Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Любое крупное дело обрастает легендами. Когда я, прилетев на Семипалатинский ядерный полигон, стоял ранним июльским утром 1981 года, опершись о балюстраду площадки над Иртышом неподалеку от здания штаба полигона, мне говорили, что с этого самого места Берия любовался-де воздушным ядерным взрывом.
Это – безобидная легенда.
А вот легенда, скажем, о том, что работа советских атомщиков проходила в заключении под жесткой рукой «мрачного» 9-го управления НКВД, – это легенда злостно карикатурная. В начале 1946 года в структуре НКВД СССР (нарком – С.Н. Круглов) действительно появилось 9-е управление (Управление специальных институтов) во главе с замнаркома А.П. Завенягиным, образованное по приказу наркома № 0081 от 26 января 1946 года.
15 марта 1946 года Наркомат внутренних дел, как и все остальные наркоматы, был преобразован в министерство. И с этого момента в ведении 9-го управления МВД СССР находились:
– институт «А» в Сухуми, расположенный в помещении санатория «Синоп» с директором-немцем профессором Арденне, создателем электронного микроскопа;
– институт «Г» вблизи Сухуми, расположенный в помещении санатория «Агудзеры» с директором-немцем профессором Герцем, лауреатом Нобелевской премии;
– лаборатория «Б» (объект «Озера») в районе города Касли Челябинской области на базе санатория «Сунгуль», где проводилось изучение вопросов защиты от ионизирующих излучений и где начальником радиобиологического отдела был «Зубр» Н.В. Тимофеев-Ресовский, работавший здесь с теми же своими немецкими коллегами, с которыми по поручению руководства Третьего рейха он занимался вопросами выведения расы сверхчеловеков, – за что и получил от Советской страны «путевку» в санаторий «Сунгуль»;
– лаборатория «В» в Калужской области вблизи станции Обнинское, расположенная в помещениях бывшей колонии испанских детей и давшая начало Физико-энергетическому институту. В 1947–1949 годах становлением лаборатории «В» руководил со стороны 9-го управления такой «дремуче необразованный» человек, как действительный член АН УССР А.И. Лейпунский.
Как видим, в условиях заключения (в санаторном, впрочем, режиме) работали лишь немцы и часть наших специалистов, осужденных за вполне реальные грехи. И для иллюстрации стиля Берии, как и для более объемной картины эпохи, будет полезным познакомить читателя с извлечением из указания Берии от 16 августа 1946 года:
«Тт. Первухину и Завенягину проверить с выездом на место состояние дела в институтах «А» и «Г» (взяв с собой т. Лейпунского), принять необходимые меры и в 2-недельный срок представить свои предложения по обеспечению максимального использования немцев.
При этом иметь в виду необходимость установления регулярного контроля за выполнением немцами заданий (как по качеству, так и по срокам).
Лица, успешно выполняющие задания, должны представляться к премии, а лица, манкирующие работой, должны быть изъяты из институтов и направлены в лагеря.
Л. Берия».
И хотя тут упоминаются лагеря (куда никто из немцев не был отправлен), но и здесь нет пресловутой «лагерной пыли».
В марте 1948 года Круглов и Завенягин обратились к Берии с письменной просьбой о передаче всех этих «санаториев» из ведения МВД в ведение ПГУ, поскольку тематика их работ была полностью «пэгэушной» и все рабочие вопросы решались в ПГУ. Берия снесся с Первухиным, тот поговорил с начальником ПГУ Ванниковым и 27 марта 1948 года сообщил Берии, что Ванников «категорически возражает против приема указанных институтов в Первое главное управление».
Лишь 15 августа 1948 года вышло подписанное Сталиным постановление Совмина № 3091—1248сс/оп о передаче всех объектов 9-го управления из МВД в ПГУ, причем пунктом 6-м постановления министру Круглову предписывалось:
«…а) зачислить в действующий резерв МВД генералов и офицеров 9-го Управления и находящихся в его ведении институтов, лабораторий и объектов;
б) обеспечить их положенным обмундированием;
в) сохранить занимаемые ими квартиры».
И у этого пункта была своя предыстория… 28 июля 1947 года заместитель начальника ПГУ Павел Яковлевич Мешик обратился к Берии с письмом. Кадровый чекист (родился в 1910 году, в 1932 году закончил Центральную школу НКВД), он в ПГУ отвечал за кадры и режим. О нем тоже написано немало гнусностей, однако, по воспоминаниям ветеранов КБ-11, например, это был человек жесткий, но справедливый (оценка, применимая и к Берии), а в жизни – еще и добрый. В 1953 году он, как и Берия, был арестован и в конце 1953 года расстрелян.
Так вот, Мешик писал:
«Товарищу Берия Л.П.
В Первом главном управлении при Совете Министров СССР работает значительное количество офицерского состава Министерств вооруженных сил, внутренних дел и государственной безопасности.
<…>
Постановлением СНК СССР от 5 октября 1945 г… за генералами и офицерским составом, откомандированным или переведенным на работу в Первое главное управление, были сохранены все права и льготы, предусмотренные для генералов и офицерского состава этих министерств, и они числятся состоящими в кадрах на все время их работы в Первом главном управлении.
<…>
Однако офицеры ПГУ при Совете Министров СССР лишены многих прав и льгот, т. е. не получают денежную надбавку за офицерские звания, как правило, задерживается присвоение очередных офицерских званий, не представляются к наградам за выслугу лет и не обеспечиваются санаторным лечением.
<…>
Просим Вас, Лаврентий Павлович, помочь офицерам Первого главного управления при Совете Министров СССР получить предоставленные им Правительством льготы согласно Постановлению СНК от 5.x.45 г. № 2531-678сс.
П.Мешик».
Проблема была серьезной – из-за неопределенности своего положения многие стремились уйти с «почетной» службы в ПГУ обратно в свои ведомства. И Берия адресует письмо министру Вооруженных сил Булганину с визой: «Прошу срочно рассмотреть и решить вопрос об офицерах Первого главного управления. Л. Берия. 12.VIII.1947 г.».
И такая оперативная забота о людях, делающих одно с ним дело, была для Лаврентия Павловича характерной. Он даже отрез, полученный на наркомовскую шинель, после того как шинель была выкроена, отдавал коллегам. В отличие, к слову, от маршала Жукова, складировавшего дома трофейные отрезы километрами.
Вот, например, Берия в начале июля 1947 года побывал лично на строительстве комбината № 817. Побывал в первый раз. О том, что в третий свой приезд он провел там специальное «социальное» заседание Специального комитета, мы знаем. Но и после первого визита он был обеспокоен положением в социальной сфере на «сороковке». И тут же дал указание Ванникову об улучшении жилищных и бытовых условий работников комбината. И уже 20 августа Ванников докладывал ему о том, что:
– на 1947 год установлен план жилищного строительства в 15 000 кв. метров, но «дополнительно решено построить еще 5500 кв. м. стандартных деревянных одноквартирных и двухквартирных домов»;
– решено дополнительно к плану построить также «4500 кв. м. постоянных жилых каменных и деревянных зданий» для временного заселения строителями «с передачей их заводу по окончанию стройки»;
– в городке завода строятся и будут в 1947 году сданы в эксплуатацию школа-десятилетка, баня, прачечная, столовая-ресторан, детский сад, детские ясли, центральная котельная (к 5 октября), временный деревянный кинотеатр, а постоянный хлебозавод уже построен в 1946 году.
В конце Ванников предлагал:
«Для улучшения культурно-бытового обслуживания работников завода № 817 необходимо ускорить открытие коммерческих магазинов, ресторанов-кафе, чайных…»
Причем все эти меры относились не только к работникам пока еще строящегося «плутониевого» комбината, но и к самим строителям.
СКАЗАТЬ, что Берия пользовался всеобщей любовью, нельзя… Он и по натуре не был склонен к сюсюканью, а многие годы такой жизни, когда фактически непрерывно, изо дня в день, надо было принимать множество разнородных решений, не могли не выработать у него естественно решительной манеры поведения. А она могла понравиться не всем, и уж никак не могла прийтись по душе людям холодной души и мелкого разума.
И если объективные наблюдатели (тот же академик Харитон или немец-профессор Риль) отмечали вежливость Берии, то это говорит об изначально очень высокой внутренней культуре и самодисциплине Лаврентия Павловича, потому что мало кто, поставленный в условия Берии, сохранил бы и на вершинах власти способность относиться к окружающим с пониманием. А отнестись с пониманием — на таком уровне – это очень много!
Управленцы уровня Берии крайне загружены. Чтобы подчеркнуть значимость того или иного делового человека на Западе, говорят, что минута его работы стоит столько-то тысяч долларов. Минута Берии стоила десятков тысяч долларов. И если она была потрачена впустую, то приносила убыток не лично ему, а стране. Поэтому резкий, решительный, а при необходимости (увы, нередко возникавшей) и жесткий стиль ведения разговора был почти неизбежен.
