Глава 29

Сага об «убийстве» Ханджяна

Моя книга приближается к концу, но многие ответвления темы «Берия и эпоха» в ней так и останутся лишь намеченными – очень уж эта тема обширна. Так, я мало касался разоблачения лжи о якобы «кровавых преступлениях» Берии, о которых так красочно писали классики сталино- и бериефобии Антонов-Овсеенко, «генерал» Волкогонов и прочие, им подобные, включая «сочинителей» из «следственной» группы Романа Руденко.

Однако я обещал читателю подробно остановиться на обвинении Берии в наиболее серьезном из уголовных преступлений – обвинении его в прямом убийстве первого секретаря ЦК Компартии Армении Ханджяна, которое потом было якобы выдано Берией за самоубийство.

Это будет непростое и для автора, и для читателя расследование, потому что логический анализ – не описание перестрелок или хитрых разведывательных комбинаций. Но что делать? Ведь речь – о серьезнейшем обвинении. Если мне удастся убедить читателя, что оно – ложно, то тогда сам собой будет напрашиваться вывод о том, что и все обвинения Берии в избиениях лично им и с его санкции подследственных и т. д. и т. п. тоже не стоят выеденного яйца.

В итоге более прочно восстанавливается доброе имя Берии! А разве это – не благодарная задача: еще раз понять: был ли Берия тем злодеем, каким его изображают уже много лет? И я уж прошу читателя следить за рассуждениями автора внимательно.

Итак…

11 июля 1936 года в газете «Заря Востока» появилось сообщение:

«Заккрайком ВКП(б) извещает о смерти секретаря ЦК КП(б) Армении тов. Ханджяна, последовавшей 9 июля 1936 года в результате акта самоубийства. Рассматривая акт самоубийства как проявление малодушия, недопустимого особенно для руководителя парторганизации, ЗКК ВКП(б) считает необходимым известить членов партии о том, что тов. Ханджян в своей политической работе за последнее время допустил ряд политических ошибок, выразившихся в недостаточной бдительности в деле разоблачения националистических и контрреволюционных троцкистских элементов. Осознав эти ошибки, тов. Ханджян не нашел в себе мужества по-большевистски исправлять их на деле и пошел на самоубийство.

Общее состояние тов. Ханджяна усугублялось также его длительной болезнью – тяжелой формой туберкулеза.

ЗКК ВКП(б)».

Агаси Ханджян был личностью политически, так сказать, растрепанной… Если читатель помнит, я так же охарактеризовал и запутавшегося в жизни Ломинадзе. Что ж, это были люди одинакового примерно возраста, но главное – одинаковых чувств. Вот я смотрю на некий коллективный портрет «в интерьере»… 6 февраля 1935 года, пуск пробного поезда Московского метрополитена… На сиденьях, слева направо: Мехлис, Ханджян, Хрущев, Берия и стоящий, опершись о никелированную стойку, Нестор Лакоба. В объектив смотрит только Ханджян. Лицо, я бы сказал, потасканное, «утиный» нос, безвольный подбородок. Немного напоминает то ли коверного клоуна, то ли – мелкого конторщика. Немного похож на Микояна, однако черты лица не четкие, как у того, а размягченные, оплывшие.

Ханджян родился в 1901 году в Ване, в турецкой Армении, в семье учителя. В 1915 году младотурки устроили миллионную резню армян. Не знаю, то ли поэтому Ханджяны оказались в российской Армении, то ли они перебрались туда раньше, но в 1917 году Агаси вступает в ряды РСДРП (б) и в том же 1917 году участвует в создании организации молодых армянских социалистов «Спартак». В 1919 и 1920 годах юный Агаси дважды арестовывается дашнакским правительством Армении, будучи секретарем подпольного Эриванского комитета партии.

После установления в Армении Советской власти он четыре месяца – до февраля 1921 года – был секретарем Эриванского обкома, а потом уехал в Коммунистический университет имени Свердлова – крупный питомник кадров мировой революции с троцкистским уклоном. С 1922 по 1926 год Ханджян – на партийной работе в тогдашнем трокистско-зиновьевском «аппаратном» заповеднике – в Ленинграде. С 1922 года заведующий агитационно-пропагандистским отделом Выборгского, с 1925 года – заведующий орготделом Московско-Нарвского райкома, потом – секретарь райкома. О годах с 1926-го по 1928-й у меня данных нет, но интересно то, что в 1926 году в Ленинград приезжает Киров, и как раз в 1926 году заканчивается работа в Ленинграде 25-летнего экс-«спартаковца». Так что не исключено, что Киров его из Питера «потурил»…

Где был Ханджян два года после Ленинграда, я не знаю, однако на хозяйственной работе он пробовал себя вряд ли, поскольку уже сформировался как ярко выраженный партаппаратчик, умеющий призывать и администрировать, но не умеющий хозяйствовать.

Так или иначе, в 1928 году Агаси возвращают в Армению, и с 1930 года до 9 июля 1936 года он – первый секретарь республиканского ЦК. Манипулировать им, как я понимаю, было при желании нетрудно.

К слову, БСЭ в 1950 году констатировала:

«В 1930—31 руководство КП(б)А, проводя коллективизацию сельского хозяйства, допустило ряд грубых «левацких» ошибок, голое администрирование… В 1932 году с помощью Заккрайкома ВКП(б), секретарем которого был верный ученик Ленина и Сталина Л.П. Берия, партийные организации А[рмении] ликвидировали ошибки, допущенные в ходе коллективизации…»

А ведь «ЛП» расхлебывал «кашу», заваренную в том числе Ханджяном. Причем воздавал за них позднее виновникам не Берия – в ходе репрессий 1937 года в Армении работала комиссия во главе с Микояном, в которую входил Маленков (Берия тоже входил в нее, но реально Арменией занимались первые двое). Ханджяна, впрочем, к тому времени уже не было в живых.

«РАССЛЕДОВАНИЕ» по «делу» Ханджяна я проведу по двум основным источникам.

Первый – книга о Берии Антонова-Овсеенко.

Второй – изданный в 2000 году сборник документов Международного фонда «Демократия» – «Реабилитация: как это было. Документы Президиума ЦК КПСС и другие материалы. Март 1953 – февраль 1956». В разделе V этого сборника имеется документ № 14 – записка заместителя председателя Комиссии партийного контроля при ЦК КПСС П.Т.Комарова от 8 февраля 1956 года об обстоятельствах смерти А.Г. Ханджяна.

Записка Комарова констатировала, что 13 января 1956 года Генеральный прокурор СССР Руденко сообщал в ЦК (в Президиум которого тогда еще входил Маленков, не говоря о «непотопляемом» Микояне) следующее… По результатам прокурорских проверок Военная коллегия Верховного суда СССР реабилитировала 75 руководящих партийно-советских работников Армении. В скобках замечу, что по этой цифре можно как прямо судить о реальном «размахе» якобы «многотысячных» репрессий в Армении, проведенных комиссией Микояна – Маленкова, так и косвенно судить о подобном же «размахе» репрессий в Грузии.

