Жанна Бекю, внебрачная дочь портнихи и монаха, перебралась из родной Лотарингии в Париж пятнадцати лет от роду. Свою карьеру она начинала как куртизанка. Влиятельные покровители свели ее с королем, выдали замуж за графа Гильома Дюбарри, и в 1769 году, уже в качестве мадам Дюбарри, она стала последней и самой любимой из фавориток 59-летнего Людовика XV. После его смерти она удалилась в подаренный ей королем замок Лувесьен близ Парижа.
11 января 1791 года ее драгоценности были похищены из замка и месяц спустя обнаружились в Лондоне. Дюбарри несколько раз ездила в Англию, пытаясь вернуть украденное. В разгар революции это казалось подозрительным. Графиню обвинили в финансировании монархической эмиграции. 6 декабря 1793 года Революционный трибунал приговорил ее к смерти.
Утром 8-го, чтобы оттянуть казнь, Дюбарри указала место, где будто бы прятала драгоценности, и стала составлять их список. Это позволило ей прожить на несколько часов дольше, но все же в половине пятого ее повезли на гильотину.
В корреспонденции из Парижа, опубликованной в английских газетах, отмечалось, что «ее поведение было отнюдь не мужественным». По дороге на казнь палачу пришлось поддерживать ее за руки, чтобы она не упала с тележки. На эшафот ее затащили силой два помощника палача. Когда ее голову стали закреплять на плахе, Дюбарри вырвалась и побежала; ее поймали, связали и обезглавили. Однако о предсмертных словах казненной автор корреспонденции не упоминает.
Эти жалкие и трогательные слова появились в начале XIX века:
– Господин палач, еще минуточку!
Позднее фраза мадам Дюбарри приобрела даже более драматический вид:
– Еще минуту, господин палач, только одну минуточку!
В романе Достоевского «Идиот» чудаковатый чиновник Лебедев молится за упокой души графини Дюбарри. Когда его выставляют за это на смех, он поясняет: «…И вот за эту-то минуточку ей, может, Господь и простит, ибо дальше этакого мизера с человеческою душой вообразить невозможно».
Весной 1870 года Дюма прервал работу над заказанным ему «Большим кулинарным словарем» и уехал в Испанию для поправки здоровья.
В июле, как только он вернулся на родину, началась франко-прусская война. Французы терпели поражение за поражением. Возможно, это стало одной из причин удара, который наполовину парализовал 68-летнего писателя.
12 сентября он все же добрался из Парижа до нормандского прибрежного городка Пюи, где в своем летнем доме жил его сын Александр. «Я хочу умереть у тебя», – сказал он сыну.
Прибыв в Пюи с двадцатью франками в кармане, он положил эту монету на камин. Однажды, глядя на нее, он сказал сыну: «Когда я впервые приехал в Париж, у меня был один луидор; почему же меня называют мотом? Этот луидор все еще у меня; вот он!»
Смерти он не боялся. Своему другу, писателю Арсену Гуссе он как-то сказал: «Она будет ко мне добра, ведь я расскажу ей занимательную историю».
Зато он тревожился за судьбу своих книг. Он рассказывал сыну: «Мне приснилось, будто я стою на вершине горы из камней, и каждый камень был одной из моих книг. Драмы, романы, мемуары, критика, поэзия – в этой громаде было всё; и что-то невыразимо мучило меня, этот навязчивый сон оборачивался кошмаром, камни казались рыхлыми, я чувствовал, что вся эта груда трудов рушится у меня под ногами, осыпается как песок…»
4 декабря он попросил сына ответить ему «с откровенностью испытанного товарища по оружию и добросовестного судьи»:
– Ты веришь, что из написанного мной хоть что-то останется?
Сын уверил его, что останется многое.
– Честное слово?
– Честное слово.
Отец притянул руки сына к себе, и они обнялись. Больше он уже не говорил ничего.
5 декабря «он умер так же как жил – не заметив этого» (слова Дюма-сына). В тот же день немцы вошли в Руан, главный город Нормандии.
В своем завещании Дюма писал:
«Желаю быть похороненным на прелестном кладбище городка Виллер-Котре, более похожем на лужайку, на которой могли бы играть дети».
За год до смерти, в 1894 году, Дюма-сын написал предисловие к изданию «Трех мушкетеров» с роскошными иллюстрациями. По форме это было письмо к покойному отцу: «Дорогой отец, вспоминают ли в том мире, где ты пребываешь теперь, о делах нашего мира, или же эта другая, вечная жизнь существует лишь в нашем воображении, порожденная (…) нашим страхом перед небытием?»
Заканчивалось письмо словами: «Я, кого ты, да и я сам, всегда считал ребенком в сравнении с тобой, сейчас сед как лунь – каким ты никогда не был, и я уже старше, чем был ты, когда нас оставил. Земля вращается быстро. До скорого свидания».
27 ноября 1895 года, на смертном одре, Дюма-сын написал завещание, в котором отказывался от любых посмертных обрядов и воинских почестей, положенных ему как члену Французской академии.
«Таким образом, – писал он, – моя смерть причинит беспокойство лишь тем, кто сам пожелает побеспокоиться».
28-го показалось, что больному стало лучше. Дочерям, которые не отходили от его кровати, он сказал:
– Ступайте завтракать, дайте мне отдохнуть.
Едва они вышли из комнаты, как началась агония.
Писатель похоронен на кладбище Монмартр вместе со своей второй женой, пережившей его на 39 лет. В нескольких шагах от них покоится Мари Дюплесси, «дама с камелиями», юношеская любовь Дюма-сына.