Я говорю «почти» потому, что, судя по стилю виз на документах, да и по ряду воспоминаний, Берия был, как правило, достаточно сдержан в выражении эмоций.
А обаяние?
Да у него и времени не было на то, чтобы быть обаятельным! Это ведь предполагает возможность немного поболтать, пошутить, улыбнуться… А когда он мог так вести себя? Лишь в очень близком кругу не просто близких сотрудников, а тех, кто был ему предан. Допущенных же к задушевности было немного. А вот уважавших его не только как руководителя, но и как человека, было немало, только за много десятилетий шельмования Берии они почти все успели вымереть, не получив возможности сказать правду о нем. Но кто-то смог передать ее по, так сказать, эстафете.
В 2003 году в минском издательстве «Беларуская Энцыклапедыя» вышла книга Федора Дмитриевича Попова «Атомная бомба и КГБ». Автор попал на «объект 550» (КБ-11, база № 112, Приволжская контора Главгорстроя), то есть – в центр разработки ядерного оружия в Сарове-«Арзамасе-16», в 1954 году, когда Берия был давно предан официальному остракизму.
И вот оперативный уполномоченный «объектового» отдела КГБ капитан Попов представляется начальнику своего отделения подполковнику В.И. Бронникову, и начинается обстоятельная беседа об «атомной» истории «объекта», о бывшей Саровской пустыни, об особенностях оперативной обстановки и прочем.
Ф.Д. Попов пишет:
«Бронников отметил, что решающую роль в развитии атомной эпопеи сыграли Курчатов, Харитон и Берия. «Если бы не они, то атомная бомба в СССР вряд ли была бы испытана в 1949 году», – сказал он».
Это, уважаемый читатель, эпизод 1954 (пятьдесят четвертого) года – когда Берию на высшем уровне объявили агентом международного капитала!
Капитан Попов не был знаком с Лаврентием Павловичем, но знал как тех, кто знал его лично, так и тех, кто работал «во времена Берии». И поэтому Федор Дмитриевич пусть из вторых рук, но тоже смог сказать правду о нем – в размерах скромных, но честных:
«Широкое развертывание в КБ-11 деятельности по его основному профилю жестко регламентировалось наличием жилья… Многие специалисты ютились в переполненной монастырской гостинице, которая раньше использовалась паломниками Саровской обители.
Положение с жильем резко изменилось после вмешательства Берии. По его указанию при Управлении № 880 (по строительству «объекта» в Сарове. – С.К.)… было создано специализированное подразделение по строительству жилья. В 1948—50 гг. многие жители Арзамаса-16 справили новоселье. За три года заселили более 200 жилых домов. Были они разными – и двухквартирные коттеджи, и финские сборно-щитовые, и многоквартирные каменные и брусчатые. Рядом со старыми монастырскими строениями встали трех- и четырехэтажные дома. Сам монастырь с храмами, часовнями, колокольней, келейными домами и трапезной оказался в самом центре объекта…»
Это – изустное доказательство заботы Берии о рядовых участниках Атомного проекта. А вот документальный пример с «верхнего этажа» проекта… 12 июля 1946 года Курчатов на бланке Лаборатории № 2 пишет совершенно секретное письмо следующего содержания:
«Товарищу Берия Л.П.
Докладываю, что за последнее время резко ухудшилось состояние здоровья тов. Харитона Ю.Б.
Обследование в центральной поликлинике Министерства здравоохранения СССР показало, что имеет место функциональное расстройство нервной системы и сердечной деятельности (пульс 120 в минуту) при общем сильном переутомлении и истощенности организма. По заключению главного врача поликлиники д-ра Сосьяна необходим перерыв в работе тов. Харитона для санаторного лечения.
Я считаю возможным предоставить Ю.Б. Харитону отпуск на полтора месяца.
Прошу Вашего решения и помощи.
Академик Курчатов».
Итак, в очередной раз Берии приходилось переходить от общих проблем Урановой проблемы к мелким, казалось бы, вопросам… И что – Курчатов боялся взять на себя ответственность за отпуск Харитона? Нет, конечно! Но он знал, что если обратится к Берии, то уж Лаврентий-то Павлович позаботится также о том, чтобы Харитона подлечили по первому классу и чтобы вообще все было по первому классу…
Так оно и вышло: Берия накладывает визу тут же, от руки, не передоверяя ее машинистке: «тт. Чадаеву и Бусалову. Обеспечить всем необходимым. Л. Берия. 12/VIII».
Причем Лаврентий Павлович при всей его тщательности поставил в дате лишнюю черточку, потому что письмо Курчатова легло к нему на стол в день написания – 12 июля, и уже 18 июля помощник Махнева – А. Васин пометил: «По распоряжению т. Бусалова т. Харитону предоставлено лечение в санатории «Барвиха». А. Васин».
Пульс самого Берии в расчет при этом никем не брался. Ему в отпуск проситься было не у кого – разве что у Сталина. Да и Курчатов тоже работал в режиме постоянного перегруза. Через четырнадцать лет, зимой 1960 года он в возрасте 57 лет мгновенно скончается на садовой скамейке во время беседы как раз с Харитоном, по сути – у него на руках. К тому времени со дня гибели Берии пройдет почти семь лет.
Прочтя письмо Курчатова, я подумал – а что же он не обращался с этим к Ванникову?
К Малышеву?
К Первухину?
К Завенягину?
Ведь все они тоже обладали немалой, казалось бы, властью…
А он обратился к Берии.
Или вот другой случай.
9 марта 1948 года заместитель Председателя Госплана СССР Николай Андреевич Борисов пишет Берии о проблемах с отводом земельного участка для «строительства коттеджей немецким специалистам, проживающим в настоящее время в Озерах…».
Немцам было неудобно добираться на работу в Лабораторию № 2 и НИИ-9, и Завенягин подготовил проект постановления правительства о постройке коттеджей в пригородной зоне. Однако исполком Моссовета категорически возражал, мотивируя отказ тем, что «этот участок входит в лесопарковый защитный пояс г. Москвы и застройке не подлежит».
Сегодня любой «олигарх» или крупный чиновник решает подобные проблемы в свою пользу походя, безжалостно вырубая не то что защитные зоны, а национальные парки. А вот в «тоталитарном» СССР даже у ПГУ тут возникли проблемы.
Итак, Завенягин настаивал, Борисов считал, что «в виде исключения» согласиться можно.
И как же решает Берия? Он тут же находит вполне очевидный (после того как найден) выход. Виза его такова:
«т. Завенягину А.П. Надо обойтись без строительства специальных коттеджей для этих специалистов, а подыскать жилой дом вблизи места их работы и приспособить его. Л. Берия. 10 апреля 1948 г.».
Все верно! Зачем наносить ущерб защитному поясу столицы, когда можно все решить проще и дешевле? Почему же до этого не додумался Завенягин со всем его управленческим опытом? Почему и о лесах вокруг Москвы думать приходилось Берии?
И ведь каков «монстр»! Так, смотришь, построили бы в сказочных местах, под боком у Москвы (15–20 км) группу уютных коттеджей, а тут немцам и срок уезжать подойдет (их контракты предусматривали возвращение домой после завершения работ). И в коттеджах можно селиться высшей государственной бюрократии. А «вурдалак» (термин «генерала» Волкогонова) Берия взял да все на корню и зарубил… Не лес зарубил, а административную дурость!
ПОДРОБНО о резолюциях Берии на служебных документах Атомного проекта я еще поговорю. Но как часто необходимость этих резолюций вызывалась не объективной сложностью вопроса, а элементарным нежеланием коллег Берии самим решать в тех случаях, когда все можно было решить и без Председателя Спецкомитета и заместителя Председателя Совета Министров…
В июле 1946 года США объявили о проведении двух ядерных испытаний на атолле Бикини в районе Маршалловых островов. 1 июля на лагуну атолла, где были размещены 73 устаревших корабля, должна была быть сброшена мощная атомная бомба с самолета, а 25 июля предполагался подводный ядерный взрыв. И в СССР возникла естественная идея организовать на Тихом океане специальную комплексную научно-исследовательскую экспедицию для получения информации об этих испытаниях.
22 июня 1946 года Берия как зампред Совмина СССР подписал распоряжение Совмина № 7877-рс, обязывающее Министерство вооруженных сил СССР, Академию наук, Главное управление гидрометеослужбы при Совмине предпринять нужные действия. И началось…
Адмирал Галлер 26 июня просит указаний Берии о выделении сверх лимитов топлива для кораблей и самолетов, и Берия санкционирует расход из мобилизационного резерва Тихоокеанского флота…
2 июля академики Семенов, Курчатов и Алиханов обращаются к Берии с предложением о посылке в район испытаний самолета для отбора проб из радиоактивного облака взрыва.
2-го же июля Ванников почему-то просит Берию дать дополнительные указания адмиралу Кузнецову.
