Спасибо за церковный налог, Адольф
Довольно мрачное и дождливое утро четверга – я добираюсь до районного суда Кройцберга с намокшей головой. Современное здание, кубическое и невитиеватое, разве что в странной скульптуре над ним есть что-то художественное. Я разочарован, так как представлял себе несколько иначе это место, где мои давно разрушенные отношения с Католической Церковью завершаются уже официально. Пожалуй, это завершение должно было бы выглядеть более торжественно, в любом случае – более достойно.
«Добрый день! – приветствую я пожилого господина, который сидит у входа за стеклянным окном и покручивает ус, читая газету “Бильд”. – Сегодня я уйду из церкви», – говорю я как можно более невозмутимо, хотя я столько времени ждал, когда радостно произнесу эту фразу.
«Поздравляю!» – Он даже не смотрит на меня, уставившись в третью страницу газеты.
«Спасибо!»
Пожилой господин продолжает покручивать усы, а я тщетно жду, чтобы он что-нибудь добавил к своему комментарию. Я глубоко дышу и намерен оставаться дружелюбным, потому что не хочу, чтобы этот особый день был испорчен погодой или же старым усатым берлинцем. Я хотел бы даже какой-нибудь небольшой церемонии в честь этого мудрого решения, чтобы на ней после моей официальной подписи разные люди, одетые как Людвиг Фейербах, или Томас Джефферсон, или Галилео Галилей, ну и еще – парочка древних греков в белых хитонах, пожали мне руку и наградили меня юбилейным изданием «Всеобщей декларации прав человека», – но, видимо, это уже чересчур.
«А куда мне, собственно…»
«Участковый суд!» – грубо коверкая слова, бурчит привратник.
«A-а, участковый суд, – спокойно повторяю я, правильно выговаривая слова, и кусаю нижнюю губу, потом вспоминаю, как нужно коверкать слова, чтобы обрести понимание соотечественников, и тоже их коверкаю (здесь я их перевожу на правильный язык). – Участковый суд – большой!» – И я упираюсь руками в его стойку.
«Мне что же – самому искать? Может, намекнете, куда мне?» «Ну, так для того я тут и сижу! – Он поднимает глаза и одаривает меня улыбкой. – Направо по Мекерштрассе, первый подъезд, первый этаж, комната 11С!»
«Вот ведь, еще куда-то тащиться!» – говорю я с усмешкой и чуть позже в хорошем настроении и с мокрыми от пота волосами стою перед металлическими воротами, обрамленными двумя каменными колоннами. – «Так я себе это и представлял», – шепчу я и встречаю внутри господина, который (если слегка пофантазировать) выглядит, словно Берт Брехт.
«Добрый день!» – говорю я ему, но он, не ответив, проходит дальше. Какие же они недружелюбные, эти интеллектуалы.
Поднявшись по лестнице, нахожу комнату 11С, но перед ней нет аппарата, выдающего твой номер в электронной очереди, а только висит расписание с часами приема – и, так как сейчас принимают, я, постучавшись, вхожу в офис.
«Добрый день! – говорю я первой же даме, которую вижу за стойкой. – Я – Филипп Мёллер, и сегодня я ухожу из церкви».
Никаких там я бы хотел или может быть, я…! Нет-нет, прямо к делу!
«Значит, вы хотите уйти из церкви, – медленно произносит довольно объемистая дама, потом вздыхает. – Ну ясно. – Она берет очки, которые висят на цепочке и до этого момента лежали на ее огромной груди, и водружает их на нос. – Вы католик или протестант?»
«Ни то, ни то! – Легко шагнув, я подхожу вплотную к стойке и облокачиваюсь на нее. – Потому-то и ухожу».
«А из какой церкви вы хотите уйти, господин…?»
«Мёллер! Из католической, да какая разница!»
«Есть же порядок, – говорит она и поднимает бровь. – Опять же, всякие формуляры. Вы же знаете, зачем нужен церковный налог?»
«Еще бы! – Я постукиваю пальцами по стойке. – А вы?»
«Разумеется! – Она сдвигает мою руку со стойки формуляром. – Для благих целей».
«Например?» «Это что, допрос? – Она грубо тычет в формуляр, вставленный в небольшую полусферу и прикрепленный цепочкой к гибкой антенне. – Благотворительность, например!»
«Она финансируется за счет государства! – Я усмехаюсь и беру ее карандаш. – Доля церковного налога исчезающе мала. Где мне подписаться?»
