ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ ХАЙВЭЙ
Люди снятся городам
Ну, Башка и удружил! У меня чуть колесо не отскочило. Чуть веник не отвалился. Никого хуже в городе не нашел! А, скорее всего, и не искал. Всем известно, где Умник постоянно болтается — в библиотеке. Книжки читает, шары гоняет в чудном автомате — пружинку оттягиваешь, по шарику вдаришь, и он летит, то вертушку раскручивает, то в ямку, то в загончик попадет. А ему, Умнику, за это цифры мелькают. Так он перед Башкой каждый день маячит. Вот тот и решил: на тебе, Мусорщик, что другим негоже. И ведь не скажешь ничего, не возразишь. Сам приезжал, сам канючил — дай помощничка, дай. Вот и получил.
А главное — день так хорошо начинался. Город после очередной тряски горами хлама встречает — вот, Мусорщик, твоя разлюбезная работенка. Мети, греби, выноси, пакуй и выбрасывай. Метла и совок прям сами работать тянуться, но у меня правило — без заправки никуда.
Подкачал шины у Резинщика, поговорили о том, о сем, то есть говорил только я, поскольку Резинщик шланг к моему колесу прицепил, надувает. Ну, да невелика потеря, потому как с Резинщиком разговаривать все равно, что резину тянуть — уснешь, пока чего путное расслышишь.
Потом, значит, в Чай Кофе Мед, где она сама — начищенная, блестящая, медью сверкает, стаканами гремит — посетителей потчует. Сковородки в воздухе мелькают — блинчики пекут. Ткнул я локтем ей в пузо, поскольку Чай Кофе Мед не любит когда я своими граблями тычусь — сплошная, мол, антисанитария, — подхватил на совок порцию, сижу в углу, уплетаю, попутно думаю — откуда у Чай Кофе Мед имя такое? Не иначе сама придумала. Для солидности. Не хватает ее фарфоровой башке, где заварка плещется, солидности.
Вот тут, значит, и подсаживается ко мне Умник:
— Дяденька, — говорит, — меня к вам городская голова послала в ассистенты.
Это Умник так у нас объясняется. Не с первого раза сообразил — о чем он? Что за дяденька? Чья голова? И что за место такое — ассистент? Я, не хвалясь, скажу: город как свои пять насадок знаю, а никогда о таком и не слыхивал. Но тут Чай Кофе Мед мне и растолковала: Башка, мол, помощничка, прислал, дополнительную тачку толкать.
Умник у нас, для ясности если, — городской чокнутый. Даром что единственный, кто в городе родился, так еще и неприкаянный — нет для него в городе места. Потому и выглядит, как чучело, каких я из подвалов десятками в свое время выволакивал. Только те дохлые были, а этот — живехонький. Да еще отличие — те сплошь белые, а этот в каких-то линиях, ни дать, ни взять — картина ходячая, какие в музее развешаны.
Ну, я его и спрашиваю:
— Хорошо, дело правильное, нужное. Только где ты, Умник, свои приспособления позабыл? — Не всерьез, конечно, знаю, что от роду у него никаких приспособлений не имелось — как родили его голышом, так голышом по городу и слоняется.
— Нет их у меня, дяденька, не нужны они мне, — отвечает. — Я тут вообще временно. Уйду из города своим маршрутом.
Тут, значит, Шофер закатывается, и к нам рулит, гудок давит:
— Привет, Мусорщик! Я слышал, пополнение у тебя. Так, глядишь, и почище на улицах станет.
Взгромоздился напротив, руль крутит, глазами что поворотными сигналами перемигивается.
— Вот, — говорю, — познакомься — Умник. Умник, познакомься — Шофер.
— Виделись, — ворчит Шофер. Он Умника хорошо знает — в тот же просак попался, когда стал у Башки билетера канючить. Пассажиров, значит, обилечивать, а зайцев — ловить. Даром, что на его колымаге полтора пассажира за день проедут — уже много. Вот Умник и обилечивал. Отчего Шофер в тот же вечер опять на поклон к Башке покатил — забери, мол, его у меня.
— Я так понимаю, Шофер, — говорю меня осенившее, — Башка Умника потому всем сует, чтобы поняли — до чего хорошо нам жилось, пока Умник не появился.
Тут Умник и выдает:
— Дяденька, а вы Красную Кнопку видали?
Переглядываемся мы с Шофером. Переглядываемся мы с Чай Кофе Мед. А Умник продолжает тараторить, о том, будто ему позарез эту самую Красную Кнопку встретить надо, потому как без Красной Кнопки ему город не мил.
— И зачем она тебе, сынок? — жалостливо Чай Кофе Мед говорит, как только она и умеет, отчего каждому самым сокровенным с ней поделиться хочется.
— Хочу, тетенька, их города уйти, — говорит Умник. — Не нравится мне здесь. Я уже и стену пытался перелезть, но на ней зацепиться не за что. И копать пробовал, но там камень, ничем не пробьешь.
Мы все трое в окно и глянули, где стена высится. Отсюда глядишь — вроде не большая, переплюнуть можно. А на самом деле — ого-го! Башку придется задирать, чтобы край увидеть. Вот он, значит, куда таскался. И не лень ему. Без колес, да без ветрил.