3 июля адмирал флота Кузнецов, считая идею трех академиков «приемлемой», сообщает Берии, что необходимо дать указания министру морского флота СССР Ширшову (одному из папанинской четверки, дрейфовавшей на станции «Северный полюс-1») о предоставлении командующему ТОФ адмиралу Юмашеву транспорта «Ереван», а также о выделении топлива – дополнительного к дополнительному.
5 июля начальник Штаба ВМС адмирал Головко в дополнение к письму Кузнецова фактически дезавуирует идею академиков, ссылаясь на то, что американцы объявили район испытаний опасным, и заявляет о «малой вероятности получения газообразных продуктов взрыва за пределами этого района»…
Позиция флота выглядит странно! Опасный район – не запретный район. Это ведь международные воды, идти в них можно! А все, обращающиеся к Берии, уже получили основания для действий – распоряжение Совмина № 7877-рс. Теперь риск – проблемы флота. Позднее американские корабли постоянно заходили в те районы акватории Мирового океана, которые объявлялись ТАСС опасными для мореплавания в связи с пусками советских межконтинентальных баллистических ракет.
Тем не менее «лица, принимающие решения», их не принимают, поэтому 5 июля академик Семенов переформулирует идею отбора проб и пишет «глубокоуважаемому Лаврентию Павловичу»:
«…Лаврентий Павлович, конечно, нет никакой гарантии, что удастся получить результат (теория неточна, можно ошибиться в направлении ветра, взрыв может быть проведен очень глубоко под водой, т. е. на глубине большей 10–20 метров и т. п.). Однако шанс на успех есть, а полученные сведения представляют исключительно большой интерес.
Чтобы успеть сделать, необходимо дать немедленное распоряжение».
Ванников в письме Берии от 6 июля поддерживает Семенова и опять просит «дать указания адмиралу Кузнецову».
Но даже Берию вся эта бумажная буря на просторах океана канцелярских чернил, похоже, утомила, и он направляет письмо Семенова от 5 июля министру Вооруженных сил СССР Булганину, написав на нем от руки: «Тов. Булганину. На Ваше усмотрение. Л. Берия. 6/VH».
Булганин же – не министерское это дело, думать, – накладывает на письме резолюцию: «А.М. Василевскому. Прошу Вас рассмотреть этот вопрос с вызовом тов. Кузнецова. Н.Г. Булганин. 7/7/46».
Все, вовлеченные в перипетии, связанные с Бикини, имели прочную базу для любых действий – распоряжение Совета Министров. И все они обладали немалыми самостоятельными государственными полномочиями. Представим себе, что шла бы война и изменившаяся оперативная обстановка потребовала бы срочной подготовки крупной операции на море. Неужели флот – в лице адмиралов Кузнецова, Галлера, Головко, Юмашева – не нашел бы резервов топлива без обращения к Берии?
Маршалловы острова – не ближний свет, но разве нельзя было изменить планы боевой подготовки ТОФ так, чтобы направление туда советских кораблей рассматривалось как плановый учебно-боевой поход?
Да, для этого надо было срочно ломать утвержденные графики, сметы и прочее, но если делом руководят подлинные управленцы, все становится возможным, и становится возможным в кратчайшие сроки. Ракетчик Королев говорил: «Кто хочет делать дело, найдет средство, а кто не хочет – причину для отказа». Увы, адмиралы и военные выбирали второй вариант. Ведь прямо это их не касалось…
Пройдет семь лет, и многие участники этого сюжета примут участие в создании первичной «антибериады». И будут поддакивать, когда Берии начнут приписывать самые нелепые «преступления» и «прегрешения». И у Берии даже не будет возможности что-либо возразить, потому что его лишат не только права работать на благо Державы, но и вообще права на жизнь.
Он был загружен каждый день, успевая контролировать все узловые моменты. Скажем, с Урала, с комбината № 817, в начале августа 1949 года должны привезти в Поволжье, в КБ-11 драгоценный (да что «драгоценный» – бесценный!) плутониевый «шарик» для проведения контрольных сборок перед отправкой «изделия» на полигон в Казахстан. И все перемещения литерного поезда отслеживает лично Берия. Это не перестраховка и не недоверие. И не только обостренная ответственность. Это – еще и компетентность, понимание того, что лишь так можно помочь решению всех возможных острых вопросов в реальном масштабе времени! Ведь он же – Берия! Он все решит так, как надо!
В апреле 1948 года чиновники из Министерства кинематографии лишили КБ-11 права получения художественных фильмов на том основании, что в заявках на фильмы не указаны-де «точные географические координаты и название заказывающей организации». И генерал Зернов с начальником политотдела «объекта» Разореновым пишут письмо Берии с просьбой уладить дело.
И он улаживает.
В Бюро № 2 Судоплатова поступают американские материалы о производственном жилом строительстве для персонала атомных заводов в Клинтоне и Хэнфорде. И Берия их тут же адресует главному «атомному» строителю А.Н. Комаровскому с явным намеком – нам надо строить не хуже…
Но как же это все было утомительно! А если бы он еще знал, что получит от потомков, от страны за эти великие и ежедневные труды через десятилетия?.. Да и что там потомки – уже через четыре года его имя втопчут в грязь его же коллеги по руководству страной.
Грустно все это, товарищи…
ВОТ в книге о начальнике КБ-11 П.М. Зернове, изданной в Российском Федеральном ядерном центре в Сарове, описан – с его якобы слов – конфликт с Берией, произошедший якобы 12 февраля 1949 года:
«После традиционной «накачки», перемешанной с угрозами, Лаврентий попросил меня задержаться (в конце общего заседания. – С.К.) «для уточнения одной детали». И когда мы остались с ним наедине, хозяин кабинета дал волю своим чувствам: начал рисовать мне в красках перспективу моего «превращения в лагерную пыль» в случае любого срыва в в работе, и тем более – при неудаче «решающего эксперимента» там, под Семипалатинском.
Несколько минут я держался, сносил это надругательство, а потом произошло непоправимое: руки непроизвольно сгребли массивный канделябр, украшавший письменный стол, и я занес его над головой!..
Опешивший Лаврентий шарахнулся к стене, на ходу выхватив «браунинг» с литой золотой ручкой. Но выстрела не последовало: видимо, он вовремя сообразил, что мою ликвидацию перед испытанием бомбы Сталин вряд ли одобрит…
Одернув китель, Берия со злобой прошипел:
– Ладно, сволочь! Немного подождем! Посмотрим, что покажет эксперимент!»
«Ну и что, – спросит по прочтении этого описания читатель, – что остается от так настойчиво создаваемого автором облика человечного Берии после такого вот прямого свидетельства, да еще такого крупного участника Атомного проекта, как Павел Михайлович Зернов?»
Что ж, присмотримся и к этому «свидетельству» внимательнее, помня, что мы имеем не один прецедент мифичности подобных «свидетельств» (вспомним хотя бы сказки сотрудника курчатовской Лаборатории № 2, известного физика Н.И. Головина о том, что происходило на КП опыта с РДС-1, где Головина не было).
Итак…
Во-первых, после испытания РДС-1 (после «эксперимента») «Зернов Павел Михайлович, инженер, кандидат технических наук, начальник Конструкторского бюро № 11» в числе других по постановлению СМ СССР № 5070-1944сс/оп был представлен Берией к званию Героя Социалистического Труда и в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 29 октября 1949 года получил его (в 1954 году он стал дважды Героем).
«Знатоки», правда, замечают, что награжден был Зернов без предоставления материального поощрения и льгот. Что же, выходит, Берия на нем действительно за что-то отыгрался? Нет! Внимательное изучение упомянутого выше постановления Совмина, в котором фигурируют сотни фамилий представленных к различным наградам и так или иначе поощренных, показывает, что тот же Б.Г. Музруков, директор комбината № 817, получил «только» вторую Золотую Звезду без материального поощрения. И также «лишь» званием Героя Социалистического Труда был поощрен директор завода № 12 А.Н. Каллистов. А получивший одновременно с ним Золотую Звезду главный инженер завода № 12 Н.Ф. Квасков был поощрен также премией в 35 тысяч рублей (в дополнение к ранее выданной части (50 %) премии в 35 000 рублей), Сталинской премией второй степени, правом обучения детей в вузах и правом бесплатного проезда всеми видами транспорта.
Примеры можно продолжить…
Зернов был административным руководителем, а не научным, не инженерным, и объем его поощрения был вполне типичным. Поощрение же самого Берии оказалось наиболее скромным… Герои Социалистического Труда Ванников, Музруков и Духов стали первыми дважды Героями, а Герой Социалистического Труда Берия так и остался при одной своей Звезде за военные годы.