«Сперва попрошу удостоверение личности! – Ворча, она проверяет мои данные и вводит их в другой список. – Но тогда для школ».
«Христианские частные школы финансируются на 85 процентов за счет государственных средств, 10 процентов платят родители, а остальные 5 процентов – церковь»27.
«А детские сады?»
«Так же».
«Больницы?»
«Почти не получают средств от церковного налога». «Дома престарелых?»
«Тоже нет».
«Хосписы?» «То же самое».
«Вот как? – Она смотрит на меня поверх очков и пододвигает мне формуляр для подписи. – Что же они делают со всеми этими деньгами?»
«Это, – говорю я и, сияя, ставлю свою подпись на самом правильном месте в мире, – это – хороший вопрос, очень хороший вопрос! Что-то еще?»
«Просто возьмите это, – говорит дама и протягивает мне документ, официально подтверждающий, что я больше ни в коей мере не причастен к римско-католической вере и к ее налоговому исповеданию. – Это важно!»
«Да-да, конечно! – Я ухмыляюсь в ответ и замечаю, что солнце выходит из-за облаков. – Я вставлю это в рамку и повешу над кроватью! Пока-пока и спасибо!»
Проходит четыре года, в течение которых я то и дело вспоминаю этот прекрасный день. Однако вскоре после моей свадьбы мне приходит письмо из налоговой службы:
«Уважаемый господин Мёллер,
после вашего бракосочетания с госпожой Сарой Зильберштайн мы хотели бы установить ваш общий налоговый идентификатор. Для этого нам необходимо свидетельство о вашем освобождении от церковного налога. Обратите внимание, что это освобождение вы должны доказать официально
подтвержденным заявлением о вашем выходе из церкви, так как иначе мы будем вынуждены получить от вас полную сумму требуемого церковного налога, который вам придется оплатить задним числом».
Что-что?! Да ведь мне для этого нужен тот самый документ! Но где же он? Я отчаянно роюсь в памяти, но я редко могу вспомнить, куда деваются документы. А может, я должен был повесить его над кроватью?! Нет, все бесполезно, надо искать!
«Что ты тут устроил? – Сара, войдя в нашу спальню, упирает руки в бедра и смотрит на меня с раскрытым ртом. – Ты совсем рехнулся?»
«Не совсем!» – С проклятьями я сбрасываю с полки на пол папку Leitz и хватаю следующую.
«В данный момент я просто пытаюсь сэкономить нам очень много денег».
«Перепутывая все наши документы?»
«Перепутывая? – Я не могу не расхохотаться, встав на матрасе посреди всех этих тонких и толстых папок Leitz, фрагментов налоговых деклараций, старых регистрационных свидетельств, квитанций на такси, приглашений в гости и на дни рожденья, раскиданных на кровати, письменном столе, комоде, другом письменном столе и по всему полу. – Да тут нечего уже перепутывать, – раздраженно говорю я, – и в этом-то вся проблема!» «Да не кричи же так!»
«А я вовсе и не кричу! – кричу я на нее, потом делаю глубокий вдох. – Итак, что я тут делаю, по-твоему?»
Сара осторожно садится на кровать между моими зачетками от 2003 до 2008 гг. и моим дипломом и хватает меня за руку: «Через полчаса нам нужно идти забирать Клару. Так что если ты хочешь, чтобы я помогла тебе в поисках, сядь, пожалуйста, и объясни мне спокойно, чем ты тут занимаешься!»
«Я кое-что ищу», – говорю я, собирая эти неотсортированные бумаги дурацкого формата и засовывая их в корзину для бумажного мусора.
«Ах, нет! – моя жена терпеливо ждет, пока я снова взгляну на нее. – Скажи мне – что?»
«Свидетельство о моем уходе из церкви».
«Свидетельство о твоем уходе из церкви?»
«Да, именно – об уходе из…»
«Зачем оно тебе?»
«Зачем? – Я указываю на пустую стену. – Я хочу вставить его в рамку и повесить над кроватью, так как невероятно горжусь тем, что вышел из организации, в которую никогда не вступал».
«В самом деле?» «Да нет! – говорю я опять громко. – Понимаешь, это понадобилось налоговой службе! С прошлой субботы, подружка, мы с тобой – партнеры не только по жизни, но и по финансам!»