— А в одном документе я прочитал, — запнулся Умник, видать такое вычитал, что и словом не передать, — там непонятно сказано, но суть в том, что нужна Красная Кнопка. Потому как она знает, где находится Экстренный Вызов.
— Чего-чего? — хором говорим, а Шофер еще и гудок подпустил. — Какой такой Экстренный Вызов?
— Я же говорю, дяденьки и тетенька, непонятно там написано.
— Красная Кнопка говоришь? — Чай Кофе Мед ситечком себя по фарфору чешет, заваркой булькает. — А ведь помню я такую. Заходила когда-то с кем-то. Так, — она кофейником по медному брюху шмякает, звенеть начинает. — Как же сразу не сообразила!
— Что? Что? Что не сообразила? — Умник аж привстал, но мы-то с Шофером Чай Кофе Мед всю жизнь знаем, помалкиваем, наблюдаем.
— Что это Экстренный Вызов вместе с ней был! И похож! Весь такой важный! Экстренный!
Тут мы, конечно, не выдержали! Шофер поинтересовался — а вместе с ними Трансмиссия не заходила? Может, даже на пару с Аккумулятором? Тоже такой важный! А я, ну, и вверни старую шуточку, от которой Чай Кофе Мед так перекосило, что она заявила — нечего нам рассиживаться, ей пора к обеду приступать, а подсобить, приспособления сменить нас никого, а Умников на всех не хватает.
До меня, конечно, и доперло, что Чай Кофе Мед не шутки шутить с Умником собиралась, не высмеивать — что с убогого возьмешь, а перехватить его в личное пользование. Попроси она у меня прямо, я, может, и согласился — хотя кто его знает, вдруг из Умника мусорщик как раз и получится, но теперь — шиш ей.
— Пошли, — говорю Умнику, — мусор сам не уберется, а чует мой совок — ночью очередное трясение случится. А про Красную Кнопку тебе эта мымра ничего не скажет, она сама ничего не знает.
Вывел я, значит, Умника на свежий ветерок, подсобил Шоферу на рулевую колонку взгромоздиться, в очередной раз пытаясь сообразить — как же он без посторонней помощи с нее скатывается, показал помощнику на тележку, и пошли мы вдоль дороги, да так лихо, что только чистая полоса после нас оставалась.
Все в Умнике не так плохо, если бы у него из приспособлений хотя бы колеса имелись. Самые простые, на резиновом ходу. А то пока он своими ногами по битой щебенке, кирпичу, стеклу взберется, я до следующего поворота успеваю доехать. Да и по нему видно — думает о чем-то Умник, и так крепко думает, что пару раз тележку не удержал, опрокинул.
И кто меня за язык тянул? Но уж очень он старался, когда не думал. А тут и Башкой не надо быть, чтобы сообразить — о чем.
— Что тебе там за городом? — как бы между прочим начинаю. — Медом мазано? Чем тут плохо?
— А вы сами, дяденька, не видите? — Умник руками разводит — вот, мол, погляди.
Гляжу.
Не вижу.
— Стекол, что ли, в домах нет? — угадать пытаюсь. — Или двери с петель слетают? Так Стекольщик не успевает переставлять, а Столяр не успевает навешивать. Дойдет и до этого места черед.
— Не дойдет, дяденька, — говорит Умник. — Умирает наш город. Потому и нас так мало становится. Скоро совсем исчезнем.
Вот тебе раз.
Вот тебе два.
— Ты, Умник, — говорю вкрадчиво, успокаивающе, — перегрелся на солнышке. Ничего с городом не случится. Как появился он, так никуда не исчезнет, ты об этом у Башки спроси. Он про город все знает. Даже про твою Красную Кнопку и Экстренный Вызов знает.
— Знает, — соглашается Умник. — Я в первый раз про них от головы и услышал.
— Как это? Ты рассказывай, но и не отвлекайся, мусорок-то в баки отвози, не стопори работу.
Обнаружил Умник, что Башка во сне разговаривает. Для меня новостью стало, что Башка все-таки спит, а то он любит с надменной мордой на всякое твое словцо поминать: я, мол, и день и ночь не сплю, все о благе нашего дорогого города думаю. Но, видать, так крепко думает, что про то и во сне болтает. Много всякого Умник из его ночной болтовни узнал, но в одно время как переклинило Башку — ночи напролет только и толкует: «Не трожь Красную Кнопку, не трожь Красную Кнопку!» Умник и просек — грозит этой самой Красной Кнопке какая-то опасность, кто-то ее все тронуть, обидеть пытается.
Так? Да не так.
Дальше — больше.
В библиотеке всякого хлама полно свалено. В свое время Башка учудил — заставил меня из мусора старые книги вытаскивать и в библиотеку приносить. Есть, видите ли, в них какая-то ценность! Он бы еще кирпичи битые попросил не в утилизаторы бросать, а ему под окно складывать, надпись составляя: «Башка — умен». Но мое дело городской голове подчиняться, я и носил. На свою и его голову, как вышло. Вот в таком хламе Умник и отыскал Руководство.
