Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Кстати, не находите ли вы, что эта книга становится чересчур мрачной? И тавтология-то у нас сидит в засаде, и местоимения попадаются не к месту, и деепричастия путаются под ногами, а вокруг – одни ложные друзья переводчика. И всюду страсти роковые и от судеб защиты нет!
Давайте для разнообразия поговорим о настоящих друзьях. О тех словах и выражениях, что делают нашу речь красивее, интереснее и ярче. Эти друзья… противоречия и странности. Ведь они всегда привлекают внимание, заставляют остановиться, задуматься и поспорить с автором. А может быть, неожиданно для самого себя согласиться.
1. КАТАХРЕЗА
А начнем мы… со злоупотреблений. (Я уже привлекла ваше внимание?)
Или, говоря на древнегреческом, – с катахрез.
Вполне вероятно, что сейчас вы услышали это слово впервые. Оно не так широко распространено, как другие греческие термины, означающие разные словесные «украшения», – такие как метафора или тот же оксюморон.
Что же оно означает?
Вот что пишет, к примеру, «Большой энциклопедический словарь»:
КАТАХРЕЗА (от греч. katachresis – злоупотребление) – необычное или ошибочное сочетание слов (понятий) вопреки несовместимости их буквальных значений («зеленый шум», «есть глазами»).
Итак, катахреза может быть ошибкой, а может «совершаться умышленно». Но ради чего? Может быть, нам подскажут психологи?
И в самом деле, «Энциклопедический словарь психолога и педагога» разъясняет:
КАТАХРЕЗА
– употребление слова не в том значении, которое закреплено за ним в языке: ностальгия по прошлому – ностальгия означает «тоска по родине», а не просто «тоска», следовательно, в приведенном словосочетании слово употреблено неправильно. Вот другие ходячие катахрезы-ошибки: подробно остановиться (на такой-то проблеме), ср. подробно осветил; большая половина, меньшая половина.
С катахрезой связана лексико-синтаксическая контаминация, когда ассоциативное взаимодействие двух языковых единиц, выражений приводит к их смешению и образованию из них третьей, неправильной: увеличился уровень безработицы (смешение выражений «увеличился объем» и «возрос уровень», уровень же увеличиться не может); это не играет значения (смешение «не имеет значения» и «не играет роли»).
Катахрезы-ошибки допущены также в высказываниях: нужно искать более оптимальное решение; бойцы приняли первое боевое крещение (два раза креститься не положено); не будем даром терять (тратить) время; он любит бананы, а я, наоборот, апельсины.
Но катахреза может использоваться и как стилистический прием, как фигура речи: «Идет, гудет зеленый шум» (Н. Некрасов) – с чисто логической стороны, шум не может быть зеленым; «В электрических снах наяву» (А. Блок) – сон наяву воспринимается как смысловое противоречие. В каких-то случаях катахреза уже не осознается ошибкой речи: грелка со льдом и т. п.
О катахрезе как о литературном приеме пишет «Словарь литературных терминов»:
КАТАХРЕЗА или катахрезис (греч. Κατάχρησις, злоупотребление) – стилистический термин, обозначающий такое сочетание слов, в котором их прямой смысл образует логическую несогласованность. Поэтому говорить о катахрезе можно лишь в тех случаях, когда в слове, употребляемом в переносном смысле, еще ощущается его прямой смысл. Так, выражения обыденной речи: «красные чернила», «подошва горы» не воспринимаются как катахреза, хотя черное не может быть красным, а гору нельзя подшить; но известная загадка про смородину – «Она красная? Нет, она черная. Почему ж она желтая? Потому что зеленая» – основана на эффекте катахрезы. Не осознанная говорящим, но ощутимая слушателями, катахреза является несомненным дефектом в речи. Также и в литературном стиле такого рода катахреза может вызвать не предусмотренное автором комическое впечатление, как, напр., у Толстого в «Войне и мире»: «С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман-Толстой». О закономерных случаях применения катахрезы в поэтической речи см. в статье Метафора.
И наконец, итог подводит «Словарь иностранных слов», который «отвечает» за все заимствованные слова в русском языке и следит за тем, чтобы их употребляли грамотно и к месту:
КАТАХРЕЗА
[гр. katachresis – злоупотребление] – филол. переносное значение, созданное на принципе отдаленных ассоциаций, своего рода синестезии, которую нельзя принимать дословно, ибо она нелогична (напр., «зуб времени», «острые слова»). К. может быть речевой ошибкой или приемом поэтического стиля [напр., «румяный взор свой оскорбляет» (Г. Р. Державин)].
Где можно встретить катахрезу?
Прежде всего – в спонтанной устной речи. То есть в тех разговорах, которые мы ведем каждый день на улице, дома и в магазинах. (Пожалуй, только в официальных учреждениях наша речь становится формализованной и «тусклой». Но тут уж ничего не поделаешь – положение обязывает.)
Некоторые из «спонтанных катахрез» являются просто оговорками. Так, например, описывая туалет героини одного фильма, женщина восхищенно говорит: «На ней был такой шелковый будуар!» Ясно, что она перепутала «будуар» и «пеньюар». Но получилось забавно.
Подобными «невольными катахрезами» прославился Оська – младший брат Льва Кассиля. В своей автобиографической повести «Кондуит и Швамбрания» Лев Абрамович так описывает «речевые подвиги» Оськи:
Оська был удивительным путаником. Он преждевременно научился читать и четырех лет запоминал все что угодно, от вывесок до медицинской энциклопедии. Все прочитанное он запоминал, но от этого в голове его царил кавардак: непонятные и новые слова невероятно перекувыркивались. Когда Оська говорил, все покатывались со смеху. Он путал помидоры с пирамидами. Вместо «летописцы» он говорил «пистолетцы». Под выражением «сиволапый мужик» он разумел велосипедиста и говорил не сиволапый, а «велосипый мужчина». Однажды, прося маму намазать ему бутерброд, он сказал:
– Мама, намажь мне брамапутер…
– Боже мой, – сказала мама, – это какой-то вундеркинд!
Через день Оська сказал:
– Мама! А в конторе тоже есть вундеркинд: на нем стукают и печатают.
Он перепутал «вундеркинд» и «ундервуд».
«Ундервуд» – марка пишущей машинки. Именно на такой я когда-то печатала свои первые рассказы.
А что же Оська? Он вырос и стал журналистом, писателем и литературным критиком. Но конец его истории был трагическим: Иосиф Абрамович Кассиль был арестован в 1937 году и в 1938-м расстрелян.