«Да ну – ты платил церковный налог?! – Сара хохочет. – Ну, ты самый настоящий атеист! И как давно ты им стал?»
«Может, я теперь договорю?»
«Как давно?! – Сара видит по моей физиономии, что попала в больное место. – Ну ладно! – говорит она и с усмешкой откидывается назад. – Малыш, да ты рассержен!»
«Да, и охотно объясню тебе почему – если ты мне позволишь!»
«Давай!»
«Спасибо, – прокашлявшись, я объясняю: – Сегодня утром я узнал весьма пикантную деталь о налоговых законах “Божьей республики Германия”. И поскольку наше бракосочетание в худшем случае потребует огромной дополнительной оплаты, я бы хотел знать…»
«Сколько?» – Сара смотрит на меня, широко раскрыв глаза.
«Пока неясно, стоит ли нам вообще платить! – Я роюсь в нескольких документах, но не могу найти нужного. – Но я должен выяснить у них все, что связано с церковным налогом».
«О’кей! – Сара поняла наконец всю серьезность положения. Она смотрит на часы. – Ты успеешь составить ответ за… 27 минут?»
Ну-ка, посмотрим: если родители, имеющие германское гражданство, решаются окрестить своего ребенка в евангелическую или католическую веру, то за этим следует целая вереница событий – но для начала им, конечно, требуется церковь. Как и мои родители, многие люди, которые принимают такое решение за своего ребенка, вероятно, уже являются членами церкви, поэтому они знают, где найти конкретный храм с приходом, пастором, святой водой и т. п.
Как все христианские мессы, месса с крещением проходит по определенному обряду, состоящему из четырех частей, причем третья часть содержит собственно ритуал крещения: родители и крестные подносят или подводят дитя к крестильной купели. Там тот (или та), кто ведет церемонию, произносит текст, который, похоже, столь важен, что его нужно повторить еще дважды – но только с уверенностью, а то Всеведущий может и не расслышать. А в момент произнесения этого текста осуществляется главная часть ритуала: лоб крещаемого ребенка окропляется святой водой, а в христианской мифологии этому акту приписывается четкая функция: он должен привести к изгнанию бесов, которые поселяются в каждом ребенке с момента рождения28. Ведь это, в самом деле, составная часть христианского образа человека: все люди приходят в мир как грешники, и только этот экзорцизм выгоняет злых духов, тем самым запечатлевая союз с добрым духом, с Богом.
А поскольку крещение было придумано только Иоанном Крестителем в Новом Завете, оно запечатлевает союз человека с обновленной версией христианской всемогущей фантазии: славный Бог, прощающий, хотя и единственный, кто вообще существует, который смастерил все и который в облике своего Сына умер за наши грехи, но к тому же еще и любящий, больше того – любимый, милый Бог — как всегда называла Его моя мать – еще до того, как возник скандал о сексуальных злоупотреблениях священников. И этот милый Бог – настолько точная противоположность нарциссическому, мстительному и ревнивому, свирепому, громовому, убивающему людей, как скотину, и вырезающему целые народы, короче: совершенно параноидальному Богу Ветхого Завета29, о котором сегодня, к счастью, едва ли кто-то еще хочет что-нибудь знать. Но в этом принятии в христианскую религиозно-налоговую общину важен и еще один пункт – святая вода, производство которой в рамках христианской мифологии представляет собой исключительно сложный процесс – он оптимизировался в течение веков и может осуществляться только высококвалифицированными христианскими специалистами30. Для него важны как минимум три ингредиента: освященная соль, обычная вода и магическое ремесло священника, которое христиане называют «благословением».
Ибо только окропив человеку лоб святой водой, можно принять его в так называемое евхаристическое общение, то есть в общение людей, которые позже во время святого причастия смогут есть истинное тело и пить истинную кровь Иисуса. И именно эти люди впоследствии будут платить церковный налог в «Божьей республике Германия».
«Это обязательно – то и дело повторять: “Божья республика Германия”? – Сара поджимает губы. – Ты не думаешь, что это уже слишком?» «Но я же могу тебе напомнить этот факт!»
Порывшись на кровати в поисках одной из моих старых карточек исчисления налога на заработную плату, я показываю ей буквы «РК» на карточке.
«Римо-католик! Немецкие налоговые органы обязаны вычитать определенную часть из зарплаты людей, над которыми в детстве был осуществлен небольшой экзорцизм. Самая настоящая “Божья республика!”»
