По преданию, левого глаза Жижка лишился в знаменитой Грюнвальдской битве 1410 года. Однако едва ли он в ней участвовал.
В 1419 году, когда начались гуситские войны, Жижка примкнул к радикальному крылу гуситов и тут проявил свои качества блестящего полководца. Он довел до совершенства тактику боя с применением укрепленных повозок и раз за разом громил крестовые походы против гуситов.
При осаде одного из замков Жижка потерял второй глаз, но и незрячим воевал столь же успешно. Умер он 11 октября 1424 года от бубонной чумы при осаде моравского городка Пршибислав. В чешских летописях повествуется, что товарищам по оружию он завещал:
– Бойтесь Господа Бога, неустанно и преданно защищайте правду Божию и полагайтесь на вечное воздаяние.
Однако гораздо более известен рассказ итальянского гуманиста Пикколомини (будущего папы Пия II). Согласно его «Истории Богемии», когда Жижку спросили, как он желает быть погребен, «он приказал снять со своего трупа кожу, мясо отдать животным и птицам, а из кожи сделать барабан и с этим барабаном ходить в бой. Едва услышав звук этого барабана, неприятель обратится в бегство».
Так появилась фраза, которую можно встретить в популярных исторических книгах:
– Натяните мою кожу на боевой барабан!
В 1774 году провинциал Николя Жильбер приехал в Париж. Сатиры против вольнодумцев-энциклопедистов принесли ему известность, а также субсидии от короля и парижского архиепископа.
В мае 1780 года Жильбер совершал конную прогулку по бульвару Монпарнас. Лошадь понесла и сбросила седока на землю. Следствием стало повреждение черепа и маниакальное расстройство: поэту казалось, что его враги-«философы» настроили против него целый свет.
В ночь на 24 октября Жильбер ворвался в дом архиепископа, стал кататься по полу и требовать, чтобы его причастили и соборовали. Его отправили в «Божий приют» – университетскую больницу. 16 ноября в припадке безумия он проглотил довольно большой ключ, задохнулся и умер. По легенде, ключ был от шкатулки поэта, и тот проглотил его, чтобы «философы» не украли его рукописи.
Месяцем раньше была опубликована элегия Жильбера, известная под названием «Прощание с жизнью»:
На жизненном пиру, злосчастный гость,
Однажды появился я и умираю…
Эта элегия, а вернее, это двустишие даровало поэту славу в потомстве. В русской литературе жильберовский «пир жизни» стал «праздником жизни», но всегда – в минорном ключе: «Блажен, кто праздник жизни рано / Оставил…», или: «Мы чужие на этом празднике жизни».
В 1911 году Жоффр стал начальником Генерального штаба, а после начала Первой мировой войны – главнокомандующим. Именно под его руководством была одержана победа на Марне, не позволившая немцам войти в Париж.
В конце 1916 года 64-летний Жоффр был смещен с поста главнокомандующего. В конце войны он возглавлял французскую военную миссию в США, затем в Японии, и на этом его карьера закончилась.
21 июня 1930 года маршал присутствовал на открытии статуи, воздвигнутой в его честь в Шантийи, где в годы войны размещался Генштаб. Больше он на публике не появлялся.
19 декабря ему ампутировали правую ногу, пораженную артритом. Через несколько дней он впал в кому. 3 января 1931 года, в восемь часов утра, маршал очнулся в последний раз и произнес:
– Я очень любил свою жену.
А потом:
– Я никому не причинил зла.
Так рассказано в книге Шарля Бунье «Маршал Жоффр» (1932).
В 1841 году, завершив порученное ему воспитание цесаревича Александра, будущего царя-освободителя, 58-летний Жуковский уехал в Германию и женился на 19-летней Елизавете Рейтерн. Больше он в Россию не возвращался.
Главным его занятием стал перевод «Одиссеи», законченный в 1849 году. К концу жизни зрение его ухудшилось настолько, что он уже не писал, а диктовал своему камердинеру, а по совместительству – писцу и чтецу Василию Кальянову.
В апреле 1852 года Жуковский, живший тогда в Баден-Бадене, тяжело заболел. Из Штутгарта приехал протоиерей Иоанн Базаров и 8 (20) апреля причастил поэта.
9-го Жуковский велел Василию носить при себе две серебряные монеты, чтобы положить их ему на глаза после смерти: «Я не хочу, чтобы я был для других страшен!»
Базарову, уезжавшему по срочным делам, Жуковский сказал: «Я смерти не боюсь. Я готов схоронить жену, детей. Я знаю, что я их отдал Богу. Но думать, что ты сам уходишь, а их оставляешь чувствовать одиночество, – вот что больно!»
11-го вечером, в канун смерти, сообщает Базаров, поэт подозвал к себе свою маленькую дочь Сашу и велел ей передать матери:
– Я теперь нахожусь в ковчеге и высылаю первого голубя – это моя вера, другой голубь мой – это терпение.
(В Книге Бытия Ной, когда потоп прекратился, выпустил из ковчега голубя; в первый день голубь принес в клюве масличную ветвь, а во второй не вернулся.)
Ближе к ночи он сказал своей теще:
– Теперь остается только материальная борьба; душа уже готова!
Временным местом упокоения поэта, до перенесения праха в Александро-Невскую лавру, стал склеп на баденском кладбище. На стене склепа было помещено четверостишие Жуковского – самая известная эпитафия в русской поэзии:
О милых спутниках, которые наш свет
Своим сопутствием для нас животворили,
Не говори с тоской: их нет,
Но с благодарностию: были.