Но даже в устной речи катахреза может быть не только оговоркой. Одна из воспитанниц Смольного института вспоминает, что, когда в их класс приходила новенькая, «особым шиком» считалось огорошить ее каким-нибудь неожиданным вопросом типа: «У вас дома была медная география?» или «Вы ели на обед жареную грамматику?» Никакого смысла в этих вопросах не было, но удивление и смущение новой девочки служили лучшей наградой озорницам.
А есть «семейные катахрезы», почти как семейные реликвии. Посторонние люди о них редко знают, поскольку, как правило, подобные выражения берегут для своих и стесняются произносить при чужих. Но известно, например, что в семье Льва Николаевича Толстого маленького тезку великого писателя, Льва Львовича, звали «Сюська под соусом», «потому что он сюсюкал и как-то облил себя соусом». А прозвище одной из горничных было «собачья гувернантка». Вот как объясняет его в своих мемуарах Татьяна Толстая-Сухотина:
…Еще одно лицо, о котором я должна рассказать, так как оно не только имело большое значение для нас, детей, но и занимало довольно заметное место и в жизни нашей семьи. Это лицо – старуха Агафья Михайловна, бывшая горничная моей прабабки графини Пелагеи Николаевны Толстой, а потом «собачья гувернантка», как ее называли… Когда Агафья Михайловна перешла на дворню, она сначала занялась овцами, а потом перешла на псарку, где и прожила до конца своей жизни, ухаживая за собаками.
Во времена моего детства и отрочества в Советском Союзе ходила такая шутка. При встрече один приятель говорил другому: «Я вас категорически приветствую!» А оценивая какую-то вещь или явление, иногда заявляли, что это «типичное не то» или что кто-то кого-то понял «с точностью до наоборот». Эти фразы пародировали «суконный язык» газетных статей, в которых «категорически осуждали», к примеру, «пережитки прошлого» и клеймили «типичных мещан» или хвалили передовиков производства, которые изготавливали детали, подходившие друг к другу «с точностью до миллиметра». Поэт и писатель Борис Тимофеев в своей книге «Правильно ли мы говорим?», вышедшей в 1963 году, ругал подобных «остряков-хохмачей», «которые изощряются в “выдаче” так называемых “хохм”». И тут же (совершенно справедливо) замечал: само слово «хохма» «происходит от древнееврейского слова “хохом”, что означает “умный”, “мудрый”». И даже не задумывался при этом, что, вероятно, в тех «хохмах», на которые он ополчился, была своя крупица мудрости. Возможно, люди, «коверкавшие» язык подобным образом, пусть и неосознанно, протестовали против официозной заштампованной речи, которая на самом деле не значила ничего.
Однажды катахреза родилась на моих глазах. Один знакомый хотел пожаловаться: «Я готов потратить все деньги и уйти в неизвестность». Но он ошибся – то ли случайно, то ли намеренно – и произнес: «уйти в неизбежность». Оговорка получилась забавная и со смыслом: ведь растрата денег обязательно влечет за собой последствия.
Но когда катахрезу использует писатель, она помогает ему создать яркий, запоминающийся образ. Возьмем хотя бы пример, цитируемый словарями, – «зеленый шум». Почему шум зеленый? Потому что это шумят молодые листья. И не просто шумят! У Некрасова шум «идет-гудет» – шелест листвы движется вслед за ветром, и листья гудят под его порывами. И далее поэт рисует целую картину. И не только рисует, но наполняет ее звуками:
Играючи, расходится
Вдруг ветер верховой:
Качнет кусты ольховые,
Подымет пыль цветочную,
Как облако, – всё зелено,
И воздух, и вода!
…
Как молоком облитые,
Стоят сады вишневые,
Тихохонько шумят;
Пригреты теплым солнышком,
Шумят повеселелые
Сосновые леса;
А рядом новой зеленью
Лепечут песню новую
И липа бледнолистая,
И белая березонька
С зеленою косой!
Шумит тростинка малая,
Шумит высокий клен…
Шумят они по-новому,
По-новому, весеннему…
Идет-гудет Зеленый Шум,
Зеленый Шум, весенний шум!
Стихотворение (а в нем есть не только описание весенней природы, но и сюжет, и жизненный урок) просто чудесное. И то, что народная речь, «выхватив» из стихов этот «зеленый шум», сделала его самостоятельным выражением, – лучшее доказательство того, что катахреза в этом случае стала не «злоупотреблением», а удачей.
Еще одна, пожалуй, самая известная, катхреза – «сапоги всмятку» – встречается в романе Гоголя «Мертвые души». Губернское общество было озадачено тем, что Чичиков скупает души умерших крестьян, чего раньше не делал никто:
Что ж за притча, в самом деле, что за притча эти мертвые души? Логики нет никакой в мертвых душах, как же покупать мертвые души? Где ж дурак такой возьмется? И на какие слепые деньги станет он покупать их? И на какой конец, к какому делу можно приткнуть эти мертвые души? И зачем вмешалась сюда губернаторская дочка? Если же он хотел увезти ее, так зачем для этого покупать мертвые души? Если же покупать мертвые души, так зачем увозить губернаторскую дочку? Подарить, что ли, он хотел ей эти мертвые души? Что ж за вздор, в самом деле, разнесли по городу? Что ж за направленье такое, что не успеешь поворотиться, а тут уж и выпустят историю, и хоть бы какой-нибудь смысл был… Однако ж разнесли, стало быть, была же какая-нибудь причина? Какая же причина в мертвых душах? Даже и причины нет. Это, выходит, просто: Андроны едут, чепуха, белиберда, сапоги всмятку! Это просто чорт побери!
Здесь «сапоги всмятку» служат заменой слов «нелепица», «абсурд». Но насколько выбранная Гоголем катахреза выразительнее этих синонимов, достаточно ярких и самих по себе!
А что это за андроны и куда они едут? Об этом в книге «История слов» написал один из самых замечательных русских языковедов XX века академик В. В. Виноградов. История оказалась довольно запутанной, но ему удалось обнаружить следы не одного «андрона», а двух. В словаре Даля читаем:
Андрон м. шест, жердь; // совок, плица, черпак, напр. на свеклосахарных заводах. Подпускать андрона ряз. врать, лгать, хвастать. Андроны едут тул. говорится, коли кто некстати важничает и дуется. Андроны толстогубые, то же. // В Камч. андроны, ожоги, две палки, замест кочерги и щипцов, для ухода за очагом в юрте, кибитке; ими выносятся головни, когда юрта кутается.