«Да не может быть такого налога – едва ли кто-то еще вообще ходит в церковь!»
«Дело не в этом!» – Я рисую кривую диаграмму на обратной стороне ненужного документа.
«Все-таки 58 процентов немцев – члены оной из двух крупных церквей и платят ежегодно налог около десяти миллиардов евро!»
И цифра, которая на первый взгляд кажется большой (это как-никак 10 000 000 000,00 евро), довольно скромна по сравнению с остальными издержками, вызванными институционализацией пастушеской мифологии.
Обеим церквам предоставляются крупные госсубсидии – плюс церковный налог, и все это за счет нас, немцев-налогоплателыциков. Отсюда черпаются средства для зарплаты церковных чиновников, то есть епископов и священников, для которых государства раскошеливаются на 500 миллионов евро31 каждый год.
«Но почему же теперь существует этот церковный налог? И что делается на эти деньги?»
«Этого дама в участковом суде тогда тоже не знала. – Я кликаю компьютерной мышкой, пока не появляется нужный экран. – А поэтому я попросту спросил саму Католическую Церковь!»
И вот на интернет-портале этой организации, чьи основные активы только в Германии очень осторожно оцениваются более чем в 400 млрд евро32, под рубрикой «Церковный налог: что происходит с деньгами?» даны ссылки на несколько небольших статей33. Все они вышли из-под пера одной журналистки, которая параллельно ведет блог о декорациях к Рождеству, и не содержат никаких источников или отсылок к официальным данным.
Прочитав эти статьи, можно подумать: хорошо, десять миллиардов – это всего лишь членские взносы обеих церквей, которые их члены делают добровольно. Хотя мы жертвуем для вас деньги через посредство государства, это как бы между прочим и у этого есть исторические причины. Кроме того, эти деньги вы используете в основном для социальных целей.
Но, сколь бы распространено ни было это мнение, все его аспекты противоречат действительности.
Первый пункт вполне понятен, так как ни один крещаемый несовершеннолетний не может ни согласиться стать членом налоговой общины, ни отказаться от этого. В то же время можно сослаться на то, что любой взрослый имеет все-таки возможность выйти из церкви – совершенно «добровольно» – и тем самым освободиться от уплаты церковного налога, но это столь же близко к реальности, как «непорочное зачатие», и вот по каким причинам: во-первых, крещение – это лишь ритуальный символ принятия в христианскую общину. Собственно христианизация неверующего ума, с которым мы все рождаемся, начинается лишь потом: через участие в мессах, молитвы за трапезой в родительском доме, представление на школьных занятиях по религии и уроках по причастию и так далее… То, что представители религии именуют церковной работой с детьми и юношеством, в процессе которой им сообщается о христианстве, рекламные психологи назвали бы ранней «приверженностью к бренду», а я – ранней идеологической обработкой. Разумеется, каждый крещеный христианин чисто теоретически имеет выбор – возможность покинуть эту налоговую общину, но тогда он должен покинуть и религиозную общину, которая с самого детства вдалбливала ему в голову свои идеи. А в таких случаях церкви напрочь лишены милосердия, как показывает многолетняя судебная тяжба церковного правозащитника Хартмута Цаппа.
Выйдя из налоговой общины, этот считавший себя католиком человек уверял, что останется членом общины религиозной. Архиепископство Фрайбурга под руководством архипастыря Роберта Цоллича, тогда бывшего и председателем немецкой Конференции епископов, отнюдь этому не обрадовалось:
«Тот, кто не тверд, расстается и с сообществом верующих, а не только с некоей общественной корпорацией»34, – официально заявляет епархия в своем пресс-релизе. И вскоре после этого вступает в силу декрет Конференции епископов Германии (внутри католического параллельного мира это что-то вроде закона в реальном мире), согласно которому все люди, покидающие церковь, получают письмо от своего пастора35. Этим декретом Конференция епископов предлагает пастору целый ряд вариантов для сопроводительного письма, в котором, однако, выделяется прочный структурный элемент текста, содержащий следующую фразу: «Итак, я должен использовать безусловно жесткий, но и ясный язык церковной доктрины и церковного закона, – говорится там, – указывая на потерю целого ряда прав…»
Ну еще бы, ведь уход из церкви – это «серьезное преступление против церковного сообщества». Большинству католиков, покидающих церковь, разъясняется, что они больше не смогут занимать церковных должностей и участвовать в церковных выборах. Еще круче звучит заявление о том, что они имеют-таки право прибегать к таинствам покаяния, евхаристии, конфирмации и соборования, но только в случае, если они «пребывают в смертельной опасности». Но только лишь позднее ударит молот, скрытый в этой писанине: убежавшим от церковного налога может быть даже отказано в церковных похоронах, если до смерти они не проявят «каких-либо признаков раскаяния».