— Вот, дяденька, посмотрите, — и достает из-за пазухи что-то ободранное. — Здесь все написано. Понимаете? Все!
— Даже как мусор побыстрее убирать? — интересуюсь, намекая, мол, поболтали, но пора и честь знать — работа не ждет.
— А это, — говорит, — дяденька, и не мусор вовсе. Это город наш так умирает. Поэтому скоро здесь ничего, кроме мусора и не останется.
— Вот и хорошо, — говорю, в болтовню его не вникнув. — Значит еще больше трудиться будем. Надо бы тебе по такому случаю хоть каких-то насадок приладить. Сегодня же с Механиком поговорю, есть у меня в заначке целехонький набор, ни разу еще не приспособленный… Постой, — дошло до меня, — о какой еще такой смерти толкуешь? У нас в городе никто почти не умирал, а ты такое про город говоришь? Город, если хочешь знать, это… это… город! Мы все в нем однажды проснулись, а как до него жили, так об этом лучше и не поминать! А ты говоришь… а ты…
Сам от себя не ожидал. Будто и не я это вовсе, а Башка в меня вселился — он у нас мастер на такие представления, как затеет речь на общегородском собрании, так хоть аплодируй, хоть реви, а можно и то, и другое сразу.
— Так здесь написано, — Умник книжкой трясет. — Это те случаи, когда требуется немедленно Красную Кнопку отыскать, да Экстренный Вызов послать.
— Вот этого Экстренного Вызова я там и не видел, — чешу затылок совком, и даже язык прикусить не успел.
— Где, дяденька, где? — и вокруг меня скачет.
Осаживаю его. Видишь, говорю? И вдоль проспекта показываю. Что тротуары, что проезды, что скверики, что площади. Мусор на мусоре сидит, битым кирпичом подгоняет. И берет меня сомнение. Умник хоть и Умник, с него взятки гладки, но что-то в последнее время и впрямь работы прибавилось. Раньше бывало я к полудню освобождаюсь, а все вокруг блестит и сверкает, только утилизаторы сыто белый дым отрыгивают, дневную норму переваривая. А теперь? Стыдно кому сказать — ничего не успеваю! До самого вечера расчищаю, а получается освободить только пятачок, где все наши в основном и селятся. А утилизаторы? Чем-то черным отхаркиваются и жаром пышут. Несварение у них.
— В общем, так, — говорю, — будет тебе твоя Красная Кнопка, только когда солнце зайдет и работать не сможем. Все равно туда раньше являться смысла нет, — и опять язык прикусываю, так как почти все Умнику и сказал, но тот, похоже, меня не дослушал, за тележку схватился и к жерлу утилизатора побежал, вонючие дымные кучи отрыжки огибая.
Вот ведь дурак я мусорный, не воспринимал Умника всерьез. Ну, покажу ему Красную Кнопку, ну, увидит он ее, может, даже обнюхает, оближет — кто его знает, чудилу, а потом и новый день наступит, он еще чего-нибудь в старой книжке вычитает, на что посмотреть захочет.
И пойдет у нас работенка! Загляденье. Прям как сейчас. Я и не заметил, как мы до того места добрались, куда я и забыл, когда добирался. Мусорища — во! У меня аж совок и метла задрожали от предвкушения. Не смотри, что пропылились мы так, хоть в музей вместо статуй, зато любо дорого на нашу работенку посмотреть.
Но Умник… Он же без дела работать не может. Ему еще и болтать надо. Принялся он, значит, мне — мне! — про город рассказывать. Байки, значит, травить. Причем байки-то все сплошь сказанные — пересказанные, от Башки наверняка и услышанные. Про то, что раньше города другими были. На месте, то есть, города стояли и никуда не двигались.
— Как же, — спрашиваю для поддержания разговора, — люди в них попадали?
— Люди в них, дяденька, не попадали, — отвечает. — Люди их сами и строили.
— Ну-ну, — отвечаю. — Вот ты наверняка все книжки про города прочел?
— Не все, дяденька, — скромничает наш Умник. — Но многие прочитал, да.
— Если бы в шары не гонял, все бы осилил, — вроде как подкалываю.
— Я шарики запускаю, чтобы быстрее считать научиться, — и глазом не моргнет.
Ну, ладно, продолжаю:
— И что в этих твоих книжках написано?
— Много чего, — говорит, не понимает — к чему я клоню.
— Ну, например, написано там как города росли?
— Да, дяденька, написано.
— Вот, — торжествую, — а ты мне говоришь — люди их строили! Росли города, понимаешь? Росли!
Положил я его на лопатки. Победу, значит, одержал. Он, понятное дело, не сдается. Мямлит, что это какая-то там метафора, начинает про бульдозеры рассказывать, подъемные краны. Заслушаешься!
Мы в этом городе испокон живем. Не упомнить — когда в него попали. Я и сам смутно припоминаю, что мы в те времена в каком-то другом месте жили. Деревья там были, как в сквере. Только большой сквер, огромный. А однажды заснули, проснулись — кругом город и стена. Только я о том помалкиваю. Потому как Башка не одобряет, когда кто-то прошлое поминает. И повторяет: «Человек был дик и зол, пока город его к себе не взял, не приютил, за что городу мы навечно обязаны». А Башка он потому и голова города, что никакой Умник с ним не сравнится.