Сейчас для нас, впрочем, наиболее важно то, что Руденко заявлял: «Расправу над Ханджяном учинили Л.П.Берия и др.» (обращаю внимание читателя на это «др.», в документе прокурора выглядящее бесподобно).

Президиум ЦК КПСС 17 января 1956 года постановил принять предложение Руденко о реабилитации Ханджяна. Шаг, надо сказать, плохо объяснимый – Ханджяна ведь никто не репрессировал, он сам наложил на себя руки. Правда, после 1937 года уже покойный Ханджян проходил как враг народа. Ну, так и реабилитировали бы его в рамках работы Военной коллегии! Однако было решено почему-то провести партийную реабилитацию, не затрагивая вопрос о реабилитации юридической.

Так или иначе, Руденко и Комаров подняли вопрос о Ханджяне, и о нем же повествовал Антонов-Овсеенко, с писаний которого я и начну. Цитаты будут длинными, но что уж делать – нам будут нужны многие детали… При этом выделения в текстах Овсеенко и Комарова везде мои – для удобства сопоставления сообщаемого Овсеенко с сообщаемым в записке Комарова.

Итак:

«…в здании Закавказского крайкома рядом с кабинетом первого секретаря (Берии. – С.К.) работала комиссия КПК по проверке деятельности партийных организаций Закавказья. Они уже побывали в Ереване – председатель комиссии, член коллегии КПК Иван Коротков и старая большевичка Анна Иванова. На местах в комиссию включали третьего члена, председателя парткомиссии ЦК национальной республики.

Рабочий день шел к концу. Вдруг в кабинете Берии прогремел выстрел (один. – С.К.). Коротков кинулся на звук выстрела, открыл дверь. Лаврентий Берия бросил на стол пистолет, на ковре, в луже крови лежал с простреленной головой Агаси Ханджян, первый секретарь ЦК Армении. Коротков вернулся к себе, сообщил о случившемся Ивановой (а третий-то что – был лишний? – С.К.) и добавил: «Никогда, нигде, никому об этом не рассказывай. Если хочешь жить». В поезде, на обратном пути в Москву, Коротков повторил «Смотри, Анна, ни слова. Иначе мы с тобой погибнем».

Уже сообщенное вызывает ряд вопросов.

Оставим в стороне то, что хороши же старые большевики из Комиссии партийного контроля, которые без колебаний становятся юридическими соучастниками уголовного преступления в ситуации, когда они хотя бы в Москве обязаны были подать о случившемся рапорты.

Но почему Коротков «кинулся» на выстрел один? И почему другие не «кинулись» если не вслед за Коротковым, то хотя бы для того, чтобы вызвать охрану ЗКК, а сидели как суслики? И почему даже в Москве столичные партийные контролеры так панически боялись далекого Берию? Тем более что до широких репрессий был еще год.

Вернемся, впрочем, к Антонову-Овсеенко:

«Лишь двадцать лет спустя удалось уточнить обстоятельства убийства Ханджяна.

Председатель КПК послал в Ереван своего помощника Кузнецова. Специалисты вскрыли могилу, произвели эксгумацию останков и установили, что пистолетная пуля пробила левый висок. Ханджян не был левшой, это подтвердили его близкие».

И опять возникают вопросы.

Оставим в стороне то, что лишь законченный кретин открыто совершит убийство в своем служебном кабинете в рабочее время, а Берия кретином не был. Но как это себе представляют обвинители Берии?

Вот возник конфликт, вот у Берии в руках оружие (по утверждению Овсеенко – пистолет, а почему я это подчеркиваю, читатель позднее поймет)… И что – Ханджян, видя это, сидит как пень?

Вряд ли он, да при его нервном характере, хотя бы не дернулся. Однако Берия демонстрирует класс истинного «ганфайтера» прерий и всаживает с некоего расстояния пулю точно в левый висок (для чего Ханджяну надо было еще и любезно повернуть вполоборота голову вправо).

Бред?

Пожалуй.

Тогда, возможно, все было так? Ханджян бросал Берии обвинения, тот грозил стереть строптивца в лагерную пыль, армянский секретарь вспылил, но Берия стал его успокаивать, как-то отвлек, затем коварно зашел Ханджяну с тыла, вынул «браунинг с литой золотой ручкой», которым якобы позднее угрожал Зернову, приставил дуло к виску Ханджяна и выстрелил.

Допустим, все было так, но вот незадача! Берия ведь тоже левшой не был. И если бы он стрелял в висок Ханджяну, то – с правой руки, приставив дуло к правому виску Ханджяна. А у того пробит левый висок.

Ну, ладно, Берия как-то извернулся и Ханджяна убил. Что далее?

Что ж, и об этом нам сообщает Антонов-Овсеенко:

«Тело Ханджяна завернули (кто же это был еще? – С.К.) в ковер и отвезли на автомобиле в гостиницу для ответственных работников ЦК и Совнаркома Армении. На крыше расположенного напротив здания работал в тот день кровельщик. Он все видел сверху. По приказу Берия личный охранник произвел в его номере выстрел – имитировав самоубийство секретаря ЦК Армении.

Накануне Берия снял Ханджяна с его поста, и тот приехал в крайком объясняться. На следующий день Лаврентий Берия публично поносил убиенного за национализм и предательство интересов рабочего класса».

Увы, уважаемый читатель, и здесь возникают вопросы.

Оставим в стороне то, что пост 1-го секретаря ЦК выборный и Берия не мог снять Ханджяна с его поста, а мог, пусть и уверенный в успехе, лишь поставить вопрос о снятии, однако – не более того. Но зачем, спрашивается, коль уж Ханджян убит, заворачивать тело в ковер? Для перевозки такого груза – труп в ковре – надо грузовик вызывать!

И зачем везти тело в гостиницу? Не проще ли отвезти труп в относительно укромное место и там оставить? В том, что его нашли бы быстро, сомневаться не приходится – исчезнувшего армянского секретаря искал бы весь НКВД ЗСФСР. Однако нашли бы не сразу, а чем позднее найдут тело, тем проще прятать концы…

И зачем впутывать личного охранника то ли Ханджяна, то ли – самого Берии? Что, Берия – коль уж он был в номере «гостиницы», не мог выстрелить в воздух сам? Да и имитация самоубийства со стрельбой в номере «руководящей» «гостиницы» отдает таким дилетантизмом, который для профессионала Берии был невозможен.

Наконец, что это за стахановец такой – кровельщик, что и после окончания рабочего дня торчит на крыше? В центре Тбилиси частных строений не было, так что и частных ремонтников на крыше государственного здания тоже быть не могло.