Кто сочтет, что подобный произвольный критерий – «какие-либо признаки раскаяния» – подобает скорее временам инквизиции, тот пусть подумает вот о чем: в Средние века Католическая Церковь обрела силу, и по тональности ее речей легко увидеть, насколько она переоценивает сама себя вплоть до наших дней. Например, когда она поражает слух покидающих ее людей следующей фразой: «Если вы желаете заключить церковный брак, сначала нужно получить разрешение на участие в бракосочетании у местного епископа». Остается лишь фантазировать – как выглядит участие в бракосочетании и как с этим связан местный епископ. Однако последующее дополнение проясняет едва ли не мафиозную логику немецкой Конференции епископов, так как если лицо, покинувшее церковь, позднее захочет сочетаться браком с лицом христианского вероисповедания, то это предполагает с его/ее стороны «обещание сохранять веру и обеспечить своим детям католическое воспитание».
И здесь замыкается круг церковной идеологической обработки, передаваемой от поколения к поколению: церковные налоги используются для того, чтобы и дальше производить все новых и новых церковных налогоплательщиков.
В то же время немецкая Конференция епископов могла бы высказаться намного короче – ну, скажем, так: «Ну, дорогая отступница, дорогой отступник, может, вы все же передумаете? Неужто вы и впрямь отречетесь от любви Божией из-за каких-то двухтрех монеток в год? А потом – от вечной жизни в раю? А вместо этого… ну вы ведь догадываетесь, что вас ждет?!»
Но господа верховные пастыри выбрали другую заключительную фразу, которая хотя и звучит дружелюбнее, но подразумевает то же самое: «Возможно, вы не осознали всей важности своего решения и захотели бы отменить его»36.
В свете религиозной идеологической обработки «важность своего решения» выглядит, конечно, как весомая угроза, и поэтому слова о «добровольности» оборачиваются совсем скверной шуткой, над которой не может посмеяться никто из тех, кто подвергался или подвергается этой идеологической обработке.
Другой аспект ведет, пожалуй, к величайшему заблуждению преднамеренно дезинформируемой общественности: сбор церковного налога – это ни в коем случае не такая фискальная задача, которую немецкие налоговые чиновники решают мимоходом. Как раз наоборот: государственное инкассо – это административные расходы, за которые, правда, церкви платят по миллиону евро37 в год, но, как мы знаем по Австрии, это абсолютная сделка! Там церкви должны поддерживать собственную систему членских взносов, которая Германии обходилась бы почти в 1800 миллионов евро – также известных как 1,8 млрд38, которые государство сберегает тем самым для церквей.
И поскольку церковный налог может быть вычтен в качестве специального расхода из обязательного подоходного налога, федеральное правительство и правительства земель отказываются от налоговой выручки в размере почти 4 млрд евро39. Если мы добавим сравнительно смехотворные 300 млн евро, которые работодатели начисляют для заработной платы, так как должны учитывать церковный налог, то создается внушительная сумма в 6 миллиардов евро, которую общественность должна потратить на сбор 10 миллиардов церковных налогов. Это не назовешь хорошей рентабельностью.
Однако если кто подумал, что эти 6 млрд евро – последняя пощечина, отвешенная церковью нашей в целом просвещенной нации, завершающая перечень наглых церковных выходок, тот сильно ошибся – ведь мы еще не рассмотрели грубой закулисной стороны нашей уникальной в сравнении с остальным миром системы церковного налога.
Одна «рождественская звезда», католическая блогерша Янина Могендорф, от имени Римско-Католической Церкви объясняет церковный налог таким образом:
«Наполеон выиграл войну против Пруссии, и светские князья должны были уступить Франции свои земли по левому берегу Рейна. Взамен они получили владения и угодья церкви».
Заметим себе: «владения и угодья церкви»; но далее она пишет:
«С этого момента приходы и церковные учреждения финансировались странами, но вскоре эта поддержка стала слишком дорогостоящей. Теперь члены церкви должны были сами оплачивать нужды церкви и делать это в форме налога»40.