В общем, работает наш Умник не покладая рук. Я ведь зачем резину тяну? Не только потому, что работы непочатый край. Еще и в воспитательных целях. Чтоб, значит, не расслаблялся. Красные Кнопки Красными Кнопками, а у каждого из нас дело имеется, которому мы всеми нашими приспособлениями служим. Приспособлений только Башка не имеет, да Умник, но первому их и приспособить некуда, а со вторым дело поправимое — завтра же к Механику нагрянем, чтобы он перво-наперво колесами занялся, а там глядишь и пылесос к Умнику приспособим, есть идейка на этот счет.
Тут и смеркаться начинает, лампы зажигаются, народ домой колесит, кто сам, а кто с Шофером. Только сейчас и понимаешь — какое нужное дело делаем. Дороги чистые, мусора нет, утилизаторы даром что дымят, а лампочки от них ярче загораются. Красота неописуемая.
— Ладно, — говорю. — На сегодня достаточно. Хорошо поработали. Завтра еще лучше дело пойдет. Соображаешь?
— Соображаю, — кивает Умник, только радости в его голосе не особенно слышно. Ну, да ничего. Уработался Умник. Это тебе не в библиотеке книжки почитывать и не шарики гонять.
— Дяденька, а зачем мы в библиотеку пришли? — спрашивает Умник.
Но я виду не показываю, пусть сюрприз будет, отшучиваюсь, мол, так он меня своими книжками заинтересовал, что решил на сон грядущий подобрать и себе чего почитать. Нет ли у него на примете что-нибудь про мусороуборку? Заодно и Башке спасибо большое скажу за помощника, угодила городская голова, угодила.
Все получилось, как и рассчитывал. Я ведь ученый, сколько раз здесь прибирался, знаю, что Башка в это самое время кормится, а когда он кормится — делай с ним, что хочешь, глазом не моргнет. Собственно, я потому и убираюсь, что Башку куда хочешь можно сдвинуть, мусор из-под него вымести.
— Вот, — говорю Умнику и на Башку, которого трубки опутали и жидкость сладенькую прямо в мозги вливают, показываю, — вот здесь то и находится, чего ты искал.
Не понимает Умник, на городскую голову таращится — огромную, бугристую, глаза к переносице съехали, губища отвисли, слюну пускают.
— Вы, — говорит, — про что, дяденька? Это ведь Башка. Где Башка находится, я и так знал. Вы говорили, что покажете, где Красная Кнопка живет.
— Эх, малец, — усмехаюсь. — Вот под Башкой твоя Красная Кнопка и живет. Сейчас мы Башку подвинем немного в сторонку, сам все и увидишь.
— А! Подземный ход там? В ее жилище? — никак не может сообразить Умник. Может, зря его Умником прозвали?
— Давай, — говорю, — взялись, только осторожно, в слюну не вляпайся, очень она у него липкая. Не отмоешься.
Башка недовольно морщится, пузыри пускает, но мы с Умником в его щеку уперлись, пару раз качнули, сдвинули. Как раз настолько, чтобы нужное перед нами и открылось.
— Ой, — говорит Умник. — Ой, дяденька.
— Получай, — веником его по спине хлопаю, — свою Красную Кнопку. Заслужил. Хотя и не знаю, что ты с этой ерундой делать будешь.
Умник-то ведь что думал? Он думал, Красная Кнопка — как мы. Самая обычная, с приспособлением. А красная кнопка — в брюхе. Или на голове.
А Красная Кнопка — вот она, под Башкой красуется, в пол вделана, только сверху стеклом прикрыта.
Я ведь сразу смекнул, о чем Умник толкует, только вида не подавал. Сколько раз под Башкой убираюсь, столько раз на эту Красную Кнопку и смотрю. Большая такая, ребристая.
— Ну, — говорю, — полюбовались и хватит. Давай Башку обратно двигать, а то занервничает, заплюется. А когда Башка плюется, это, доложу я тебе…
Не успел я доложить. Подскочил Умник к Красной Кнопке и — бах! — пяткой стекло разбил. На колени встал и со всего маху кулаком по ней врезал, так что она внутрь ушла.
Онемел я.
Смотрю на осклки стекла и думаю: подмести надо, неровен час Башка поранится. Смотрю на Умника и думаю: что ж ты, паршивец, творишь! Смотрю на Красную Кнопку и думаю: для чего же она нужна такая, что Башка ее пуще всего бережет?
И все это одновременно думаю. Ничего сказать потому и не могу. Только рот разеваю, что твоя Башка.
И звон слышу. Тарахтит. А потом голос:
— Вы нажали кнопку экстренного вызова. Вы нажали кнопку экстренного вызова. Для верификации прошу назвать код вашего поселения. Для верификации прошу назвать код вашего поселения. Код указан на второй странице руководства по эксплуатации городских поселений класса А и на третьей странице руководства по эксплуатации городских поселений классов Б, В и Г.
Умник свою книжечку торопливо листает, а мне как-то совсем плохо стало от голоса этого. Вроде и говорит по-нашему, а ничего нашего в нем и нет. Даже не знаю как объяснить понятнее.