Итак «подпускать андрона» значит «врать, лгать» (возможно, люди, придумавшие это выражение, имели в виду, что язык вруна без устали движется, как черпак в чане). В польском языке есть слово androny, означающее «болтовня, сказка, вздор».
Одновременно существует диалектное слово «андрон» – «одноколка с жердями, которые сзади тащатся, для возки снопов или сена». Вероятно, от «наложения» этих двух понятий и возникло выражение «андроны едут». Мориц Ильич Михельсон в своей книге «Русская мысль и речь. Свое и чужое. Опыт русской фразеологии», вышедшей в 1902 году, пишет: «Андроны едут говорится, когда хвастун несет чушь… некстати важничает и трещит о себе; намек на с треском едущие андроны – повозку с жердями, которые тащатся концами по земле».
Виноградов приводит цитаты из русской классики, в которых встречается этот фразеологизм:
у Д. Н. Мамина-Сибиряка в романе «Горное гнездо»: «А Раиса Павловна что-нибудь устроит, – говорил кто-то. – Дайте срок, только бы ей увидаться с Прейном. – Ну, это еще Андроны едут, – сомневался Майзель»;
у А. И. Левитова в рассказе «Сладкое житье»: «– Ш-што? – Ничего! Мимо, примером, андроны с позвонками проехали, за язык колесом зацепили. Вот што»;
у М. Горького в статье о Н. Е. Каронине-Петропавловском: «Я видел у него книги Спенсера, Вундта, Гартмана в изложении Козлова и “О свободе воли” Шопенгауэра; придя к нему на другой день, я и начал с того, что попросил дать мне одну из этих книг, которая “попроще”. В ответ мне он сделал комически дикое лицо, растрепал себе бороду и сказал: “Поехали Андроны на немазаных колесах!” А потом стал отечески убеждать: “Ну зачем вам? Это после, на досуге почитаете”».
Вероятно, это выражение забылось с исчезновением лошадей и различного рода телег, повозок и экипажей. Можно ли считать его катахрезой, решайте сами.
Кстати, вы помните, зачем Чичикову были нужны эти мертвые души? Он задумал финансовую аферу, да такую хитрую, что мог бы переплюнуть самого Остапа Бендера. За подробностями отсылаю вас к роману.
Удачные катахрезы можно встретить в текстах Достоевского. Например, в романе «Идиот» во время одной из бурных сцен Настасья Филипповна восклицает, обращаясь к своему «жениху» Гане Иволгину: «Что это у вас такое опрокинутое лицо?» Она могла бы сказать «удивленное», или «потрясенное», или «перекошенное», но слово «опрокинутое», конечно же, гораздо лучше рисует ту бурю чувств, которую испытывает Ганя.
А другой персонаж оттуда же, о котором сам автор отзывается как об «очень неприятном и сальном шуте, с претензиями на веселость и выпивающем», огорошил бедного князя Мышкина вопросом: «Разве можно жить с фамилией Фердыщенко? А?» Казалось бы, почему же нельзя? «Князь Лев Мышкин» – тоже звучит достаточно смешно, но это совсем не мешает князю жить. Но мы понимаем, что Фердыщенко спрашивает совсем не об этом, а о том, как жить, когда над тобой все смеются и ни в грош тебя не ставят и ты сам кажешься себе смешными и никчемным. И, возможно, ответ князя: «Отчего же нет?» – относится именно к этому потаенному, невысказанному вопросу.
Разумеется, много замечательных катахрез подарили нам поэты Серебряного века, обожавшие играть со словами.
Достаточно вспомнить короткое стихотворение юного и дерзкого Маяковского:
Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы
прочел я зовы новых губ.
А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?
Или эти строки кумира молодежи Игоря Северянина:
Элегантная коляска, в электрическом биеньи,
Эластично шелестела по шоссейному песку;
В ней две девственные дамы, в быстро-темном упоеньи,
В ало-встречном устремленьи – это пчелки к лепестку.
Или эти замечательно-выразительные отрывки из стихотворения Осипа Мандельштама:
Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки?
…
Чтобы вырвать век из плена,
Чтобы новый мир начать,
Узловатых дней колена
Нужно флейтою связать.
Одна очень таинственная катахреза есть в поэме Есенина «Черный человек»:
Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.
Черный человек,
Черный, черный,
Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь.
Образ головы, мечтающей оторваться от тела, – неожиданный, но понятный. А вот что за «шея ноги»? Литературовед Лидия Яковлевна Гинзбург полагала, что это просто… опечатка и в рукописи у Есенина стояло «на шее ночи». «Шея ночи» – это, разумеется, тоже катахреза, и очень выразительная, но более уместная в этой поэме, где речь идет о ночном кошмаре.
Итак, катахреза в опытных руках из неправильности и нелепицы превращается в могучее оружие, которое бьет метко и точно, вонзается глубоко и не дает о себе забыть. И, что самое удивительное, читатели за это авторам только благодарны.
2. ОКСЮМОРОН
В пьесе Евгения Шварца «Обыкновенное чудо» один из героев – волшебник – рассказывает зрителям:
«Обыкновенное чудо» – какое странное название! Если чудо – значит, необыкновенное! А если обыкновенное – следовательно, не чудо. Разгадка в том, что у нас речь пойдет о любви. Юноша и девушка влюбляются друг в друга – что обыкновенно. Ссорятся – что тоже не редкость. Едва не умирают от любви. И наконец сила их чувства доходит до такой высоты, что начинает творить настоящие чудеса, – что и удивительно и обыкновенно.
А что такое «обыкновенное чудо» с точки зрения филолога?
Это оксюморон.
«Литературная энциклопедия» поясняет нам:
ОКСЮМОРОН (греч. – «острая глупость») – термин античной стилистики, обозначающий нарочитое сочетание противоречивых понятий. Пример: «Смотри, ей весело грустить / Такой нарядно-обнаженной» (Ахматова). Частный случай О. образует фигура contradictio in adjecto, – соединение существительного с контрастным по смыслу прилагательным: «убогая роскошь» (Некрасов).
Для фигуры О. характерна подчеркнутая противоречивость сливаемых в одно значений: этим О. отличается как от катахрезы, где отсутствует противопоставление соединяемых противоречивых слов, так и от антитезы, где нет слияния воедино противопоставленных понятий.