И все – с темой церковного налога покончено?!
Да нет, все не так просто, как хочет нам объяснить барышня-конфетка от лица самого успешного в мире поставщика духовных услуг.
Прежде всего речь идет о мнимой экспроприации, имевшей место в ходе секуляризации в 1803 году. Фактически церковные владения были отписаны князьям (а позднее обществу в целом), но здесь допустимо задаться вопросом: как вообще церковь заполучила себе эти земли и недвижимость? Тяжким и честным трудом? Мессами и попечением о душах?! Сколько ей нужно было провести крещений, венчаний, воскресных проповедей и отпеваний, чтобы добросовестно заработать себе столько земель и богатств, которые впоследствии могли стать собственностью целой нации?
Церковь приобретала эти блага – ленные поместья и прочие дары – в значительной мере от императора, который тем самым думал обеспечить себе духовное и политическое благополучие. И если у христианина-землевладельца была, скажем, золотая ложка, то впоследствии он передавал ее церкви.
Но даже если при этом шла речь об экспроприации, то причина введения церковного налога заключалась в другом. Официальное историческое объяснение того, как и почему возник в Католической Церкви церковный налог, столь же ложно, как и те официальные заявления, которыми наше федеральное правительство оправдывает церковный налог.
Итак, после того как князья церкви должны были вернуть все, что приобрели их предшественники, церковные приходы, по сути дела, имели три фактора финансирования: сельское хозяйство, духовные услуги и пожертвования41. Но в ходе индустриализации в Европе XVIII и XIX вв. было столько миграций беженцев в Германию (например, польских гастарбайтеров), что для них основывались собственные общины.
Поскольку эти новые общины, в отличие от подобных немецких общин, пребывавших в благополучии и сытости, все еще пробавлялись милостыней и просили официальной помощи у прусского государства, родился церковный налог и в 1905 году был учрежден во всех прусских церковных приходах.
А поскольку Веймарская конституция 1919 года отделила, наконец, церковь от государства, чтобы установить «свободную церковь в свободном государстве», то с целью финансового обеспечения общин потребовалось ввести во всем государстве церковный налог. Однако эта ситуация была все еще далека от нынешней церковной налоговой системы. Постановлено было только одно: предоставить местным церквям списки государственных налогоплательщиков, чтобы церкви могли взимать с них задним числом церковный налог за счет выплачиваемого ими государственного налога.
Однако в марте 1933 года происходит нечто такое, что до нынешнего дня имеет центральное значение для государственного сбора католических и протестантских членских взносов: Адольф Гитлер вносит на голосование в Рейхстаг свой «закон об устранении нужды народа и государства», более известный как «закон о предоставлении чрезвычайных полномочий правительству». Этим законом лишается силы
Рейхстаг и отменяется конституция. Против этого рокового закона проголосовала единственная партия – СДПГ, и в этот момент всем было очевидно, что будущее Европы находится в руках последней партии, которая, хотя и будучи шатким кандидатом, еще имела силу: в руках католической Партии Центра.
«Перед лицом неотложной нужды, в которой находятся народ и государство, – сказал ее председатель Людвиг Каас в своей знаменитой речи, – мы, представители немецкой Партии Центра, в этот час протягиваем руку всем, даже нашим бывшим противникам, с тем чтобы обеспечить продолжение дела национального возрождения»42.
При такой позиции у Кааса было множество противников в самих католических кругах, однако во время голосования им угрожали солдаты СА и СС. Каас, со своей стороны, доказывал, что недопущение закона о чрезвычайных полномочиях ничего не изменило бы в политической реальности захвата власти нацистами, а только лишило бы шанса получить привилегии, самолично обещанные Адольфом Гитлером христианским церквам: обеспечение христианского влияния в школе и воспитании и сохранение в силе договора межу церковью и государством.
Куда именно вело «дело национального возрождения», всем нам известно. Однако самого господина Кааса карьерная лестница вела прямо в Ватикан, где он – вот так-так! – сделал себе крутую карьеру при папе Пии XI.
Как член ватиканской делегации, он уже несколько недель спустя провел переговоры с Гитлером по поводу так называемого конкордата с рейхом – чудовищного договора между национал-социалистами и Римско-Католической Церковью, который роковым образом связал между собой тех и других и который… сохраняет свою силу до сего дня!
