Уже при жизни Малер считался великим дирижером; великим композитором он был признан лишь после смерти.
В 1902 году Малер женился на Альме Шиндлер, которая была моложе его на 19 лет. В 1907 году от скарлатины умерла их старшая дочь Мария. С этого времени их брак начал рушиться, а у Малера появились проблемы с сердцем.
Он уехал из Вены в Нью-Йорк, став главным дирижером Метрополитен-оперы и местного филармонического оркестра. 21 февраля 1912 года Малер больным, с температурой 40°, дирижировал в Карнеги-холле. Результатом перенапряжения стал бактериальный эндокардит.
Композитора лечили в Америке, потом в Париже. 18 мая он умер в одной из венских клиник – как и Бетховен, в грозу.
Считается, что перед смертью он воскликнул:
– Моцарт!.. Моцарт!..
Моцарт и вправду был одним из кумиров Малера. Но тут требуются уточнения.
По воспоминаниям его жены, Малер произнес «Mozartl!.. Mozartl!..» (в русской транскрипции: «Моцартль»). Это ласково-уменьшительная форма фамилии, нечто вроде «дорогой маленький Моцарт».
Стоит также иметь в виду, что биографы Малера обвиняли Альму в намеренном искажении фактов. Возможно, последние слова композитора – всего лишь красивая легенда, созданная вдовой.
В 1605 году 50-летний Франсуа де Малерб прибыл из Прованса в Париж и быстро занял положение официального поэта при дворе Генриха IV.
Малерб положил начало французскому классицизму, требуя ясности, точности и тщательной отделки стиха. По вошедшему в учебники определению Никола Буало, «он вкус образовал взыскательный и верный».
Малерб умер в Париже 16 октября 1628 года. За час до смерти он вышел из комы, чтобы сделать замечание своей сиделке, употребившей не вполне правильное, на его слух, слово. Впрочем, Онора Ракан, рассказавший об этом в своих «Воспоминаниях о жизни де Малерба», не ручался за достоверность этого эпизода.
В 1702 году в «Историческом и критическом словаре» Пьера Бейля появилась еще одна история о смерти Малерба. Согласно Бейлю, исповедник в напыщенных выражениях стал восхвалять блаженство, ожидающее поэта в будущей жизни. Наконец он спросил, не проникся ли умирающий желанием поскорее испытать это блаженство.
Малерб воскликнул:
– Не продолжайте, ваш дурной стиль оскорбляет мой вкус!
Мальзерб принадлежал к реформаторскому крылу высших чиновников. При Людовике XV он выступал против непомерных издержек двора, за отмену внесудебных арестов и созыв Генеральных штатов. В конце концов король отстранил его от дел.
При Людовике XVI Мальзерб стал министром двора, но затем вышел в отставку вместе с министром-реформатором Тюрго.
В 1792 году этот заслуженный юрист на 72 году жизни вызвался защищать Людовика XVI, которого судил революционный Конвент. Король написал ему: «Ваша жертва тем благороднее, что вы рискуете своей жизнью без надежды спасти мою собственную».
После казни короля Мальзерб удалился в провинцию, но в конце 1793 года был арестован вместе со всем своим семейством. 22 апреля 1794 года он взошел на помост гильотины. Тогда же, в апреле – мае, были казнены его родственники.
Вскоре затем в печати появился рассказ, получивший широкую известность: Мальзерб, уводимый на казнь, во дворе тюрьмы споткнулся о камень и, улыбнувшись, сказал:
– Плохая примета! Римлянин на моем месте вернулся бы.
(Имелись в виду, разумеется, древние римляне с их верой во всяческие предзнаменования.)
Мамонтов по происхождению был купцом, а по роду занятий промышленником. Но истинной его страстью было искусство. Его подмосковное имение Абрамцево стало своего рода Меккой русских художников. На сцене его частной оперы выступал Шаляпин, а декорации писал Врубель.
В 1899 году Мамонтов разорился, попал под суд и несколько месяцев провел в тюрьме. В 1900 году он переехал в деревянный домишко у Бутырской заставы. Здесь он и умер, после длительной болезни, 6 апреля 1918 года.
По воспоминаниям художника Константина Коровина, написанным в эмиграции, он навестил Мамонтова за неделю до смерти. Тот сказал:
– Ну что ж, Костенька, скоро умирать. Я помню, умирал мой отец, так последние слова его были: «Иван с печки упал». Мы ведь русские.
(Отец Саввы, Иван Федорович, умер в подмосковном имении Киреево 19 августа 1869 года.)
Впрочем, биограф Мамонтова В. А. Бахревский усомнился в достоверности коровинского рассказа, поскольку под конец жизни Савва Иванович страдал склерозом и с трудом узнавал даже родных.
В начале декабря 1980 года 80-летней Надежде Мандельштам был прописан строгий постельный режим. Дежурить возле нее было доверено самым близким людям.
Одна из добровольных сиделок, Людмила Сергеева, вспоминает о своем дежурстве в ночь на 27 декабря: «Вдруг лицо ее побледнело, по высокому лбу потек пот. (…) Видя ужас в моих расширившихся глазах, Надежда Яковлевна успокоила меня:
– Не бойся, я такой подлости тебе не сделаю, в твое дежурство не умру.
Эта ее фраза (…) стала крылатой, многие мемуаристы ее повторили».
Надежда Яковлевна умерла 29-го, в дежурство Веры Лашковой.
Наталия Штемпель со слов Лашковой рассказывала, что в два часа ночи Надежда Яковлевна, уже в полубреду, спросила, почему в комнате шумит машина. Лашкова ответила: «Машины никакой нет». – «Кошки», – сказала Надежда Яковлевна. – «И кошек нет». – «Здесь, в груди», – показала она на свою грудь. Потом она сказала: «В России голод» – и повторила: «Россия, Россия». «Молитесь, Надежда Яковлевна», – сказала Вера. «Да ты не бойся», – ответила умирающая.
Сама Лашкова позднее писала, что последними словами вдовы поэта были:
– Я его скоро увижу…