— Умник, — говорю, — не отвечай ничего, Умник. Не доведет это до добра, а, Умник?
— Спокойно, дяденька, — говорит Умник, — сейчас все сделаем, еще лучше заживем. А, вот, нашел, — и произносит какую-то абракадабру.
— Код верификации подтвержден, — голос отвечает. — Экстренный вызов принят. Ждите прибытия техника. Ждите прибытия техника.
— Умник, — говорю, хотя понимаю — бесполезно, — Умник, да куда же нам лучше жить? Мы и так не жалуемся. Ни я, ни Чай Кофе Мед, ни Шофер. Даже Механик не жалуется, только ворчит. Но он ворчит не потому, что недоволен, а характер у него такой — ворчливый. Умник, не надо нам никакого техника.
И тут Башка тикать начинает, что твои Часы на городской башне, когда они еще ходили. Было это не упомнишь когда, а вот надо же — узнал сразу. С Часами на городской башне я одно время дружбу водил. Ему ведь хорошо на верхотуре глядеть где какой мусор накапливается. Ну, он мне и кричал, в какую сторону катить, куда совок с метлой приложить. В то время за мусором охотиться приходилось. Не было его, хоть тресни! Вот мы с Часами на башне и водились на этой почве.
Но он тоже какой-то странный был, навроде нашего Умника, только с приспособлениями — стрелками, гирями, маятником, все, что для часов положено, у него имелось. «Гнетет меня одна мысль, Мусорщик», — бывало говаривал он. — «Почему все толкуют, что часы ходят, а я не могу ни шагу ступить?» Я-то вижу, что вместо ног у него стрелки, объясняю ему, так, мол, и так, другой ты породы, а он все свое ладит — хочу ходить по-настоящему, а не только время показывать.
А тиканье нарастает, Башка трясется, будто у него внутри и в самом деле механизм включился. Может и включился, не знаю, внутрь я ему не заглядывал. И затем бить начало — бом, бом, бом. Оттуда же. Из городской головы.
Ну, все, думаю. Пришли кранты Башке. Так и не узнает, что Умник Красную Кнопку нажал, да какого-то техника на нашу и его голову вызвал. И по всему видно — кранты. Ухо его, к нам повернутое, вдруг шевелиться начинает, а затем и вовсе в сторону отъезжает.
Ой, ой, сейчас мозги из Башки польются! Подхватываю я лопатку, веник и со всех колес к дыре — мусор принимать. Да только прав оказался Механик, когда говорил, что в городской голове ума нет. Нет. Теперь точно вижу — темнота одна, хоть глаза выколи.
А потом из этой темноты нога появляется!
Не успел я опешить, как рука возникает, за ухо Башки хватается, а затем и сам техник собственной персоной.
Стоим мы с Умником, как близнецы-братья — у обоих рты разинуты.
Как бы этого техника описать? Вот есть у нас в музее экспонат. Я там по служебной части регулярно бываю, пыль подметаю. Экспонат этот «Рыцарские доспехи» называется, что означает — не знаю, но похоже на человека из железных пластин собранного. Вот этот техник очень на эти самые доспехи похож. Тоже из пластинок железных, только руки и ноги длиннющие и во все стороны гнутся, как шланг пылесоса. Круглые глаза зелеными огнями горят, а больше на лице и нет ничего, ровное место. Ни дышать, ни говорить. Как же мы с ним говорить-то будем? Или техник и не должен с нами говорить, а только дело, ему порученное, выполнять? Если так, то это даже правильно. Одобряю. У нас в городе если бы у каждого такая морда была, сколько бы всего сделать успели, вместо того, чтобы языками чесать.
В общем, подходит к нам техник, аж голову пришлось задрать, до того высоченный, и гудит:
— Техник по вашему вызову прибыл. Готов приступить к осмотру города и профилактическому ремонту.
То, что он гудит, я не преувеличиваю. Гудит, что твой утилизатор. Если бы утилизатор еще разговаривать умел, он так бы и говорил.
— Здрасьте, — отвечаю, ничего другого в башку и не приходит. А что еще может прийти, после того как увидел, что он из Башки вылезает. Всегда он там находился, что ли? Может, это Башка и есть, только в новом обличье? В общем, башка набекрень. И не у меня одного.
Техник на меня зелеными глазищами замигал. Чувствую, осматривает внимательно. И чувствую, не нравится ему то, что видит. Как чувствую — объяснить не могу, а вот точно — не нравлюсь и точка.
— Мусорщик я, — говорю. — Город прибираю. Так-то у нас город хороший, но в последнее время мусора многовато, утилизаторы почти не справляются.
— А я вообще из города уйти хочу, — говорит Умник. — Это у вас телепортатор? Заберите меня отсюда, дяденька.
— Прежде — диагностика, — говорит Техник. — Где у вас выход?
Умник и рад стараться, к двери бежит, показывает. Как по мне, так надо было этому Технику сказать, что все у нас хорошо, и пусть бы обратно в Башку забирался. Кстати, о Башке — так и продолжает посапывать, слюни пускать. Столько напускал — не соберешь.