А тот, кто еще тратит время на обдумывание теории атеистического заговора, пусть просто вспомнит мемуары бывшего рейхсканцлера Генриха Брюнинга, который – как исторический свидетель – сообщает, что Адольф Гитлер предложил милому господину Каасу куда более лакомый договор церкви с государством, если тот подтолкнет свою партию к согласию с роковым законом о чрезвычайных полномочиях43.
И вот в так называемом заключительном протоколе к статье 13 именно этот конкордат с рейхом сохраняет право церквей взимать налоги44, которое при национал-социалистах никак не находило себе сторонников и поэтому находилось в большой опасности. В сентябре 1933 года национал-социалисты ввели сбор церковного налога работодателями, сделав его «государственной задачей», а в 1934 году расширили карточку исчисления налога на заработную плату, внеся в нее графу «религия».
«Значит, графа о нашем вероисповедании в налоговой карточке – это прямое наследство Гитлера? – Сара, задумавшись, смотрит в окно. – С ума сойти…».
«Вот именно. И хотя в статье 140 нашей сегодняшней конституции нас уверяют, что “никто не обязан заявлять о своих религиозных убеждениях”, мы до сих пор должны благодарить этот безбожный альянс национал-социализма и христианства за то, что из нашей налоговой карточки можно узнать, какое у каждого из нас мировоззрение».
«Но как это связано с нашей налоговой декларацией?!» «А вот, погоди-ка еще минуту…»
Конечно, есть люди, для которых указание конфессии в налоговой карточке не составляет проблемы. Люди, которым, вероятно, нечего скрывать и которые с уверенностью в себе придерживаются своих взглядов на мир или даже на небеса. Но для почти 1,5 миллионов женщин и мужчин, работающих по найму в Каритас и в других христианских благотворительных организациях, это катастрофично, потому что, хотя эти организации на 98,2 процента финансируются государством, членство в одной из соответствующих церквей для служащих там является непременным условием.
Однако нужно развеять еще одно последнее заблуждение относительно церковного налога – и это, кажется, самое большое, самое фатальное и, значит, самое важное для всего этого божественного лобби заблуждение: ошибочное представление, будто за счет церковного налога финансируется выполнение социальных задач под неизменным девизом: церкви делают так много добра!
Благодаря энергичному труду нескольких моих друзей-единомышленников и нескольких редакций, заботящихся о просвещении, за прошедшие годы раскрыто уже много финансовых мифов относительно религии. И только поэтому руководители религиозных сообществ стремятся выглядеть минимально прозрачными, сами, похоже, не замечая того, что они нам при этом невольно открывают.
Евангелическая Церковь делает большой шаг вперед и публикует – по крайней мере, приблизительно – свои расходы в 2012 году на своей домашней странице:
«В 2012 году валовой доход всех протестантских церквей составил 9,93 млрд евро. Помимо церковного налога (48 процентов) эта сумма складывается из финансирования и субсидирования услуг для общества, предлагаемых церковью (детские сады, денежные вознаграждения преподавателям религии), и платы за аренду и найм»45.
Итак, около половины годового бюджета Евангелической Церкви заимствуется из госказны – причем уже это очень основательно рассчитывается, как мы еще увидим. Но еще необычайнее то, на что уходят эти пять миллиардов сто шестьдесят три миллиона триста тысяч евро: на детсады (в которых о наших малышах не только заботятся, но и знакомят их с христианством – разумеется, посредством шутливой игры), на религиозное обучение (в котором христианское мировоззрение вдалбливается подросткам уже, как правило, почти без шуток, всерьез) и на аренду и найм (на империю недвижимости, которой владеют эти две Церкви – Католическая и Евангелическая).
Теперь-то уже известно, что обе отрасли концерна Иисуса имеют в распоряжении почти бесчисленные объекты недвижимости. А если учесть, что до 99 процентов педагогических ус луг, предоставляемых церквями, рефинансируется государственными органами, то прозрачное распределение использования церковного налога, как нам тут обещали, практически невозможно – ну да ладно: мы все-таки видим, в чем полагает наибольший приоритет Евангелическая Церковь, а это, безусловно, работа с детьми.
1,95 миллиардов евро (то есть 19,6 процента) расходуется на приходские службы и на религиозное обучение, еще 1,86 миллиарда евро (18,8 процента) поступает в протестантские детские сады и еще 1,22 миллиарда евро (12,3 процента) идет на всю в целом работу с детьми и молодежью в общинах.
