокруг воинам.

Кто-то сбегал за бурдюком и влил жидкость в рот Фархада. Тот, сделав несколько глотков, вытер рот и поклонился.

— На рассвете я увидел, как первые всадники выходят из селения на дорогу. И сразу поскакал, чтобы предупредить. Они идут сюда…

— Накормите его, и пусть поспит! — приказал Ярукташ. — Коню насыпьте овса. Собирайте палатки, гасите костры! Выступаем!

Евнух покосился на сотника, все еще сидевшего на камнях. Когда воины убежали исполнять его приказ, оставив начальников одних, он потрепал Азада по плечу.

— Вставай! Некому смотреть на твое горе…

Азад поднялся, хмуро посматривая на Ярукташа.

— Ты сам говорил, что для меня нет ничего тайного в душах людей, — продолжил евнух как ни в чем ни бывало. — Твой дядя ограбил тебя после смерти отца, забрав лучшие земли убитого брата. Он не вернул их, как должно, когда ты достиг совершеннолетия. Он не помогал тебе на службе у Саладина, и ты, свободный воин, жил как раб-мамлюк, пока я не заметил и возвысил тебя. Не думаю, что ты любил своего дядю. Поэтому нет причин скорбеть о его смерти. Детей у Юсуфа не осталось, ты единственный наследник.

— Мне придется выплатить большие деньги его вдове, — вздохнул Азад, поднимая с земли чалму. — Эта старая карга своего не упустит. Пойдет к кади, позовет свою жадную родню… Понадобится много золота. У меня его нет.

— Будет, и очень скоро.

Ярукташ довольным взором обвел человеческий муравейник, в который превратился военный стан. Воины снимали и сворачивали палатки, кошмы, увязывая их во вьюки, заливали костры.

— Юсуф был опытным воином, но он совершил большую ошибку, недооценив врага, — сказал евнух. — За что заплатил дорого. Зародьяр — хитрый и умелый воин, но с обычной свитой мало отличается от других рыцарей. С ним идут туркополы — дьяволы, прошедшие обучение у асасинов. Это они вырезали воинов Юсуфа — франки до такого никогда не додумались бы, да и не сумели б сделать. Мы не должны повторить просчет твоего дяди.

— Мы не станем нападать на Зародьяра? — удивился сотник.

— Станем. Но только когда будем полностью уверены в своей победе. Мы встретим их в долине. Одиннадцать человек устоят против сотни на стенах башни, но в открытом поле обречены.

— Прежде, чем мы убьем их, туркополы перестреляют половину моей сотни! — сердито сказал Азад. — Надо напасть неожиданно.

— Где? — пожал плечами Ярукташ. — Думаешь, Зародьяр станет ехать беспечно, без дозоров? Я тебе говорил про туркополов… Мы встретим их в долине и постараемся устрашить. Может, и не дойдет до стрел…

Евнух засмеялся и пошел к своей рыжей кобылке. Она нервно перебирала ногами, кося на хозяина влажным черным глазом. Раб-мамлюк держал повод, что-то приговаривая.

— Соскучилась, девочка? Застоялась?

Ярукташ потрепал лошадь по шее. Та нервно мотнула точеной гордой головой и вдруг положила ее на плечо человека. Евнух достал из кармана халата обломок лепешки, протянул на ладони. Кобылка нежно коснулась его руки мягкими губами, черствый хлеб захрустел на ее зубах.

— Красавица!

Ярукташ чмокнул лошадь в морду и обошел ее. Шерсть кобылы сияла, тщательно вымытая и вычищенная. Подрезанный до суставов задних ног хвост был расчесан — так же, как и грива. Раб постарался.

Мамлюк услужливо поддержал стремя. Грузно взобравшись в седло, евнух окинул взглядом свое воинство. Забывший о своем горе, Азад распоряжался, отдавая команды. Сотня выстраивалась на склоне горы.

«Судьба благоволит мне! — радостно думал Ярукташ. — Юсуф, верный пес эмира, убит, его воины — тоже. Некому помешать. Зародьяр идет в мои сети, и ему не вывернуться. Слава тебе, Милостивый и Милосердный, кем бы ты ни был, слава тебе!..»

Войско появилось неожиданно. Едва только передовой отряд Роджера выскочил из узкого ущелья в долину (пехотинцы на конях отстали на перевале), как земля впереди задрожала от конского топота. Темная масса из людей и лошадей показалась из-за пологого склона долины, растеклась в обе стороны, охватив неосторожных всадников полукольцом. Замерла на расстоянии полета стрелы.

— Сколько их? — Иоаким приподнялся на стременах.

— Хватит, чтобы выпустить нам кишки! — хмуро ответил Роджер.

— Сарацины?

— Кто ж еще?