— Ну и рухлядь, — говорит Техник. — Это какая модель? Не думал, что такие еще существуют.
Это он про город наш. Как вышел из библиотеки, как осмотрелся, так и выдал. А я смотрю куда он смотрит и не понимаю. Никакой рухляди не вижу. Городская площадь. Фонтан. Кое-где опять мусор валяется, так я его сейчас быстренько, и колеса туда навостряю, но Техник меня гибкой рукой за плечо придерживает:
— Не надо, уважаемый Мусорщик, ничего убирать. Мне нужно осмотреть все как есть. Хотя тут и без осмотра понятно, но протокол есть протокол, так, Умник?
— Так, дяденька, — расплывается в улыбке Умник. Он вообще как именинник. Не ходит, подпрыгивает.
— Скажите, уважаемый Мусорщик, а как давно вы обратили внимание на то, что в городе прибавилось мусора? Насколько возрос его объем? Какова мощность утилизаторов? Сколько приемных камер вы обслуживаете? Какие фракции преобладают в убираемом вами мусоре? — засыпал меня Техник вопросами, что мусором. И сразу видно понимающего человека, то есть не человека, а… даже и не знаю, как его назвать.
Я все обстоятельно разъясняю. Насколько, какова, сколько и какие. Намного. Недостаточна. Не считал. А что такое фракции?
Что он от меня ждал? Я ведь самоучка, как наш Умник. До всего собственным умом доходил, как в городе оказался. Но Техник не перебивает, внимательно выслушивает, пока мои владения обходим.
Умник скакать продолжает.
— Дяденька, а вы откуда? Дяденька, а другие города имеются? Дяденька, а почему мы из города выйти не можем? Дяденька, а зачем городу голова?
Но Техник на него внимания не обращает, со мной беседует. Потом двумя руками себе на грудь нажимает, оттуда труба какая-то выдвигается, а он во все стороны эту трубу направляет. Никогда не видел таких приспособлений.
— Пылесос? — интересуюсь.
— Анализатор содержания вредных примесей, — отвечает Техник. — Очень тут все запущено, Мусорщик.
Вроде как мне в укор говорит. Мол, запустил ты дела, Мусорщик, не стараешься, не убираешь. Я, понятно, оправдываться начинаю, Умника приплел, мол, вот, помощничка прислали, мы с ним быстро порядок наведем.
Тут рядом с нами автобус тормозит — Шофер собственной персоной. Дверь распахивает, на Техника пялится.
— Уважаемый Техник, это — Шофер, — представляю их друг другу. — Уважаемый Шофер, это — Техник. Только сейчас прибыл в наш славный город. Вылез прямо из Башки, представляешь?
Техник на Шофера пялится, и чудится мне, что хоть и железная у него морда, а чем-то он донельзя поражен. Хотя, казалось бы, Шофер он и есть Шофер — колесо с глазами. Нет, раньше Шофер почти как все выглядел — ну, приспособления, как же без этого. Но потом стал он Механика донимать — можно ли это приспособить, а можно ли вот это удалить. То ноги ему мешали на педали нажимать, гораздо проще педали в живот сразу вделать — вдохнешь, одна нажимается, выдохнешь — другая. Руки у него с руля к концу работы соскальзывали, так почему бы и без них не обойтись? Долго это длилось, Механик даже стал от Шофера прятаться, а то говорил: сны о тебе нехорошие снятся, будто осталось от тебя одно колесо рулевое, больше ничего. Зря он это ляпнул, конечно. Шоферу именно то и надо было, только объяснить не мог. Вот и осталось от нашего Шофера то, что осталось.
— Киборгизация, — Техник гудит, — это какой же модификации город? Тут даже до селекции дело не дошло… А где генные модификации?
— Дяденька, а что такое генные модификации? — Умник подскакивает, не терпится ему все-все выведать. — А что такое — киборгизация, дяденька?
Техник между тем в автобус забрался, раструбом по Шоферу проводит:
— Варварство, рухлядь, старье, — низко так гудит, словно ругается. А может и ругается, только мы половину слов не понимаем. Я думал, он Умнику ничего путного не скажет, но нет: — Понимаешь, Умник, — говорит, — я с таким городом как ваш в первый раз сталкиваюсь. У нас уже и документации на его гарантийную поддержку не сохранилось. Глубокая древность ваш город, его не чинить, его демонтировать надо.
Ой-ой-ой, думаю. Уничтожать город? Да как такое возможно? А нам куда? Обратно в дикари? Так нам про это Башка на каждом собрании живописует — что мы из себя без города представляли. Жуткое состояние он живописует. Дикость, как есть дикость.
— Вы, — Техник продолжает, — судя по всему, случайно здесь оказались. Город на стадии утилизации находился, но ваше племя ему попалось, сработали резервные цепи, и он перешел в режим консервации и экономии. Произошла отмена генной модификации и переход на такие варварские приспособления, — рукой гибкой в Шофера тычет.
Шофер ничего не понимает, глазами хлопает, гудком подрагивает:
— Я — что? Я ничего. Я — Шофер. Он — Мусорщик.
— Ладно, — говорит Техник, — все понятно. Возвращаемся к городской голове.