И тут получается, что при всей – с точки зрения теории познания – абсурдности, которая присуща индивидуальной вере, вера организованная способна находить весьма разумные решения по управлению своими делами. В общем и целом, внушительная сумма в 5 миллиардов евро, то есть более половины годового бюджета Протестантской церкви, идет, конечно, на работу с людьми, которым наговаривают с три короба бредятины, продавая ее под видом абсолютной истины и воспитывая детей как будущих церковных налогоплательщиков.
Однако, хоть я и не располагаю данными, чтобы это доказать, я уверен, что в рамках этой работы имеет место все же не только жесткая идеологическая обработка детских умов, но даже наоборот! Церковная работа с детьми и юношеством, независимо от церковного персонала и его завиральных идей, может быть, безусловно, совершенно удивительной и обогащающей, тем более что церковные частные школы и детсады часто в кадровом и в материальном, а порой даже и в идейном отношении оснащены гораздо лучше, чем государственные школы.
Но при этом следует помнить: финансирование этих школ, как я уже сказал, осуществляется не церквами, а государством, то есть всеми нами.
А из многих личных бесед, которые я провел в связи с моей первой книгой «Я иду на школьный двор», я знаю, что христианские частные школы – особенно среди представителей нашего истеблишмента – столь популярны еще и потому, что держатся подальше от определенной, с трудом поддающейся педагогическому воздействию клиентуры. Честно говоря, когда я спрашиваю людей, почему они отправляют своих детей в христианские частные школы, большинство из них совсем кратко ссылаются на любовь к ближнему и ценности христианского Запада (а то и этого не делают), зато, прикрыв рот ладонью, шепчут: «Там меньше проходимцев!».
Недавно мой личный опыт был подтвержден с научной стороны и с большей объективностью: профессор Хиннерк Виссманн из ведущей исследовательской группы «Религия и политика» в университете Мюнстера, являясь как-никак специалистом по религиозному конституционному праву, в интервью поддерживаемым государством конфессиональным школам говорит: «Религиозная форма служит фасадом для того, чтобы набирать желаемый состав учеников, и ведет к социальному расслоению. Это постыдная трагедия»46.
В этой связи стоит рассмотреть и самую ужасную теневую сторону работы с детьми и юношеством: феноменальное число случаев злоупотреблений в обращении с детьми в христианских учреждениях, замалчиваемое систематически и на самом высоком уровне.
Кстати, о злоупотреблениях в отношении детей: как, собственно, выглядят финансы Католической Церкви? Ну, хотя бы в грубом приближении, ведь в Германии богатства этой чертовской католической секты особенно огромны. Но тот, кто попытается исчислить эти богатства, сразу вспомнит о том, что прозрачность не относится к христианским заповедям, и сможет лишь примерно резюмировать следующее.
Всякий, кто подвергся небольшому акту «экзорцизма», называемому крещением, немедленно становится членом не только религиозной общины, но и налоговой общины. Факт принадлежности к ней регистрируется особыми службами (так что даже ничего не подозревающие дети статистически уже числятся католиками либо протестантами), эти службы передают сведения в финансовые органы, а те, в свою очередь, начиная с первой же зарплаты некогда подвергнутого «экзорцизму» человека начинают вычитать из подоходного налога (в зависимости от федеральной земли) 8 или 9 процентов: это и есть церковный налог, так называемый налог на прибыль, рассчитываемый от суммы подоходного налога. Если лица, подвергнутые в детстве «экзорцизму», во взрослом возрасте пожелают расторгнуть данный «контракт», коего они никогда не заключали, это возможно – иногда за плату, – но для этого им надо избавиться от всех идей и опасений, которые им внушались с детства, если таковые еще остались. А гвоздь всей программы вот в чем: налогоплательщик обязан самолично предъявить свидетельство об освобождении от церковного налога. Если же меняются обстоятельства (например, он вступает в брак или переезжает), то предоставить это свидетельство должен он сам, а не церковь. А если он его не предоставит, то – вплоть до официального подтверждения, что он вышел из церкви, – с него могут взимать церковный налог задним числом.
«Ты хочешь сказать, что мы не должны крестить Клару?» – Сара подмигивает мне, затем, нахмурившись, поворачивает бумагу с диаграммой обратной стороной.
«Может, ты ищешь вот это?»