Возвращаясь к описанному выше, якобы имевшему место быть инциденту с Зерновым, надо сказать, что неправдоподобен сам «рисунок» ситуации. Это не эпизод – пусть и острый – взаимоотношений двух государственных людей, а описание из плохого сценария серого и неправдоподобного фильма об уголовниках. Да еще и со Сталиным в виде некоего криминального пахана… Причем описание конфликта не очень-то стыкуется и с натурой реального Зернова. Знавшие его вспоминали, что он мог сделать выговор подчиненным даже за употребление профессионального сленга («отсиним» чертежи вместо «сделаем копии»), за неубранные вовремя окурки в пепельнице… И вдруг Зернов оказывается настолько невыдержанным, что хватается за канделябр (?) в кабинете высокого начальника.
Да и откуда в кабинете Берии канделябры? В карты он не играл, с карточными шулерами дел не имел – так что бить канделябрами было некого. И как в ходе разговора, который шел, конечно, сидя, Берия мог из-за стола «шарахнуться к стене, на ходу» выхватывая «браунинг», да еще и с литой золотой рукояткой? И как Зернов успел рассмотреть, что ручка была именно литой? К слову, стандартный «браунинг» со снаряженным магазином весит чуть больше полукилограмма, а с литой золотой ручкой – если бы кто-то на такую дурость пошел – он весил бы не менее полутора килограммов. Это было бы уже не оружие, а бесполезный сувенир.
Неправдоподобно и то, что Берия грозил всеми возможными карами именно Зернову. Его роль в обеспечении комплекса работ по РДС-1 в установленные сроки была более чем подчиненной. С 23 по 28 декабря 1948 года на «объекте» в Сарове, в КБ-11, пребывали Ванников и Курчатов и провели совещание по ряду вопросов, но прежде всего – по готовности РДС-1. Докладывали Ю.Б. Харитон, В.И. Алферов, К.И. Щелкин, Г.Н. Флеров, Н.Л. Духов и другие.
Так вот, в обширнейшем протоколе совещания, где затрагивались десятки больших и малых проблем и где даются десятки поручений, фамилия Зернова появляется первый раз только в пункте XII протокола (а также в пункте XV). И суть вопросов такова: Зернову разрешалось «установить на действующей электростанции имеющийся в КБ-11 турбогенератор мощностью 500 кВт» и поручалось «нарастить трубы на электростанции до требуемого размера»…
Вряд ли задержка в наращивании труб могла сказаться как на сроках, так и на результатах испытания РДС-1. К началу 1949 года Зернов руководил «объектом» более трех лет и за эти годы сделал много, но «организационный» период остался давно позади, и теперь сроки зависели не от Зернова, что Берии было известно прекрасно. И «щунять» Зернова ему было ни к чему.
Далее… Зернов скончался в 1964 году, и у него не спросишь – замахивался ли он канделябром на Берию? Приведены же «воспоминания Зернова» по книге «А.П. Завенягин: страницы жизни», изданной в 2002 году неким издательством «Поли-МЕдиа» через сорок семь лет (!) после смерти уже Завенягина, скончавшегося в 1956 году. И эта последняя книга (автор-составитель М. Важнов) в части измышлений по части Берии может считаться образцовой – так беспросветно-черно изображен в ней «подлец и безрассудный преступный авантюрист» Берия на фоне фигуры Авраамия Завенягина.
История с канделябром там приведена со ссылкой на статью некоего М. Руденко «Восхождение на атомную Голгофу» в… газете «Гудок» за 27 августа 1999 года (№ 160).
Что ж, приходится отыскивать газету, где на первой полосе под рубрикой «Рассекречено в «Гудке» начинается статья, продолженная на 3-й полосе. Манера изложения – разухабистая, неточность громоздится на неточность: Зернов сделан директором «Уралмаша», Щелкин произведен в главные испытатели КБ-11 и т. д. Руденко пишет:
«В 1950 году доходит дело до следующего (после первого в 1949 г. – С.К.) испытания атомной бомбы, а точнее – до целой серии в пять взрывов… И происходит самое худшее – первая же бомба в серии не взрывается…»
Реально в 1950 и 1952 годах натурных испытаний вообще не было. Реальная хронология такова: второе советское ядерное испытание проведено 24.09.51 (РДС-2, наземный взрыв), третье – 18.10.51 (РДС-3, воздушный). И далее: 12.08.53 (первая водородная бомба РДС-6с); 23.08.53 (РДС-4, воздушный) и серия из трех модификаций РДС5—03.09.53; 08.09.53 и 10.09.53 (все – воздушный).
Все испытания были успешными (первый отказ произошел 19.10.54 – не сработал заряд РДС-9 для торпеды Т-5).
В целом же статья в «Гудке» – пример вопиющей некомпетентности, а с учетом инсинуаций (конечно – инсинуаций!) в адрес Берии, да и Зернова, изображенного неврастеником, она – еще и пример очевидной подлости. Что ж, пожалуй, канделябр действительно был бы нелишним в разборках с шустрыми шулерами-писаками, запускающими в общественный оборот «атомные» сплетни.
А вот факты…
12 февраля 1949 года Зернов вряд ли вообще был в Москве, потому что имеется датированное 12 февраля 1949 года письмо Зернова Ванникову о криминальной обстановке на объекте, где в конце Зернов писал:
«Мною три раза по этому вопросу подавались докладные записки на имя т. Берия Л.П., но так как никаких решений нет, то я не знаю, доложены ли они ему?»
Обращаю внимание читателя на то, что из текста письма видна уверенность Зернова в том, что если бы все было доложено лично Берии, то задержек с решением не было бы. Каждому бы начальнику да такую убежденность подчиненного в его обязательности и оперативности!
Но и это не все, уважаемый мой читатель! В статье М. Руденко (в библиографии Важнова он назван Реденко) нет ссылок на источник, откуда взят «рассказ» Зернова. Эпизод с канделябром подан в статье так, что читатель может подумать, что Руденко сам беседовал с Зерновым, чего, конечно, не было.
Но откуда «высасывал» «сенсацию» Руденко? В № 10–12 за 1990 год и в № 1 за 1991 год журнала «Инженер» появился журнальный вариант повести Ю.К. Чернышева «Нам дали всего 5 лет», а 8 июля 1999 года в ижевском издательстве «Алфавит» было подписано к печати отдельное ее издание.
Лауреат Государственной премии 1967 года, кавалер двух орденов Трудового Красного Знамени, автор повести с 1954 года работал в КБ-11 в «Арзамасе-16», а позднее был переведен в уральский центр разработки ядерного оружия НИИ-1011 (ныне РФЯЦ-ВНИИТФ) в «Челябинске-70». Профессиональное его реноме как зарядчика – вне сомнений. Однако писательский дебют Ю.К. Чернышева принес делу истины больше вреда, чем пользы – очень уж многое он придумал, а многое, придуманное другими, абсолютно некритически воспроизвел.
Так, ни разу в жизни не видев генерала Мешика, он очень колоритно описал его: «…вечно болтающаяся на поясе кобура маузера…» и т. д. И это – на совещании у Сталина, где Мешик никогда не бывал… На другое мифическое же «совещание у Сталина» Юрий Кириллович «принес» и плутониевый шар, а потом безмятежно признавался в письме коллегам в Саров-«Арзамас-16», им же опубликованном в ижевском издании: «По поводу демонстрации шарика Сталину готов (н-да! – С.К.) согласиться, что ему напрямую он не демонстрировался. Сказано по случаю (!!! – С.К.)… Думается, что художественное произведение все же не производственный отчет, который требует более строгого документального повествования».
Увы, очень многие «исследователи» типа Руденко-Реденко, похоже, восприняли «художества» заслуженного оружейника именно как нечто документальное и цитируют его. Это я все к тому, уважаемый читатель, что сюжет с канделябром у Ю.К. Чернышева описан так:
«Незадолго до взрыва… Берия обвинил Зернова в попустительстве ученым и конструкторам… Распаляясь, Берия затопал ногами по паркету. Слушая его, Зернов все больше багровел…
И тогда, не сдержавшись, Зернов сделал непроизвольное движение, чтобы схватить со стола тяжелое пресс-папье. Внезапно на пороге кабинета выросли два телохранителя, вызванные Берией секретной кнопкой (хорошо хоть не «ядерной». – С.К.), и молча шагнули к Зернову. Через мгновение, убедившись в своей безопасности, Берия махнул рукой своим подручным: «Идите пока, – и зловеще добавил: – Подождем результата…»
Похоже, Руденко прочел вымысел Чернышева и «художественно» усилил описание очередного «злодейства» «монстра в пенсне» введением канделябра и «браунинга»… У Чернышева тоже нет ссылки на источник «воспоминаний», но уж у него-то возможностей для выслушивания «атомных» побасенок было с избытком.
Впрочем, что там не в меру увлекшийся писательством оружейник Чернышев! Классическим образцом антибериевской политической паранойи и подлогов может считаться, например, статья профессора И.Н. Головина «Кульминация» в газете «Труд» за 15 апреля 1990 года и другие его публикации. Головин – не оружейник, но физик известный, сотрудник Курчатова. И его измышлениям верят!