Возвращаемся в библиотеку и на тебе — Башка к тому времени кормиться перестал, очухался и вовсю разошелся:
— Что такое? Кто велел? Как разрешили? Почему без моего ведома? Накажу! Размонтирую! Изгоню!
В общем, обычный репертуар Башки, когда в городе что-то помимо него случается. Невдомек ему, что у него прям из уха Техник вылез. Если кого наказывать, то пусть сам себя и накажет. Жаль только, что ничего, кроме башки, у Башки и нет.
Стоим мы перед Башкой — Техник впереди нас, да руками своими извивает, что твоими шлангами, позади чуть-чуть — Умник, а дальше и мы с Шофером, который в автобусе не усидел, за нами покатился.
Ну, думаю, попался Техник под голос Башки, сейчас он его оморочит, да так, что станет Техник на благо города трудиться, утилизаторы чинить. Супротив голоса Башки никто не устоит. Шибко убедительный. Вот как-то раз Чай Кофе Мед начала супротив городской головы чай и кофе лить, медом сдабривать — мол, до какого часа его самодурство терпеть будем? Почему он нам указывает, где кому быть? Я, мол, больше не хочу в кафе напитки и бутерброды разносить, а хочу платья красивые шить, а чего? Чем я хуже Портнихи? Всего-то швейную машинку приспособить. Что тут началось! И правда, другие вступились, правильно Чай Кофе Мед толкует! Почему мы все на одном месте приспособлены? Кто так решил? Башка? Башка нам вообще не указ! Долой Башку!
Чего скрывать, я и сам поддался. И действительно, думал, почему мне каждый день надо с мусором возиться? Чем я хуже Кузнеца? Тем, что у меня метла, а него молот вместо руки? Так это дело поправимое. Механик и не такие чудеса творит. В общем, шатания и разброд, как потом сказал Башка. А до того выдал нам всем. Сразу. Голосом. Подробностей не скажу. Не в подробностях дело. А в самом голосе. Если бы он нам сказал всем на стенку лезть и оттуда вниз сигать, то построились бы колонной и пошли. Без споров. Без разговоров.
Но вот Технику ни горячо, ни холодно. Я-то уже откатываю, веничком, совочком туда-сюда, мол, совсем ни при чем, глубокоуважаемый Башка, мимо проезжал, дай, думаю, уберусь, а тут сборище какое-то. Шофер так вообще зажмурился — ни дать, ни взять, руль закатился в библиотеку, да так и остался лежать. Даже Умник шаг назад сделал, только его татуировки ярче стали, синее, что ли. Тогда-то и мелькнуло у меня — что-то они напоминают, не раз виденное.
Техник к Башке подходит и начинает его тыкать в разные места. То в губы, то в щеки, то в лоб. Руки у него при этом вытянулись, чтобы до всего этого достать. Башка ругается, плюется, брызжет, а Техник знай себе тыкает. Ну, будто массаж Башке делает, как тот любит и для этого Лекаря приглашает, чтобы иглы в него втыкал. А за Лекарем, доложу я вам, не ближний свет ходить, потому Башка призывает его не часто. Не злоупотребляет.
В общем, радоваться бы ему, что Техник заместо Лекаря взялся массаж делать, да только, судя по всему, не то он делал и не так. Все тише голос Башки становится, слов не разобрать, тянет их, как резину, а затем и смолк. Перекосило его так, смотреть страшно, хотя он и раньше на красавчика не походил — сплошь бугры да шишки. Тут я только и примечаю — именно на эти бугры и шишки Техник и давит. Высунул Башка язык на последок, будто Техника лизнуть хотел, да и вовсе замер. Не шевелится.
— Ну, все, — Техник говорит. — Программа отключения запущена. На этом моя работа закончена. Счастливо оставаться.
И в открытое ухо в Башку лезет. Как бы не так! Умник выскакивает и за ногу его хватает:
— Дяденька, дяденька, заберите меня с собой!
Ну, думаю, сейчас получит Умник железной ногой по башке, чтоб в следующий раз Красные Кнопки не искал, а даже если и находил, то ни в жизнь не нажимал. Однако Техник, хоть из уха обратно не полез, но к Умнику повернулся и говорит:
— Не переживай, Умник, теперь все по-твоему будет. Ты, главное, шанс не упусти. А если не упустишь, то следуй строго протоколу. Как и положено.
Тыц, и в ухе сгинул. Без следа. Только Умник все твердит:
— Дяденька, дяденька…
А под нами уже и пол трясется, и песок с потолка сыпется. Выскакиваем мы из библиотеки и ничего не понимаем. Весь город дрожит. Фонари раскачиваются. По улицам люди мечутся. Кричат. В общем, натворил дел Умник. Доигрался. Смотрю на стены — так и есть! К нам приближаются, и растут, растут, все выше и выше делаются, да еще и внутрь загибаются. И такое меня зло на Умника взяло, что решил вот прямо сейчас собственным веником и лопатой перед самым концом и отлупить. Чтоб неповадно. Где Умник? Ищу Умника!