Роджер оглянулся: в темном просвете ущелья было пусто — пехота отстала. Рыцарь бросил взгляд на спутников. Козма взводил арбалет. Туркополы сориентировались сами: вытащили луки из седельных чехлов, теперь хмуро накладывали стрелы на тетивы, ожидая команды. Но команда прозвучала впереди. Гортанная, громкая. Лес копий взметнулся остриями кверху. Узкие стяги затрепетали на ветру.

— Оп-па! — воскликнул Иоаким.

— Что это они? — удивился Козма. — Приветствуют?

— Хотят убить красиво, — отозвался Иоаким. — Сейчас пришлют герольда с официальным вызовом на бой. С таким примерно текстом. Эмир принял решение зарезать врагов истинной веры и милостиво предоставляет им право выбрать: сделать это самим, или воинам ислама придется трудиться. Лучше, конечно, убиться самим — не так больно.

Козма глянул на друга. Иоаким, ощерив зубы, держал в правовой руке копье, левой поигрывая щитом. Лицо у него было таким, что Козма невольно отвел взгляд на Роджера. Тот, привстав в стременах, смотрел вперед, приложив ладонь ко лбу. Затем в очередной раз оглянулся. «Прикидывает, успеем ли назад в ущелье, — догадался Козма. — Не получится!» Роджер, видимо, пришел к такому же выводу. Сел прямо и больше не оборачивался.

Впереди раздался звук трубы. От темной массы сарацинского войска отделился всадник и поскакал к беглецам. Один из туркополов натянул было тетиву лука, но рыцарь взглядом успокоил его.

— Герольд! — сплюнул Иоаким, поудобнее перехватывая копье. — Что и требовалось доказать…

Сарацин остановил коня в двух прыжках от маленького отряда. Это был молодой воин в простой кольчуге поверх халата и синей чалме, укрывавшей шлем. На смуглом лице гонца читалось любопытство с примесью злорадства.

— Мой господин Ярукташ, главный евнух и правая рука эмира города Эль-Кудс, который франки называли Иерусалим, приглашает рыцаря Зародьяра на переговоры! — выкрикнул сарацин.

Козма с Иоакимом невольно переглянулись.

— Дабы никто не мешал вашему разговору, войско отойдет, — добавил гонец тише.

— Я принимаю приглашение, — Роджер приложил правую руку к груди.

Гонец сделал тоже самое, потянул за повод и поскакал к своим, размахивая над головой сорванной со шлема чалмой. Вновь прозвучала гортанная команда, конники впереди отряда беглецов развернулись и стали исчезать за склоном. Но те, что сторожили вход в ущелье, остались. Роджер тронул бока жеребца каблуками и шагом поехал навстречу всаднику, рысившему ему навстречу.

Они встретились в половине полета стрелы от беглецов и остановили своих коней, когда между мордами лошадей остался шаг. Некоторое время молча рассматривали один другого. На Ярукташе был надет сияющий серебряной насечкой панцирь, на острие шлема богатой работы трепалась метелка из крашеного конского хвоста. Сабля в ножнах, украшенных золотом и дорогими камнями висела сбоку. Рядом со столь сверкающим противником рыцарь выглядел жалко. Доспехи его давно не чистили; сталь пластин поверх кольчуги успела потемнеть, кое-где даже проглядывали ржавые пятнышки.

— Ты постарел, Зародьяр, — сказал евнух и притворно вздохнул: — Годы!

— Не знаю тебя! — хмуро отозвался Роджер.

— Я видел тебя несколько раз. Издалека…

— Твое счастье! — тем же тоном сказал рыцарь.

— Правда! — весело согласился Ярукташ. — Если б довелось встретиться лицом к лицу… Я знаю судьбу твоих врагов. Юсуфа, к примеру.

Лицо Роджера вытянулось.

— Твои туркополы убили не всех, — засмеялся евнух. — Хотя правильнее будет сказать, что как раз мамлюков Юсуфа они зарезали поголовно; но моего аскера упустили. Он прискакал сюда и обо всем рассказал. Нам оставалось только приготовить встречу, — Ярукташ развел руками, словно извиняясь. — Правда, я ждал, что Волк Пустыни будет осторожен и вышлет дозор. Тогда нам пришлось бы выковыривать тебя из ущелья. Стареешь, Зародьяр…

— Что хочешь? — буркнул рыцарь.

— Мой господин, эмир Эль-Кудса, по-вашему, Иерусалима, страстно желает видеть твою голову на блюде, — лукаво усмехнулся евнух. — Настолько страстно, что заставил меня поклясться на Коране, что я привезу ее. Ты имел неосторожность убить на дороге его младшего брата Селима, — пояснил Ярукташ, заметив недоумение на лице рыцаря. — Поэтому Юсуф шел по твоему следу, а я ждал здесь.

— Сдержать клятву будет нелегко, — Роджер тронул рукоять меча.

— У меня здесь сотня, у тебя — только десяток, — пренебрежительно сказал евнух. — Это лучшие воины Сахеля, можешь мне поверить.