Возможность осуществления фигуры О. и ее стилистическая значимость основаны на традиционности яз., на присущей ему способности «обозначать только общее». Слияние контрастных значений осознается поэтому как вскрытие противоречия между названием предмета и его сущностью, между традиционной оценкой предмета и его подлинной значимостью, как вскрытие наличных в явлении противоречий, как передача динамики мышления и бытия. Поэтому некоторые исследователи (напр., Р. Мейер) не без основания указывают на близость О. к парадоксу.
Наличие О. как стилистической фигуры само по себе, разумеется, не характеризует ни стиля, ни творческого метода писателя. Правда, делались попытки видеть в обилии О. типичную черту романтического и риторического стилей – стилей эпох особого обострения общественных противоречий (Р. Мейер). Но эти попытки вряд ли можно признать доказательными. Определение значимости О. для какого-либо стилистического целого возможно, разумеется, лишь путем анализа его содержания, его направленности; только тогда вскрываются существенные различия между даже словесно близкими О. – как приведенные выше О. Некрасова («убогая роскошь») и Ахматовой («нарядно-обнаженная»).
Итак, «оксюморон» – это не просто странное словосочетание (как катахреза), но соединение двух противоположных понятий.
Кстати, ударение в этом слове падает на букву Ю: «оксЮморон», а произношение «оксюморОн» – хотя, возможно, и более привычно, но все же неправильно.
Примеры вы без труда подберете сами, поскольку авторы очень любят использовать оксюмороны для названий книг или фильмов. Выше уже упоминалось «Обыкновенное чудо». А еще есть пьесы «Горе от ума» Грибоедова, «Живой труп» Льва Толстого, «Оптимистическая трагедия» Всеволода Вишневского, повести «Барышня-крестьянка» Пушкина и «Честный вор» Достоевского, роман «Горячий снег» Юрия Бондарева, фантастический роман «Конец Вечности» Айзека Азимова, фильмы «С широко закрытыми глазами», «Назад в будущее» и «Правдивая ложь». Оксюмороны честно служат писателям, выполняя ту работу, которую на них возложили, – привлекать внимание читателя или зрителя.
Но бывает, когда излишнее внимание вредит. Владимир Набоков в своем романе «Дар» описывает эпизод, явно взятый «прямо из жизни». Главный герой романа – поэт Федор Константинович Годунов-Чердынцев – приходит на заседание литературного общества, где должен читать свою пьесу молодой автор:
Уже в самом начале наметился путь беды. Курьезное произношение чтеца было несовместимо с темнотою смысла. Когда, еще в прологе, появился идущий по дороге Одинокий Спутник, Федор Константинович напрасно понадеялся, что это метафизический парадокс, а не предательский ляпсус.
Увы этим надеждам не суждено было сбыться! Автор плохо знал русский язык и допустил этот оксюморон неспециально. В литературе же, в отличие от юриспруденции, за неумышленные преступления строго карают, а за умышленные могут даже оправдать.
Например, никому не придет в голову предъявлять претензии Толстому за его «Живой труп», ведь это вовсе не повесть о «ходячих мертвецах», а история человека, вынужденного прикинуться мертвым, чтобы дать свободу своей жене и позволить ей выйти замуж во второй раз. «Горячий снег» – роман о боях под Сталинградом, поэтому оксюморон в названии оправдан и, более того, перестает быть оным. Подобное происходит и в песне с тем же названием, написанной А. Пахмутовой на стихи М. Львова:
Смертельной битвы этой ветер,
Как бы расплавленный металл,
Сжигал и плавил все на свете,
Что даже снег горячим стал.
И за чертой, последней, страшной,
Бывало, танк и человек
Встречались в схватке рукопашной,
И превращался в пепел снег.
Хватал руками человек
Горячий снег, кровавый снег…
А роман «Конец Вечности» рассказывает об борьбе людей с захватившей контроль над временем организацией под названием «Вечность» и о том, как опасно пытаться изменить историю, исходя из собственных представлений о добре и зле. Поэтому «конец Вечности» – это одновременно и конец власти этой организации, и конец искусственно созданного ею вечного и нерушимого порядка. Видите, сколько смыслов можно извлечь из хорошего оксюморона, если подойти к делу ответственно и не халтурить.
Разумеется, оксюмороны встречаются на только в названиях, их используют и «внутри» текста. И снова автор должен быть готов объяснить, что он имеет в виду.
Например, знаменитый римский оратор Марк Туллий Цицерон, в речи против Луция Сергия Катилины обвинил его в заговоре против республики и сообщил, что Катилину никто не поддерживает.
Ты только что явился в сенат. Кто среди этого многочисленного собрания, среди стольких твоих друзей и близких приветствовал тебя? Ведь этого – с незапамятных времен – не случалось ни с кем; и ты еще ждешь оскорбительных слов, когда само это молчание – уничтожающий приговор! А то, что после твоего прихода твоя скамья опустела, что все консуляры, которых ты в прошлом не раз обрекал на убийство, пересели, оставив незанятыми скамьи той стороны, где сел ты? Как ты можешь это терпеть?.. Но теперь отчизна, наша общая мать, тебя ненавидит, боится и уверена, что ты уже давно не помышляешь ни о чем другом, кроме отцеубийства. И ты не склонишься перед ее решением, не подчинишься ее приговору, не испугаешься ее могущества? Она так обращается к тебе, Катилина, и своим молчанием словно говорит: «Не было в течение ряда лет ни одного преступления, которого не совершил ты; не было гнусности, учиненной без твоего участия; ты один безнаказанно и беспрепятственно убивал многих граждан, притеснял и разорял наших союзников; ты оказался в силах не только пренебрегать законами и правосудием, но также уничтожать их и попирать. Прежние твои преступления, хотя они и были невыносимы, я все же терпела, как могла; но теперь то, что я вся охвачена страхом из-за тебя одного, что при малейшем лязге оружия я испытываю страх перед Катилиной, что каждый замысел, направленный против меня, кажется мне порожденным твоей преступностью, – все это нестерпимо. Поэтому удались и избавь меня от этого страха; если он справедлив, – чтобы мне не погибнуть; если он ложен, – чтобы мне наконец перестать бояться…
Снова и снова возвращается он к этой теме: Катилина должен уехать, ему никто не рад в Риме, люди просто боятся сказать ему это в глаза:
Уезжай из Рима, Катилина; избавь государство от страха; в изгнание – если ты именно этого слова ждешь от меня – отправляйся. Что же теперь? Ты еще чего-то ждешь? Разве ты не замечаешь молчания присутствующих? Они терпят, молчат. К чему ждать тебе их приговора, если их воля ясно выражена их молчанием? Ведь если бы я сказал это же самое присутствующему здесь достойнейшему молодому человеку, Публию Сестию, или же храбрейшему мужу, Марку Марцеллу, то сенат в этом же храме, с полным правом, на меня, консула, поднял бы руку. Но когда дело идет о тебе, Катилина, то сенаторы, оставаясь безучастными, одобряют; слушая, выносят решение; молча кричат, и так поступают не только эти вот люди, чей авторитет ты, по-видимому, высоко ценишь, но чью жизнь не ставишь ни во что, но также и вон те римские всадники, глубоко почитаемые и честнейшие мужи, и другие храбрейшие граждане, стоящие вокруг этого храма; ведь ты мог видеть, сколь они многочисленны, почувствовать их рвение, а недавно и услышать их возгласы. Мне уже давно едва удается удержать их от вооруженной расправы с тобой, но я с легкостью подвигну их на то, чтобы они – в случае, если ты будешь оставлять Рим, который ты уже давно стремишься уничтожить, – проводили тебя до самых ворот.