Тут на меня Чай Кофе Мед наскакивает. То есть я это потом понял, что Чай Кофе Мед, так как из приспособлений у нее только чайник на голове остался, да и то, что твои дома качается и трескается. И сама она из начищенной меди вылупляется — бледная, тонкая, голая, ну, прям как Умник. И словно пелена с глаз падает — сколько нас тут собралось, и все без приспособлений! А если что-то у кого и осталось, то прямо на глазах ржавеет и рассыпается, а из культей новые руки, ноги тянутся, у кого и новая голова отрастает! И непонятно теперь, отчего больше крик стоит — от стен, которые вот-вот над нами сомкнутся, закроют белый свет навсегда, то ли от вида нашего, от которого мы отвыкли, да и вообще позабыли как выглядели. Какие-то мягкие, влажные, теплые, неприятные.
Ну, что со мной? Со мной что и со всеми. Одно колесо — хрясь! — отлетело. Другое колесо — вжик! — отвалилось. Слезы глотаю, смотрю как веник в пыль распался, как лопата, которой столько мусора перекидано, от скоротечной ржавчины истончилась и горсткой пыли ссыпалась. А вот и ноги, руки проклюнулись, тянутся из меня, больно тянутся, будто клещами их выдергивают. Нет больше Мусорщика. Осталось черте че, навроде Умника.
Где Умник? Держите Умника! Он во всем виноват! Ату его, ату!
Но где там! Каждый о своем воет, плачет, рыдает. Руками, ногами шевелят, не знают, что теперь делать с ними, отвыкли от них, ни к чему они, если приспособления имеются.
А вот и стены над нами сошлись, темно стало. Только вой, да шорох пыли, что от города нашего осталась. И больше ничего. И вот тут я его увидел. Умника, то есть.
Все мы изменились, в том числе и Умник, хотя, казалось, зачем ему меняться, если он всегда таким и был? Так нет же! Растет Умник, вдвое против нашего стал, да еще татуировка на нем светится, ярко-ярко. А как стены вокруг нас замкнулись, так из его татуировок лучи ударили и принялись по темной поверхности вычерчивать, оставляя на ней светлые полосы. В общем, весь тот рисунок, что Умник на теле своем носил, вскоре на внутренней поверхности стен отобразился.
Говорил же я, чудилось мне знакомое в татуировках Умника. И когда они на стенах зажглись, наконец-то я их и признал!
Карта!
Карта города, вот что это такое!
Вот дороги, вот площади, вот дома.
И будто подслушав мысли мои, стала эта карта оживать. Лучше и сказать не могу, но будто рисунки превращаются в то, что изображали. Дом — в дом, дорога — в дорогу, сквер — в сквер. Изнутри их выпирает, а они растут, растут, потому как убывает от Умника, который в самом центре светящимся шаром повис, будто свернуло его, стиснуло. Испаряется Умник на наших глазах, истончается, разбегается множеством лучей, что город рисуют. И ведь не такой город, какой был! Другой!
Потому как я думал — улицы, а оказались — желоба.
Думал площади, а там какие-то карусели выперло. Дома — тоже не дома, а так, преграды. И все в цифрах, цифрах, цифрах, огромных таких и разноцветных. Не понял я ничего, а потом лучи с города на нас перекинулись, с одного на другого перескакивают. Так мне это не понравилось, что нет, думаю, Умник, ты как хочешь, а я под них попадать не хочу. Не нравится мне город твой, из тебя самого сделанный. Порченный ты, Умник. Как был с самого начала порченный, так и остался им. Башка тоже не фонтан ума был, плевался, орал не по делу, но лучше бы с ним жили, да с нашими приспособлениями.
А лучи знай с одного на другого перескакивают, да им будто и не делается ничего, разве что успокаиваются, бегать и кричать перестают, садятся, в комочки собираются — колени к груди прижаты, голова к коленям, руки голени обхватывают. Так и сидят, будто ждут чего. И ведь не скроешься, не спрячешься. Ну, я и прикидываюсь — мол, не трогай меня, Умник, я уже под лучи попал. Сажусь, щекой в колени вжимаюсь, чтобы хоть глазком смотреть.
Тем временем шар, в котором мы сидели, лопнул и раскрываться стал. Вот, думаю, и хорошо. Обманул я тебя, Умник. Вот и небо. Вот и солнышко проглянуло. На город и смотреть не хочется. Это даже и не город, а площадка для игр расчерченная.
И тут меня как тюкнет по темечку!
Умник на то Умник — не перехитришь его.
И вот теперь мы такие.
И город наш такой.
Каждое утро мы все в самом начале выстраиваемся и ждем своей очереди. Когда Пружина натянется, распрямится, ударит, да так, чтобы каждый по желобу катился. Шарах! И летишь. Вот первый пропеллер раскручиваешь, вот второй, перед глазами цифры мелькают — очки тебе записывают. Так и катаешься до вечера, если в ямке-ловушке не застрянешь. Кто больше очков набрал, тот первым с Пружины и вылетает.
Только я думаю, не потому Умник нас такими сделал, чтобы катались лучше.
А чтобы мы до Красной Кнопки не добрались. А если бы и добрались, то нажать ее не смогли.
Как ее нажмешь, если ты весь круглый, и ни рук у тебя, ни ног, ни головы?