На этом я цитирование Овсеенко прекращаю, но замечу, что эти цитаты взяты ведь не из рукописи, а из антибериевского сборника Политиздата 1991 года. А это означает, что за утверждения Овсеенко несут моральную ответственность также заведующий редакцией А.В. Никольский, редактор Г.С. Пружинин и особенно составитель, проводивший общую редакцию, – доктор исторических наук, профессор В.Ф. Некрасов.

Размышляем дальше… То, что написал Антонов-Овсеенко, он не мог прочесть в неких опубликованных источниках. Но откуда-то же он узнал то, что написал! Был знаком с запиской Комарова в ЦК? Нет, расхождения его версии и версии записки Комарова не просто велики, а принципиальны! Мы это сейчас увидим.

Так откуда?

Я предполагаю, что Антонов-Овсеенко излагал один из вариантов той фальсификации, которая готовилась в недрах хрущевского ЦК. А поскольку ложь, похоже, шлифовалась в несколько этапов, то в случае версии Антонова-Овсеенко мы имеем дело с полуфабрикатом, а в ЦК Комаров представил уже «готовый продукт».

И вот что сообщается в записке Комарова, имеющей, подчеркиваю, статус официального документа высшего уровня:

«По показаниям лиц, охранявших Ханджяна, последний между 7 и 8 час. вечера 9 июля 1936 года обнаружен лежащим в своей комнате на кровати с огнестрельной раной в голову. Между тем, на Тбилисской станции скорой помощи вызов к Ханджяну зарегистрирован в 9 часов 25 мин., а пострадавший доставлен в больницу в 10 час. 25 мин. вечера».

Что делать, и тут без вопросов не обойтись…

Если у Ханджяна были «лица, его охранявшие», то они ведь должны были его везде сопровождать. Вот они вошли с Ханджяном в здание крайкома, не дождались, и, ничего не выясняя, вернулись в…

А куда, кстати, вернулись? В гостиницу? Нет, оказывается, Ханджян жил в Тбилиси не в гостинице, а в квартире. Не личной, как я понял, а в служебной, закрепленной за ЦК КП(б) Армении, но все же в квартире в «номенклатурном» доме.

Так вот, выходит, охранники не дожидались в Заккрайкоме «шефа», а бестрепетно вернулись на квартиру? Не очень похоже на правду.

Далее… Хороши охранники: фиксирующие время «между 7 и 8 час. вечера» вместо «7 часов столько-то минут». Такие «профессионалы» могли вместо вызова «скорой» начать звонить в крайком. Да и вообще с временем обнаружения перепутать. Причем если усматривать некий злой умысел Берии в затяжке с вызовом «скорой», то уж приезд-то ее чуть ли не на час он затягивать не рискнул бы… Да и как бы он это сделал? Из крайкома позвонил бы: вы, мол, к Ханджяну не спешите?

Нет уж, Берия тут ни при чем! Настолько, значит, «оперативно» работали подчиненные наркома здравоохранения Грузии Мамаладзе. Ладно! Так или иначе – «пострадавший» в больнице. Что дальше?

«После консилиума врачей, – повествует далее Комаров, – Ханджян оперирован в 1 час 30 мин. утра 10 июля 1936 г. и затем он умер, о чем имеется запись в операционном журнале. В то же время в акте вскрытия трупа Ханджяна от 10 июля 1936 г. указано, что он умер 9 июля 1936 года. История болезни Ханджяна в больнице не обнаружена, хотя на всех больных того периода они имеются…»

Но что здесь странного? Зачем на человека, скончавшегося на операционном столе сразу после привоза его в больницу, заводить, кроме акта вскрытия, еще и историю болезни? По одной несуразной, неуклюже пытающейся «уличить» Берию части записки Комарова можно судить, какие неизобретательные тупицы заполняли аппарат ЦК КПСС и КПК к 1956 году. А ведь на основании этой никчемной «улики» они делают далеко идущий вывод:

«Указанные данные дают основание для предположения, что могла быть произведена фикция операции над трупом».

А вот это уже не шутки! Это же сколько людей надо вовлечь в такую «фикцию»?! И зачем? Ну, привезли тов. Ханджяна в больницу «Скорой помощи». Срочно известили руководство (в записке Комарова сообщается, что в больнице находились Берия, Агрба, наркомздрав Мамаладзе, прокурор Грузии Вардзиели и главный врач Киршенблат).

Привезли, говорю я, тов. Ханджяна, а он уже холодный… Ну, покачали головой, велели Киршенблату провести вскрытие, составить акт о смерти и, если оснований для открытия уголовного дела не обнаружится, готовить тело тов Ханджяна к отправке в Ереван.

Ханджян мертв, Берию не изобличит. Так зачем Берии устраивать опаснейшую фикцию операции над трупом? Чтобы его заподозрили? К тому же это ведь Берия – по Комарову – прямой убийца, а остальным зачем ему в организации этой фикции содействовать? Чтобы доложить в Москву – боролись-де за жизнь руководящего товарища до конца?

Глупо?

Пожалуй.

Но эта подлая глупость имела высший официальный уровень – уровень хрущевского ЦК! Причем записка Комарова напоминает, что «Агрба, Вардзиели и Мамаладзе в 1937–1938 гг. были осуждены и расстреляны, а Киршенблат, осужденный к 10 годам лишения свободы, был расстрелян в феврале 1938 г. в Полтавской тюрьме по постановлению «тройки» УНКВД…»

Комаров прозрачно намекает на якобы руку Берии, хотя за что судили Мамаладзе и Киршенблата, можно судить по качеству работы тбилисской «неотложки» в 1936 году. И как, не имея в феврале 1938 года к НКВД СССР никакого отношения, Берия мог влиять на «тройку» в Полтаве?

К тому же сам Комаров сообщает: «Охранники Саноян и Мкртчян арестовывались после смерти Ханджяна и освобождены через 1,5 месяца». Причем по крайней мере Саноян был жив и здоров и в 1956 году (как следует из записки Комарова). А уж охранников, если дело было нечисто, Берии надо было убирать в ходе репрессий в первую очередь. И сделать это было проще – люди маленькие…

Усматривает записка Комарова нечто подозрительное и в том, что «акт вскрытия трупа… был произведен не судебным экспертом-врачом, а патологоанатомом Джорбенадзе». Хотя чему удивляться? Ханджян оставил предсмертную записку, следов насильственной смерти нет, так зачем же нужен судебно-медицинский эксперт, если в больнице есть штатный патологоанатом? Причем Джорбенадзе никто впоследствии не репрессировал.

Но у зампреда КПК Комарова (заурядный, к тому времени – 58-летний, партаппаратчик высшего уровня, ушедший в 1959 году на пенсию и спокойно скончавшийся в 1983 году в возрасте 85 лет) имеются козыри вроде бы посильнее, а именно:

«Указанный акт в 1955 г. Главной военной прокуратурой был направлен судебно-медицинским экспертам. Главный судебно-медицинский эксперт Министерства обороны проф. Авдеев М.А. дал заключение, что обнаруженная, согласно записи в акте, у Ханджяна на голове огнестрельная рана не могла быть нанесена выстрелом из пистолета «Лигнозе» калибра 6,35 (который имелся у Ханджяна), а нанесена она пулей револьвера калибра не менее 7,5 мм. В извещении Заккрайкома В КП (б) было указано, что Ханджян застрелился из револьвера, а не пистолета…».