Недалеко ушла от них книга журналиста Станислава Пестова «Бомба. Тайны и страсти атомной преисподней», о которой в издательской аннотации сказано, что автор «в легко принимаемом читателем жанре документального детектива (а это как?! – С.К.)» раскрыл «полно и захватывающе – историю создания атомного оружия в СССР».
Пестов тоже цитирует Игоря Головина, который на свой лад рассказывает сплетню о показе Сталину Зерновым, Курчатовым и Харитоном «плутониевого шара» – они-де принесли его «в шкатулке»! Что забавно, даже Пестов в какой-то момент не выдерживает и по поводу особенно лихих выдумок Головина делает авторскую сноску: «В этом абзаце (эх, если бы только в том одном абзаце. – С.К.) – сплошные нелепости и искажения».
Однако далее Пестов пишет, что Берия якобы любил приговаривать, что пусть, мол, пока команда Курчатова работает, «расстрелять всегда успеем…»; что были якобы составлены списки «врагов народа», «где Лаврентий Павлович самолично сделал милые его сердцу заметки – «расстрелять», «посадить», «выслать…» и т. п.
Пестов (по его словам, бывший замдекана физико-технического факультета МИЭТа) технически безграмотно объясняет причины подрыва РДС-1 на башне, не понимая, что иначе было просто невозможно организовать те многочисленные физические измерения параметров взрыва, которые фиксировались 1300 приборами и 9700 индикаторами.
Чтобы читателю стала понятнее «захватывающая» «полнота» освещения Пестовым истории Атомного проекта СССР, я приведу такое его утверждение:
«А Зернова вообще обошли стороной (после испытания РДС-1. – С.К.). Припомнил ему Берия случай, когда Зернов замахнулся на него в кабинете Лаврентия…»
Далее Пестов делает сноску:
«Позже, когда Зернов работал заместителем министра, он был дважды награжден званием Героя Социалистического Труда».
Поскольку мы уже говорили о том, как был реально поощрен
Зернов за РДС-1, нужда в моих дополнительных комментариях отпадает.
«Бериефобия» Головина и Пестова сравнима разве что с «бериефобией» Антонова-Овсеенко и «генерала» Волкогонова. И если взять все профессорско-журналистские измышления и прокомментировать, то можно написать отдельную книгу, но вряд ли она получится интересной – подлость всегда примитивна.
Однако моральная реабилитация Лаврентия Павловича от подобных наветов по части «атомной» линии его судьбы наиболее проста, потому что, как я уже писал, «атомный» Берия «документирован» наиболее полно. Так что мы можем реконструировать его облик как руководителя и человека в «атомные» времена по совершенно секретным (ранее) документам. И если фальсификацию истории с канделябром-пресс-папье я могу доказать лишь при помощи в основном логического анализа, то апокрифичность (в смысле – недостоверность) другой байки о «злодее Берии» устанавливается документально…
И я это сейчас сделаю!
НИКОЛАЙ Захарович Тремасов входил в число руководителей КБ-11 в «Арзамасе-16», а затем долгие годы был главным конструктором нижегородского НИИ измерительных систем им. Седакова.
Впоследствии доктор технических наук, заслуженный деятель науки и техники РФ, в КБ-11 он попал в августе 1950 года, после испытания РДС-1. И вот что написал он в годы уже ельцинизма:
«…Немного об истории создания первых приборов РД (радиодатчиков для обеспечения заданной высоты подрыва РДС-1. – С.К.), известной мне со слов главного конструктора Скибарко Алексея Петровича и директора ВНИИРТ Мамиконяна Сергея Вартановича, которые в разное время поделились со мной такими воспоминаниями… В 1946 или 1947 году в г. Горький приехал из КБ-11 Турбинер В.А. с большой суммой наличных денег и предложил…Скибарко разработать радиодатчик для атомной бомбы<…> Первое летное испытание изделия с РД, разработанным коллективом А.П. Скибарко, на полигоне было неудачным. Анализ причин неудачи носил драматический характер. Министр Алексеенко вместе с А.П. Скибарко были вызваны к Берии для объяснений.<…>
…другой разговор состоялся в кабинете Берии с Алексеенко и Мамиконяном (со слов последнего), бывшего в то время главным инженером главка (которому административно подчинялся НИИ-11, где работал А.П. Скибарко) и который административно отвечал за это серьезнейшее задание.
Мамиконян стал горячо объяснять причину неудачи, в своей горячности позволил себе несколько раз перебить высказывания
Берии. Тот вдруг нажал кнопку, вошел полковник. «Взять его», – приказал Берия. Мамиконяна вывели в приемную, усадили на диван, по бокам сели два офицера. Вдруг открывается дверь, из кабинета, белый как мел, выходит Алексеенко и падает на ковер. «Я бросился к нему, – рассказывает Сергей Вартанович, – меня отдернули на диван. Я потянулся к телефону (это в Кремле, куда, как не мог не понимать начальник главка в Минсредсвязи, обычная «скорая» не заедет. – С.К.), мне – по рукам. Я с криком ударил по телефонному столику, грохнуло стекло, слетел аппарат. В дверях Берия:
– В чем дело?
– Хочу вызвать к министру врача, не дают.
– Зайди, им займутся.
Захожу в кабинет. Берия спрашивает:
– Что тебе нужно, чтобы доказать свою правоту?
– Три месяца сроку и два комплекта телеметрической аппаратуры…
– Хорошо. Будешь иметь. Докажи, что ты прав.
<…>
Наутро встречаюсь в коридоре наркомата с Алексеенко (то есть случайно, а не на срочном совещании после визита к Берии? – С. К.).
– Какого черта ты здесь делаешь?
– Иду на работу.
– Немедленно сегодня же поезжай в Горький, и чтобы здесь я тебя не видел.
…В Горьком за 3 месяца громадными усилиями сделали новые приборы… Поставили приборы на изделие, сбросили… Но – опять отказ. <…>
– Ну что же, – спросил я, – поверил Берия телеметрии и Вам?
– Да нет, – говорит, – не мне поверил. И. Курчатов и Ю.Б. Харитон убедили его, что задача очень сложная и решать ее нужно большими усилиями…»
Это мы познакомились с «испорченным телефоном» Н.З. Тремасова. И Берия вновь выглядит черно, хотя показательно то, что даже в изображении Мамиконяна, воспроизведенном Тремасовым, в Берии проглядывает некая справедливость («Что тебе нужно, чтобы доказать свою правоту?»).
А как оно было на деле? В качестве предварительного замечания скажу, что В.А. Турбинер был принят на работу в КБ-11 с августа 1946 года, а уже 1 октября 1946 года Берия подписал распоряжение Совмина № 11762рс о создании радиовысотомера на заводе № 326, и только-только появившемуся на «объекте» Турбинеру никто деликатные переговоры не поручил бы. И уж тем более большой суммы наличных денег не дал бы (тем более что подобное не практиковалось).
Собственно, уже 12 сентября 1946 года Ванников и тогдашний министр промышленности средств связи И.Г. Зубович докладывали Берии о том, что в соответствии с постановлением Совмина № 1286-525сс от 21 июня 1946 года к работам по радиовысотомеру привлекаются завод и ЦКБ № 326 (директор завода Добров, директор ЦКБ Скибарко). Так что в любом случае все первые «завязки» шли без Турбинера, и правдой является лишь то, что впоследствии он к этим работам некоторое отношение имел.
А теперь познакомимся с документами, опубликованными в книге 6-й тома II документов и материалов Атомного проекта СССР (страницы 538–541). 26 марта 1949 года М.Г. Первухин направляет письмо Л.П. Берии:
«Осенью 1946 года решением Совета Министров СССР в помощь КБ-11 для разработки радиодатчика, т. е. прибора, предназначенного для подрыва изделия РДС-1 в воздухе на заданной высоте, было привлечено ЦКБ-326 (гл. конструктор Скибарко
А.И.). (Выделения подчеркиванием были сделаны Берией при чтении письма. – С.К.) <…>
Однако ЦКБ-326 (т. Скибарко) не справилось с возложенной
на них задачей и до сих пор не дало сколь-нибудь удовлетвори
тельного решения. Все радиодатчики, вмонтированные в изделие РДС-1, на летных испытаниях дали полный отказ… <…>
Несмотря на меры, принимавшиеся Первым главным управлением и министром промышленности средств связи т. Алексеенко, улучшений в работе ЦКБ-326 нет. Более того, т. Скибарко, видимо, чувствуя безнаказанность своего поведения в этом серьезнейшем деле, предъявил КБ-11 такие требования в части габаритов своего радиодатчика, что КБ-11 вынуждено было пойти на переделки уже испытанных агрегатов.
Мы запретили КБ-11 вносить какие-либо изменения в конструкции, прошедшие летные испытания.