Очень яркая речь! И конечно, оксюморон только добавляет ей выразительности. Недаром слова «Cum tacent, clamant» – «молча кричат» – стали крылатыми.
А что значит фраза Анны Ахматовой, приведенная в словарной статье: «Смотри, ей весело грустить, такой нарядно-обнаженной»? На первый взгляд, она кажется нелепицей. Но это лишь оттого, что цитата вырвана из контекста и мы не знаем, в какой ситуации эти слова были произнесены.
А взяты они из стихотворения «Царскосельской статуе». Эта статуя – прекрасная и печальная девушка с разбитым кувшином в руках – была отлита из бронзы скульптором П. П. Соколовым в 1816 году и поставлена у единственного на территории Царскосельского парка родинка. Эта девушка – героиня басни французского баснописца XVII века Ж. Лафонтена «Молочница». Сюжет таков: молодая крестьянка по дороге на базар мечтает о своем будущем богатстве. Представив, что ее мечты осуществились, она подпрыгнула от радости, забыв, что несет кувшин с молоком. Кувшин разбился, молоко разлилось, и опечаленная девушка присела на краю дороги, раздумывая о своем несчастье.
В XIX веке дачники, отдыхавшие в Царском Селе, пили «воду от девушки», считая ее целебной. А местные поэты находили в скульптуре источник вдохновения.
Когда-то Пушкин посвятил ей такие стихи:
Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила.
Дева печально сидит, праздный держа черепок.
Чудо! Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой;
Дева, над вечной струей, вечно печальна сидит.
А насмешник Алексей Константинович Толстой по-своему дописал строки Пушкина.
Чуда не вижу я тут. Генерал-лейтенант Захаржевский,
В урне той дно просверлив, воду провел сквозь нее.
Анна Ахматова, которая, как и Пушкин, провела детство в Царском Селе, хорошо знала эту статую. И в своих стихах она то ли в шутку, то ли всерьез приревновала поэта к ней.
Уже кленовые листы
На пруд слетают лебединый,
И окровавлены кусты
Неспешно зреющей рябины,
И ослепительно стройна,
Поджав незябнущие ноги,
На камне северном она
Сидит и смотрит на дороги.
Я чувствовала смутный страх
Пред этой девушкой воспетой.
Играли на ее плечах
Лучи скудеющего света.
И как могла я ей простить
Восторг твоей хвалы влюбленной…
Смотри, ей весело грустить,
Такой нарядно обнаженной.
Вот и разгадка оксюморонов: обнаженная статуя нарядна, потому что «наряжена» в стихи Пушкина, и ей «весело грустить», потому что поэт любуется ее грустью.
Встречаются ли оксюмороны в обычной, повседневной речи? А как же без них? Мы произносим их всякий раз, когда говорим что-нибудь наподобие «страшно интересно» или «ужасно красиво». А еще когда испытываем «горькую радость», или, совсем как древние римляне, «красноречиво молчим», или «невесело смеемся», или проливаем «сладкие слезы» и т. д. и т. п.
Ничего плохого в этом нет. Ведь оксюмороны помогают яснее выразить наши спутанные мысли и противоречивые чувства. К тому же устная речь на то и спонтанная, чтобы «легко прощать» неточности. Недаром Пушкин говорил:
Как уст румяных без улыбки,
Без грамматической ошибки
Я русской речи не люблю.
Только приготовьте заранее остроумный ответ, если кто-нибудь вдруг поинтересуется, в чем, собственно, ужас того, что вас заинтересовало, или чем так страшна красота проходящей мимо девушки.
3. ПАРАДОКС
«Лучшим доказательством справедливости соглашения является то, что в полной мере оно не устраивает ни одну из сторон».
Вы согласны с этим замечанием или оно кажется вам абсурдным? В самом деле, если обе стороны считают, что соглашение в чем-то ущемляет их интересы, разве можно назвать его справедливым? И все же, если подумать: сам факт, что каждая сторона недовольна, означает, что ей пришлось в чем-то уступить – то есть другая сторона что-то выиграла. Видите, когда мы начали внимательнее рассматривать содержание фразы, показавшейся нам нелепой, оно неожиданно «перевернулось» и наполнилось смыслом. Подобные «высказывания-перевертыши» и называются парадоксами.
Поскольку слово «парадокс» – явно не русского происхождения, обратимся за его трактовкой к словарям.
«Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка», изданный в 1910 году под редакцией А. Т. Чудинова, определяет парадокс так:
ПАРАДОКС
(греч., от para – против и doxa – мнение). Положение, противное принятым убеждениям, мнение, с виду ложное, хотя часто истинное в основании.
Напечатанный тремя годами раньше «Полный словарь иностранных слов, вошедших в употребление в русском языке» почему-то ничего не сообщает о происхождения этого слова, но добавляет к его определению важные штрихи: указание на внутреннюю противоречивость высказывания и на конфликт с «общественным мнением»:
ПАРАДОКС
1) мысль, высказанная в такой фразе, что одна часть ее противоречит другой; или когда в одной фразе встречаются несовместимые мысли;
2) положение, противоположное мнению большинства.
Наконец, «Новый словарь иностранных слов», вышедший в 2009 году, объединяет оба этих определения и добавляет к ним свое:
ПАРАДОКС
(гр. paradoxes неожиданный, странный)
1) мнение, суждение, резко расходящееся с общепринятым, противоречащее (иногда только на первый взгляд) здравому смыслу;
2) формально-логическое противоречие, которое возникает в содержательной теории множеств и формальной логике при сохранении логической правильности хода рассуждений;
3) неожиданное явление, не соответствующее обычным представлениям.