В извещении ЗКК, во всяком случае, в том, которое приводит без отточий Овсеенко, об орудии самоубийства вообще не упоминается, но занятнее другое – Овсеенко упорно настаивает как раз на пистолете! И я могу лишь восхищаться суперпрофессионализмом проф. Авдеева, устанавивающего тип оружия по бумажному описанию. А что, если Джорбенадзе, на честность и профессионализм которого записка Комарова бросает, к слову, косвенную тень, что-то описал в своем акте неверно?

К тому же наличие у Берии личного револьвера сомнительно – у него если и было тогда личное оружие (что вероятно), то это был, скорее всего, пистолет. Тем более что у него как раз и был наградной «браунинг».

Но ладно, пусть уж будет так, как описано! Однако далее начинается самое интересное! Комаров пишет:

«В момент гибели Ханджяна в Заккрайкоме ВКП(б) в гор. Тбилиси находилась тройка КПК при ЦК ВКП(б) в составе председателя Короткова И.И. (умершего несколько лет тому назад) (он умер 14.11.49 года в Москве, о чем зампред хрущевской КПК мог бы и знать. – С.К.), партследователя КПК т. Ивановой и третий член тройки не установлен (? – С.К.), но, по заявлению Ивановой, им был Синайский-Михайлов…

В своем заявлении в КПК, – продолжает Комаров, – и в показаниях, данных Главной военной прокуратуре, тов. Иванова сообщает, что 9 июля 1936 г. вечером (а не «в конце рабочего дня». – С.К.) она, Коротков и Синайский работали в здании Заккрайкома В КП (б). Вдруг в кабинете Берия раздалось 2 выстрела (у Овсеенко один. – С.К.). Тов. Коротков бросился в кабинет Берия и долго там задержался. Не дождавшись Короткова, Иванова и третий член парттройки ушли в гостиницу…»

А вот уж здесь даже сказочники развели бы, наверное, руками… Прошу уважаемого читателя представить эту картину. Вечер… В охраняемом здании крайкома в кабинете первого секретаря раздаются два выстрела. Коротков убегает в кабинет, не появляется оттуда, а два его товарища, два стойких большевика, невозмутимо чего-то выжидают, а потом спокойно отправляются восвояси в гостиницу, даже не попытавшись узнать: а что же случилось? И даже на выходе из здания не осведомив охрану.

А вдруг в кабинет тов. Берии пробрался враг и застрелил его? А если парттроица знала, что в кабинете тов. Ханджян, то беззаботность оставшейся партдвойки просто преступна!

А вдруг враг застрелил и тов. Берия, и тов Ханджяна? А когда тов. Коротков бросился в кабинет тов. Берии, то притаившийся враг пронзил его кинжалом и был таков.

Два руководящих товарища, может быть, истекают кровью, а партследователь тов. Иванова и ее напарник тов. Синайский и бровью не повели и ушли чаи распивать…

Можно в такое поверить?

Думаю, нет.

Тов. Комаров же, не усмотрев, как и партследователь тов. Иванова, в ситуации ничего неестественного, ведет дальше:

«…ушли в гостиницу, куда позже вернулся и Коротков. На расспросы Ивановой Коротков ответил, что «произошло ужасное», о чем будет известно завтра. На другой день утром они в газетах прочитали извещение о самоубийстве Ханджяна, и Коротков тогда заявил: «Иезуит Берия убил Ханджяна». Предложение Ивановой немедленно сообщить об этом в Москву Коротков отклонил, также запретил и ей делать это, сказав, что «история разберется»…»

Просто фантастика! Во-первых, кто мешал Ивановой все же сообщить обо всем в Москве по приезде? Да она обязана была это сделать даже не как партийка, а просто как гражданин – чтобы не попасть в соучастники! Во-вторых, если член КПК при ЦК ВКП(б) предоставляет право разбираться в партийных и уголовных делах истории, а не следствию, то на кой черт нужна такая КПК?

Забавно (хотя что тут забавного!) и то, что ни Комаров, ни сама Иванова в фальсификаторском раже не поняли, что по факту подачи своей записки в 1956 году Иванова в любом случае оказывалась уголовной преступницей! Если то, о чем шла речь в ее записке (то есть признания ей Короткова), было правдой, то Иванова была виновна в том, что в 1936 году не сообщила властям важные сведения (утаила их) о преступлении. Если же она в своей записке в 1956 году написала неправду, то подлежала привлечению к уголовной ответственности за клевету и оговор. Не так ли?

Но какой справедливости можно было ожидать, если появлялась соблазнительная возможность представить Берию вульгарным уголовником? Поэтому к записке Ивановой (единственной к тому времени «свидетельнице») отнеслись со всем интересом и пониманием.

Что ж, вернемся к ней и мы… 11 или 12 июля (Иванова точно не помнит) они поездом уехали в Москву.

«В купе вагона, – продолжает Комаров «сагу» Ивановой, – Коротков, любивший рисовать, на бумаге нарисовал кабинет Берия, где на ковре лежал окровавленный Ханджян. Иванова этот рисунок уничтожила. Она предполагает, что Коротков, бывший очевидцем происшествия, изобразил на бумаге представившуюся ему в кабинете Берия картину».

Картина действительно хоть куда! Причем и ковер ведь был, получается, безнадежно испорчен. И как же Берия объяснил наутро или кровавое пятно на нем, или отсутствие ковра?

Ах, да! Он труп в этот ковер завернул и вынес, совершив нечто вроде тринадцатого подвига Геракла, из здания крайкома в восьмом часу июльского вечера в центре Тбилиси.

Это – по Овсеенко.

Но и по Комарову – тоже, хотя и с существенными различиями. Как Берии удалось переправить труп на квартиру Ханджяна, Комаров предусмотрительно умалчивает, и у Комарова получается так:

«Сообщение Ивановой об убийстве Ханджяна в здании Заккрайкома находит подтверждение в таком факте: маляр Гаспарян (простите, он же был кровельщиком! – С.К.), ремонтировавший дом, расположенный напротив квартиры Ханджяна, 9 июля 1936 года вечером услышал выстрел, и, выйдя на балкон (простите, он же был на крыше! – С.К.), увидел, как от подъезда дома, где была квартира Ханджяна, отъехала автомашина Берия».

То есть профессионал Берия делает ошибку за ошибкой, то и дело неумно «подставляется», и описанное «Комаровым-Овсеенко» напоминает мне коллизии итальянского политического детектива «Следствие по делу гражданина вне всяких подозрений». Там начальник секретной полиции чуть ли не на глазах у подчиненных зарезал любовницу, намеренно везде оставляя следы вплоть до отпечатков пальцев, но ему все сошло с рук. И теперь я раздумываю – а не при знакомстве ли с запиской Комарова возникла у сценариста идея сценария?

Комаров же несуразностями не смущается и делает вывод:

«Отсюда возникает версия, что Ханджян, застреленный в кабинете Берия, был доставлен (как и кем? – С.К.) на машине последнего в квартиру и с целью инсценировки самоубийства был произведен выстрел. Через несколько минут Берия позвонил по телефону Ханджяну, и вошедший по этому звонку в комнату Ханджяна охранник Саноян обнаружил лежащего на постели окровавленного Ханджяна».

Комарова странная избирательность слуха Санояна не удивила, но может ли быть так, что охранник услышал из соседней комнаты телефонный звонок и перед этим не услышал выстрел? А он его – по Комарову – не услышал, иначе он сразу же, а не «после звонка Берии» появился бы в комнате, потому что обязан был это сделать.

Далее Комаров сообщает, что в комнату Ханджяна был второй вход с лестничной клетки через комнату секретаря армянского ЦК Аматуни и Гулояна, минуя комнату обслуживающего персонала.

И теперь я пытаюсь представить, как Берия подъезжает к дому и (вообще-то не гигант) тащит труп в ковре через несколько дверей.

Второй вариант: он тащит просто труп, с ног до головы мараясь в крови.

Возможна – с учетом обеих «саг», и Овсеенко, и Комарова – и такая картина: Берия вытаскивает из машины ковер, разворачивает его на улице, взваливает на плечо труп и бодро протискивается в дверь… Потом ведь еще и от ковра надо избавиться, это ведь не носовой платок. Да еще и в «неотложку» успеть – организуя «фикцию операции»… Тяжелую задачу задал себе неосмотрительный Берия.

А Комаров сообщает и кое-что еще:

«Как показала жена т. Ханджяна (вообще-то – вдова. – С.К.) т. Винзберг Роза и охранник Саноян, Ханджян, уезжая 8 июля 1936 г. из Еревана в Тбилиси, взял с собой принадлежащий ему пистолет «Лигнозе» малого калибра, другого оружия с собой не брал. Кроме того, Ханджян сказал ей, что в Тбилиси решительно поставит вопрос об освобождении его от работы в Армении ввиду травли со стороны Берия, и если ему откажут, то проедет далее в Москву… Таким образом, при выезде из Еревана у Ханджяна мысли о самоубийстве не было».

То есть никакого Ханджяна Берия накануне ни с какого поста не снимал – это во-первых. Во-вторых, по здравом размышлении приходишь к выводу, что т. Винзберг Роза лжет уже потому, что если дело обстояло бы так, как она представляет, то ее муж сразу уехал бы в Москву. Перед кем он мог бы ставить вопрос о себе в Тбилиси? Не перед Берией же…

Но и все остальное ведь – плохо сляпанная некомпетентными партократами ложь. Надеюсь, я это читателю доказал. Реальной в «саге» об «убийстве» Ханджяна является одна деталь: Ханджяна вечером 9 июля не стало.

КАК НЕ стало – сказать трудно… В справочнике К.Залесского коротко сообщается: «Убит во время допроса», – даже Залесский не соблазнился россказнями Комарова. Хотя и в таком сообщении все странно. Если кто-то где-то вел допрос Ханджяна, то он был арестован. И вместо сообщения о самоубийстве в «Заре Востока» появилось бы сообщение об аресте или вообще ничего не появилось бы.

Нет, скорее всего, это было действительно самоубийство, для которого Ханджян выбрал не дамский «Лигнозе», а мужское оружие – револьвер, решив хоть в смерти оказаться мужчиной, коль уж в жизни не получилось. Потому что жизнь у него была путаной, не стойкой… А возможно, он стрелял все же из пистолета.

Возможно, впрочем, что его убрала какая-то группа в армянском ЦК – ведя некую интригу. На Кавказе интриг разного рода – от личных до политических – хватало. Тот же сосед по квартире Ханджяна – Аматуни через два года был репрессирован, и из 55 членов армянского ЦК его судьбу разделили 40 человек. Но одно можно сказать с уверенностью: Берия к смерти Ханджяна никакого прямого отношения не имел.

Это видно и из анализа «обвинений» Овсеенко и Комарова. Это видно и из судьбы Ивана Короткова. Берии приписывают ликвидацию «под шумок» осени 1941 года «старого большевика» Кедрова, якобы «знавшего» о том, что Берия был якобы двойником-агентом в 1919 году. Кедрова в 1941 году расстреляли, но не по этой, естественно, причине. Однако если бы Берия устранял опасных свидетелей, то кому уж быть первым кандидатом на расстрел, как не Ивану Короткову! Еще бы – такой свидетель, и такое удобное время – немцы под Москвой, неразбериха…

Иван же Иванович Коротков, 1885 года рождения, из крестьян, с 1899 года маляр, член РСДРП(б) с 1905 года, арестовывался, ссылался и т. п., с 1934 по 1939 год был членом КПК при ЦК ВКП(б), с 1939 по 1944 год – директором Государственного музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина, а в 1944 году вышел на пенсию. И никакая «рука Берии» его никогда не хватала.

Имея в виду «саги» Антонова-Овсеенко и Комарова, надо сказать, что, конечно, оба варианта – ложь от начала до конца, начиная с того, что позиции Ханджяна в Москве сильными не были – в отличие от позиций Берии, и никакой опасности для Берии со стороны Ханджяна быть не могло.

С другой стороны, если бы Берия решил и впрямь убрать Ханджяна (тем более – лично), то это было бы сделано профессионально. И, конечно, не в служебном кабинете.

САГА об «убийстве» Ханджяна Берией – из числа наиболее гнусных антибериевских фальшивок, но я благодарен безвестным ее творцам. Запущенная в оборот как на уровне общественного сознания «сказителем» Овсеенко и его покровителями, так и на самом высоком уровне ЦК и КПК при ЦК КПСС, эта «сага» позволяет мне после ее анализа утверждать, что и остальные якобы «документальные» сведения об участии Берии в пытках и т. д. – ложь! Как и сведения о самих пытках в НКВД Берии. Я не склонен отрицать того, что в какие-то моменты физическое воздействие (но, конечно, не зверское, не садистское) на некоторых арестованных по особо важным и особо опасным для безопасности государства делам могло быть санкционировано и имело место. Но это были исключительные случаи, а исключения, как известно, лишь подтверждают общее правило.

Обращу внимание читателя на фигуру Льва Емельяновича Влодзимирского. Его изображают явно «палаческой» фигурой в окружении Берии. К. Залесский пишет о нем: «Один из наиболее одиозных следователей НКВД, широко применявших методы физического воздействия».

А далее получается интересно… К. Залесский сообщает о Влодзимирском: «1905 года рождения, поляк, сын подъесаула…» Но в официальной кадровой справке говорится иное: «Влодзи-мирский Лее Емельянович (Эмильевич), 1903 года рождения, уроженец г. Барнаул, русский. Родился в семье контролера пассажирских поездов…» Верно, надо полагать, второе, но в одном Залесский точен – в юности Лев приписал себе два года и в 14 лет вступил в Красную Армию. После Гражданской более четырех лет служил рулевым-боцманом в Севастопольском военном порту, окончил вечерние общеобразовательные курсы, потом почти два года был секретарем Кисловодского райисполкома, с мая по сентябрь 1927 года обретался в Пятигорске безработным, а с сентября 27-го начал работать в уголовном розыске на Тереке. В мае 1928 года его перевели в органы ОГПУ, и он был в кадрах чекистов до 1947 года, когда его «по состоянию здоровья» уволил в запас новый министр ГБ Абакумов. В июле 1947 года Влодзи-мирский становится начальником Управления кадров и ревизионного отдела Главного управления советским имуществом за границей при СМ СССР. Взял его туда, конечно, Меркулов, замененный 4 мая 1946 года на посту министра ГБ Абакумовым и назначенный 25 апреля 1947 года начальником Главного управления советским имуществом за границей.

Сразу после смерти Сталина, 5 марта 1953 года, Берия возвращается в объединенное Министерство внутренних дел. МВД вновь включило в себя МГБ, при этом бывший министр внутренних дел Круглов стал первым заместителем Берии, а бывший министр государственной безопасности Игнатьев, пребывавший во главе МГБ с 9 августа 1951 года, из «органов» был удален. Зато вновь стал секретарем ЦК.

Не документированы, но очень правдоподобны сведения о том, что Берия заявил: он-де изжил «ежовщину», изживет и «игнатьевщину». Так оно было или не так, однако наследство Лаврентию Павловичу в очередной раз досталось нелегкое – классический партократ Игнатьев был уверен, что знает все уже потому, что он – член ЦК. И кадры МГБ подбирал соответствующие. Между прочим, «печально знаменитый» Родос, с 1942 года заместитель начальника следственной части по особо важным делам НКВД – НКГБ СССР, служил и при министре Игнатьеве, но подается «демократами» как «бериевский палач».

Теперь «органы» вновь возглавил «ЛП», а уж он-то значение человеческого фактора понимал прекрасно. И уже 18 марта 1953 года Берия назначает генерал-лейтенанта Влодзимирского начальником Следственной части МВД по особо важным делам.

Для чего?

Чтобы выбивать из «жертв» признания? Думаю, напротив – чтобы исключить возможность произвола! Да, именно так! Я связываю назначение Влодзимирского с изменением следственной политики в МВД СССР постольку, поскольку 4 апреля 1953 года выходит приказ министра внутренних дел СССР «О запрещении применения к арестованным каких-либо мер принуждения и физического воздействия».

Вот его основные моменты:

«Министерством внутренних дел СССР установлено, что в следственной работе органов МГБ имели место грубейшие извращения советских законов, аресты невинных советских граждан, разнузданная фальсификация следственных материалов, широкое применение различных способов пыток – жестокие избиения арестованных, круглосуточное применение наручников на вывернутые за спину руки, продолжавшееся в отдельных случаях в течение нескольких месяцев, длительное лишение сна, заключение арестованных в раздетом виде в холодный карцер и др.

<…>

Такие изуверские «методы допроса» приводили к тому, что многие из невинно арестованных доводились следователями до состояния упадка физических сил, моральной депрессии, а отдельные из них до потери человеческого облика.

Пользуясь таким состоянием арестованных, следователи-фальсификаторы подсовывали им заблаговременно сфабрикованные «признания» об антисоветской и шпионско-террористической работе.

<…>

Приказываю:

Категорически запретить в органах МВД применение к арестованным каких-либо мер принуждения и физического воздействия…

Ликвидировать в Лефортовской и внутренней тюрьмах… помещения для применения к арестованным физических мер воздействия…

С настоящим приказом ознакомить весь оперативный состав органов МВД и предупредить, что впредь за нарушение советской законности будут привлекаться к строжайшей ответственности, вплоть до предания суду, не только непосредственные виновники, но и их руководители.

Министр внутренних дел СССР Л. Берия».

Так спрашивается: издавая такой приказ, вернул бы Берия в МВД Влодзимирского, если бы тот имел репутацию костолома? Совершенно секретный приказ министра издается не для журналистов и не для будущих историков. Те, кому он адресован, осведомлены о подлинном положении дел и о моральных и деловых качествах того или иного сотрудника как минимум не хуже министра. И если бы Берия в своем приказе лицемерил, если бы в НКВД Берии рукоприкладство, как явление, существовало, то своим приказом Берия лишь уронил бы свой авторитет в глазах подчиненных ему профессионалов. Однако тональность приказа вполне определенна: она подтверждает приверженность министра внутренних дел Берии линии наркома внутренних дел Берии.

Причем я прошу читателя обратить внимание на перечень тех действий, которые приказ Берии определяет как пытки: «жестокие избиения арестованных, круглосуточное применение наручников на вывернутые за спину руки… длительное лишение сна, заключение арестованных в раздетом виде в холодный карцер…». При всей недопустимости перечисленного как «следственной» практики, это все же не те изуверские, садистские истязания, которые приписывают Берии и его подчиненным различные «сказители»…

Читатель, знакомый с книгой А.Сухомлинова, может возразить мне, что тот же Влодзимирский на следствии сам признал факты избиения им арестованных (смотри стр.306–307). И я не буду ссылаться на то, что сами эти показания Льва Емельяновича из него могли быть «выбиты», а приведу фрагмент его показаний:

«Я эти показания (об избиениях. – С.К.) подтверждаю частично. В некоторой части они преувеличены. В отношении Павлова… я применял меры физического воздействия, так как он был врагом советской власти и имел намерение при захвате немцами Москвы создать организацию «Возрождение России» (хорошо, что не «Единая Россия». – С.К.) и намечал себя бургомистром. Мне разрешили его бить и только после этого он рассказал следствию правду (выделение мое. – С.К.). На избиение Локтионова, Штерна, Мерецкова, Рычагова… было указание Меркулова, который ссылался на санкции директивных органов».

Итак, «садисту» Влодзимирскому в 1953 году смогли инкриминировать лишь несколько случаев физического воздействия на явно виновных арестованных, санкционированного свыше, – что само по себе доказывает отсутствие избиений как стандартной практики – в исключительных условиях военного времени. Я подчеркиваю, виновных, хотя тут упоминается и Кирилл Мерецков, закончивший войну Маршалом Советского Союза. Не имея возможности даже кратко касаться этой фигуры, скажу лишь, что она далеко не так безупречна, как это обычно изображается.

Обвиняли Влодзимирского также в участии в похищении и ликвидации в 1940 году жены маршала Кулика – К.Симонич-Кулик. Что ж, не исключаю… «Жена маршала Кулика» – это звучит внушительно. Но все «обличители» забывают сообщить, что пятидесятилетний и уже потасканный Кулик женился на… 18-летней подруге дочери, и вокруг свежеиспеченной «мадам маршальши» начали виться подозрительные по шпионажу личности. Сегодня – ничего вроде бы серьезного… А завтра? Нет, дело с этой сомнительной «маршальшей» спустя десятилетия выглядит еще более темным, чем в реальном масштабе времени. И я не исключаю, что Сталин решил не рисковать и санкционировал тайную операцию. Как не исключаю я и того, что эту Симонич могли ограбить и убить уголовники, а уж в 1953 году это когда-то нашумевшее дело пристегнули к «преступлениям» Берии…

В ЗВЕРСТВАХ и пытках «в застенках НКВД» обвиняют не только Берию, но и, например, заместителя наркома внутренних дел СССР в 1941–1943 годах, министра государственной безопасности СССР в 1946–1951 годах Абакумова. Обвиняют его в рукоприкладстве и в те времена, когда он подчинялся только Сталину, возглавляя контрразведку «Смерш» Наркомата обороны СССР. Скажем, Судоплатов пишет, что периодически избивали в 1943–1947 годах арестованного Абакумовым комиссара ГБ Ильина, что Абакумов выбил «в первую же ночь» допросов два передних зуба генералу Теплинскому…

Но писатель Кирилл Столяров приводит (в том числе в факсимильном воспроизведении) весьма важный документ – письмо Абакумова из тюрьмы на имя Берии и Маленкова. Подлинность его не подвергают сомнению даже «демократические» «исследователи».

Абакумов был снят с поста министра в 1951 году в результате подачи в ЦК ВКП(б) заявления старшего следователя Следственной части по особым делам МГБ СССР Михаила Рюмина. Столяров утверждает, что Рюмин написал его прямо в кабинете секретаря ЦК Игнатьева (он Абакумова в МГБ вскоре и сменил). Вряд ли это так, но заявление Рюмина – факт общеизвестный. И 4 июля 1951 года по нему была создана комиссия Политбюро в составе: Маленков (председатель), Берия, Шкирятов, Игнатьев.

12 июля 1951 года Абакумова арестовали. Безусловно, не в одной докладной Рюмина было дело – с одной стороны, Абакумов начинал мешать ряду партократов, с другой же, за ним действительно имелись серьезные служебные проступки. Так или иначе, Абакумов оказался в Лефортово, откуда и написал упомянутое выше письмо.

Берия давно не возглавлял спецслужбы и не курировал их единолично – после ареста «ленинградца» Кузнецова главным куратором «органов» был Маленков. Он в первую голову готовил документы Политбюро по вопросам МГБ, он возглавлял комиссию по Абакумову и т. д.

Однако в ниже приводимом письме Абакумов обращался к Берии и Маленкову явно как к членам Политбюро, как к руководителям государства, зная, что в этом случае его письмо в МГБ Игнатьева не осядет (такой порядок при обращении арестованных к членам Политбюро соблюдался строго).

И вот что писал Абакумов 18 апреля 1952 года:

«Товарищам Берия и Маленкову.

Дорогие Л.П. и Г.М.! Два месяца находясь в Лефортовской тюрьме, я все время настоятельно просил следователей и нач. тюрьмы дать мне бумагу написать письма Вам и тов. Игнатьеву…

Со мной проделали что-то невероятное. Первые восемь дней держали в почти темной, холодной камере. Далее в течение месяца допросы организовывали так, что я спал всего лишь час-полтора в сутки… На всех допросах стоит сплошной мат… оскорбления, насмешки… Ночью 16 марта меня схватили и привели в так называемый карцер… Такого зверства я никогда не видел и о наличии в Лефортово таких холодильников не знал…» и т. д.

Из письма Абакумова однозначно следует, что меры физического воздействия стали нормой для МГБ Игнатьева, а вот для НКВД Берии и МГБ Абакумова они были настолько несвойственны, что Абакумов, «кадр Берии», зверствами игнатьевцев был шокирован. А раз так, вряд ли он и сам дробил челюсти и ребра своим подследственным… Как в НКВД – при Берии, так и в «Смерше», в МГБ, возглавляя их.

«А как же свидетельство генерала Судоплатова?» – спросит читатель. Но я отвечу ему цитатой из письма Чарльза Диккенса, написанного 4 февраля 1868 года из Вашингтона своему близкому другу Джону Форстеру: «Оба поделились своими воспоминаниями, причем, как всегда в таких случаях, обнаружилось несоответствие в деталях». Вот так и с печатными воспоминаниями генералов КГБ, изданными после 1991 года (до этого года, впрочем, подобные мемуары не издавались вообще). К ним надо относиться очень аккуратно, не без доли здорового скепсиса. Особенно – с учетом высокой вероятности политкорректировки их «мемуаров».

Между прочим, случайно сообщив одному из моих коллег, что пишу книгу о Берии, я услышал от него вот что… В свое время он лежал в 12-й московской клинике в одной палате со старым чекистом Николаем Ивановичем Галкиным. Галкин (личный друг Завенягина, к слову), по образованию – горный инженер, пришел в НКВД в 1935 году и входил в состав одной из двух бригад, которые вели допросы Туполева. Так вот, Галкин, однозначно, между прочим, говоривший о вине Туполева, полностью отрицал применение мер физического воздействия в НКВД времен Берии, говоря, что это, кроме прочего, считалось уроном офицерской чести. Хотя сам же признавал, что на человеческом, так сказать, уровне, кто-то и срывался.

Я доверяю такому изустному, даже из вторых уст, свидетельству больше, чем писаным свидетельствам Судоплатова. Недаром же издательство «ОЛМА-ПРЕСС», издавшее расширенные воспоминания Павла Анатольевича, сочло необходимым отметить, что издательство «не несет ответственности за изложенные в книге факты».

Между прочим, у К. Залесского я нашел сообщение о том, что, придя в МГБ, Игнатьев заявил: «Нужно снять белые перчатки и с соблюдением осторожности прибегнуть к избиениям арестованных». Клеветать на Игнатьева у «демократически» ориентированного Залесского нужды вроде бы нет. И выходит, при предшественнике Игнатьева Абакумове в МГБ работали если не в белых перчатках, то и не в «ежовых рукавицах»?

Возвращаясь к Абакумову, спрошу: «Стал бы Абакумов (который якобы на пару с Берией ломал кости подследственным в 1939–1940 годах) писать Берии в 1952 году о том, что «такого зверства никогда не видел», если бы он еще большие зверства творил на глазах Берии?»

Думаю, нет.

Кирилл Столяров, автор сомнительных книг о той эпохе, объясняет обращения Абакумова именно к Берии и Маленкову тем, что они, мол, и предрешили его судьбу, будучи членами назначенной Сталиным комиссии по проверке работы МГБ, где кроме них были еще Шкирятов и Игнатьев. Столяров утверждает, что последние два «довольствовались правом совещательного голоса», а вот Берия и Маленков Абакумова «сдали». Однако насчет «совещательного голоса» в постановлении ПБ от 4 июля (пункт 404. «Заявление т. Рюмина») ничего не сказано, все члены комиссии Маленкова были равноправны и все были «за» отстранение Абакумова. К тому же все последующие события говорят о том, что интригу против Абакумова вел как раз Игнатьев, и не только по своей инициативе. Берия же не только не был всесилен, но и вообще в делах МГБ был тогда номером не более чем третьим (после Сталина и Маленкова).

Столяров заявляет, что Абакумов обращался к Маленкову и Берии постольку, поскольку считал-де: кто его погубил, тот и вернет к жизни. Мотивация более чем «вывернутая», особенно – в части Берии. А далее Столяров пишет, что при аресте у Абакумова якобы изъяли компромат «именно на Берию и Маленкова». Если бы это было так, обращался ли бы к ним Абакумов?

У меня нет возможности анализировать линию «Берия —

Абакумов» подробно, но из рассказа того же Столярова можно сделать вывод о том, что Берия в вину Абакумова не верил, а, придя в МВД вновь, не освободил его сразу потому, что требовалось время для выяснения положения вещей.

Однако Рюмина, бывшего до ноября 1952 года заместителем Игнатьева, Берия арестовал почти сразу после прихода в МВД – 17 марта 1953 года. Думаю, что если бы Берия оказался во главе государства, то Абакумов жил бы и работал, а так его в середине декабря 1954 года расстреляли, скрыв в пролитой его крови многие концы преступлений будущих губителей социализма.

О ТОМ ЖЕ, какой была обстановка в НКВД Берии на самом деле, имеется очень показательное свидетельство в книге Герхарда Кегеля «В бурях нашего века». Она написана суховато, но повествует о судьбе, из которой можно сделать захватывающий телесериал. 1907 года рождения, член КПГ с 1931 года, агент ГРУ ГШ РККА «Курт» с 1933 по 1943 год, сотрудник МИД рейха, с осени 1939 года по 22 июня 1941 года заместитель начальника торгово-политического отдела германского посольства в Москве, Кегель с 1943 года был призван на военную службу. Служил на Западном фронте, а, переброшенный на Восточный фронт, в январе 1945 года перешел на сторону Красной Армии и попал в советский офицерский пересыльный лагерь.

Его искали товарищи-антифашисты через органы НКВД, и вот в середине марта 1945 года Кегеля в сопровождении женщины-офицера и старшины-сибиряка направляют из Лодзи через Киев в Москву. Там провожатые сдают Кегеля под расписку на Лубянку, и далее я прямо цитирую:

«Вот так сюрприз, подумалось мне. Встречу в Москве я представлял себе совсем иначе. Но поскольку совесть моя была чиста и я был уверен, что скоро все прояснится, я оставался в хорошем настроении.

Я сидел в приемной и ждал. Примерно через два часа началась процедура моего оформления. У меня отобрали нож, бритву, котелок с ложкой и другое имущество. Потом повели в баню, а одежду забрали для дезинфекции. И вот наконец я оказался в камере.

Это было помещение размером примерно три на три с половиной метра. Мебель состояла из двух узких железных кроватей с матрацами и одеялами, стола и, разумеется, обязательного унитаза.

В камере уже находился человек… в военной форме… Представляясь мне, заключенный сообщил, что он румын…

На следующий день меня вызвали в медпункт. Там врач внимательно осмотрела и тщательно обработала мои раны на ступне и голени левой ноги, которые все еще сильно гноились. На третий день в камеру зашла библиотекарь, которая осведомилась, что бы я хотел почитать…» и т. д.

Кегель отнесся к ситуации спокойно, зная, что он чист. Он вспоминал:

«Поскольку учреждение, в ведении которого я сейчас находился, ничего не знало о моих контактах с Красной Армией, моим показаниям здесь, конечно, не могли просто поверить без всякой проверки».

И проверка, включавшая допросы, шла корректно, закончившись 9 мая 1945 года, когда Кегелю вернули доверие, свободу, переодели в новую одежду и поселили на московской квартире. 20 июня 1945 года он был уже в Берлине.

Уважаемый читатель! Пока Кегеля проверяли, он был подозреваемым, и отношение к нему не могло быть особым, оно было стандартным! И это был вполне, как видим, уважительный к проверяемым стандарт.

Читатели, знакомые, например, с «мемуарами» другого разведчика ГРУ – Леопольда Треппера, могут возразить мне, что у него все описано иначе. Да, иначе. Но книга Треппера полна вымыслов и лжи. Так, Абакумова у него арестовывают после ареста Берии, Берия занимает пост секретаря ЦК и т. д.

Однако даже из книги Треппера можно кое-что извлечь. Нет, он не уходит от клише «палача» Берии и описывает все так, что у неосведомленного читателя может создаться впечатление того, что пребывание Треппера в камере на Лубянке и пребывание Берии во главе Лубянки неразрывно связаны.

Но вот приводимая самим Треппером хронология. После темной истории с его парижским арестом и побегом из гестапо, он 5 января 1945 года вылетает в Москву, и вскоре его помещают во внутреннюю тюрьму на Лубянке.

Решение логичное – после всех перипетий Треппера надо проверять и проверять… Режим при этом достаточно мягкий. И это – НКВД Берии (или – НКГБ бериевского «кадра» Меркулова).

В начале 1946 года Треппера переводят в Лефортово, где он пробыл почти год при ужесточившемся режиме. Но это уже МТБ Абакумова, а с июля 1951 года – МТБ Игнатьева. Причем наиболее жестко к нему относились при Игнатьеве.

Наступает март 1953 года, и Трепперу вдруг предлагают написать просьбу о пересмотре решения «тройки». И он пишет заявление на имя… Берии – министра внутренних дел.

В отличие от Кегеля, до конца оставшегося коммунистом, скрытый троцкист Треппер кончил тем, что стал сионистом. И лгал «Большой шеф» в своей «Большой игре» с избытком. Тем не менее даже Треппер свидетельствует вообще-то невольно в пользу Берии.

ВОЗВРАЩАЯСЬ же к «саге о Ханджяне», скажу, что так же можно проанализировать все «саги» о «палаче» Берии. Но это была бы уже другая книга – не о Лаврентии Павловиче, а о клеветниках на него. Надеюсь, я уделил теме «преступлений» Берии достаточно внимания, чтобы на этом поставить точку и сказать о преступлениях не измышленных, а подлинных, совершенных после смерти Берии Хрущевым и другими его сообщниками по убийству Советской Державы.