Сейчас положение с РДС-1 таково, что все агрегаты изделия можно считать отработанными, за исключением радиодатчика (этот абзац Берия выделил отчерком на полях. – С.К.).
В связи с тем, что т. Скибарко за 2.5 года не сумел справить
ся с довольно несложной задачей (объективно она была непроста, но решаема. – С.К.), прошу Вас дать указание Министерству промышленности средств связи отстранить т. Скибарко от работы в ЦКБ-326 с понижением по должности и назначить на его место более способного инженера, который сможет обеспечить задания, возложенные Правительством на ПКБ-326.
М. Первухин.
2 6/III».
И вот какой была развернутая (машинописью на отдельном листе) резолюция Берии:
«В|есьма] срочно. Лично.
Тов. Завенягину А.П., тов. Алексеенко Г.В.
Почему этот вопрос возник только сейчас? По-видимому, ни 1-й Главк, ни министерство серьезно не интересовались разработкой этой конструкции.
Вызовите тт. Скибарко, Зернова и ведущего по этому узлу конструктора от т. Харитона и тщательно, по существу, разберитесь в положении с изготовлением конструкции, о которой идет речь в письме.
Разработайте и примите конкретные меры по обеспечению выполнения этого особо важного задания и жесткие сроки для исполнения. Установите, почему ЦКБ-326 проваливает выполнение задания Правительства, и доложите ваши выводы в отношении т. Скибарко и предложения по укреплению ЦКБ-326.
О результатах доложите.
Необходимо, чтобы в дальнейшем т. Алексеенко повседневно сам следил за выполнением задания, возложенного на ЦКБ-326.
Л. Берия. 30 марта 1949 г.».
Никаких угроз и разносов, никакой «лагерной пыли»! А главное, из резолюции Берии со всей очевидностью следует, что:
– до 30 марта 1949 года Берия с возникшими проблемами разработки радиодатчика не был знаком и после того, как 1 октября 1946 года подписал распоряжение Совмина о создании радиовысотомера, он к этому вопросу более не возвращался;
– до 30 марта 1949 года (как и, к слову, впоследствии) Берия лично с разработчиками радиодатчика не встречался, письменно поручив разобраться со всем руководству ПГУ и Алексеенко.
Надо прибавить, что того же 26 марта уполномоченный Совета Министров СССР по КБ-11 В.И. Детнев направил Берии свое собственное письмо «О неудовлетворительном ходе работ по разработке и изготовлению радиодатчика в ЦКБ-326» с сопроводительной запиской на имя помощника заместителя Председателя Совмина по руководству уполномоченными Совмина Н.С. Сазыкина. Однако к Берии это письмо уже не попало, о чем на «сопроводиловке» имеется помета Сазыкина: «В дело. По этому вопросу уже приняты необходимые меры. Материал т. Берия не доложен. Н. Сазыкин. 4.IV. 1949».
Меры принимались. 2 мая 1949 года вышло постановление Совмина СССР «Об отработке прибора «Вибратор»» № 1772-645сс/оп, где фигурировали фамилии Ванникова, Алексеенко и Скибарко (но – не Мамиконяна) со сроком окончания отработки 1 августа.
8 июня Завенягин и Алексеенко в докладной записке на имя Берии сообщали о ходе работ (10 мая первый неудачный сброс «изделия», 17 мая – неполное срабатывание).
30 июня уже Первухин и Алексеенко доложили Берии, что два сброса 16 и 18 июня на полигоне № 71 под Керчью были удовлетворительными.
А 24 августа 1949 года Первухин и Алексеенко в очередной докладной писали:
«За время с мая по июль с.г. на 71-м полигоне ВВС ВС были проведены летные испытания семи радиодатчиков в изделиях «501».
На первых двух изделиях «501…» были исследованы реальные условия работы датчика и установлены причины их отказа… На последующих пяти изделиях «501» испытаны радиодатчики, в которые были внесены конструктивные и схемные изменения… Все они показали удовлетворительное срабатывание…»
В завершение сообщу читателю, что отработка радиодатчиков велась и позднее, в параллель с дублирующим вариантом с баро-датчиком (то есть с датчиком, реагирующим на изменение давления с изменением высоты). А Скибарко, между прочим, так и остался главным конструктором в горьковском НИИ.
Вот и все об очередном «злодействе» Берии по стиранию в «лагерную пыль» своих «невинных» сограждан. А ведь и здесь мы имеем дело с, казалось бы, компетентными свидетелями! Тремасов – фигура в атомной отрасли известная…
Увы, когда мы сталкиваемся с «воспоминаниями» о Берии, «поведанными» нам через много лет после того, как Берию представили злодеем впервые на июльском Пленуме ЦК, то надо быть очень осторожным даже в случаях, когда мемуаристами оказываются доктора наук, а то и академики. Осторожным потому, что когда Берию выставляют «монстром» и «палачом», нам не о реальном историческом Берии рассказывают. Нам перепевают те слухи, которыми он оброс за много десятилетий хулы на него. И если уж недобросовестными по отношению к памяти и доброму имени Лаврентия Павловича оказываются инженеры и ученые, то что уж говорить о людях «творческих», которым вымыслы по роду деятельности положены!
И идут в ход «достоверные свидетельства жертв» о «пытках, руководимых лично Берией», о его руках «по локоть в крови…». Ну почему обязательно «по локоть»? Писали бы уж – «по плечо» или, хотя бы, «по предплечье»…
Вот еще один пример… Упомянутая мной книга о Завенягине издана при поддержке ОАО «Горно-металлургическая компания «Норильский никель», потому что Завенягин, окончив Горную академию, был одним из основателей Норильского комбината. По количеству цитат из злобствующих по адресу Берии источников ее можно отнести, повторяю, к классическим, и особенно часто там цитируется рукопись «воспоминаний И. И. Новикова» из архива автора-составителя М.Я. Важнова. В именном указателе к книге о мемуаристе сказано кратко: «академик РАН», и Важнов приводит такие его откровения:
«Завенягин лучше, чем кто-либо другой, осознавал, насколько важно в самые сжатые сроки создать атомную бомбу, и притом так, чтобы это был не единичный экземпляр… но чтобы одновременно было запущено производство, обеспечивающее выпуск нужного количества таких бомб.
Стратегическая задача, сформулированная Завенягиным, Ванниковым, Курчатовым (именно в такой последовательности. – С.К.), состояла в том, чтобы в кратчайший срок создать промышленное производство ядерного оружия…» и т. д. и т. п.
Завенягин в ПГУ был, вообще-то, заместителем Ванникова по общим вопросам, а в соответствии с распределением обязанностей руководящего состава ПГУ он непосредственно наблюдал за (цитирую по документам):
«1) вопросом металлургии,
2) вопросом аффинажа и горнорудных предприятий,
3) вопросами геологии,
4) строительством,
5) ГСПИ-11 (Государственный союзный проектный институт. – С.К.),
6) контрольной группой,
7) охраной труда,
8) снабжением общим,
9) транспортом».
Это все вопросы важные, однако – не ключевые. В стратегические проблемы Завенягина особо не вовлекали, хотя что-то приходилось решать и ему. Порой – и в стратегической сфере. Но кто сам-то академик Новиков? Какой он внес вклад в советский Атомный проект? Если судить по другому его пассажу, приводимому в книге, изданной «ПолиМЕдиа», то академик в оружейной проблеме поработал на славу и знал все до тонкости, например:
«Напряженная работа, проходившая к тому же в обстановке подозрительности и недоверия со стороны Берии, постоянных угроз и поощряемых Берией доносов, изматывала организм и подрывала здоровье Завенягина, Ванникова, Курчатова…»
Или:
«Накануне первого взрыва атомной бомбы Берия подготовил проскрипционные списки на Курчатова и его сотрудников, которых намеревался жестоко покарать в случае неудачи испытания» и т. д. и т. п.
Так кто же этот знаток «атомной» истории страны? В справочнике Минатома за 1995 год «Кто есть кто в атомной энергетике и промышленности» такового атомщика не отыскалось, зато в общероссийском справочнике значилось: «Новиков Иван Иванович, действительный член РАН, г.р. 1916, советник при дирекции Ин-та металлургии. Главные направления научной деятельности: фундаментальные исследования газообразного состояния, в особенности водяного пара…»
Вот так «оружейник»! Вот так «эксперт»! Отыскался след Иванов и в справочнике АН СССР за 1977 год. Тогда еще членкор, Новиков, состоя в отделении физико-технических проблем энергетики, работал в том же Институте металлургии имени А.А. Байкова. Как теплотехник он, похоже, имел отношение к работам по атомной энергетике, но в оружейных проблемах не ориентировался абсолютно. Однако гнусности о Берии под прикрытием академической тоги в общественный оборот запустил.
Возможно, кому-то из читателей покажется неуместным мой тон по отношению к вполне заслуженному человеку. Но за время работы над этой книгой я не раз просто-таки стервенел от подлой безответственности подобных «специалистов по водяному пару», на старости лет решивших приобрести еще и дополнительную квалификацию специалистов по «лагерной пыли». Так что за свою злую иронию в их адрес просить прощения ни у кого не намерен. А этот знаток «газообразного состояния» еще и Павла Судоплатова грязью облил:
«По видимому, в целях устрашения Берия вводит в аппарат Спецкомитета – на правах начальника технического отдела (это так у академика именуется Бюро № 2 по разведке. – С.К.) – политического киллера Судоплатова…»
Что тут можно сказать? Иногда не только по делам, как утверждал Христос, но и по словам их узнать можно их… Тем более что слово – это тоже дело.
ЛЮБИТЕЛИ пускать «лагерную пыль» в глаза доверчивых людей немало написали и о драконовских-де режимных мерах, о зловещих «уполномоченных» Берии, свинцово-де нависавших над душой атомщиков. Уполномоченные Совета Министров СССР на атомных объектах действительно были. Однако отбирались они из числа технически образованных чекистов. Аркадий Константинович Круглов, автор одной из первых серьезных и профессионально точных книг об атомной отрасли «Штаб Атомпрома», написал о них так:
«Естественно, стиль работы этих уполномоченных был разный и не мог нравиться всем в условиях той гонки работ по Атомному проекту, однако ярлык «доносчик» или «надсмотрщик», который с легкой руки журналистов, да и ряда специалистов, получил распространение, весьма примитивно и необъективно характеризует деятельность этих людей».
Берия, как мы помним, был опытным и разведчиком, и контрразведчиком (что в одном лице удачно сочетается не часто), и введение института уполномоченных Совмина в структуру атомных работ было удачной его идеей. Причем многое в нашем «режиме» было взято из опыта организации режимных мер безопасности, применявшихся в Манхэттенском проекте США – они ведь были первыми.
И «режим» в «демократических» Штатах был отнюдь не мягок. Читатель должен помнить имя Владимира Козьмича Зворыкина, эмигрировавшего в 1919 году в США. Зворыкин – изобретатель телевидения, крупнейший специалист в области электронной оптики, президент «Radio Corporation of America (RCA)». Его приборы ночного видения армия США использовала еще во время Второй мировой войны!
Не имеющий отношения к политике, Зворыкин в 1943 году возглавил, однако, Нью-Йоркское отделение Фонда помощи жертвам войны в России (в его работе участвовала даже жена президента Рузвельта). А в 1945 году Зворыкин был включен в группу специалистов, имеющих заданием поиск научно-технических секретов рейха на территории Германии. Но когда он появился с группой в Вашингтонском аэропорту, выяснилось, что покидать пределы США ему запрещено. Зворыкин вспоминал об этом так:
«Я узнал, что мой паспорт задержан госдепартаментом из-за того, что я являюсь членом Фонда помощи жертвам войны в России… Что и говорить, горькая пилюля после…стольких трудов, отданных моей новой стране. Я…почувствовал себя как в клетке. Пришлось… готовиться к увольнению из RCA, так как я лишился допуска к своей работе над секретными проектами. Здесь за меня вступился генерал Сарнов (глава исследовательской фирмы «David Sarnoff». – С.К.)… В конце концов в 1947 году мне вернули паспорт, и я опять стал свободным человеком».
Я привел этот пример не в осуждение действий властей США. Каждая страна вправе охранять свои секреты так, как считает это нужным. Но чтобы завершить тему о разумности и пользе режимных ограничений, я приведу еще одну историю с тем же Зворыкиным.
Фирма RCA в 1935 году заключила крупный договор с Наркоматом электропромышленности СССР на поставку технической документации и оборудования для производства электровакуумных приборов. Последний раз Зворыкин приезжал в связи с этим в Ленинград и Москву в 1936 году. Сегодня порой утверждают, что в последующем Зворыкин до 1959 года воздерживался даже от служебных поездок в СССР в связи с расширением-де репрессий, но имеются данные, позволяющие объяснить это воздержание иначе. В сентябре 1934 года 28-летний Ленинградский ученый Леонид Кубецкий продемонстрировал русскому американцу свою новую разработку – многокаскадные электронные умножители. Это была феноменально плодотворная идея, полезная для многих практических целей. Набросав на первом попавшемся клочке бумаги схему Кубецкого, Зворыкин по приезде в США быстро разработал свой умножитель, получил на него патент и в октябре 1935 года сделал доклад об этом новом классе электронных приборов в Нью-Йоркском отделении Института радиоинженеров. Однако на приоритет Кубецкого, естественно, не сослался.
Кого-то интересует при этом судьба Кубецкого? Что ж, в 1948 году он получил Сталинскую премию и как раз в год гибели Берии удостоился статьи о себе в Большой Советской Энциклопедии… Но откровенничал он со Зворыкиным все же зря. И если бы в момент их беседы рядом был, скажем, уполномоченный Совмина генерал-лейтенант Ткаченко, то, может быть, у Нового Света одним открытием было бы меньше.
Я вспомнил именно И.М. Ткаченко не зря. В начале войны он был начальником 7-го отдела НКВД, отвечавшего за чекистское обслуживание производства минометов, а в Атомном проекте стал уполномоченным СМ СССР на комбинате № 817. Как помнит, надеюсь, читатель, в своих воспоминаниях Новиков-оружейник (назовем его так в отличие от Новикова-теплотехника) выставил Ткаченко чуть ли не дураком. А он был всего лишь полезным педантом. Он ничего не запрещал – прав таких не имел. Он информировал и, скажем, 24 июня 1948 года писал заместителю Председателя Совета Министров Союза ССР товарищу Берии Л.П. о нарушении Курчатовым и Славским правил техники безопасности:
«Академик Курчатов И.В. игнорирует иногда все правила безопасности и предосторожности (особенно когда что-либо не ладится)… Товарищ Славский Е.П. ведет себя еще более неосмотрительно.
Так, 21 июня товарищ Курчатов спустился на лифте на отметку минус 21 метр в помещение влагосигнализаторов в то время, когда активность в нем была свыше 150 допустимых доз.
Прикрепленные к нему работники охраны МТБ, не будучи на сей счет проинструктированными, а сотрудники радиометрической службы, преклоняясь перед его авторитетом, не препятствовали тов. Курчатову…
Так как его посещения зараженных мест не вызываются никакой необходимостью, я лично просил тов. Курчатова быть в дальнейшем более осмотрительным…
Прошу Ваших указаний…»
И Берия лично и строго предупреждает «нарушителей» – во имя их же здоровья. Тот же Ткаченко указывал, что отклонения от проекта завода «Б» комбината № 817 и недостаточное участие научного руководителя (то есть Курчатова) в проведении реконструкции завода может привести к его досрочной остановке и загрязнению окружающей среды. К Ткаченко не прислушались, и со временем получили экологическую катастрофу.
Я не знаю судьбы Ткаченко после гибели Берии, но знаю, что год его рождения – 1910-й, а смерти – 1955-й. И скорее всего, он разделил судьбу своего начальника, скромным и честным сотрудником которого был долгие и бурные годы в великую эпоху.
А СЕЙЧАС я без прямой связи с предыдущим (хотя, это как посмотреть!) намерен отдать читателю два должка, которые числю за собой еще с «военных» глав этой книги.
Я имею в виду тему «насильственного переселения народов», главным виновником которого привычно называют Берию. Когда-то ведь надо сказать и о ней хотя бы пару слов.
1 сентября 1942 года на имя члена ГКО Берии и командующего Закавказским фронтом Тюленева из Генерального штаба ушел запрос:
«Срочно. Берии и Тюленеву.
Масленников (командующий Северной группой войск. – С.К.) и Чечено-Ингушский обком ВКП(б) просят у Ставки Верховного Главнокомандования разрешения:
1. Перевести национальные чечено-ингушские кавполк и кавдивизион в действующие части Северной группы войск.
2. Разрешить начать прием добровольцев в ряды Красной Армии…
При этом Масленников доносит:
а) ингуши и чеченцы хотят драться с немцами,
б) в республике имеется свыше 45 000 военнообязанных, которых в Красную Армию не призывают, и считает необходимым развернуть среди чеченцев и ингушей движение за добровольное вступление их в Красную Армию…
Тов. Сталин приказал запросить Ваше мнение по этим вопросам».
Берия к такой идее отнесся скептически и был прав. Генерал-пограничник Масленников, с которым читатель уже знаком, имел открытую душу солдата, и представить себе, что предать Родину способен целый народ, он не мог. К тому же получить в тяжелые дни пополнение под полусотню тысяч человек было для генерала делом заманчивым. Но Берия знал и понимал то, что знают и понимают порой лишь опытные врачи и опытные контрразведчики…
Чеченцы были занозой в теле еще царской России, и ход военных событий доказал правоту Берии: доверять Чечне было нельзя! Поэтому когда военная обстановка позволила, чеченцев из Чечни выселили.
