1 января 1883 года Толстой записал в дневнике: «Новый год! Желаю себе и всем хорошо умереть».
В ночь на 28 октября 1910 года он, решив покончить с «барским» образом жизни, тайно уехал из Ясной Поляны. Определенной цели у него не было, ясно было лишь направление: на юг. В вагоне он заболел крупозным воспалением легких. Последние 7 дней, начиная с 31 октября, Толстой провел в доме начальника станции Астапово, в окружении приехавших вскоре врачей и близких.
1 ноября он продиктовал дочери: «Истинно существует только Бог. Человек есть проявление Его в веществе, времени и пространстве». Последняя запись продиктована 3 ноября:
«…Вот и план мой. Fais се que doit advienne que pourra [Делай, что до́лжно, и пусть будет, что будет, франц.]. И все на благо и другим, а главное – мне».
Однажды, когда ему поправляли подушки, он слабым, жалостливым голосом произнес:
– А мужики-то, мужики как умирают, – и прослезился.
В последние дни он бредил. Дочь Александра приводит слова: «Искать, все время искать». Согласно Черткову, по временам он отчетливо говорил: «Ну, теперь шабаш, все кончено», «Ну, мать, не обижайтесь» (в полубреду, шутливо), «Все просто и хорошо», «Хорошо… да, да…».
6 ноября, вспоминает Чертков, он, как бы продолжая нить занимавших его мыслей, громко произнес:
– Всё я… свои проявления… Довольно проявлений… Вот и всё…
В тот же день он взял дочь Татьяну за руку и сказал: «Вот и конец… и ничего…». Через некоторое время он привстал в кровати и произнес, твердо и ясно выговаривая каждое слово:
– Только одно советую вам помнить: есть пропасть людей на свете, кроме Льва Толстого, а вы смотрите на одного Льва…
(Тут можно услышать отзвук предсмертных слов столь ценимого Толстым Марка Аврелия: «Что вы плачете обо мне, а не думаете (…) об общей смерти?».)
По воспоминаниям сына Сергея, в 11 вечера Толстой присел на кровати и сказал: «Тяжело, боюсь, что умираю». Чуть погодя он привстал со словами: «Удирать надо… удирать…» Потом, позвав Сергея к себе, произнес:
– Истина… Я люблю много… как они…
А после укола морфия бормотал, засыпая:
– Я пойду куда-нибудь, чтобы никто не мешал… оставьте меня в покое…
Толстой умер ранним утром 7 ноября и был похоронен в Ясной Поляне. Впервые публичные похороны в России прошли без религиозных обрядов.
Лили Ларсен, автор книг об английских писателях, заметила: «Дилан Томас питал страсть к выпивке, женщинам и поэзии (не обязательно именно в этом порядке)».
В 1937 году он женился на Кейтлин Макнамара; у них родилось трое детей. Однако, как писала Кейтлин годы спустя после смерти мужа, «наша история была не историей любви, а историей выпивки»; «нашим алтарем была барная стойка».
Осенью 1953 года Дилан отправился в четвертое поэтическое турне по Америке. 20 октября он остановился в нью-йоркской гостинице «Челси». Здоровье его было плохо, несколько раз с ним случались обмороки.
3 ноября он расплакался в своем номере и сказал сопровождавшей его Лиз Рейтелл, что он хочет умереть и «отправиться в сады Эдема». Вместо этого он отправился в бар «Белая лошадь» напротив отеля, а вернувшись вечером, заявил:
– Я выпил восемнадцать стопок чистого виски. Думаю, это рекорд.
Именно эта фраза чаще всего цитируется как последние слова поэта.
Стандартная порция виски – полторы унции, т. е. около 45 грамм. В таком случае Дилан выпил не менее 800 грамм. Однако бармен «Белой лошади» утверждал, что поэт прихвастнул: на самом деле он выпил не больше 9 стопок.
В течение следующих двух суток Фелтенштейн, знакомый врач Рейтелл, несколько раз впрыскивал Дилану крупные дозы морфина, чем, по-видимому, ускорил его смерть. 5 ноября Дилан сказал художнику Джеку Хелайкеру, дежурившему у его постели:
– И это все, что я сделал за 39 лет жизни…
В тот же день его отвезли в расположенную неподалеку частную больницу Св. Винсента. Он умер в полдень 9-го, не выходя из комы.
Посмертный диагноз не подтверждает легенду о том, что Томас будто бы упился до смерти. Он умер от пневмонии в сочетании с отеком головного мозга и ожирением (но не циррозом) печени.
Уже после смерти Томаса вышла в эфир его радиопьеса «Под сенью молочного леса», над которой он работал почти до последних дней. Здесь говорилось: «Я буду любить тебя, пока Смерть не разлучит нас, а тогда мы соединимся навеки».
Поэт похоронен в родном Уэльсе. На надгробии выбиты последние строки его стихотворения «Папоротниковый холм»:
В объятиях времени, по-весеннему зеленея и умирая,
Я пел в оковах своих свободно, как море.
Вольф Тон считается отцом ирландского национально-освободительного движения. Свои надежды он возлагал на помощь революционной Франции. В августе 1798 года к небольшому отряду высадившихся с моря французов присоединились местные повстанцы.
12 октября Тон был захвачен на борту очередного десантного судна и помещен в дублинскую тюрьму. 8 ноября он предстал перед военным судом и заявил, что желает достичь отделения Ирландии «путем честной и открытой войны». Он лишь просил, чтобы его не вешали как мятежника, а расстреляли как солдата.
Казнь назначили на 10 ноября. Узнав, что просьба о расстреле отклонена, в ночь на 9-е Тон попытался перерезать себе горло перочинным ножом, но вместо яремной вены перерезал трахею.
Рассказывают, что военный хирург, осмотрев его, сообщил, что рана, по-видимому, не смертельна, хотя и крайне опасна. Тон слабеющим голосом произнес:
– Вы уж простите; как видно, плохой из меня анатом.
Восемь дней он провел в жестоких мучениях, а утром 19 ноября начался дыхательный спазм. По преданию, приведенному в биографии, написанной его сыном, врач предупредил, что теперь ему нельзя говорить, иначе он сразу умрет. Тон ответил:
– Это самое лучшее, что я мог услышать от вас. Для чего же мне жить?
С этими словами он упал на спину и скончался. Ему было 35 лет.
На тюремной кровати нашли записную книжечку, оправленную в зеленый шелк, залитый кровью. На внутренней стороне обложки оказалась латинская надпись, датированная 11 ноября 1798 года:
«Te nunc habet secundum (Теперь ты будешь вторым владельцем)».
Эти загадочные с виду слова взяты из «Буколик» Вергилия: умирая, пастух отдает другу свирель, сделанную из стеблей цикуты, и говорит: «Теперь ты второй, кто будет ею владеть».
Цикута – обычный в античности яд; в Афинах приговоренные к смерти (и между ними Сократ) выпивали чашу с цикутой. Об этом и думал Тон, готовясь лишить себя жизни.