Определение парадокса мы найдем и в «Словаре практического психолога», и в «Философской энциклопедии», и в «Энциклопедия эпистемологии и философии науки». Оно затрагивает все эти отрасли человеческого знания.
Парадоксы очень любили древнегреческие философы, оттачивавшие на них свою логику и нащупывавшие благодаря им существующие в природе закономерности.
Возьмем знаменитый парадокс Зенона о невозможности движения. Звучал он так:
Если что-то движется, то оно движется либо в том месте, которое оно занимает, либо в том месте, где его нет. Однако оно не может двигаться в том месте, которое оно занимает (так как в каждый момент времени оно занимает все это место), но оно также не может двигаться и в том месте, где его нет. Следовательно, движение невозможно.
Поскольку этот парадокс часто иллюстрируют полетом стрелы, в учебниках логики он так и называется – «стрела Зенона».
Отметим, что Зенон говорит, скорее, о том, что не может вообразить себе движение, поскольку не в состоянии уловить сам момент перехода объекта из одного положения в другое. Это кажется абсурдным, ведь все мы видели движущиеся предметы и много раз двигались сами.
Кроме того, Зенон сформулировал еще три апории (от греч. aporia «безвыходность»), доказывающие невозможность движения.
Одна из них – пожалуй, самая знаменитая – называется «Ахиллес и черепаха». Звучит она так:
Допустим, Ахиллес бежит в десять раз быстрее, чем черепаха, и находится позади нее на расстоянии в тысячу шагов. За то время, за которое Ахиллес пробежит это расстояние, черепаха в ту же сторону проползет сто шагов. Когда Ахиллес пробежит сто шагов, черепаха проползет еще десять шагов, и так далее. Процесс будет продолжаться до бесконечности, Ахиллес так никогда и не догонит черепаху.
Другой парадокс описывает не экзотическое состязание, а то действие, которое каждый из нас проделывал многократно:
Движение невозможно. В частности, невозможно пересечь комнату, так как для этого нужно сначала пересечь половину комнаты, затем половину оставшегося пути, затем половину того, что осталось, затем половину оставшегося…
Последняя апория предлагает нам вообразить две равные по длине колонны людей, движущиеся параллельно с одинаковой скоростью, но в противоположных направлениях. Зенон утверждает, что время, за которое колонны пройдут друг мимо друга, составляет половину времени, нужного одному человеку, чтобы пройти мимо всей колонны.
Казалось бы: просто парад абсурда!
Но на сторону Зенона неожиданно встал Пушкин. В одной из своих эпиграмм он пишет:
Движенья нет, сказал мудрец брадатый.
Другой смолчал и стал пред ним ходить.
Сильнее бы не мог он возразить;
Хвалили все ответ замысловатый.
Но, господа, забавный случай сей
Другой пример на память мне приводит:
Ведь каждый день пред нами Солнце ходит,
Однако ж прав упрямый Галилей.
Итак, не все то истинно, что кажется таковым на первый взгляд, фраза «это же очевидно!» не является доказательством, а «увидеть движение» совсем не значит «понять, что оно из себя представляет», на что нам и намекают эти парадоксы.
Чтобы «объяснить Зенону», почему мы все же можем двигаться, ученым пришлось существенно углубить понимание физического движения. Видите, какую большую пользу можно извлечь из того, что на первый взгляд кажется бессмыслицей!
Но парадоксами в Греции баловались не только философы. Ими отлично умел пользоваться, к примеру, Эзоп – фригиец, раб афинского философа Ксанфа. Об Эзопе рассказывали, в частности, такую историю:
Однажды Ксанф захотел пригласить гостей и приказал Эзопу приготовить для них самые лучшие кушанья. Эзоп купил языки и приготовил из них три блюда. Ксанф спросил, почему Эзоп подает только языки. Тот ответил: «Ты велел купить самое лучшее. А что может быть на свете лучше языка? При помощи языка строятся дома и целые города, создаются произведения искусства, провозглашаются мудрые и справедливые законы. При помощи языка мы передаем друг другу знания, можем понять, что у другого на сердце, при помощи языка люди объясняются в любви. Поэтому нужно думать, что нет ничего лучше языка».
Такое рассуждение пришлось по сердцу Ксанфу и его гостям.
В другой раз Ксанф решил соригинальничать и распорядился, чтобы Эзоп приобрел к обеду самое худшее.
Эзоп опять пошел покупать языки. Все этому удивились.
Тогда Эзоп начал объяснять Ксанфу: «Ты велел мне сыскать самое худшее. А что на свете хуже языка? Посредством языка люди огорчают и разочаровывают друг друга, посредством языка можно лицемерить, лгать, обманывать, хитрить, ссориться. Язык может сделать людей врагами, он может вызвать войну, он приказывает разрушать города и даже целые государства, он может вносить в нашу жизнь горе и зло, предавать и оскорблять. Может ли быть что-нибудь хуже языка?»
Добавим, что сам Эзоп высмеивал людские пороки, но не напрямую, а в иносказаниях – баснях. Поэтому в его честь появилось выражение – «эзопов язык». Вот как объясняет этот термин «Энциклопедический словарь крылатых слов и выражений»:
ЭЗОПОВ ЯЗЫК (по имени баснописца Эзопа) – тайнопись в литературе, иносказание, намеренно маскирующее мысль (идею) автора. Прибегает к системе «обманных средств»: традиционным иносказательным приемам (аллегория, ирония, перифраз, аллюзия), басенным «персонажам», полупрозрачным контекстуальным псевдонимам (сказки М. Е. Салтыкова-Щедрина).
А словарь-справочник «Политическая наука» посвящает эзопову языку пространную статью, что, впрочем, вовсе не парадокс. Вот как она выглядит:
ЭЗОПОВ ЯЗЫК
(по имени др. – греч. баснописца Эзопа)
Средство политической борьбы, особый вид тайнописи, подцензурного иносказания, к которому обращались художественная литература, критика, публицистика, лишенные свободы выражения в условиях цензорского гнета.