— Видел, — сказал рыцарь. — Команды выполняют четко.

— Я подбирал их несколько лет, по одному, — расплылся в улыбке Ярукташ. — Они не бездельничают в мирное время, проводя его в духанах или у женщин, как другие; каждый день занимаются в поле, совершенствуясь в построении, приемах атаки и владения оружием. Это трудно, но они не ропщут: никто не одет так хорошо в Сахеле, никого так сытно не кормят, ни один воин не получает столько серебра. Я знаю, на что способны твои туркополы, они умелые воины, но тебя не спасут. Десять на одного в чистом поле! Мы засыплем вас стрелами издалека, как сделали это у Тивериадского озера, и вы станете похожими на кусты терновника — такими же пышными и колючими, — евнух хихикнул.

— Почему ты не напал до сих пор?

Ярукташ не ответил. Нагнулся и стал внимательно разглядывать жеребца Роджера. Затем объехал вокруг рыцаря, не спуская глаз с его коня. Тот вдруг заржал и потянулся мордой к кобылке евнуха. Роджер дернул поводья.

— Хороший жеребец, — сказал Ярукташ. — Вы, франки, любите высоких коней — чтобы смотреть на других сверху вниз. Наши эмиры переняли этот обычай, поэтому на высоких коней хороший спрос. Твоему жеребцу нравится моя девочка. У них будет славное потомство, поверь! Мои родители разводили коней, я знаю в них толк.

— Тебе нужен мой жеребец? — удивился рыцарь.

— Жаль его убивать. Если мы станем стрелять, погибнут люди и кони.

— Ты хочешь, чтоб мы сдались, и ты привел нас к эмиру в оковах, — догадался Роджер. — Поэтому и затеял переговоры.

— Я не настолько глуп, чтобы предлагать плен, — пожал плечами Ярукташ. — Тебе и твоим дьяволам нет резона сдаваться. Лучше пасть в бою, чем захлебываться кровью под ножом палача. Души воинов, погибших в бою, пребывают в раю; а души казненных преступников идут прямо в ад. Разве не так?

— Это у мусульман.

— У христиан тоже. Я хорошо знаю обе веры, рыцарь. До четырнадцати лет я был христианином… Правду сказать, я не верю ни в Магомета, ни в Иисуса. Поэтому мне плевать на клятвы на Коране и клятвы на Библии. Эмир не увидит твою голову. Я готов отпустить вас живыми. Отдай мне золото, что ты увез из Иерусалима, и можешь ехать, куда хочешь.

Лицо Роджера исказилось.

— Только не говори, что ты ездил в захваченный правоверными Иерусалим, чтобы поклониться святыням, — усмехнулся евнух. — Я знаю, что влечет в Сахель рыцарей креста. В городе оставалась казна ордена, и ты вывез ее.

— У госпитальеров в Иерусалиме не осталось казны, — хрипло сказал Роджер. — У тамплиеров тоже. Все отдали на выкуп людей.

— Поэтому те из них, что пребывают сейчас в рабстве, проклинают вас?

— Вы назначили непомерную цену, и золота не хватило. Люди преувеличивают богатства воинов-монахов.

— Кого ты хочешь обмануть, рыцарь? Зачем ты ездил в Иерусалим?

Роджер не ответил. И только несколько мгновений спустя сказал:

— У меня нет золота. Можешь осмотреть мои сумки и одежду, сумки и одежду моих людей.

— Я знаю, что там ничего нет, — спокойно сказал Ярукташ. — Казну не увезешь в седле. Скажу честно: если б ты вывел в долину вьючных лошадей, то сейчас походил бы на терновый куст. Я остановил своих мамлюков, когда увидел вас без вьюков. Золота нет при тебе, но это не означает, что его нет совсем. Ты где-то припрятал его, уберегая от опасности. Я думаю даже, что припрятал недалеко.

— А говорил, что я постарел!.. — вдруг усмехнулся Роджер.

Евнух заулыбался во всю ширь своего необъятного лица.

— Согласен?

— Я не верю, что ты готов вернуться к эмиру без моей головы. Ты возьмешь золото себе, а наши головы отвезешь в Иерусалим.

— Я не собираюсь туда возвращаться.

Несколько мгновений рыцарь и евнух пристально смотрели друг другу в глаза. Пока Ярукташ не покачал головой.

— Я опрометчиво сказал, что не признаю Корана и Библии, ты теперь не поверишь моей клятве. Поэтому поведаю, чем не делился ни с кем. Зародьяра знает весь Сахель, его слово тверже закона, а жирному евнуху, презираемому сарацинами и христианами одновременно, доверия нет. Но я расскажу тебе истинную правду. Я родом из бедной армянской семьи, все мои родичи — христиане. Мы долго жили обок о бок с турками и арабами, которых вы, не разбирая, называете сарацинами, и не мешали друг другу. Но Саладин объединил мусульман, затем объявил джихад, — христианам стало трудно. Мой отец решил, что заступник перед Аллахом семье не помешает. Я был красивым мальчиком, рыцарь, — местный бек заглядывался. Меня продали за четыре безанта, — кривая улыбка исказила лицо евнуха. — Это хорошая цена, конь стоит дешевле. Меня заставили принять истинную веру, а бек утолил жгучий огонь в своих чреслах…

Роджер молчал, внимая.

