Александр Иванович Герцен
(1812–1870)
писатель, публицист
«Декабристы разбудили Герцена…» – это едва ли не всё, что мы помним о редакторе «Колокола». Между тем его главным свершением была не революционная агитация, а «информационное обеспечение» первого, решающего этапа великих реформ Александра II.
В январе 1870 года Герцен приехал в Париж по семейным делам, почти сразу заболел воспалением легких и умер в ночь на 9 (21) января. Его последние дни описаны его женой Наталией Тучковой-Огаревой.
«…Накануне кончины Александра Ивановича, – вспоминает она, – проходила по нашей улице военная музыка. Герцен очень любил ее. Он улыбнулся и бил в такт по моей руке. Я едва удерживала слезы. Помолчавши немного, он вдруг сказал:
– Не надобно плакать, не надобно мучиться, мы все должны умереть.
А спустя несколько часов он сказал мне:
– Отчего бы не ехать нам в Россию?»
Перед смертью Герцен в бреду говорил: «Пойдем и предстанем перед судом Господа». Требовал коляску, чтобы куда-то ехать. Разговаривал с кем-то, сидящим наверху: «Сударь, видите ли вы меня с высоты? Я вас отсюда очень хорошо вижу. Какие огромные агенты теперь, я давно его знаю, ездил с ним в омнибусе».
Он стал просить шляпу, потом попытался сложить одеяло по форме шляпы и обратился к жене:
– Натали, держи. Я возьму наши вещи и пойдем. Возьмем с собою Тату [Наташу, дочь Герцена]. Я готов.
Иоганн Вольфганг Гёте
(1749–1832)
немецкий поэт
16 марта 82-летний Гёте простудился. Жить ему оставалось шесть дней. Кончина поэта «по рассказам его друзей» описана в книжке К. Мюллера, законченной полтора месяца спустя после смерти поэта. (Позднее, правда, обнаружилось кое-что новое.)
В ночь на 22 марта Гёте сказал своему переписчику: «Это не продлится больше, чем несколько дней». Тот не понял, что имелось в виду – скорая смерть или скорое выздоровление. Утром Гёте перенесли в кресле из спальни в рабочий кабинет. Он спросил, какое сегодня число. Услышав, что 22-е, сказал: «Значит, весна началась, и мы скорее сможем поправиться».
Одни его замечания были вполне осмысленны, другие указывали на помутнение разума. Заметив на полу листок бумаги, он спросил, почему здесь валяется переписка Шиллера. Затем обратился к своему слуге Фридриху:
– Отворите же и вторую ставню, чтобы впустить больше света!
Чуть позже, в статье Карла Фогеля, врача Гёте, эта фраза была сокращена до восклицания:
– Больше света!
Этот возглас и был сочтен заветом, который Гёте оставил потомкам. Очень часто он приводится в еще более выразительной форме:
– Света! Больше света!
Потом Гёте уже не мог говорить и лишь пытался что-то писать рукой в воздухе. Отчетливо можно было распознать большое «W» – начальную букву имени «Вольфганг». В своем кресле поэт и скончался за полчаса до полудня.
Одно время всерьез обсуждалась гипотеза, что Гёте вместо «Mehr Licht!» («Больше света!») пробормотал на родном для него франкфуртском диалекте «Mer lischt…», то есть «Лежать… [неудобно]», но не закончил фразу. Умирающий Гёте, однако, не лежал, а сидел в кресле.
Иногда еще утверждается (едва ли вполне серьезно), что будто бы с дикцией у старого Гёте было неважно и на самом деле он произнес «Mehr nicht…» – «Больше нет…».
Позднее обнаружились свидетельства современников, утверждавших, что последние сознательные слова Гёте были обращены к его невестке Отилии, которая заботливо ухаживала за ним:
– Подойди-ка, дочурка, и дай мне свою милую лапку.
Наконец, в 1965 году был опубликован рассказ слуги Гёте Фридриха Крауса – того самого, кто должен был «впустить больше света». Из этого рассказа следовало, что Краус такой просьбы не слышал: «Действительно, он под конец назвал мое имя, но не для того, чтобы я открыл ставню, а потому, что ему понадобился ночной горшок, и он сумел взять его сам и держал поближе к себе, пока не скончался».
Этот рассказ вполне согласуется с отчетами медиков. Стоит добавить, что свет из окна резал умирающему глаза, так что он прикрывал их рукой, а потом – зеленым козырьком, надетым на лоб.
Шарлотта Перкинс Гилман
(1860–1935)
американская писательница-феминистка
Шарлотта Перкинс Гилман стояла у истоков феминизма XX века. Всемирную известность принесла ей книга «Женщины и экономика» (1898). Здесь заявлялось: «Домашний труд женщины, конечно, позволяет мужчинам производить больше, чем если бы им приходилось трудиться по дому. Тем самым женщины становятся экономическим фактором. Но то же относится к лошадям». И еще: «Никакого “женского ума” не существует; мозг – не половой орган».
Среди сотен ее статей было эссе «Жизнь и смерть», напечатанное в 1912 году. Шарлотта писала: «О смерти мы знаем лишь то, что она – не противоположность жизни, ведь жизнь течет непрерывно, а смерть – только миг». В том же году Шарлотта опубликовала эссе «Хороший и дурной вкус в суициде», где защищала право на добровольную эвтаназию.
В 1932 году у Гилман был диагностирован рак молочной железы. 17 августа 1935 года, в возрасте 75 лет, она ушла из жизни способом, предсказанным ею в старом эссе. Прощальная записка заканчивалась словами:
«Я предпочла хлороформ раку».
В автобиографии, опубликованной посмертно, Шарлотта обращается к читателю со словами:
«Смерть? Она не стоит наших тревог. Напрягите воображение и попробуйте представить себе мир без смерти! Смерть – непременное условие жизни, а вовсе не зло».
