Виктор Гюго

(1802–1885)

французский писатель

В 1851 году, после провозглашения империи Наполеона III, Гюго покинул родину. Он вернулся спустя 19 лет уже в республиканскую Францию в качестве духовного лидера нации. Еще при его жизни, в 1881 году, улица Эйлау, на которой стоял его дом, была переименована в улицу Виктора Гюго.

Тогда же Гюго написал завещание:

«Бог. Душа. Ответственность. Трех этих понятий достаточно для человека. Для меня их достаточно. Они и есть истинная религия. Я жил в ней, в ней же и умираю. Истина, свет, справедливость, совесть – это Бог. Скоро закроются мои земные глаза, но мои духовные очи будут зрячими как никогда».

В мае 1883 года умерла актриса Жюльетта Друэ, его старая возлюбленная и самый близкий к нему человек. Рассказывали, что вскоре после этого, сидя за столом, Гюго пробормотал стих:

 

Теперь уже недолго мне заслонять собою горизонт.

 

Писатель Морис Баррес в своем дневнике за 1914 год приводит слова Гюго: «Я стар. Я скоро умру. Я увижу Бога. Увидеть Бога! Говорить с ним! Это так грандиозно! Что я ему скажу? Я часто об этом думаю. Я готовлюсь к этому». За подлинность этого монолога поручиться нельзя: Баррес взял его из вторых и даже из третьих рук.

В середине мая 1885 года Гюго заболел воспалением легких и 22 мая умер. 24 мая Огюст Вакери, его литературный душеприказчик, опубликовал свои дневниковые записи о последних днях писателя.

16 мая Гюго сказал Вакери: «Я уже мертв», а два дня спустя, в разговоре с писателем Полем Морисом:

– Друг мой, какое это мучение – умирать!

– Но вы не умираете, – попытался утешить его Морис.

– Нет, это смерть, – ответил Гюго и добавил уже по-испански: — И я скажу ей: «Добро пожаловать!»

Его последние слова были сказаны 18 мая и обращены к внучке:

– Прощай, Жанна!

Таково свидетельство очевидца. Однако почти сразу же появились сообщения, что Гюго, умирая, бредил стихами:

– Идет борьба меж днем и ночью… – А потом: – Я вижу черный свет.

Именно эти слова цитируются чаще всего. Их приводит как подлинные даже Андре Моруа в своей биографии Гюго, хотя они, несомненно, выдуманы.

Нетрудно увидеть, откуда они взялись. В предисловии к драме «Кромвель» Гюго писал, что «закат – это мрачная драма, в которой борются день и ночь, жизнь и смерть». А «черный свет» явился из поэмы Гюго «Что изрекла тень» с ее знаменитой строкой: «Ужасное черное солнце, чьи лучи излучают ночь».

Давид,

царь Израиля

Согласно историческим книгам Ветхого Завета, Давид, второй царь Израиля, жил в X веке до н. э. и царствовал 40 лет. Он объединил Израиль, захватил Иерусалим и сделал его столицей. (Правда, современные историки склоняются к мнению, что Давид если и существовал, то разве что на правах племенного царька.) Согласно Писанию, Давид был также великим поэтом и музыкантом: он сочинил Книгу псалмов, которые сам положил на музыку.

В конце жизни Давид боролся за власть с собственными сыновьями и уступил престол Соломону. Перед смертью он завещал ему:

– Вот, я отхожу в путь всей земли, ты же будь тверд и будь мужествен и храни завет Господа Бога твоего…

Выражение «в путь всей земли» можно вольно перевести как «все мы там будем». Давид повторил слова полководца Иисуса Навина: «Вот, я ныне отхожу в путь всей земли».

Но он не ограничился благочестивыми наставлениями. Он еще указал сыну, кого из врагов пощадить, а кого покарать. Последнее указание касалось Семея, который обидел Давида «тяжким злословием», но после покаялся и получил от царя обещание: «Ты не умрешь».

– Ты же не оставь его безнаказанным; ибо ты человек мудрый и знаешь, что тебе сделать с ним, чтобы низвести седину его в крови в преисподнюю.

Таков был последний завет Давида, царя и поэта.

Жак Луи Давид

(1748–1825)

французский живописец

Давид, сначала якобинец крайнего толка, затем убежденный бонапартист, после поражения Наполеона при Ватерлоо бежал из Франции и конец своей жизни провел в Брюсселе. Его последние дни известны по книге Э. Ж. Деклюзе «Луи Давид, его школа и его время» (1855).

Летом 1825 года Давид тяжело заболел, но осенью, чуть оправившись, снова взял в руки кисть. Указывая на мольберт, он говорил с улыбкой: «Это мой враг; он убьет меня».

На ложе болезни художник, несмотря на жестокие боли, исправлял гравюру по своей картине «Леонид при Фермопилах».

Утром 29 декабря ему пришлось прибегнуть к помощи бельгийского живописца Мишеля Стапло. Взяв в руку трость, Давид указывал места гравюры, требующие исправления, и говорил еле слышно:

– Слишком темно… Слишком светло… Градация света выражена недостаточно… Вот здесь бликует… Однако… это действительно голова Леонида…

Тут его голос затих, и трость выпала из рук – уже навсегда.

Жорж Дантон

(1759–1794)

французский якобинец

Дантон был самой яркой фигурой и лучшим оратором среди якобинских вождей. Однако к весне 1794 года машина террора, созданная при его деятельном участии, добралась и до него. 30 марта группа относительно умеренных якобинцев во главе с Дантоном была арестована.

Незадолго до ареста друзья предлагали ему бежать из Франции. Дантон ответил: «Разве можно унести родину на подошвах своих башмаков?» Эту фразу, ставшую знаменитой, первым привел Луи Лежандр, бывший соратник Дантона, на заседании Конвента 7 января 1795 года.

2 апреля дантонисты предстали перед Революционным трибуналом. На вопрос судей о его местожительстве Дантон ответил своим громовым голосом: «Скоро это будет ничто, а имя мое – в Пантеоне истории».

Современники подправили эту фразу:

– Моим жилищем скоро будет ничто, а мое имя будет жить в Пантеоне истории.

Так родился «Пантеон истории».

На последнем, четвертом заседании судьи решили прекратить слушания и удалились для вынесения приговора. Со скамьи обвиняемых раздались голоса: «Нас судят не выслушав!» (Заметим, что право выносить приговор после трех дней слушаний предоставил Трибуналу якобинский Конвент – при полном согласии дантонистов.) Дантон прервал их:

– Довольно слов! Мы прожили достаточно, чтобы упокоиться на лоне славы.

5 апреля все обвиняемые сложили головы на гильотине. Никто из очевидцев о каких-либо словах Дантона не упоминает. Биографы, правда, ссылаются на книгу Антуана Арно «Воспоминания шестидесятилетнего» (1833), но это всего лишь хроника революции под видом мемуаров.

Зато потом предсмертные слова Дантона посыпались одно за другим. В конце концов усилиями доброго десятка авторов, включая Дюма-отца, сложилась полная картина, а вернее, легенда его казни.

По дороге на гильотину, проезжая мимо дома, где жил Робеспьер, Дантон предрекает:

– Робеспьер, ты последуешь за мной!

У подножия эшафота он вспоминает о своей юной жене:

– О моя жена! моя возлюбленная! Больше я тебя не увижу. – Затем он резко прерывает себя: – Дантон, тут не место слабости!

Две последние, наиболее знаменитые фразы появились (в чуть ином виде) в V томе «Истории Франции» Л. П. Анкетиля, вышедшем в 1805 году.

Эро де Сешель, идущий на казнь первым, хочет на прощанье поцеловаться с Дантоном, но палач не позволяет.

– Дурак! – восклицает Дантон. – Разве ты можешь помешать нашим головам поцеловаться в корзине?

Наконец, на эшафоте Дантон обращается к палачу:

– Не забудь показать мою голову народу: она того стоит.