— Через год бек продал меня, — продолжил евнух. — Он любил только свежих мальчиков. Бек, что купил меня у прежнего хозяина, был старым и мудрым: он держал гарем и не брезговал юношами, выбирая между ними и женщинами не чаще раза в неделю — огонь в его чреслах уже угасал. Я ему нравился. Он обучил меня арабскому письму, велел затвердить Коран наизусть, много рассказывал о делах правителей Сирии. Мы ладили. Но однажды меня поймали ночью в гареме, — Ярукташ ухмыльнулся. — Бек не жаловал жен вниманием, они скучали, а меня евнухи не принимали за мужчину. По законам шариата человека, проникшего в чужой гарем, должны казнить. Однако меня не застали с женщиной, и я сказал, что забрел на женскую половину по ошибке. Бек не поверил, но не захотел меня терять. Он сказал, что такой умный и красивый юноша, как я, должен иметь право заходить в гарем, когда захочет. Старик любил такие шутки… Меня оскопили, — евнух вздохнул. — Потом бек умер, и я достался по наследству его старшему сыну Имаду, нынешнему эмиру Иерусалима. Бог не обидел меня умом, старый бек научил многому — я быстро возвысился. Имад не пошел в отца, он отважен, но не разбирается в хозяйстве — скоро я стал его правой рукой. Я командую стражей города, у меня есть личная сотня воинов, деньги и земли…

— И сейчас хочешь все это бросить? — сощурился Роджер.

— Ты свободный человек, рыцарь, тебе не понять, как это быть рабом! Угождать своему господину, его вздорным женам, терпеливо сносить гнев, которого ты не заслужил…

Роджер усмехнулся.

— Ты прав, рыцарь! — сказал Ярукташ, заметив. — Я хочу оставить эмира не только поэтому. Имад молод и глуп, он слишком много времени уделяет своим женщинам, но мало — делу. Его положение непрочно. Саладин возвысил его за храбрость. Это правильно, когда идет война. Но наступают мирные годы, которые требуют ума и изворотливости. У Имада их нет. Он неизбежно совершит ошибку и попадет в опалу, кто тогда защитит меня? У меня есть многое, но в одночасье не станет ничего. Поэтому я подарил свои земли родственникам, дал им золота — мы, армяне, всегда помогаем родным. Они примут меня в случае опалы. Но я не хочу ни у кого жить из милости, даже у близких. Ты отдашь мне казну, и я уеду в Сирию или Персию. Куплю хорошие земли, заведу табун и стану разводить лошадей. Хорошие кони нужны всем, я буду жить, как бек, никому не кланяясь.

— А твои воины?

— Пойдут со мной. Они клялись в верности мне, а не Имаду, и преданы только мне. Мой гонец, которого не заметили твои дьяволы, уцелев, не убежал, куда глаза глядят, а три дня следил за тобой, чтобы упредить меня. У него не было пищи, он спал на земле, но остался верен своему господину. Они пойдут за мной, поверь! В Персии мне нужны воины, там не всегда ласково встречают чужаков, тем более с мешками золота. Поэтому нет резона терять воинов здесь под стрелами твоих туркополов. Отдай мне золото и иди, куда хочешь.

— Придется ждать, — сказал Роджер. — Я пошлю двух туркополов, они привезут мешки.

Рыцарь тронул бока жеребца, но евнух остановил его.

— Ты уверен, что привезут? — спросил настороженно. — Не заберут себе?

— Твои привезли бы? — сощурился Роджер.

— Не знаю, — признался евнух после короткого молчания.

— Мои привезут. Они верят в клятву на Коране…

Роджер развернул жеребца и поскакал к своему отряду, не оглядываясь…

Сеиф с одним из туркополов ускакали, получив наставление от Роджера, и только тогда рыцарь подъехал к Иоакиму с Козмой. Придирчиво осмотрел их снаряжение, даже проверил, хорошо ли завязаны ремни на панцире Козмы.

— Будем ждать! — сказал коротко.

— Чего хотел евнух? — не удержался Козма.

Роджер пожал плечами:

— Чего желают все в Леванте? Золота!

— У тебя есть?

— Он считает, что да, — усмехнулся Роджер. — За золото согласен отпустить.

— Где возьмешь?

— В ущелье много камней. Я велел Сеифу не жалеть — набивать мешки доверху. Мелкими. Крупные будут выпирать, и нас разоблачат сразу.

Друзья смотрели на него, широко открыв глаза.

— Жадность застилает глаза даже умным, — сказал Роджер. — Евнух так стремится получить безанты, что даже не думает: для чего я припрятал их неподалеку? Какой в том смысл?

— Будем биться? — деловито спросил Иоаким.

Рыцарь кивнул.

— Скоро?

— Как только Сеиф приведет в ущелье отставшую пехоту. Я велел ему самых метких лучников из франков расставить на склонах, остальным спешиться и заградить путь у перевала.

— Зачем спешиться?

— Нанятые воины не умеют сражаться конными, они даже при обычном переходе отстали. Биться пешими им привычнее.

— Думаешь, справимся? — спросил Иоаким, окидывая долгим взглядом, взявшую их в кольцо сотню.

— Будь у меня десять моих рыцарей, даже не думал бы! — вздохнул Роджер и поехал к туркополам.

…Время тянулось медленно. Просто сидеть в седле на спине мирно щиплящего травку коня друзьям быстро наскучило. Иоаким первым бросил повод и спрыгнул наземь. Кузьма, оглядевшись по сторонам, последовал его примеру. Скоро и туркополы один за другим сползли с седел. Расстелив кошмы, они сначала помолились, кланяясь повисшему на южной стороне неба полуденному солнцу. Покончив с намазом, воины залезли в седельные сумки и принялись за еду. Козма с Иоакимом, пустив слюну, полезли за своим припасом…

Лишь Роджер остался в седле. Он сидел прямо, внимательно поглядывая то на войско евнуха, то вход в ущелье. Когда сарацины Ярукташа, насмотревшись на мирно обедавших пленников, без команды сотника принялись молиться и есть, рыцарь удовлетворенно улыбнулся в усы. «Отборные воины! Занимаются в поле! — мысленно передразнил он евнуха. — Совершенствуются в приемах… Настоящую кровь они видели? Чтобы сарацины воевали, как должно, над ними должен стоять Саладин! Без него вы стадо. Один рыцарь в бою стоит десятка мамлюков. Раб не жаждет умирать за хозяина, отчаянно биться за веру может только свободный человек. Саладину удалось пробудить в вас жертвенность под Тивериадой, но сейчас он далеко. Ты имеешь свободный доступ в гарем, Ярукташ, но ты не полководец. Нас надо было убивать сразу. А после пытать раненых о золоте. Выдали бы, сарацины умеют пытать. Мы тоже умеем…»

Полуденное солнце нагрело доспехи Роджера, струйки пота побежали у него по затылку и сползли на спину, но рыцарь даже не расстегнул завязки шлема. «Под Тивериадой было жарче, — думал сердито. — Сарацины жгли сухую траву, нас обдавало пламенем, а мы стояли. Посмотрим, как будут стоять мамлюки евнуха! Посмотрим…»

Время шло, а Сеифа все не было. Козма с Иоакимом, а следом и туркополы все чаще оглядывались на темный проем ущелья. Только Роджер сидел неподвижно в седле. Волноваться стали и в сотне сарацинов. Вскоре от темной массы отделился всадник и поскакал к пленникам. Это был все тот же молодой воин в синей чалме.

— Мой господин спрашивает, — прокричал он, подскакав. — Скоро ли вернутся твои воины? Или нам больше не ждать?

— Передай, что золото привезут обязательно! — ответил Роджер, с удовольствием отметив, как округлились глаза воина при слове «золото». — Осталась недолго.

Гонец ускакал, что-то выкрикивая на скаку, по сотне сарацинов пробежал громкий ропот.

— Ты ведь ничего не сказал своим мамлюкам про казну, евнух! — довольно пробормотал Роджер. — Пусть знают! Теперь они будут следить не за нами…

Сеиф с туркополом появились, когда красный диск солнца был на полпути к западу. Каждый вел на поводе лошадь, навьюченную большими кожаными мешками. Даже издалека было видно, как тяжело коням нести груз. Завидев туркополов, сарацины зароптали еще громче, строй их сразу сломался. Всадники, сначала медленнее, затем все быстрее потянулись к центру круга, где стояли пленники. Заметив это, Сеиф подхлестнул вьючных коней, направив их вперед — подальше от Роджера и его воинов.

Рыцарь выкрикнул команду, и пленники повернули к ущелью. Они ехали шагом, опустив копья и не касаясь оружия — так, как едут люди, выполнившие поставленное им условие и не ждущие нападения. Никто и не напал. Сарацины, сторожившие проход, проскакали мимом, напряженно глядя вперед — туда, где сотня сбивалась в толпу. Как только последний из воинов Ярукташа миновал маленький отряд, Роджер дал шпоры жеребцу.

Они были уже у самого входа в ущелье, когда позади раздался яростный вопль обманутых.

— Живо! — закричал Роджер, нахлестывая коня. — Не отставать!

Десяток всадников бешено ворвался в проход между двумя скалами, копыта коней застучали по каменному дну ущелья. Скалы сменились пологими склонами, поросшими кустами и старыми масличными деревьями: когда-то здесь собирали урожай, ущелье так и называлось — Масличное. Впереди показался строй воинов, перегородивших щитами узкую дорогу. Козма, скакавший рядом с Роджером, зашарил взглядом по склонам. И сразу заметил лучников. Некоторые из них таились за деревьями, другие прятались за большими камнями; но почти все были ясно различимы снизу в своих ярких сарацинских одеждах поверх кольчуг.

Пехотинцы расступились, пропустив всадников за спины, беглецы осадили коней и развернулись. Козма тут же указал Роджеру на стрелков.

— Здесь негде спрятаться! — отмахнулся тот. — Да и не зачем. Сарацины, увидев нас, перестанут глазеть по сторонам. Но ты прав, не помешает, — рыцарь поднялся на стременах и закричал страшным голосом: — Лучникам на склонах лечь и затаиться! Стрелять после нас!

Роджер хотел было еще что-то сказать, но грохот четырех сотен копыт, попиравших камни ущелья, прервал его речь. Сотня Ярукташа ворвалась в проход между скалами и понеслась навстречу перегородившей ей дорогу горстке беглецов. Пехотинцы перед рыцарем загородились щитами и выставили копья. Козма поднял арбалет, рядом заскрипели тетивы турецких луков.

При виде готовых к бою врагов, передовые сарацины закричали. Сотня подхватила клич. Конная лавина, ощетинившись копьями, вопя и гремя копытами, неслась прямо на кучку воинов, преградивших ей путь, и, казалось, в одно мгновение сметет эту жалкую преграду, разметает ее по сторонам, растопчет, размажет, вобьет в дорожный камень — и следа не останется…

Роджер поднял руку. Щелкнули тетивы турецких луков — кони передних всадников, получив стрелы в грудь, пали на колени. Переворачиваясь через голову в стремительном движении, они сбрасывали седоков, подминали их тяжелыми крупами; в горячке пытаясь встать, топтали копытами. Тетивы щелкнули еще, затем еще… Кони ржали, падали, вставали на дыбы, бились в судорогах… Барьер из мертвых и бьющихся в агонии конских тел мгновенно преградил дорогу атакующей лавине; уткнувшись в нее, она замерла, волнуясь и крича. Роджер, срывая голос, проорал команду, и лучники на склонах принялись за работу. С тридцати, сорока шагов (некоторые в азарте подходили и ближе) они били в незакрытые доспехами спины сарацин. Тяжелые, трехгранные наконечники стрел рвали кольчуги, пронзали тела насквозь — до панцирей, ребер, грудных костей; выходили наружу — острые, безжалостные, вволю напившиеся человеческой крови… Стон и крик пронесся над избиваемым войском; стоны и крики раненых и умирающих мешались с криками ярости и отчаяния живых.

Пехотинцы, стоявшие перед Роджером и его всадниками, без команды бросились вперед и принялись азартно добивать раненых и оглушенных падением с коней сарацин. Некоторые из воинов евнуха пытались отбиваться, но копья были длиннее мечей… Несчастные всадники закрывались подобранными на дороге щитами, выпавшими из мертвых рук, но это ненадолго отодвигало их гибель. Франки нападали с нескольких сторон, а щит закрывал только с одной… Двое самых ловких из спешенных сарацин сумели подобрать не только щиты, но и копья; прижавшись спиной к склону, они умело отбивали наскоки пеших франков. Одного убили метким ударом в незащищенное горло, двоих ранили в ноги. Заметив это, Роджер указал на отважную пару туркополам. Те молча натянули тетивы. Сарацины, получив по стреле в колено, сползли на дорогу, все еще пытаясь прикрываться щитами. Но в таком положении им было трудно действовать копьями; забежавшие с боков франки достали их дротиками, затем, уже тяжело раненых, долго и злобно кололи кривыми сарацинскими мечами, вымещая злобу за убитого товарища.

Будь на склонах ущелья лучники, равные по мастерству туркополам Роджера, или окажись число нападавших вдвое меньше, битва в Масличном ущелье превратилась бы в бойню, в которой сарацинам досталась бы одна участь — погибнуть бесславно. Но пехотинцы Роджера, отвыкшие от ратного труда, стреляли медленно и не слишком метко; всадников, попавших в западню, оказалась много, и командовал ими сотник, не потерявший присутствия духа. Гортанный крик, эхом отозвавший в ущелье, прозвучал над полем битвы. Сарацины в крайних рядах заслонились щитами, те, что оказались внутри, достали луки. Теперь стрелы летели вверх. Лучники Роджера были без панцирей и щитов; кольчужная рубашка, способная выдержать удар меча и дротика, не могла защитить от стрел. Трехгранные, каленые, увесистые наконечники теперь с лязгом пробивали кольчуги франков. Те падали на камни лицом вниз, и стрелы под тяжестью навалившихся тел пронзали их насквозь, буграми поднимая стальные рубашки на спинах воинов. Передовые ряды мамлюков евнуха, поняв тщету усилий преодолеть преграду из мертвых конских тел, тоже закрылись щитами, из-за которых ближние к ним лучники, стали обстреливать Роджера и его всадников. Туркополы отвечали, подняв прицел, но их стрелы, проносясь над сарацинскими щитами, летели слишком высоко, поражая дальние ряды конницы. Только арбалет Кузьмы пробивал щиты. Подбежавший Гуго взводил тетивы и подавал Кузьме готовое к бою оружие, но короткие стрелы-болты не всегда доставали врага и за щитами. Всякий раз, когда передний ряд воинов евнуха по незримой команде опускал щиты, и в лицо конным франкам вылетал, свистя, смертельный рой стальных пчел, сердца их замирали. В короткое время лучники Ярукташа убили двоих туркополов и ранили еще троих. Роджера, Иоакима и Козму спасали панцири и щиты, но кони их, раненые неоднократно, пошатывались, не в силах держать тяжеловооруженных всадников. Заметив это, Роджер приказал всем спешиться и увести лошадей. Теперь стрелы сарацин летели над головами франков, не причиняя им вреда. Но это было только короткой передышкой.

Лучники на склонах, ввязавшись в смертельную дуэль с превосходящим их по числу и мастерству противником, погибли быстро. Последние из них, уже неоднократно раненые, попытались убежать, но теперь уже сарацины вошли в азарт и расстреливали врагов, как зайцев, не жалея стрел. Вину свою за Тивериаду пехота франков смыла кровью…

Роджер наблюдал за гибелью лучников, скрежеща зубами. Когда последний франк, так и не добежавший до гребня склона, рухнул на камни, он опустил стальную личину на шлеме и велел всем изготовиться.

Прозвучала новая гортанная команда, и спешившиеся сарацины хлынули через баррикаду из мертвых конских тел. Сеиф, оставшийся невредимым туркопол и Козма стреляли по ползущей к ним человеческой реке без роздыха, но сарацин было слишком много. Под их напором сначала дрогнула и стала выгибаться, а затем рассыпалась шеренга пехотинцев Роджера. Теперь уже не было фронта противников, бьющихся в сомкнутых рядах, сражение распалось на ряд маленьких битв, в которых христиане превратились в медведей, облепленных стаями охотничьих псов.

Козму, Гуго и прибившегося к ним оруженосца Иоакима Бруно оттерли от Роджера. Рыцаря с Иоакимом прижал к склону и осадил с десяток сарацин. Сначала франки действовали копьями, но из-за тесноты и сутолоки их пришлось бросить. Роджер, прикрываясь щитом, разил мечом, Иоаким действовал кистенем. Сарацины, вначале исступленно бросившиеся на эту пару, скоро поняли, что легкой добычи не будет. Рыцарь рубил и колол дамасским клинком как мясник на бойне: после каждого его удара следовал вопль; очередной пораженный сарацин отскакивал, зажимая рану ладонью. Отскочить удавалась не всем. Двое, пораженные страшным ударом рыцаря сквозь щит, корчились в агонии на камнях дороги. Еще двое, как рухнули кулем, так и остались недвижимы — удар тяжелых гирек кистеня разбил им не только шлемы, но и головы. Остальные, отступив, вопили, размахивая кривыми мечами, не решаясь напасть.

С пехотинцами франков, оказавшимися без защиты всадников, сарацины расправились быстро. Сеиф и уцелевшие туркополы, трое из которых были ранены, отошли к лошадям и оттуда стреляли из луков в каждого, кто пытался приблизиться. Козма с двумя оруженосцами поневоле прикрывал подход к туркополам. Гуго и Бруно, закрывшись щитами, держали сарацин на расстоянии длины копья. Козма стрелял из-за их спин из арбалета. Теперь он целил не в щиты, а бил по ногам. Стоило раненому сарацину упасть, как оказавшийся ближе к поверженному оруженосец добивал врага. Длинные, остро отточенные наконечники с хрустом входили в горла, животы и промежности врагов. Копьями Гуго и Бруно владели мастерски, сейчас даже Роджер не смог бы упрекнуть. Черная и алая кровь, стекая с лезвий наконечников, пятнала камни дороги перед рослыми оруженосцами, словно предупреждая сарацин об опасности пересекать незримую черту, отделявшую их от осатанелых франков.

Сотник Ярукташа понял тщетность усилий воевать на два фронта. Последовала новая команда, и два десятка сарацин, забыв о Козме и туркополах, набросились на Роджера с Иоакимом. Одни тыкали в рыцарей наконечниками копий, другие стреляли из луков, третьи, с мечами наизготовку, ждали, когда враги ослабеют настолько, что можно будет, не опасаясь, схватиться с ними врукопашную. Рыцарь и Иоаким были одеты в кольчужные ноговицы, стальные рубашки с длинным рукавом и кольчужные перчатки, поэтому слабые удары копий (сарацины теснились на узком пространстве дороги и не могли размахнуться, как следует) поначалу не причинили им вреда. Но враги тщательно ловили каждый удобный момент, когда рыцари отводили щиты для ответного удара, каждую щель и спайку в их панцирях лучники сарацин пробовали на прочность. И эта тактика начала приносить успех. Несколько стрел вонзились между пластин панциря Роджера (его сарацинские лучники обстреливали с особым неистовством), досталось и Иоакиму. Роджер, отбивая очередной приступ врага, вдруг зашатался и упал на колени. Увидев это, сарацины радостно завопили.

— За мной! — вскричал Козма и, подхватив обломок копья, ринулся на сарацин.

Его порыв был столь отчаян и нелеп, что сарацины, ожидавшие от врагов чего угодно, но только не такого, на мгновение растерялись. Козма же, орудуя обломком древка, как дубиной и буквально сметая сарацин со своего пути, расчистил себе проход к рыцарю и Иоакиму. Гуго и Бруно, вначале растерявшиеся, присоединились к Козме, и теперь четверо воинов (шатающегося Роджера оттеснили к склону), заслонившись щитами, готовы были противостоять врагу.

Сарацин это не смутило. Быстро оправившись от неожиданного нападения, они вновь повели планомерную осаду. Более того, растянувшийся фронт противников позволил им с большей пользой использовать свое численное превосходство. Убедившись в меткости ударов копий Гуго и Бруно, они перестали наваливаться на франков скопом, перепоручив опасную работу лучникам. Те, отойдя за спины копейщиков, стали выискивать незащищенные места на телах франков, пуская в них стрелы, всякий раз, когда представлялась возможность. Тяжелые наконечники градом барабанили по щитам франков, застревали в окованном металлом дереве, и скоро щиты стали походить на спины диковинных зверей, у которых вместо шерсти растут на теле палки с оперением. У Гуго и Бруно были длинные миндалевидные щиты, но крупные оруженосцы не помещались за ними целиком, поэтому узкий нижний край щита не закрывал их ноги с боков. Сарацины быстро усмотрели это, как и то, что на оруженосцах нет кольчужных ноговиц. Сначала вскрикнул Гуго, затем застонал Бруно. Скосив взгляд, Козма увидел: в икре каждого торчало по стреле.

— Перестреляют, нахрен! — крикнул ему Иоаким, ощерясь. — Стоять здесь — ждать смерти. По сигналу бросаемся в атаку. Все равно помирать, так хоть не мишенью…

Козма кивнул и вытащил из ножен свой дамасский клинок. Поднял его над плечом, целясь острием вперед.

— Не забыл уроков, — усмехнулся Иоаким. — Умеешь. А брезговал…

— Жалко резать живых людей! — вздохнул Козма.

— Привыкай! Пригодится… Ну, славяне, а также примкнувшие к ним франки!.. — Иоаким не успел закончить фразу.

Десяток всадников в доспехах и копьями наперевес вылетели из дальнего конца ущелья, где еще совсем недавно теснились оставшиеся в живых туркополы, и ринулись на опешивших сарацин.

— За раны Христовы! — проревел скакавший впереди рыцарь. — Бей язычников!

Сарацины не успели изготовиться, чтобы отразить неожиданное нападение, как всадники разметали их по сторонам ущелья и, бросив застрявшие в телах врагов копья, стали ожесточенно рубить мамлюков мечами. Те метались, пытаясь выбраться из западни. Однако неизвестные рыцари отрезав их от баррикады из конских тел, теснили к склонам и рубили, кололи… Когда сотник Азад, безуспешно пытавшийся организовать оборону, пал с разрубленной головой, мамлюки стали бросать оружие. В горячке, всадники зарубили и нескольких сдававшихся, но затем опустили мечи. Воспользовавшись моментом, евнух в блестящих доспехах вышел из-за спин своих воинов.

— Эмир Иерусалима даст за меня выкуп! — сказал он, протягивая свою саблю предводителю конников.

Тот сделал знак, и один из всадников забрал саблю. Сам же предводитель вытер окровавленный меч о гриву коня, бросил его в ножны. Затем снял с головы шлем с забралом. Оказалось, что рыцарь совсем молод — юноша с нежным пушком на щеках. Спрыгнув с коня, он подошел к Роджеру, которого поддерживали с двух сторон Иоаким и Козма, поклонился.

— Я Рено, оруженосец покойного барона д'Азни. Баронесса, моя госпожа, будет рада видеть тебя, рыцарь, и твоих спутников в своем замке.

— Где мой конь? — прохрипел Роджер, невидящим взором глядя сквозь юного рыцаря. — Где сумка? Принесите! Раны Господни! Как больно…

Он пошатнулся и стал сползать на дорогу…