Как реакция на запрет касаться определенных идей, тем, событий, имен «эзопов язык» выработал, например, в русской печати конца XVIII – нач. ХХ века систему «обманных средств», приемов шифровки (и дешифровки) свободной мысли. Специфическую роль играли в ней басенные образы, аллегорические «сказочные описания» (особенно у M.E. Салтыкова-Щедрина, который и ввел в широкий обиход выражение «эзопов язык»), полупрозрачные перифразы и псевдонимы (памфлет А. В. Амфитеатрова «Господа Обмановы» о царской фамилии), скрытые аллюзии и более прямые намеки, ирония («исполненная такта», она была неуязвима для цензуры) и т. п. Обличения отечественной действительности вуалировались «зарубежной» тематикой, бытовая фраза становилась издевкой (например, «Чего изволите?» – о газете «Новое время» А. С. Суворина). Читатель знал, что «великая работа» – это революция, «реалист» – К. Маркс, «исчезнувшие из хрестоматий» – В. Г. Белинский или H.Г. Чернышевский. В этом смысле «эзопов язык» был общедоступным и служил средством не только политической борьбы, но и реалистического искусства слова. С течением времени стилистика сатиры подчинила себе приемы, характерные для «эзопова языка», и теперь политик, писатель прибегает к ним независимо от какого бы то ни было давления цензуры. Порознь и в совокупности взаимодействуя с другими способами словоупотребления, приемы «эзопова языка» стали чертами конкретных индивидуальных стилей (напр., «Остров пингвинов» А. Франса, произведения M.А. Булгакова «Война с саламандрами», «Собачье сердце», различные жанры научной фантастики (К. Чапек), юмора и сатиры (М. Задорнов)).
Но вернемся к парадоксам. Сейчас нас интересует парадокс как литературный прием. Поэтому заглянем напоследок в «Литературную энциклопедию», где нашему «герою» посвящена большая статья.
ПАРАДОКС (греч. paradoxos – «противоречащий обычному мнению») – выражение, в котором вывод не совпадает с посылкой и не вытекает из нее, а наоборот, ей противоречит, давая неожиданное и необычное ее истолкование (напр., «Быть естественным – поза», «Я поверю чему угодно, лишь бы оно было совсем невероятным» – О. Уайльд). Для П. характерны краткость и законченность, приближающие его к афоризму, подчеркнутая заостренность формулировки, приближающая его к игре слов, каламбуру и т. п., и, наконец, необычность содержания, противоречащая общепринятой трактовке данной проблемы, которая затрагивается П. Отсюда понятие парадоксальности приближается к понятию оригинальности, смелости суждений и т. д., самый же П. может быть и верен и неверен в зависимости от содержания. П. присущ не только художественной литературе, он характерен и для политической, философской и т. п. литературы.
В художественной литературе П. играет весьма различную роль и по употреблению, и по содержанию. С одной стороны, он выступает в речи персонажей как одно из средств интеллектуальной характеристики персонажа. Таковы, напр., парадоксы Рудина (в одноименном романе Тургенева) в спорах с Пигасовым («Убеждение в том, что нет убеждений, есть уже убеждение», «Отрицание теории есть уже теория»), нужные Тургеневу для раскрытия умственного превосходства Рудина над окружающими. Аналогична при ином классовом содержании насыщенность П. речи лорда Генри в «Портрете Дориана Грэя» О. Уайльда и т. д. С другой стороны, П. является одним из моментов самой системы повествования писателя, являясь характерной чертой его стиля (то есть уже не связывается с речью персонажа, как у Тургенева), как, напр., у А. Франса, Б. Шоу, О. Уайльда, Ницше и др. И в том и в другом случае П. выступает как одно из средств поэтического языка, определяясь в своем содержании и использовании характером данного творчества и – шире – классового литературного стиля. Так, у О. Уайльда мы встречаем поверхностный и эпатирующий П. («Только поверхностный человек не судит о людях не по внешности», «Этические пристрастия в художнике – непростительная манерность стиля», «Искренность мешает искусству», «Лучший способ отделаться от искушения – поддаться ему» и т. п.), у А. Франса философско-иронический («Христианство много сделало для любви, объявив ее грехом»), у Б. Шоу – разоблачающий и т. д. и т. д. Приближаясь к игре слов, П. наиболее сильно культивируется авторами, тяготеющими к художественной иронии. Есть попытки перенести понятие П. в область композиции, говоря о парадоксальных ситуациях (напр., «Кентервилльское приведение» О. Уайльда, где не привидение пугает людей, а люди пугают привидение, дает парадоксальную ситуацию). Однако такое расширительное толкование П. лишает его всякой определенности, поскольку здесь отпадают все словесные особенности парадокса как определенного словесного построения (афористичность, краткость, игра слов и т. д.) и заменяются чисто логической формулировкой, не являющейся термином.
В стилистике парадокс рассматривается в отделе фигур.
Фраза, с которой начинается эта глава, принадлежит знаменитому британскому премьер-министру Уинстону Черчиллю. Вы, скорее всего, уже знаете, что в Соединенном Королевстве парадокс стал своего рода «национальным спортом» и составляет значительную часть фирменного английского юмора. Чего стоит одна фраза: «Патриотизм – последнее прибежище негодяя», сказанная 7 апреля 1775 года на собрании основанного им Литературного клуба поэтом, критиком и издателем доктором Сэмюэлем Джонсоном. С тех пор она толкуется и перетолковывается на разные лады.
А упомянутому выше Черчиллю принадлежит, к примеру, и ряд следующих парадоксальных высказываний:
«Удивительно, как хорошо мы умеем хранить секреты, которые от нас утаивают»,
«Говоря “Прошлое – это прошлое”, мы приносим в жертву будущее»;
«В военное время Истина столь драгоценна, что в качестве телохранителя ее всегда должна сопровождать ложь»;
«Недостаток капитализма – в неравном распределении благ. Преимущество социализма – в равном распределении лишений»;
«Самое веселое в жизни, это когда в тебя стреляют и промахиваются».
Последняя фраза была сказана в 1898 году и, возможно, отражала опыт Черчилля, полученный им в Англо-бурской войне. Точно известно, что ее оценил и полюбил Рональд Рейган – после неудачного покушения на его жизнь.
А вот знаменитый парадокс «Демократия – наихудшая форма правления, если не считать всех остальных» приписывается Черчиллю ошибочно. На самом деле он сказал: «Никто не притворяется, что демократия – идеал или ответ на все вопросы. Действительно, утверждалось, что демократия является наихудшей формой правления за исключением всех тех других форм, которые применялись время от времени; однако в нашей стране распространено мнение, что править должен народ, править продолжительно, и что именно общественное мнение, выражаемое всеми конституционными способами, должно оформлять, направлять и контролировать действия министров, которые являются их слугами, а не хозяевами». Звучит не так эпатажно, но мысль глубже и точнее.
А еще Черчилль говорил о демократии вот что:
«С тех пор как утвердилась демократия, у нас одна война сменяет другую»
и
«Демократия более мстительна, чем все кабинеты министров вместе взятые».
Но, разумеется, когда мы думаем о британских парадоксах, то прежде всего вспоминаем Оскара Уайльда. Не удивительно, что его афоризмы уже не раз встречались нам в словарных статьях, посвященных парадоксу. Вот еще несколько подобных его высказываний:
«Жизнь слишком важна, чтобы рассуждать о ней серьезно»;
«Всегда приятно не прийти туда, где тебя ждут»;
«Естественность – всего лишь поза, и к тому же самая раздражающая из всех, которые мне известны»;
«Это ужасно тяжелая работа – ничего не делать»;
«Когда со мной сразу соглашаются, я чувствую, что я не прав»;
«Англия и Америка – две нации, разделенные общим языком»;
«Тот, кто смотрит на дело с обеих сторон, обычно не видит ни одной из них»;
«Чтобы быть естественным, необходимо уметь притворяться»;
«У женщин просто удивительная интуиция. Они замечают все, кроме очевидных вещей»;
«У меня непритязательный вкус: мне вполне достаточно самого лучшего»;
«Чтобы завоевать мужчину, женщине достаточно разбудить самое дурное, что в нем есть. Ты делаешь из мужчины бога, и он тебя бросает. Другая делает из него зверя, и он лижет ей руки и не отстает от нее»;
«Как легко обратить в свою веру других, и как трудно обратить самого себя»;
«Демократия есть одурачивание народа при помощи народа ради блага народа»;
«Самая прочная основа для брака – взаимное непонимание»;
«Если что-то и стоит делать, то только то, что принято считать невозможным»;
«Когда боги хотят наказать нас, они внимают нашим молитвам»;
«Чтобы приобрести репутацию блестяще воспитанного человека, нужно с каждой женщиной говорить так, будто влюблен в нее, а с каждым мужчиной так, будто рядом с ним изнываешь от скуки»;
«Я живу в постоянном страхе, что меня поймут правильно»;
«Если хочешь испортить человека, начни его перевоспитывать»;
«Умеренность губительна. Успех сопутствует только излишеству»;
«Есть единственная в мире вещь, которая хуже, чем то, что о тебе говорят: эта вещь – то, что о тебе не говорят»;
«Если человек о чем-то здраво судит – это верный знак того, что сам он в этой области недееспособен»;
«Мода – это форма безобразия, настолько невыносимого, что мы вынуждены изменять ее каждые полгода»;
«Только по-настоящему хорошая женщина способна совершить по-настоящему глупый поступок»;
«Человек менее всего оказывается самим собой, говоря о собственной персоне. Позвольте ему надеть маску, и вы услышите от него истину»;
«Искренность в небольших дозах опасна; в больших – смертоносна»;
«В наше время быть понятым значит попасть впросак»;
«Жизнь подражает Искусству в гораздо большей степени, чем Искусство подражает жизни;
«Лондонские туманы не существовали, пока их не открыло искусство».
Парадоксы Уайльда – это парадоксы зрелого ума, «отягощенного» многовековым запасом мировой культуры. Но лично мне больше по душе дерзкие и бесшабашные парадоксы французского поэта Франсуа Вийона.
Одна из его баллад так и называется «Баллада истин наизнанку». Вот как она звучит в замечательном переводе Ильи Эренбурга:
Мы вкус находим только в сене
И отдыхаем средь забот,
Смеемся мы лишь от мучений,
И цену деньгам знает мот.
Кто любит солнце? Только крот.
Лишь праведник глядит лукаво,
Красоткам нравится урод,
И лишь влюбленный мыслит здраво.
Лентяй один не знает лени,
На помощь только враг придет,
И постоянство лишь в измене.
Кто крепко спит, тот стережет,
Дурак нам истину несет,
Труды для нас – одна забава,
Всего на свете горше мед,
И лишь влюбленный мыслит здраво.
Коль трезв, так море по колени,
Хромой скорее всех дойдет,
Фома не ведает сомнений,
Весна за летом настает,
И руки обжигает лед.
О мудреце дурная слава,
Мы море переходим вброд,
И лишь влюбленный мыслит здраво.
Вот истины наоборот:
Лишь подлый душу бережет,
Глупец один рассудит право,
И только шут себя блюдет,
Осел достойней всех поет,
И лишь влюбленный мыслит здраво.
А вот еще одна баллада, называемая «Балладой поэтического состязания в Блуа». Во время этого соревнования участникам была предложена первая фраза: «Я томлюсь жаждой у источника», и Франсуа Вийон обрушил на слушателей целый водопад парадоксов.
От жажды умираю над ручьем.
Смеюсь сквозь слезы и тружусь, играя.
Куда бы ни пошел, везде мой дом,
Чужбина мне – страна моя родная.
Я знаю все, я ничего не знаю.
Мне из людей всего понятней тот,
Кто лебедицу вороном зовет.
Я сомневаюсь в явном, верю чуду.
Нагой, как червь, пышней я всех господ.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.
Я скуп и расточителен во всем.
Я жду и ничего не ожидаю.
Я нищ, и я кичусь своим добром.
Трещит мороз – я вижу розы мая.
Долина слез мне радостнее рая.
Зажгут костер – и дрожь меня берет,
Мне сердце отогреет только лед.
Запомню шутку я и вдруг забуду,
Кому презренье, а кому почет.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.
Не вижу я, кто бродит под окном,
Но звезды в небе ясно различаю.
Я ночью бодр, а сплю я только днем.
Я по земле с опаскою ступаю,
Не вехам, а туману доверяю.
Глухой меня услышит и поймет.
Я знаю, что полыни горше мед.
Но как понять, где правда, где причуда?
А сколько истин? Потерял им счет.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.
Не знаю, что длиннее – час иль год,
Ручей иль море переходят вброд?
Из рая я уйду, в аду побуду.
Отчаянье мне веру придает.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.
Придумать парадокс на так легко, ведь он должен быть не только неожиданным, но и верным. Но чем сложнее задача, тем она увлекательней. Попробуйте на досуге, и вы сможете так отточить свой ум, что, без сомнения, победите в любом споре.
А если вам кажется, что дружить с парадоксами, оксюморонами и катахрезами слишком хлопотно, вспомните еще один парадокс Черчилля: «Хуже, чем иметь союзников, может быть только одно – не иметь их вовсе».
Британский премьер-министр был опытным политиком. Он знал, о чем говорит.
Войти с помощью соц. сетей: