Глава 20

Берия + Куксенко = «Беркут»

Нет, уважаемый читатель, Берия в этой формуле носил имя не Лаврентий, а Серго. Хотя и Лаврентий Берия к рождению этой формулы имел непосредственное отношение.

И перед тем как начать рассказ о системе «Беркут» и Третьем Главном управлении при Совмине СССР, я предложу читателю присказку. Летом 1941 года фронт неуклонно приближался к столице. И, как вспоминал авиаконструктор А.С. Яковлев, в Ставке В ГК было решено провести военную игру по отражению воздушного налета на Москву.

Игра проводилась в том особнячке рядом с Наркоматом авиационной промышленности, где размещалась Ставка, пока для нее готовилось кремлевское бомбоубежище. В небольшом зале, увешанном картами и схемами, собрались Сталин, главком ВВС П.Ф. Жигарев, его заместитель И.Ф. Петров, нарком авиационной промышленности Шахурин, его заместители Дементьев и Яковлев, авиационные генералы.

Докладывал командующий ПВО Москвы генерал-майор Громадин и командующий истребительной авиацией ПВО полковник Климов.

Возможно, был там и Берия, поскольку как член ГКО отвечал и за вопросы ВВС, но история, а также Яковлев (авиаконструктор) об этом умалчивают.

Яковлев пишет:

«На протяжении всего учения Сталин внимательно за всем наблюдал и слушал, но не проронил ни слова. Когда игра была закончена и, как полагалось, атаки воображаемых самолетов противника отражены, он молча обошел вокруг планшета. Создалось впечатление, что разыгранные варианты его не убедили… Наконец, раскуривая свою трубку, он произнес как бы сквозь зубы:

– Не знаю, может быть, так и надо…

Потом молча пошел в кабинет, пригласив туда Шахурина, Дементьева, Жигарева, Петрова и меня…

Так же как и на нас, на него эта военная игра не произвела серьезного впечатления: как-то все схематично и бумажно».

Однако ПВО Москвы была уже тогда далеко не «бумажным тигром». А.Г. Федоров, автор монографии 1975 года «Авиация в битве под Москвой», сообщает, что согласно постановлению ГКО от 9 июля 1941 года в составе Московской зоны ПВО имелось 585 самолетов, 1044 зенитных орудия (а советские зенитки были очень хороши!), 336 зенитных пулеметов, 618 прожекторных станций, 124 поста аэростатов заграждения и 702 поста ВНОС (воздушного наблюдения, оповещения и связи).

Для сравнения там же сообщается, что Лондон прикрывало 452 орудия крупного, среднего и малого калибра, Берлин – 724.

Сюда надо прибавить еще и 8 первых отечественных радиолокационных станций типа «Редут» и РУС-2.

Москву прикрывали мощно – не в одночасье же была собрана и обустроена здесь такая сила! Система ПВО Москвы строилась как круговая, дальние рубежи ВНОС были отнесены на 200–250 километров от Москвы, и это позволяло истребительной авиации встречать противника на дальностях, начиная со 150–200 километров от города и вести бои до внешней границы зоны зенитного огня (28–32 километра от центра города). В последнюю зону вход истребителям запрещался, за исключением случаев преследования противника, начатого вне зоны действия зениток.

И все же, как видим, Сталин сомневался, хотя Московская ПВО реально сработала неплохо – в первом же налете на столицу 22 июля немцы потеряли 12 самолетов, сбитых истребителями ПВО, и 10 – от зенитного огня. К Москве прорвались лишь одиночные бомбардировщики. При этом части зенитной артиллерии 1-го корпуса ПВО израсходовали 29 тысяч снарядов и около 130 тысяч пулеметных патронов.

Всего же за двухмесячный период отражения налетов на Москву была израсходована 471 тысяча снарядов, при этом средний расход на отраженный самолет составил 2775 снарядов. Недешевое это удовольствие – сбитый самолет.

Но тогда уже в системе ПВО были, как сказано, и радиолокационные станции. Так вот, при использовании РЛС средний расход снарядов на один отраженный самолет составил всего 98 снарядов. А один зенитный артиллерийский снаряд стоил тогда пары хромовых сапог.

Когда немцы отошли от Москвы, меры по защите столицы не ослабели. По постановлению ГКО от 5 апреля 1942 года был создан Московский фронт ПВО, преобразованный в июле 1943 года в Особую Московскую армию ПВО. Фронт все более отодвигался на запад, дела шли все лучше, и с какого-то момента исчезла даже теоретическая угроза налетов.

Налетов немцев… Однако сразу же после войны Сталина опять начала занимать проблема ПВО Москвы. Ведь с появлением у США атомных бомб эта проблема изменялась принципиально. Даже одиночный самолет над Москвой теперь мог обеспечить русской столице участь Хиросимы.

А вот после такой «присказки» можно вести и сам рассказ…

СОБСТВЕННО, я здесь опираюсь на свидетельство, в частности, такого компетентного эксперта, как генерал-майор, доктор технических наук Александр Павлович Реутов. Крупный ученый и конструктор в области радиолокации, он после окончания в 1950 году Военно-воздушной инженерной академии имени Н.Е. Жуковского начинал в том КБ-1, которое и положило начало современной ПВО Москвы.

Он приводит рассказ основателя КБ-1 генерал-майора Павла Николаевича Куксенко – тоже крупного ученого и конструктора-радиотехника – о том, как в одну из ночей 1950 года Куксенко вызвал к себе Сталин и сообщил, что последний неприятельский самолет пролетел над Москвой 10 июля 1942 года, и это был одиночный разведчик. А после этого Сталин сказал, что теперь надо строить такую ПВО Москвы, которая даже в случае «звездного» (то есть со всех направлений) массированного налета не пропустила бы к столице ни одного самолета, способного нести атомную бомбу.

На вопрос Сталина – какой должна быть такая ПВО, Куксенко ответил, что перспективная система противовоздушной обороны должна строиться на основе сочетания радиолокации и управляемых ракет «земля – воздух» и «воздух – воздух».

Сталин подробно расспрашивал Куксенко, как считает Реутов, потому, что проблема была для него достаточно нова. Но я не исключаю, что Сталин одновременно и испытывал пятидесятидвухлетнего специалиста, потому что значение радиолокации ему стало понятно еще до войны, хотя бы – после его бесед с адмиралом Акселем Ивановичем Бергом (отец – швед, мать – итальянка, сам Берг – чистокровный русак).

Чтобы читатель понял, что и мы не лаптем щи хлебали в «тоталитарные» времена, сообщу, что первая серийная бортовая радиолокационная станция «Гнейс-2» разработки В.В. Тихомирова была создана в июле 1942 года и устанавливалась на бомбардировщике Пе-2 в варианте перехватчика. А Совет по радиолокации при ГКО, заместителем председателя которого стал Аксель Берг, был образован в июле 1943 года. Председателем Совета был, между прочим, Маленков, но и здесь он как компетентный управленец-«технократ» не отличился. В конце концов и радиолокацию – как заинтересованное лицо в высшем руководстве – поддерживал Берия.

Куксенко же во время войны в звании капитана ГБ был главным инженером номерного НИИ НКВД радиотехнического профиля, и Берия, безусловно, его знал. В 1947 году, в возрасте 51 года (родился в 1896-м, умер в 1980-м) Павел Николаевич стал доктором технических наук, а за год до этого получил Сталинскую премию за разработку нового бомбардировочного прицела. Весьма вероятно, что именно Берия «вывел» его на Сталина.

Так или иначе, Сталин сказал Куксенко, что необходимо незамедлительно приступать к созданию ПВО Москвы, рассчитанной на отражение массированного налета с любых направлений. Вскоре было образовано Конструкторское бюро № 1 (КБ-1) Министерства вооружения – крупный конструкторский и научно-производственный концерн по разработке систем радиоуправляемого ракетного вооружения. Во главе КБ-1 были поставлены профессор Куксенко и молодой Серго Берия, окончивший академию связи в Ленинграде.

Григорий Васильевич Кисунько – в 1946 году преподаватель академии, а позднее – один из ветеранов и КБ-1, и работ по противоракетной обороне, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, генерал-лейтенант, в 1996 году издал книгу «Секретная зона». Книга Кисунько в части оценок, особенно политических, оказалась неглубокой, но ценна описаниями фактической стороны дела.

О Сергее Берии он пишет, что тот высокомерием не отличался, был воспитан и тактичен, а «голова у него варила неплохо…». Кисунько же сообщает, что Сталин, убедившись в том, что Куксенко способен дать эффективную систему ПВО, «уже не считал нужным вызывать Павла Николаевича для личных бесед, предоставив «Беркута» на полное попечение Л.П. Берия».

Итак, и ракетные дела сваливались на того же человека, что вел уже дела атомные…

ВПЕРВЫЕ Берия столкнулся с ними по крайней мере за три года до войны, о чем практически никто сейчас не вспоминает. Причем он сразу же вышел на такую мощную «ракетную» личность, как Сергей Павлович Королев. Да, в то время Королев был осужден и находился в заключении. Но могу сообщить читателю, что журнал посещений кремлевского кабинета Сталина зафиксировал появление Сергея Павловича в этом кабинете в октябре 1938 года (15 октября с 22.15 до 23.40). Это был долгий разговор с участием Ворошилова, вошедшего к Сталину в 21.50 и вышедшего от него уже без десяти два 16 октября.

Так что рассказы о том, что будущий Главный конструктор космонавтики годами кайлил породу, можно отдать антоновым-овсеенкам. Королеву пришлось, конечно, несладко, но не Берия в том виноват – арестовывали Королева до прихода Лаврентия Павловича на Лубянку. А вот после прихода туда, Берия – среди множества дел по непосредственному, так сказать, профилю его «конторы» – внимательно знакомился и с остальным.

Один из основателей ГИРДа – Группы изучения реактивного движения, в Ракетном НИИ Королев с 1934 года занимался управляемыми крылатыми ракетами: 201, 212, 216, 217… Ракета 212 класса «земля – земля» стартовала с помощью пороховой ракетной катапульты с рельсовых направляющих, и ее первый полет состоялся 29 января 1939 года. Тогда, когда Королев был «заключенным». И уже 3 апреля 1939 года он вновь появляется в кабинете Сталина, на этот раз – вместе с Берией!

И они просидели там втроем с 18.00 до 18.35. Немногим более получаса, но это были полчаса личной беседы с главой государства! И разговор, скорее всего, шел о том, как лучше организовать работу Королева, чем Берия может и должен помочь… А поскольку все три собеседника были людьми дела и болтовни не терпели, то за полчаса все и обговорили.

Но видно, Сталина интересовали и чисто технические подробности, потому что на следующий день Королева привезли к Сталину еще раз. И они уже наедине беседовали еще час – с 18.00 до 19.00.

В книге безусловно выдающегося деятеля советского ракетостроения Бориса Евсеевича Чертока «Ракеты и люди» утверждается, что Сталину «обычно докладывали» о всех новинках в области вооружений, но о «сухопутных (для профессионала термин вообще-то странный. – С.К.) реактивных снарядах Сталин до 1941 года информации не имел».

Как видим, имел.

Причем, заметим, – вот невинно осужденный Королев перед Сталиным. Нам давно привычна сказочка о вздохах: «Эх, если бы Сталин знал!» Но вот Сталин знает… Он ведь не может не знать, откуда к нему привозят молодого талантливого ракетчика.

Ну, так что же этот ракетчик не падает на колени и не просит: «Помилуй, мя, товарищ царь-государь! Не губи душу!»?

Нет – идет деловой разговор, и оба понимают, что некий грех был, и что надо отработать его делом, и что отработан он будет, а за этим последуют и почет, и награды, и… И главное, – новые задания и задачи. Новая увлекательная работа!

Они ведь все ею жили тогда – новые советские люди…

И – Королев.

И – Сталин.

И – Берия.

И уже 28 февраля 1940 года летчик-испытатель В.П. Федоров выполнил первый полет на ракетоплане РП-318 конструкции Королева, основанной на его же планере СК-9, с работающим жидкостным ракетным двигателем. А в 1942–1943 годах Королев ведет разработку самолетного ракетного ускорителя для самолета Пе-2Р, за что в 1945 году был награжден орденом.

После войны Королев в числе других работал в Германии, изучая богатейший опыт немецких ракетчиков, и там его пути пересекались с генералом Зерновым, который тогда тоже, как уполномоченный Особого комитета при ГКО, имел отношение к «ракетным» поискам.

Берия был в курсе всех этих вопросов и на рубеже 1945–1946 годов стал одним из тех, кто подписал докладную записку Сталину с предложением об организации работ по ракетной технике в СССР и в Германии (там был развернут институт «Нордхаузен»). Подписали ее кроме него Г.М. Маленков, Н.А. Булганин, Н.А. Вознесенский, а также министр вооружений Д.Ф. Устинов и начальник ГАУ маршал артиллерии Н.Д. Яковлев.

14 и 29 апреля 1946 года в кремлевском кабинете Сталина прошло два совещания на эту тему, и 13 мая 1946 года вышло Постановление СМ СССР № 1017-419сс «О вопросах реактивного вооружения». При Совмине создавался Специальный комитет по реактивной технике в составе: Г.М. Маленков (председатель), Д.Ф. Устинов и И.Г. Зубович (заместители председателя), Н.Д. Яковлев, П.И. Кирпичников (читатель должен его помнить по работе в группе при члене ГКО Берии во время войны), А.И. Берг, П.Н. Горемыкин, И.А. Серов (его, заместителя министра внутренних дел Круглова, Черток в своих воспоминаниях упорно именует заместителем Берии), Н.Э. Носовский.

Берия в этот Комитет № 2 не входил, но вот оценка П.И.Качура, автора статьи «Ракетная техника СССР: послевоенный период до 1948 г.» в № 6 журнала Российской академии наук «Энергия» за 2007 год: «Фактически ракетостроением руководил Л.П. Берия. Г.М. Маленков не занимался организационными и производственными вопросами и был формальным председателем комитета…»

Упоминавшийся мной Б.Е. Черток тоже подтверждает, что Маленков, как и сменивший его вскоре Булганин, «особой роли в становлении…отрасли не играли. Их высокая роль сводилась к просмотру или подписанию проектов постановлений, которые готовил аппарат комитета».

Все повторялось, как в случае с «авиаторами» Маленковым и Молотовым во время войны. Они председательствовали, Берия тянул воз.

Еще и этот.

Но вновь обращаю внимание читателя на фамилию Кирпичникова. Берия и в ракетном Спецкомитете имел надежного помощника, испытанного им в годы войны.

На первых порах в развитии ракетной техники был принят тот же подход, что и в Урановой проблеме – воспроизводство немецких прототипов ФАУ-1 и ФАУ-2. Инициативу этого обычно приписывают Сталину, но Б.Е. Черток сообщает, что на точном воспроизведении немецкой ФАУ-2 настоял Устинов, по поводу чего «не раз имел с Королевым серьезные конфликты». Копирование тогда, впрочем, было разумным выходом – немцы в ракетных работах ушли от остальных так же далеко вперед, как янки – в атомных.

Но активно велись и собственные исследования и разработки – в 1947 году в ОКБ Королева прошли натурные испытания экспериментальных ракет. Сотрудник ОКБ с 1946 года А.Н. Вольфицин в восьмидесятые годы вспоминал, что некоторые пуски «скорее напоминали демонстрацию фигур высшего пилотажа» – почти сразу со старта ракеты вместо вертикального полета переходили в замысловато криволинейный.

В 1948 году у Сталина вновь собралось совещание, где маршал артиллерии Яковлев (еще одна «невинная» жертва Сталина и Берии) резко высказался против принятия ракетной техники на вооружение, мотивируя отказ сложностью и низкой надежностью ракет, а также тем, что те же задачи решаются авиацией. Королев столь же резко выступал «за»…

Наши первые баллистические ракеты были действительно несовершенными. Но их появление в войсках стало бы серьезным толчком к совершенствованию техники, а одновременно военные набирали бы опыт эксплуатации. Сталин в этом духе и высказался, заметив, что товарищу Королеву надо сделать такую ракету, чтобы «не огорчать наших военных»…

К слову! Тем, кто пытается представить дело так, что наши ракетчики, зажатые указанием Сталина, в первые годы лишь воспроизводили немецкие образцы, не мешало бы знать, что уже в 1948 году Королев пригласил к себе в КБ специалиста по компоновке кабин самолетов – инженера А.В. Афанасьева из КБ Яковлева, для проработки проекта пилотируемого корабля. Тогда этот проект «не пошел», но Афанасьев впоследствии принимал активное участие в разработке космических кораблей «Восток» и «Союз»…

В Спецкомитете № 2 многое решал министр вооружений Устинов, но «ракетное» значение Берии можно понять из одного разговора времен 1952 года, описанного Г. Кисунько.

Тогда возникли проблемы с одной из конструкций КБ-1 и Устинов собрал межведомственное совещание, на котором Кисунько впервые познакомился с Королевым. По окончании совещания Кисунько попросил Королева подбросить его на «Победе» и уже в машине упрекнул коллегу в том, что он не лучшим образом поддержал КБ-1, представителем которого на совещании был Кисунько…

Я не сторонник цитирования прямой речи из мемуаров, поскольку это всегда нечто если не вымышленное, то и не достоверное, но ответ Королева в изложении Кисунько приведу:

«– А если я немного переборщил, то это тоже объяснимо: у меня свой министр (Устинов. – С.К.), а у вас свои начальники, которые даже по его просьбе не захотели принять участие в совещании, где присутствовали и представители от самого ЛП… Мне надо было немного сместить акценты в сторону КБ-1… Вы для ЛП свои: вас могут не более чем пожурить…»

Кисунько к Берии (отцу) относится отрицательно, и поэтому особенно убедительно выглядят в его изложении такие слова Королева, которые показывают уважительное отношение к «ЛП» Сергея Павловича. У ракетчиков и атомщиков такие аббревиатуры («СП» – Королев, «ЮБ» – Харитон и т. п.) были в ходу лишь по отношению к тем, кого уважали.

ВЕРНЕМСЯ, впрочем, к ПВО Москвы.

В 1950 году по постановлению СМ СССР № 3389-1426сс/ оп от 9 августа система ПВО Москвы получила наименование «Беркут». Точное происхождение такого наименования сегодня установить нельзя, но ветераны КБ-1 сходятся на том, что оно образовано из начальных слогов фамилий главных конструкторов системы – Берии и Куксенко. А для «обеспечения разработки, проектирования и изготовления средств, входящих в комлекс ПВО системы «Беркут» 3 февраля 1951 года постановлением СМ СССР № 307-144сс/оп было образовано Третье Главное управление при Совете Министров СССР под руководством В.Н. Рябикова с непосредственным подчинением Специальному комитету, то есть – Берии.

Рябикова перевели в ТГУ из Спецкомитета № 2, но в острых ситуациях Берия подключал к нему еще и Ванникова. Причем Ванников – по свидетельству того же Кисунько – разговаривал порой очень жестко, например, так: «Я… собираюсь доложить ЛП, что все вы здесь забыли, что такое ответственность… Вы избаловались и думаете, что вам все позволено. Вам давали все, что вы просили… А теперь хватит, теперь вы давайте…» Однако, как признает даже Кисунько, обходилось «без поисков… козлов отпущения».

Теперь как председатель Спецкомитета Берия курировал:

– Первое Главное управление во главе с Б.Л. Ванниковым;

– Второе Главное управление во главе с П.Я. Антроповым, которое ведало вопросами добычи и переработки уранового сырья в концентрат, а также осуществляло производственно-техническое руководство добычей урана из месторождений, разрабатываемых в Германии, Чехословакии, Болгарии и Польше, и контроль за геологоразведкой на уран и торий;

– Третье Главное управление по управляемым ракетам и системам ПВО во главе с В.Н. Рябиковым.

Заместителем Рябикова стал С.И.Ветошкин, научным руководителем ТГУ – академик А.Н. Щукин. А КБ-1 было включено в состав ТГУ. Куксенко и Серго Берия имели статус главных конструкторов, единственным же заместителем главного конструктора был назначен будущий академик и Герой Социалистического Труда А.А. Расплетин, создатель центрального радиолокатора наведения Б-200, обеспечившего одновременное сопровождение до 20 целей. Радиолокаторы первых американских зенитных ракетных комплексов «Найк-Аякс» в отличие от многофункционального секторного локатора Расплетина могли сопровождать лишь одну цель.

Главным конструктором зенитных управляемых ракет (ЗУР) системы «Беркут» стал известный авиаконструктор Семен Алексеевич Лавочкин. Ракета Лавочкина получила индекс В-300.

Начальником же КБ, фактически – заведующим опытным производством Берия выбрал Героя Социалистического Труда Амо Сергеевича Еляна. Во время войны генерал Елян был директором головного артиллерийского завода по выпуску самых массовых полевых и танковых пушек среднего калибра (ко дню Победы было выпущено 100 тысяч орудий). И тогда же Елян вошел в сферу влияния Берии как опытный и умелый управленец. Как и в «атомном» деле, Берия видел залог успеха «ракетных» дел в компетентных кадрах и поэтому перебросил Еляна, работавшего до этого в системе ПГУ, в систему нового Третьего ГУ.

Если в Урановой проблеме «первую скрипку» играли физики, проблемы которых могло понять в полном объеме очень небольшое число физиков же, то в Ракетной проблеме все было понятнее, осязаемее. И вокруг нее быстро сгруппировались динамичные коллективы молодых энтузиастов-ракетчиков, двигателистов, создателей наземных и бортовых систем управления. И, как вспоминал тот же Куксенко впоследствии, работы разворачивались с непостижимой быстротой. В 1951 году начался этап изготовления опытных образцов.

В ноябре 1952 года прошел первый пуск ЗУР В-300 по воздушной цели. 26 апреля 1953 года был сбит специально переработанный – дистанционно управляемый беспилотный – бомбардировщик «Ту-4», использованный в качестве самолета-мишени. А в мае 1953 года был завершен первый этап программы пусков по реальным радиоуправляемым самолетам.

Вот две позднейшие оценки вклада Берии-старшего в эти достижения.

Генерал М.И. Науменко:

«Он неоднократно бывал на полигоне Капустин Яр, где, кстати, участвовал в испытаниях его сын Сергей… За время строительства, вплоть до 1953 года, пока Берия отвечал за осуществление проекта, ни одного сбоя не было с самого начала…»

Генерал-лейтенант, академик А.Г. Басистов (величина в советских работах уже по противоракетной обороне выдающаяся):

«В августе 1952 года я докладывал Лаврентию Берия о состоянии полигонного образца системы ПВО Москвы. Берия приехал к нам на объект… Разговаривал спокойно, уважительно… В тот приезд он решил для нас проблему питания. Работали мы по 18 часов, а поесть толком было негде. А после его визита сразу все появилось…»

Я прерву цитирование Анатолия Георгиевича Басистова, чтобы познакомить читателя со «свидетельством» некоего безымянного (даже в 2000 году) «командира одной из подмосковных ракетных баз ПВО», взятым из «расследования» Е. Жирнова, опубликованного 6 июня 2000 года в «Коммерсантъ ВЛАСТЬ» под заголовком «Они растворили Берию в щелочи». По уверению автора, у этого «боевого офицера, прошедшего Отечественную войну с первого до последнего дня, и десятилетия спустя начинали трястись колени при воспоминании о встречах с Берией…». Читатель сам сопоставит это «откровение» с воспоминаниями Басистова, а я лишь напомню, что к моменту ареста Берии под Москвой не было никаких ракетных баз ПВО – система «Беркут» тогда была опытной, и армейцы ее не эксплуатировали. Жирнов, к слову, приводит и другое заявление этого вряд ли существовавшего «офицера» о том, что труп Берии после расстрела якобы растворили в щелочи – откуда и заголовок цитированного журнального пасквиля.

Возвращаясь же к оценке Берии Басистовым, приведу ее завершающую часть:

«В технике он разбирался не слишком, но на верхнем уровне был сильный, сильнее, пожалуй, не было в то время…»

Сдержанная оценка «разбирался не слишком…» из уст высокого профессионала стоит иной восторженной. И особенно ценна она на фоне заявлений одного из вполне заслуженных ветеранов КБ-1 и НПО «Алмаз» Карла Самуиловича Альперовича. Лауреат Ленинской и Государственной премий, имеющий ордена Ленина и Трудового Красного Знамени, доктор технических наук, профессор, он в сентябре 2007 года (тогда ему шел восемьдесят шестой год) дал интервью еженедельнику «Военно-промышленный курьер», где крайне негативно отозвался о Серго Берии, снисходительно – о Куксенко, а относительно роли Берии в создании московской ПВО сказал так:

«Особое положение Лаврентия Берии в руководстве страной и его особый «характер» (и тут облыжный намек на то, что Берия возглавлял-де «пытошное ведомство», хотя руководителями спецслужб были тогда Круглов и Игнатьев. – С.К.) обеспечивали привлечение неограниченных материальных и людских ресурсов («атомщикам», выходит, доставались «объедки» от ракетчиков? – С.К.). Когда мы, например, обращались со своими просьбами в какое-либо министерство, отказа нам никогда не было – никто не хотел почувствовать на себе гнев Лаврентия. То есть нахождение под эгидой этого человека позволяло нашим руководителям решать любые вопросы без задержек (но вот проблему питания инженеров на полигоне решил, почему-то, лишь Берия. – С.К.). Что же касается существа решавшихся нами проблем, то о них Берия никакого представления не имел и активно не хотел знакомиться с ними даже на максимально упрощенном, «мурзилочном» уровне, потому что не обладал такими способностями. Появляющиеся в последнее время попытки представить Берию как эффективного менеджера не имеют никакого основания. Быть им он был просто не способен…»

В такой оценке сквозит всего лишь неистребимая, слепая, столично-«элитная» злоба по отношению к «злодею» «Лаврентию»… К слову, Альперович поставил в вину его сыну то, что «с арестом Лаврентия Берии… Серго вообще перестал бывать на предприятии…». Серго тогда был, вообще-то, арестован, а затем изгнан из Москвы, но даже в этих условиях через годы обрел вполне достойный профессиональный статус – в отличие от другого ракетчика, Сергея Хрущева. Интересно, кстати, как Альперович относится к этому бывшему своему коллеге, укатившему в Штаты, в то время как сын Берии до конца жизни служил своей стране?

Что же до обвинений Альперовича в адрес Берии-старшего, то они доказывают полное непонимание Карлом Самуиловичем сути «менеджерской» деятельности Лаврентия Павловича. Это Хрущев мог «благосклонно» вникать в технические детали специфических проблем на «мурзилочном» уровне и на том же уровне принимать уже управленческие решения! А Берия – как жаловался на него на июльском Пленуме ЦК Завенягин (я еще об этом скажу), – напротив, ругал подчиненных ему управленцев за попытки залезать в детали. «Вы – организаторы», – подчеркивал Берия и требовал умения организовать дело, а не изрекать «глубокомысленные» предложения типа завенягинского – по схеме водородной бомбы. Это предложение физики-теоретики тут же иронично окрестили «канделябром» (не этим ли «канделябром» Берия на Зернова и «замахивался»?).

Лаврентий Павлович потому и не хотел «знакомиться» с «существом решавшихся» Альперовичем проблем, что, будучи высоким профессионалом управления, видел свою задачу в обеспечении Альперовича и его коллег всем необходимым для решения этих проблем ими.

А эту задачу Берия всегда решал блестяще!

Вот еще несколько слов по теме… «Демократы» от науки сетуют на зажим кибернетики в СССР в 40-е годы, но в действительности в конце 40-х годов в соответствии с правительственными заданиями Министерство машиностроения и приборостроения приступило к организации проектирования и производства счетно-аналитических и математических электронных цифровых машин. Министр П.И. Паршин (хорошо знакомый с Берией по минометному наркомату времен войны) сообщал об этом Лаврентию Павловичу 29 апреля 1949 года и просил ПГУ принять участие в составлении технических условий на проектирование ЭЦМ. Такие машины нужны были и для расчетов термоядерных зарядов, и для систем ПВО.

Систему «Беркут» разрабатывали ударно по многим причинам, главной из которых была реальная угроза атомной агрессии США. Но то, что ее разрабатывали быстро, объяснялось и руководством Берии – к началу 50-х годов он приобрел уже такие знания об экономике, о возможностях страны и такой опыт, что все его начинания были обречены на успех.

В «ракетном» бериевском сюжете есть и еще одно измерение – чисто человеческое, причем сравнение здесь напрашивается само собой. Я уже коснулся его выше. И сын Берии Серго, и сын Хрущева Сергей стали ракетчиками.

Сын Лаврентия Берии жил ракетчиком и умер ракетчиком. И хотя после смерти отца его служебную карьеру оборвали грубо и несправедливо, он вошел в историю ракетной техники как один из ее первопроходцев. И, несмотря на все препоны, остался верен своей профессии до конца жизни.

Никита Хрущев тоже «сунул» своего сына «в ракеты». И мне кажется, что поступил он так не только потому, что это было, как сейчас говорят, престижно, но и в пику Берии, которого

Хрущев, безусловно, ненавидел тихо, тайно и завистливо – как на это способна бездарность по отношению к таланту.

После гибели Берии из любимого дела попытались выбросить и его сына, даже фамилию ему сменив на материнскую – Гегечкори. Но Серго лишили лишь кресла, а не способностей. И со временем он вырос даже административно. Но вот с вершины власти пал Хрущев, и Сергея Хрущева тоже выбросили из его кресла в ракетном КБ Челомея. Однако тут возврат к прежнему места не имел.

Серго Берия коллеги помнили и через много лет. А Сергея Хрущева прочно забыли, так же как новые поколения будут все более забывать его папу. А вот отца Серго Берия Россия, если у нее будет будущее, станет вспоминать все чаще и звонче!

Наконец, примем в расчет и то, что сын «агента международных разведок» Берии так и умер на родной земле, никуда с нее не подавшись в поисках счастья. А его антипод, сын «верного ленинца» Никиты Хрущева, укатил доживать в Америку.

И это – очень показательно!

Никита Хрущев видел в развитии ракетной техники лишь внешний эффект, и ради реализации своих ракетно-космических амбиций он пренебрегал развитием других видов перспективной техники.

Лаврентий же Берия видел широкую перспективу развития обороны страны во взаимосвязи различных систем современного оружия.

Они и здесь были антагонистами, как и во всем остальном…

РОЛЬ Берии в становлении ракетной отрасли науки и техники была тем более значительной, что у нее, кроме самого Берии, в высшем руководстве страны был лишь один влиятельный сторонник – Сталин. Авиационные конструкторы, исключая Лавочкина, к ракетной технике относились, мягко говоря, сдержанно. Как, впрочем, на первых порах и к реактивной авиации. По свидетельству того же Б.Е. Чертока, Александр Сергеевич Яковлев «недружелюбно относился к… работам по БИ (ракетный перехватчик Березняка и Исаева с жидкостным ракетным двигателем Душкина. – С.К.) и к работам А.М. Люлька по первому отечественному варианту турбореактивного двигателя», и даже опубликовал в «Правде» нашумевшую статью, где характеризовал немецкие работы в области реактивной авиации как агонию инженерной мысли фашистов.

А Берия ракеты поддержал сразу. Собственно, тот факт, что ракетные дела изначально стал курировать нарком вооружений Устинов (которого в какой-то мере можно считать «человеком Берии»), а не нарком авиационной промышленности Шахурин (которого в какой-то мере можно считать «человеком Маленкова»), сразу обнаруживает влияние Берии. Именно с Устиновым у него во время войны установились рабочие контакты, и назначение Устинова в «ракетчики» вряд ли могло произойти помимо Лаврентия Павловича.

В письме из камеры Берия 1 июля 1953 года писал Маленкову: «Особо должен отметить нашу совместную активную многолетнюю работу в Специальном Комитете при Совете Министров по созданию атомного оружия, а позже по системе «Комета» и «Беркут» – управляемых снарядов.

<…>

По «Беркуту» испытания закончены удачно. Теперь все дело обеспечить производство в серии и соответствующими кадрами, и в этой области делается очень много соответствующими министерствами. Главное на основе «Кометы» и «Беркута» есть колоссальные возможности дальнейших улучшений в области управляемых снарядов как в смысле точности, так и по скорости и дальности. Специальный доклад готовится для правительства. Это оружие надо двигать вперед, это настоящее будущее, которым надо вооружить армию нашей Страны. США и Англия придают этому исключительное значение. Повторяю, все это достигнуто потому, что этого хотела Партия и Правительство, но хотел сказать, и тут мы совместно работали…»

Что касается Берии, то он-то работал, а вот Маленков скорее «совместно» заседал, но, думаю, Берия написал так не только потому, что сидел в бункере, а и потому, что всегда был человеком «команды» и лаврами делился с другими без жадности.

Насколько я понимаю, таким же был и его сын Серго. Однако читатели, знакомые с книгой Серго Берии, возможно, обратили внимание на то, что я не привел здесь из нее ни строчки, хотя об истории «Беркута» один из основателей КБ-1 написал там вещи вполне интересные.

Тем не менее я критически отношусь к книге сына Л.П. Берии, особенно в части предвоенной, военной и послевоенной истории. Не ссылаюсь я и на его положительные оценки отца – они могут быть восприняты кем-то как необъективные. К тому же Серго Берия оказал отцу не лучшую услугу, пытаясь описать его на контрасте с фигурой Сталина, творившего-де преступления, в которых отцу якобы приходилось участвовать как фатальному исполнителю сталинской воли.

А ведь ни Сталин, ни Берия к злодейству и макиавеллизму отношения не имели. Они были всю свою «советскую» жизнь заняты строительством державы и жили этим строительством. Потому так значительны и были успехи России, что ей – при всех издержках реального исторического процесса – руководили с умом.

А народ всегда чувствует это.

КАК писал Берия-старший, к лету 1953 года дела по «Беркуту» шли неплохо. Но вот Берия арестован. И как дальше разворачивались события в отношении КБ-1, я сообщу, основываясь на информации Г. Кисунько. Были упразднены две должности главных конструкторов КБ-1, которые занимали основатели – по оценке Кисунько – этой организации Куксенко и Серго Берия.

«Серго, – писал Кисунько, – после непродолжительного содержания под арестом был отправлен на жительство и работу в Свердловск под новой фамилией (материнской – Гегечкори. – С.К.) и даже с измененным отчеством. Мне довелось читать циркулярное письмо ВАК об отмене присуждения Сергею Лаврентьевичу ученой степени доктора физико-математических наук».

Куксенко – «одного из старейшин отечественной радиотехники», по оценке того же Кисунько, – объявили «ставленником Берии», но не арестовали, а лишь допросили в Прокуратуре СССР.

А система ПВО «Беркут» стала называться С-25. Главным конструктором С-25 был назначен Расплетин. Кисунько констатирует: «Беркуту», как и Сергею, поменяли не только фамилию, но и отчество, да еще и назначили отчима».

Окончательно С-25 была принята и поставлена на охрану Москвы в мае 1955 года и впоследствии многократно модернизировалась. Так что и этому детищу Берии судилась долгая жизнь – в отличие от самого Лаврентия Павловича, который и ракетному делу отдал много собственных жизненных сил, да к тому же отдал в него и своего собственного сына…

К СОЖАЛЕНИЮ, «ракетный» Берия «документирован» неизмеримо более слабо, чем Берия «атомный». И эта тема еще ждет своего исследователя, потому что по сей день не обнародованы те документы, без которых серьезная работа невозможна. И в этом надо прямо упрекнуть наших ракетчиков, авиаторов, электронщиков, да и других оружейников! В отличие от атомщиков, они не сделали ничего существенного для рассекречивания информации 40—50-х годов, позволяющей объективно осветить роль Берии в становлении целостного военно-промышленного комплекса СССР, обеспечившего стране надежный ракетно-ядерный щит и приоритетные позиции во многих пионерских областях научно-технического прогресса.

Или самолетостроение… Пожалуй, лишь из пятого издания (Политиздат, 1987 г.) записок авиаконструктора А.С. Яковлева можно судить о степени влияния Берии уже на авиационные дела. И видно, что Берия был связан с ними тоже прочно. Да это и неудивительно, если учесть, что проблема ракетной ПВО Москвы была взаимосвязана с проблемой новых авиационных пилотируемых перехватчиков (то, что сегодня называют «авиационный комплекс перехвата»).

Яковлев не питает к Берии ни малейшей симпатии… И его поведение на том совещании у Сталина, где обсуждались проблемы создания дальнего тяжелого самолета-перехватчика ПВО, Яковлев описывает в исключительно негативных тонах, выставляя Лаврентия Павловича интриганом, порочащим разработки его КБ в пользу КБ Лавочкина. Яковлев сообщает также, что предлагавшийся им (и пошедший в серию) «Як-25» якобы «имел продолжительность и дальность полета в два раза больше, чем у «МиГов».

Но это не совсем так. Опытный самолет КБ Микояна «И-320» («Р-2») имел схожие с «Як-25» характеристики по скорости и дальности, но вместо двух пушек калибра 37 мм у «Як-25» у него на вооружении было три такие пушки, да и потолок у него был повыше. То же можно было сказать о протежируемом Берией лавочкинском самолете «Ла-200», у которого и конструкционных проблем было меньше, чем у «И-320».

Да, такой авторитетный специалист, как автор «Истории конструкции самолетов в СССР» В.Б. Шавров, заканчивая рассказ об «И-320», написал, что этот самолет (как и «Ла-200») не приняли к серийной постройке, потому что «был запущен в серию «Як-25»… превосходивший как «Ла-200», так и «И-320». Но это же факт, что со временем все современные авиационные комплексы перехвата дали стране КБ Микояна и Сухого, а не Яковлева.

Лавочкин тогда задумывал сверхзвуковой истребитель-ракетоносец «Ла-250» с чисто треугольными крылом и оперением – мощную, пионерскую машину, разработка которой оказалась отягощенной рядом неудач, но которая обещала прорывные качества, если бы… Если бы вначале не смерть Берии, которая не могла не отразиться на положении Лавочкина, а потом, в 1960 году, и смерть самого Лавочкина.

Но и это, уважаемый читатель, не все…

В систему ПВО «Беркут» входили как составные части следующие системы:

А-100 – радиолокационная станция обнаружения цели;

Б-200 – радиолокационная станция наведения на цель;

В-300 – зенитная управляемая ракета разработки КБ Лавочкина;

«Г-400» – истребитель-перехватчик, оснащенный ракетами «воздух – воздух».

Четвертая система, «Г-400», так и не была доведена до серии и от нее пришлось отказаться. И скорее всего, потому, что Яковлев «перебил» заказ на перехватчик у Лавочкина, а «Ла-200Б» и развитие идеи – «Ла-250» как раз и должны были стать элементами «Г-400». Ведь ЗУР для «Беркута» делал Лавочкин, и поэтому самолет-перехватчик он тоже разрабатывал бы с учетом опыта по ЗУР.

Однако работу по самолету взял на себя Яковлев. То есть получается, что Яковлев, весьма вероятно, сорвал такую архитектуру ПВО, в которую уже в начале 50-х годов встраивался бы, как неотъемлемая часть системы, авиационный комплекс перехвата.

А Берия видел проблему комплексно. Так что при аккуратном подходе выясняется, что и здесь мы имеем дело не с интригами Берии, а с тенденциозным описанием его позиции, на самом деле вполне оправданной именно с позиций интересов государства.