Ну, ладно! Допустим, Сталин и Берия проявили несправедливость к народу в целом, выселив всех подряд чеченцев в 1944 году в глубинные районы страны… Но почему же с 1991 года этот «невинно пострадавший» народ – народ в целом, хотя и не все в нем виновны – стал одним из факторов разложения России?
Думаю, честно размышляя над этим вопросом, читатель сам отыщет и ответ на вопрос – имелись ли основания у Сталина и Берии поступить так, как они поступили. Причем реально чекистская операция на Кавказе была проведена без тех эксцессов, которыми ныне полны «демократические» ее описания.
Что же до крымских татар, то я приведу документ, который в 60-е годы хранился в архиве Крымского обкома партии (фонд 151, опись 1, дело 17):
«Список умерших партизан по Ялтинскому отряду с 26.ΙΙΙ/42 г.:
26.111. – При нападении на сан. землянку бывшей 3 группы убиты противником: Сергеев, Пташинский, Горемыкин, Казачек, м/с Николаева.
28.111. – Умер боец Годин, причина – болезнь, грипп.
2. IV. – Умер Афонин – болезнь сердца.
2. IV. – Убиты предателем – Смирнов, Вязников, Агеев.
5. IV. – Умер Качалов, причина – истощение.
7. IV. – Умер Долгов, причина – истощение
10. IV. – Умер Гарбузов, причина – истощение
12. IV. – Умерли тт. Болотин, Шостик, Боршинов…Зибарев. От голода.
13. IV. – Умер т. Гребенщиков. Голод.
14. IV. – Умер Гардаш. От голода.
18. IV. – Умер Зуев А.А. От голода.
21. IV. – Умерли Сокольский, Мухин. От голода.
24. IV. – Умер Расторгуев. От голода.
19. V. – Умер Шутенко. От голода.
21. V. – Умер Гришко. От голода.
21. V. – Умер И.П. Дорошенко. От голода.
20. V. – Умер Алексеев. От голода.
21. V. – Убит Пономаренко.
30. V. – Умер Орехов. От голода.
6. V. – Умер Тимохин. От голода.
10. V. – Умер Коренюк. От голода.
15. V. – Умер Кравченко. От голода.
17. V. – Умер Лобода. От голода.
22. V. – Умер Загоса Д.В. От голода.
26. V. – Умер Кузерин. От голода.
26. V. – Умер Кондратенко В.А. От голода».
Это – результат того, что крымские татары-проводники выдали немцам практически все продовольственные базы партизан в Крымских горах.
В Крыму были десятки лагерей военнопленных – немцы хотели сделать Крым неприступным, и для фортификационных работ требовалась рабочая сила. Охрана лагерей – татары. Если среди пленных оказывался краснофлотец (обрывок фланельки, тельняшки, наколотый якорек), то смерть для такого славянского парня со Смоленщины или Полтавщины становилась избавлением после стандартных надругательств: вырезанные звезды, полосы «тельняшки», выколотые глаза, отрезанные гениталии…
Читай, читай, уважаемый читатель, и дай прочесть «демократу». Я намеренно не привожу здесь цифровых данных, хотя они говорят о том, что процент крымских татар, лояльных к Советской власти, не превышал 20 процентов.
А ведь только 9 мая 1945 года стало известно, что война закончилась 9 мая 1945 года, и закончилась нашей победой. Немцы не считали себя побежденными даже в январе 1945 года и имели к тому основания – рейх был еще силен и наносил мощные удары по русским в районе озера Балатон, по союзникам в Арденнах. А уж в 1944 году многие в рейхе (что бы там ни писали обратного) были уверены в том, что неудачи – явление временное. Так могла ли Россия позволить себе роскошь иметь в 1944 году в своем тылу потенциальные очаги восстаний на Кавказе и в Крыму, поддержанных извне?
И опять-таки, посмотрим на сегодняшнюю ситуацию. Что принес возврат в Крым «репрессированного татарского народа»? Кровь, нарастающий этнический конфликт. И источник его – народ, «невинно пострадавший» от «палача» Берии.
Я ОТВЛЕКСЯ на сюжеты, от атомных на первый взгляд далекие, а на самом деле – связанные с ними тем обстоятельством, что любой сюжет, связанный с Берией, как орех скорлупой покрыт прочной коркой окаменевшей грязи. Но если эту корку разбить, то мы получаем «ядро» правды о Берии. И эта правда о его довоенной, военной и послевоенной деятельности доказывает огромный человеческий масштаб и человеческую состоятельность того, кто ее проводил.
Как государственная фигура он был не добр и не зол, он был адекватен исторической ситуации. А чего еще мы можем требовать от выдающихся государственных фигур? Но и как государственная фигура он никогда не был безжалостен и бездушен. Не таким у него было начало жизни, чтобы в его душе выросла жестокость и палачество.
Перебрасывая же мостик из темы «репрессий» к «атомной» теме, я познакомлю читателя с уже упоминавшимся мной письмом Π.М. Зернова Б.Л. Ванникову от того самого 12 февраля 1949 года, когда Зернов якобы замахивался на Берию то ли канделябром, то ли – пресс-папье, то ли – дубиной, вырезанной из развесистой клюквы. Зернов писал:
«…за последние восемь месяцев в зоне объекта сложилась совершенно ненормальная обстановка.
По решению Правительства в 1947 году для обеспечения безопасности на объекте… из пределов зоны были отселены все лица, имевшие в прошлом судимость или другие компрометирующие их данные (было отселено 500 человек, включая членов семей, с предоставлением нового жилья и ссуд, с выплатой компенсаций и т. п. – С.К.)…
Однако дело изменилось коренным образом в худшую сторону, начиная с апреля месяца 1948 года.
Освобождаемых из заключения строительное управление № 880 МВД СССР… стало оставлять на стройке в качестве вольнонаемных. В результате таких лиц в зоне скопилось более 1750 человек…
Среди освобожденных из лагеря и теперь свободно проживающих в поселке много хулиганства, воровства, грабежей и были случаи убийств…
В общественных местах постоянно толпы бывших заключенных. Научные и инженерно-технические работники (это речь об элите Атомного проекта. – С.К.) не могут попасть в кино, стали бояться вечерами и ночами ходить по улицам…
Мною три раза по этому вопросу подавались докладные записки на имя т. Берия Л.П., но так как никаких решений нет, то я не знаю, доложены ли они ему?»
Зная уровень «режима» в непосредственно стенах КБ-11, в подобную коллизию рядом с ними трудно поверить! Но так ведь оно и было. А сегодня о тех, кто работал на «атомных» стройках в лагерном ватнике, пишут исключительно как о «жертвах режима». И невольно жалеешь, что в общественные места, заполненные той «криминально продвинутой» толпой «жертв» «палача» Берии, нельзя хотя бы на полчаса перенести актив «Мемориала» и прочих «обличителей» «преступлений» Лаврентия Павловича. Возможно, тогда сплетен и инсинуаций вокруг его деятельности поубавилось бы…
И еще насчет «атмосферы страха», якобы витавшей вокруг всего, связанного с деятельностью Берии. 8 марта 1947 года Завенягин пишет Берии:
«Первое Главное управление охраняется вахтерской охраной, укомплектованной вольнонаемными лицами.
Несмотря на систематически применяемые дисциплинарные меры… имеют место сон на посту, дезертирство и ряд других серьезных проступков.
Опыт показал, что вахтерская охрана является совершенно ненадежной, не обеспечивающей сохранность секретной документации Первого главного управления…»
В такое тоже поверить трудно. Но и это ведь было! А теперь подумаем, если бы тогдашняя народная молва приписывала Берии некое «палачество», вели бы себя вахтеры так безответственно? И какова же судьба этих нерадивых вахтеров? Стерты «в лагерную пыль»? Отданы в «рабство» ГУЛАГа? Нет, Завенягин всего лишь просит передать функции охраны Министерству госбезопасности.
Министр ГБ Абакумов отказывает на том основании, что МГБ охраняет только Совмин и ЦК. В том же стиле отказывает и министр внутренних дел Круглов. Тогда 24 марта 1947 года Берии пишет еще и Н.А. Борисов из Госплана. И 25 марта появляется подписанное зампред Совмина Берией распоряжение СМ СССР о передаче охраны зданий ПГУ при СМ СССР Министерству внутренних дел СССР.
Но Берия не был бы Берией, если бы в том же распоряжении не поручал Завенягину и Борисову в связи с передачей охраны МВД «сократить соответственно штат комендатуры и охраны», установленный почти год назад. Берия умел быть не только оперативным, но и экономным – по-крупному и в мелочах.
И можно лишь удивляться, как ему удавалось и то, и другое при все возраставшем круге поручаемых ему важнейших вопросов государственного бытия. Ведь Атомным проектом его задачи не исчерпывались…
Войти с помощью соц. сетей: