Глава шестая. Не в свою лужу не садись

Вместо одной принцессы меня угораздило обзавестись двумя заросшими щетиной мужскими человеческими особями. Лёжа на сыром как кисель берегу молочной реки – белой от пены, рождённой стремительным водопадом – я краем глаза наблюдал за купающимися людьми. Они думали – из-за шума воды их разговор не слышен задремавшему дракону.

– Не уверен, Дима, что он так безобиден, каким хочет казаться, – вынырнув, сказал Семёныч. Его тело было крепкое, совсем не старое, но кто их знает, этих людей. – Головой рискуем.

Дима пучком травы отскребал с тела засохшую грязь.

– Да пока безобиднее людей, Семёныч, – ответил он. – А ты предлагаешь упустить дракона, чтобы шлялся по земле безнадзорным? Ну уж нет. Он же как ребёнок, честно. А если его обидит кто, и другие драконы придут мстить?

– Ты полагаешь, такую зверюгу может кто-то обидеть? – усмехнулся Семёныч, покосившись на меня. – Но вот сообщить кое-куда следовало бы, наверное.

– Да его же сразу ухлопают. Или на части разрежут эти учёные.

– А где у центаврян база, ты выяснил?

– Говорит, что на Луне. Но их и на земле много. Я уже шестерых видел, кроме Гора.

– Нашествие? Как думаешь, Дима? По Гору не похоже.

– Да какое, блин, нашествие! Оно уже миллиард лет назад состоялось.

– Вот это меня и смущает. Если бы они хотели вступить в контакт с правительством, давно бы сделали. Почему только сейчас Гор в Москву пробирается? Почему именно он?

– А, может, на верхах давно о них знают, да кто нам скажет?

– Вот вам и сказки… Тьфу, угораздило же нас!

Вот это верное слово. Угораздило – это как нельзя лучше описывает мою судьбу.

Дед нелепо погиб. Мама вместо траура выходит замуж за убийцу моего отца, перед этим взяв с меня обещание отомстить. Если бы она была коварной, её поступок ещё можно было бы объяснить планами мести, но Гата Нагична неспособна на подлость. И всё-таки она станет царицей драконов, а я, стало быть, царевичем, приёмным сыном убийцы, и должен буду мстить уже приёмному отцу. Меня передёрнуло от отвращения к самому себе – совсем гнусным получалось моё будущее.

Если я стану названным братом Ларики, о царевне можно забыть навсегда... Стоп. Неужели я ещё на что-то надеюсь? Нет. Лишь бы она осталась жива. Мне запрещено шевелить даже кончиком крыла ради её спасения. А шансы с каждым днём уменьшаются.

В раздражении я рванул клыками росшую по бокам траву. Почему-то сразу полегчало, и мысли приняли несколько растительный оттенок: я заинтересовался корнем зла, лежавшего, как я чувствовал, за всеми событиями.

Что-то объединяло и внезапную необходимость жеребьёвки, и приказ привезти принцессу, и бегство матери, и Ларики, и неожиданное принятие мамой венца царицы. Я не видел связи, но чуял чудовищную неодолимую волю. И этот неприятный князь Зуверрон, прибывший сватом от неведомого жениха… Ну, конечно, наверняка это он меня отравил одним своим присутствием в нашем Гнезде и теперь меня преследуют неудачи!

Я объел уже всю траву в радиусе двух саженей и переполз за новым клочком горькой, но почему-то приятной поросли.

Может, всё это свалилось из-за моего имени? Не случайно же оно так созвучно слову «горе». Наверняка тут какая-то чёрная магия. Потому моя судьба кривая, как горбыль, горше горчицы, а смысл жизни измельчал и рассыпался сухим горошком. С таким именем героями не становятся. Русскому князю Игорю тоже не повезло. И былинный Святогор бесславно погиб, от гордости и бахвальства. Моему древнему тёзке Гхору тоже нечем похвастаться: бесславно помер во время Великого Потопа, который сам же и вызвал сдуру, когда изучал ритуал смерти. Очень неприятный был тип. Такой, что в его память я сам себе поклялся не заглядывать.

Назови меня мать Гером, и жизнь сложилась бы иначе. Вот взять Геракла – герой! Одна жалкая буковка, а какая судьбоносная разница.

Я так увлёкся, себя жалеючи, что не заметил, как прогорел (опять же, у Гора иначе и быть не могло) костёр, сложенный на каменистой полоске плёса у реки – такой узкой, что дракон туда не помещался. Свесив хвост, я подвинул в кострище охапку веток, выдохнул искру. Ветки вспыхнули.

Видели бы меня сейчас родичи – от стыда сгорели бы. Прокатившись на моем горбу, люди приспособили дракона как зажигалку, кочергу, вешалку и сушилку. На прокалённых солнцем хребтовых гребнях сушился весь набор съёмных человеческих деталей: рюкзак, пара штанов, рубашки, трусы, ветровка и ватник. И носки. И какие, Великий Ме! Я понял – вся сила человеческого духа сосредотачивается не в пятках, как считал Горыхрыч, а в носках. Даже непуганый таёжный гнус не рисковал подлететь к ним на расстояние аршина.

Не выдержав, я тихонько стряхнул четыре скукоженных, как палый лист, комка ткани в костёр. Скажу потом – ветром унесло. Погода, как назло, стояла жаркая и безветренная, но это не важно, когда речь идёт о жизни и смерти.

Запах гари долетел до людей.

– Гор, это от тебя так убойно пахнет? Ядерной бомбы не надо – газовой атаки хватит! – крикнул Семёныч. Его седая голова чуть потемнела от воды, кожа посинела, но выбираться он не собирался. – Неужели драконы никогда не моются?

Я презрительно мотнул головой и снова положил морду на лапы, как верный пёс. Достали. И никуда не денешься: слово дал не оставлять людей одних в тайге на растерзание диким зверям и одичавшим человекам.

Привал затягивался. А побратимы обещали за час управиться и со стиркой, и с купанием, и с обедом. И вот уже полчаса плещутся нагишом, изображают из себя ихтиандров.

Дима сдался первым. Вылетел из реки как укушенный, весь в мурашках. Растёрся набедренной шкуркой и тут же её натянул.

– Гор, а куда носки подевались?

Спихнуть пропажу на ветер не удалось. По счастью, над головой сновали крикливые пернатые, они и стали главными подозреваемыми в исчезновении носков. Но тут вылез Семёныч и подошёл к костру. Последовало громкое поминание всуе чьей-то матери, он палкой подцепил и вытащил из углей нечто чёрненькое, сильно ароматизированное и торжественно поднёс улику, как знамя на параде, к моей морде.

– А это что, Гор? Не знаешь? Так я скажу. Пятка от носка это.

– Потрясающе.

А что я ещё мог сказать?

– А как она там оказалась, эта пятка, а? – громко вопрошал знаменосец. – Кто так метко плюнул в огонь ровно четырьмя носками? Птички, говоришь? Не возводи напраслину на невинных, змей окаянный! Знаю я, кто тут устроил казнь.

Дима быстро глянул на старика, о чём-то задумался, потому что начал чесать отросшую реденькую щетину на подбородке. Как я заметил, почесывание – первый признак его интеллектуальных процессов.

– Эх ты, брат, называется! По разуму, будто бы! – горько причитал Семёныч, словно я сжёг у него не носки, а самое малое душу в пекло отправил. – Мы же теперь шагу по тайге ступить не сможем на босу ногу, мозоли наживём в момент. И зачем ты это сделал, драконище иноземное, а?

Студент молча оторвал рукава своей рубашки, обмотал ноги и обулся. Седой, всё ещё ворча, последовал его примеру. Вскоре его отвлёк аромат приготовившейся рыбы, и люди устроились у костра, куда Семёныч бросил сырых еловых веток – отгонять гнус. Я на рыбу смотреть не мог без отвращения, и отполз подальше. Издалека до меня долетал тихий разговор. Дима рассказывал о том, как попал в тайгу и бежал из рабства. Семёныч хмурился:

– Запомни, парень. Не ты игрок в тех играх – тобой играют.

– Уже не играют.

– Ошибаешься. Ты пока откатился в сторону. Так ведь подберут. Да и сам ты вернёшься в Москву, присосёшься к компьютерам, и по новой. А помрёшь – и нечего тебе будет сказать Богу. За душой-то – пустота. Проиграна душа в дым.

– Это мы ещё посмотрим, кто тут будет игроком, а кто игрушкой, – студент жёстко сложил губы. – Мне бы домой вернуться.

– И что? Бандюг застучишь, а толку? Кто ж тебе поверит?

– Мне не поверят, а… – Дима осёкся. – Неважно. Придумаю что-нибудь. Но нельзя им безнаказанными оставаться, Семёныч. И до Шатуна вашего тоже доберусь.

– Шатуну я тоже хотел бы пару ласковых сказать, – седой рассмеялся, обнажив крепкие, далеко не стариковские зубы. Ветка, зажатая в его кулаке хрустнула, и обломки полетели в костёр. – Ты уверен, что он с твоими бандюгами заодно?

– Они не мои. Они ваши. Кто их в тайгу пустил?

– Так ведь каждого волка не отстрелишь, – прищурился седой. – Только о Шатуне я слышал другое: не станет он людей мучить.

– Если он с бандитами договаривается, значит, такой же.

– Эх, Дима, молод ты и наивен, аж завидно. Жаль мне тебя. Вот давай-ка я тебе алмаз змеиный отдам, а? Мне-то он ни к чему, разве что племянницам подарить – орехи щёлкать. А ты уедешь и забудешь обо всём.

– Нет. Там же у них другие мальчишки мучаются. И девочки. Ты бы их видел, Семёныч.

– Подумай. Время ещё есть. Человек ты хороший, иначе тайга не свела бы тебя с дябдаром, – он кивнул в мою сторону и, заметив недоумение, мелькнувшее на лице Димы, пояснил. – Так шаманы называют изначального Змея, да и питонов. Они ими лечатся.

– Драконами?

Семёныч засмеялся.

– Нет, змеями. Приносят в дом, окуривают и обматывают вокруг больного.

– Её бы вокруг Шатуна и его бандитов обмотать. И затянуть потуже! – с ненавистью бросил Дима, поднявшись и ополаскивая руки в речке.

Семёныч тоже встал с корточек, потянулся так, что косточки хрустнули.

– А не пора ли нам в дорогу? Значит, так, побратимы, – сказал он. – Я, как самый старший из вас…

– Как это? – возмущённо перебил я. – Сколько тебе лет, Семёныч?

– Да уж сорок стукнуло.

– Ну вот. Если в абсолютном смысле считать, то старший тут я. Мне почти сто лет.

– А сколько тебе в относительном? – заинтересовался Дима.

– В этом смысле я ещё несовершеннолетний.

– Тогда будем считать в относительном, – заявил Семёныч, – и назначаю себя старшим в группе, как первого, кто перешагнул порог зрелости. Сворачиваем стоянку. Дима, гаси костёр. Гор, тебе хватило времени для медитации?

Я кивнул. Тело впитало достаточно солнца и невидимо глазу вибрировало от переизбытка сил. Ни следа отравления и болезни не осталось в менах, исправленных и починённых без участия моего сознания, по воле Великого Ме. Каждую мену наполняла ликующая энергия и моя воля. Они были готовы к глобальному изменению, в котором от сознания останется лишь контролирующая и запоминающая тень, зато тело сможет передвигаться куда быстрее.

– Дима, дай-ка мне карту, – распорядился старший брат по разуму. – Сколько остановок тебе надо будет сделать в пути, Гор?

– Две минимум. К полуночи должен долететь. Можно было бы быстрее и без отдыха. Но для экономии времени у меня нет времени.

– Ну, ты загнул, – Дима, перетряхивавший рюкзак, приостановился. – Как это?

Я задумался, как объяснить, не вдаваясь в подробности. Для беспосадочного перелёта более чем на две тысячи вёрст драконам нужна была двухсуточная медитация и специальная диета. Моя подготовка к полёту закончится как раз к окончанию срока, назначенного Ррамоном. А вот короткими перебежками с мелкими передышками я доберусь до Москвы к полуночи. На последнем издыхании, но доберусь.

В конце концов, моё объяснение свелось к тому, что, во-первых, когда денег нет, их не сэкономишь, во-вторых, к аналогии с зарядкой батарей и, боюсь, в Диминых глазах драконы снова пали до плинтуса роботов.

– А что ж ты врал насчёт максимальной скорости пешего хода центаврян?

– Теперь меня понесёт Великий Ме.

Семёныч недоверчиво покачал головой, когда услышал о планах быть в Москве уже ночью.

– И на каком же самолёте мы отсюда полетим? Или на ракете? – Он задумчиво оглядел заляпанный реденькими облаками небесный простор, словно там висело расписание запуска ракет. – Только до ближайшего аэропорта часов пять поездом.

Сказать или как-нибудь выкручусь? Я замялся, переступая с лапы на лапу. Под моим весом зачавкала сырая земля кисельного берега. Не хотелось мне старшего брата травмировать превращением в мёртвое с виду железо. К дракону он уже привык, пусть даже считал меня змеем, причём, зелёным, хотя чешуя у меня с белая с перламутровым отливом. А ко мне как вертолёту я и сам привыкнуть не мог.

Ненавижу врать. Каждая ложь пробивает дырку в моей совести, и сквозь неё истекает запас милости Великого Ме, данный нам при рождении. А собственными деяниями я ещё ничего хорошего не снискал на свою голову, кроме неприятностей.

Выручил Дима, не боявшийся ни драконов, ни их богов – сообразил, что я не хочу раскрывать свои секреты новому побратиму. Он решительно наступил мне кроссовкой на кончик хвостового шипа и взял слово:

– В общем так, Семёныч. Пока вы с Васей утром спали, я связался с хозяином «копейки», о котором ночью говорил. Раз мы из-за него в неприятности влипли с его машиной, то он нас одарит рублём. То есть, оплатит перелёт спецрейсом. В час дня… – он глянул на солнце, поправился. – Примерно в два после полудня вертолёт сюда прилетит. Два вертолёта, – снова уточнил студент. – В один не поместимся. Сначала нас с тобой заберут, Семёныч, а второй – Гора. Встретимся… Гор, где и когда мы встретимся?

Мы решили первый привал сделать в окрестностях города Перми. К счастью, на карте царя Ррамона этот населённый пункт значился. А вот где поточнее забить стрелку, как выразился Дима, никто не знал: все трое тех мест в глаза не видели. Потому приняли самое простое решение: встретится там, где кто-нибудь постоянно встречался и до нас. Да хотя бы речка Эн с рекой Камой.

– Там есть вертолётная площадка? – засомневался Семёныч. – А если дельта большая, по рации будем друг друга искать?

Дима растерялся лишь на мгновенье. Потом заявил с апломбом:

– В крайнем случае, сигнальные костры зажжем, не потеряемся. Ты, Семёныч, к сибирским дельтам привык. За Уралом и жизнь другая, не то, что реки. Параллельная цивилизация, можно сказать.

– Да что за Уралом, – усмехнулся седой. – Есть ли жизнь за МКАДом?

И мне опять показалось, что совсем он и не старый, мало ли, почему седой. Вот у меня – трусливого виновника Диминого вранья – чешуя уж пять минут как розовая, но это же не значит, что я вдруг переменил пол и начну откладывать яйца. А Дима повторил тот же задумчивый взгляд с почёсыванием пробивающейся бородки.

Порешили определить самый высокий берег в месте встречи рек, и там ждать.

Семёныч уже собрался: надел ватник, не смущаясь дневной жарой сибирского лета. Ощупал прореху в ватнике, куда сунул подаренный алмаз, и страшно расстроился:

– Ох, лешак! Потерял! Ведь перед привалом проверял – был камешек. Может, выронил, когда под куст присел? Подождите меня, братцы, я поищу, это близко, – причитал он, торопливо скрываясь из виду. – Алмаз посеять, надо же. Да если бы из него дерево выросло алмазное, не так обидно!

Вернулся он быстро и ещё издалека показал найденный алмаз, нестерпимо сверкнувший в лучах солнца.

– Всё в полном комплекте! – объявил он радостно. – Ну, и где этот ваш Ме с вертолётом?

Я беспомощно посмотрел на Диму. Студент раздражённо дёрнул плечом: мол, теперь моя очередь выкручиваться. Но мне никаких идей в голову не приходило.

Дима вздохнул:

– Я ему ориентир сказал: во-он та скала, на сидящего орла похожая.

Я под предлогом разведки удалился за указанную рифовую скалу и уже там мимикрировал в сверхформу, ничем не напоминавшую человеческий летающий аппарат.

За свою вековую жизнь я не часто принимал эту форму, хотя каждый дракон способен к ней без всякого обучения. Но мало кто из нас испытывает при этом удовольствие: слишком болезненный процесс, да и после чувствуешь себя чужим самому себе, словно управление телом перехватывает кто-то другой, куда старше и мощнее.

Спазмы изменения скрутили моё тело и вывернули наизнанку. Я закричал от адской боли. Мой мозг словно кто-то выпотрошил и взвесил каждую мысль, каждый поступок, каждое сказанное слово. В этот момент я понимал особенно ясно, до мучительного стыда – как мелок и ничтожен был прежде, и всю жизнь ползал на брюхе по грязи, а настоящие крылья – вот они, и настоящее сознание – вот оно, объемлющее и понимающее куда больше.

У меня словно выросла ещё одна невидимая голова, наблюдающая за первой, оценивая правильность решений и праведность пути. Второй уровень сознания Ме. Он и делает нас драконами.

И когда я уже перестал испытывать боль, охватившую первую голову, и привык к новому ощущению, вдруг ещё одно потрясение ослепительной вспышкой пронзило меня, вырвав крик восторга.

Появилась третья голова, охватив сознание первых двух – соотносящая их крохотные мыслишки и волю с движением Вселенной, где плывёт Земля, как пылинка в лучах Солнца. Да и само Солнце – искра, несомая дыханием и волей Великого Ме.

Я засмеялся от распиравшей меня силы и могущества.

Захочу – проглочу всех богатырей с рыцарями и самураями, вместе взятыми, но я был сыт ещё с ночи, на неделю вперёд. Захочу – разделю головы на три дублирующих объекта с первым уровнем сознания. Трехуровневая сверхформа позволяет и такое использование в бою – при ранении, или даже уничтожении части мозга шансы выжить в три раза больше.

Только сейчас, в просветлении сверхформы третьей ступени, я понял то, о чем дед Горыхрыч так и не смог мне рассказать, как ни пытался. Только сейчас. Да никто бы и не смог понять, не испытав. Червю никогда не дорасти до обезьяны, даже если он её сожрёт изнутри, человек не сможет познать дракона, но и самый разгениальный дракон не вместит знание трехглавого собрата, обладающего тремя уровнями сознания Ме.

Но и я не могу представить, что способен чувствовать и какую мудрость может принять обладающий Ме четвёртой ступени. Бывали драконы, достигавшие невероятных сил: их сознание расширялось до двенадцати голов. Самый великий Змей, породивший драконов, достиг стоглавого уровня, стал бессмертным и покинул Землю. Мне и сейчас не представить величия его мощи. Но по легенде он родился уже в сверхформе третьего уровня и, будучи ещё яйцом, сиял как солнце.

И сейчас я тоже чувствовал себя яйцом, проглоченным питоном – слегка сплющенным и утончавшимся к краям. Только скорлупа у меня не сияла.

Когда эйфория просветления поутихла, я сообразил дать человеческим братьям по разуму сигнал: запустил в воздух парочку зелёных молний. Через полчаса до меня доносились смутные, ритмичные звуки, словно проникающие с того света.

Кто-то бежал. Потом так же отдалённо раздались голоса.

– Матерь божия, это ещё что? Дима, у тебя зрение молодое. Вон, видишь, висит под скалой между деревьев?

– Транспорт за нами.

Пауза.

– Дмитрий, не приближайся к этой штуке! Она мне не нравится. Это же НЛО!

– Сигналы были из-за этой скалы, – ответил студент. – Значит, карета подана.

– Но это же не вертолёт.

– Так ведь и Гор – не человек, а центаврянин. По правде, Ме не уточнял, какой транспорт пришлёт.

– М-да? Дима, это для Гора карета, а не для нас. Точно тебе говорю. Где, кстати, наш инопланетный друг?

– Наверное, уже улетел, – предположил студент. – Теперь наш черёд.

– Но ты же не собираешься лететь на тарелке? Я слышал, такая дрянь радиоактивна.

– А на чём ещё лететь? Игра есть игра! – Дима уже ступил на лесенку, выпущенную мной из отверстия в центре. – Если бы здесь вместо тарелки стоял стакан, то я полетел бы и в стакане.

– Ты ещё ступу бабы Яги вспомни.

– Семёныч, ты в своей тайге от жизни отстал. Современные бабы Яги ходят в бриджах и летают в моторных лодках.

– Да ну?

– Вот тебе и ну. У меня ощущение, что я завис в виртуальной игре.

– А у меня – что я перепил ночью и умер.

Дима засмеялся, забрался в люк. Семёныч, задрав голову, смотрел, как ноги студента в грязных мокрых кроссовках исчезают в непроницаемо-чёрной пелене. Позвал:

– Дмитрий, ты ещё жив?

– Жив.

– И кто там пилот? Тоже зелёненький?

Свесилась русая голова студента:

– Пилота нет. Тут пусто, как в бульоне без заправки. Забирайся, увидишь.

– А кто рулить будет? Эх, где наша не пропадала. – Семёныч ступил на лестницу, напевая: «Он сказал: «Поехали!», и махнул рукой…»

Летели мои побратимы в гробовом молчании. Да и не слышал я, чтобы кто-то мог связно беседовать во сне: едва я поднялся в воздух, люди погрузились в дрёму. Честно говоря, я был рад такой неожиданной реакции на разреженный мутный субстрат, наполнивший моё нутро. Очень уж утомителен постоянный коммуникационный шум, издаваемый приматами, стоит только им собраться больше одного.

Как я упоминал, мне не часто доводилось мимикрировать в скоростную сверхформу, и впервые я достиг третьего уровня, да еще и без наставника, направлявшего раньше мои полёты. Я плохо представлял свои новые возможности, ещё хуже получалось ими управлять.

И, естественно, меня опять угораздило.

Драконий Хребет я миновал куда быстрее, чем рассчитывал. До условленного места под Пермью было уже рукой подать, когда я почувствовал, как моё тело ощупывает радар. Резко вильнув под прямым углом, чтобы выйти из зоны видимости, я снизился и на какое-то время почувствовал себя в безопасности.

Но вскоре за мной погнались сразу два человеческих самолёта с хищными очертаниями, наверняка поднятые по тревоге. Заметавшись, как воздушный заяц, я врезался в скалу. Почему я её не увидел – загадка. Только что ничего не прощупывалось всеми органами контроля за окружающей средой, и вдруг – хрясь, бамс! – и я воткнулся ребром в расщелину.

В мозгу пронеслись чьи-то громкие и резкие голоса: «Вижу неопознанный летающий объект в форме размытого диска с утолщениями по центру. Похоже, терпит бедствие. М-мать! О скалу долбанулся!», «Продолжайте наблюдение, высылаем вертолётную группу. Уточните координаты».

На десант нарваться – не приведи Ме. Наши дозорные любили пугать драконят страшными сказками о десантиках. Малыши потом всю полярную ночь уснуть не могли.

Я занервничал и с хлопком, словно лопнул, лишился третьего уровня сознания. И ощутил напоследок сюрприз: текучую аморфность членов, словно тело принадлежало аэромедузе, выброшенной из воздушного океана на берег.

Надо торопиться. Если войска оцепят район моего крушения – чёрта с два удастся проскользнуть мимо даже трактору. А мне некогда задерживаться и изображать из себя бездыханный металлолом.

Я стёк со скалы вместе с побратимами, так ничего и не почувствовавшими.

Подумаешь, нескольких вёрст не долетел до впадения речки Эн в реку Каму. Лучше подожду их в условленном месте, сигнальные костры зажгу, пускать дым у меня получается лучше всего в жизни.

С этими дезертирскими мыслями я уложил посапывающие тела Димы и Семёныча под скалой и скользнул в заросли, устилавшие расщелину. То-то десантники удивятся, обнаружив вместо зелёных человечков самых обыкновенных.

Меня мучила совесть: оставлять доверившихся людей в беспомощном состоянии – подло. Но кровная рота превыше совести. Что до чести – то какая у дракона-мстителя честь? И всё же я вернулся и окружил побратимов защитным кольцом плазмоидов, настроив их на саморазрушение при пробуждении охраняемых, и только после этого припустил от скалы во все лопатки.

Драконье тело очень неудобно для перемещения по густому лесу с деревьями, покрытыми листвой: ветви низкие, стволы частые и тонкие, сучки цепляются за чешую и шипы, норовя их отодрать с мясом, спинной гребень застревает, крылья приходится плотно прижимать к телу или сразу с ними проститься, подобно питону.

То ли дело родные таёжные лиственницы – ничего лишнего. Кроны высоко, колючки нежные, не вонзаются между чешуинок. Мох толстый и упругий, берёзки в ложбинах – и те кустятся и пружинят. Проползёшь по-змеиному, подобрав лапы как индусские йоги, и след за собой мигом затянется, сам с трудом разглядишь.

Зацепившись короной за сплетённые в колтун ветви, я едва не взвыл. Интересно, как лоси и олени здесь не застревают? Рога у них ветвятся – не чета моим, но что-то ни разу мне не попался олень, пойманный деревом на радость волкам и драконам.

Я перебрал в уме иноформы, которые мог принять быстро и не задумываясь.

Не так и много их оказалось – десятка два наследственных и столько же усвоенных под присмотром Юя. Опыт деда Горыхрыча можно было не рассматривать: самоходная печь, ковёр-самолёт, летающий сундук и куриная избушка точно так же вызовут нездоровый ажиотаж у десантников, как неопознанный летающий объект с марсианами. Была ещё телега, но тащить её по лесу – более неблагодарная задача для дракона, чем даже для лошади.

Память отца, пропавшего на заре авиации, тоже не содержала ничего подходящего к случаю: коллекция карет с гербами ничем не лучше телеги в моей ситуации. Был ещё угольный паровоз, дирижабль, еще один аэроплан и батискаф. Всё это безнадёжно устарело.

Я отчаялся: к шуму проносившихся над головой самолётов добавился вертолётный треск, и пока мне не удалось выбраться из кольца. Единственная идея: пару часов отсидеться на дне озера в иноформе батискафа. Лапы сами повернули в низину. Лишь бы затянутое ряской зеленоватое озерцо оказалось достаточно глубоким, чтобы скрыть железный шар с иллюминатором.

Трясина чмокнула и сомкнулась над головой. И только тогда я понял, как был неправ: отпускать меня она не собиралась, затягивая всё глубже. Похоже, моя передышка закончится лет этак через миллион: когда суша снова превратится в море, мой батискаф будет тут как тут, целёхонкий. Находят же драконы в торфяных слоях тысячелетние мумии рыцарей без пятнышка ржавчины на латах.

Выпущенный плазмоид с мольбой о помощи, соприкоснувшись с тиной, едва не подорвал меня. Толчок от взрыва перевернул батискаф вверх тормашками, болотная жижа вскипела, в корпусе появились крохотные трещины, и с каждой минутой раны расползались. Я закашлялся от проникшей внутрь влаги. От этих содроганий прорехи поползли по телу, рождая мучительную боль.

Похоже, миллиона лет даже у батискафа не будет, всё закончится куда быстрее.

Крохотная надежда осталась на десантников. Наверняка на береговой траве темнеет глубокая борозда от батискафа, этот след должен навести людей на мысль обшарить болото в поисках пропавшего НЛО. Но в мою могилу больше никто не захотел соваться.

До чего же гнусно погибать в одиночестве. Без напутствия старейшин, рыданий родных и близких и прочих бесполезных, но приятных вещей вроде алмазного венка на челе и посмертного поцелуя в лоб от Ларики.

Мысль о драконице вспыхнула ещё одним взрывом. Лично я сколько угодно могу нежиться в целебных грязевых ваннах, но царевне, кроме меня, никто не поможет.

А что, если выпускать совсем крохотные молнии?

Я взбодрился, но попытка увенчалась крахом. Батискаф опять перевернулся, чудом не развалившись на части. Тут же я почувствовал толчок в бок, неодолимая сила вынесла меня из болота. И ещё раз крутанулся, уже в воздухе. Грохнувшись оземь, я уцелел только потому, что догадался на лету мимикрировать в карету на рессорах из отцовского репертуара.

Что-то рявкнуло:

– Ражлеталишь тут, рашполжались! Нечего зашорять моё болото вшяким мушором! Никакой экологии. Репа ржавая, коншервная банка-перерошток, брышь отшедова, чтоб я тебя тут не видела!

Я прочистил залепленные илом глаза.

Нечто зеленовато-бурое в пятнах, похожее на десантника в камуфляжной форме, стояло рядом, брызжа слюной и тиной пополам с ругательствами, и сматывало в клубок тонкую верёвочку с небольшим, на первый взгляд, крючком. Неужели меня выловили, как рыбу? Предположим, хотя грузила я не заметил. Да и какое ж это должно быть грузило! Но как это скрюченное существо вытащило батискаф?!

Дальше, за спиной существа бугрились остатки обширного луга на берегу болотины – сырого, поросшего осокой и жёлтыми кувшинками. Собственно, о луге напоминали только травяные кочки по краям широкой борозды, заканчивающейся воронкой, саженей пять в диаметре. От воронки до трясины оставалось ещё приличное расстояние. Я готов был поклясться: когда батискаф катился в болото, этой воронки не было, иначе он, то есть я, в ней бы и застрял.

– Надо же, такая большая башка – и такая тупая, – продолжало ругаться существо. – Наутилуш ржавый, пампилиуш фигофф! Вщя иж-жа тебя перепачкалашь. Нет, ты глянь, Горыхрыч, на этот чемодан ш гербами, где и выишкал такую иноформу, а? – потрясая кулаками, существо сверкнуло глазками куда-то поверх меня.

Мне показалось, или тут кто-то вспомянул деда? Я перевалился с колеса на колесо, разворачиваясь. Ось подломилась, и карета осела на бок. И было от чего: сзади стояла избушка на курьих ножках, украшенная водорослями и торфяными разводами. С мощных лап стекала бурая жижа, лодки на крыше не было, но камуфляжная армейская сеть так же кокетливо висела на трубе. В крохотном чердачном окошке с любопытством озиралась огромная, с петуха, кукушка, завершая сходство бревенчатого домика со старыми механическими часами без циферблата.

– Ку-ку-карр-ку дуррак-ку! – чердачная кукушка то ли каркнула, то ли кукарекнула, то ли злобно облаяла и юркнула восвояси. За ней раздражённо хлопнул ставень.

Я закрыл глаза, надеясь, что посмертный кошмар развеется, но успел заметить, как расплылись в улыбке ставни нижнего окна с вырезанным по центру ромбом. Услышал такой родной дедов голос:

– Ну, ты, внучек, без скорлупы родился, повезло тебе! Йага, кончай причитать. Жив мальчишка, не зря торопились.

Всё. Слава небесам, загробная жизнь существует, и дед пришёл встретить мою душу у порога. Вот только никто не предупредил меня, что призраки драконов способны являться в иноформе. Прищурившись, я разглядел под напущенным мороком очертания нелепой дедовой фигуры с широченными плечами и тонкой шеей.

– Дед, это ты? – заикаясь от волнения, спросил я. – Это ты жив или я умер? Ты же сгорел на моих глазах!

– Что-о? – куриная лапа пребольно ухватила карету за угол, убедив меня в реальности происходящего. – С чего бы нам с тобой помирать?

– Да что твоему деду жделаетшя! – подмигнуло существо, похожее на кикимору, обтёрло рукавом вышитой сорочки грязь с лица и оказалось близнецом леди Йаги – один в один, включая завитые крашеные когти, узкие штаны, перепачканные тиной, и медвежью душегрейку с костяными фенечками и красными бусами. – Школько веков его проклинала – вшё ишо жив-ждоров, никакая лихорадка не берет!

Отличия во внешности всё же наблюдались: у этой бабки длинные седые космы были украшены водорослями, а на ногах до бёдер натянуты болотные сапоги. Одна нога подозрительно болталась в широченной, постоянно сползающей ботфорте, и бабка то и дело поправляла раструб голенища.

Я не знал, что и думать. Если верить царскому указу, мама должна сейчас быть в Гнезде и готовиться к брачной церемонии. Почему она тут? Опять сбежала?

– Мама? – на всякий случай спросил я.

– И папа! И брат, и шештра, – фыркнула старуха, брякнули птичьи черепа и медвежьи когти в ожерелье. – Нашёл маму! Горыхрыч, он у тебя, чаем, ш шеновала не падал?

– При мне ни разу, – избушка, озабоченно склонив крышу, прошлась по остаткам луговой травы. – Может, это у него последствия кислородного голодания после болота? Гор, неужели ты не помнишь свою няню?

– А разве у меня была няня?

– Дык, княжичам положена по статусу.

Бабка обидчиво поджала губы:

– Кому-то и няня, а некоторым утопленникам – Йага Коштевна.

– Йага тебя высиживала, – сказал дед, подмигнув ромбиками, вырезанными в ставнях окна. – С тех пор, правда, вы и не виделись.

Всё понятно. Теперь я знаю, кто навёл на меня порчу ещё в яйце, если меня высиживала такая дремучая ведьма. Мама взяла за образец далеко не лучшую антропоидную форму жизни. Или там была тоже не мама? Я совсем запутался в этих старухах.

– Как это не виделись, дед, если мы с леди Йагой Коштевной вчера встречались.

– Коштевной, – поправила бабка.

– Так я и говорю…

Дед не выдержал:

– Костевна она. Йаганна Костевна, в замужестве Бабай. И вообще, внучек, будь почтительней, мне за тебя стыдно. Всё-таки леди Йаганна тут в тайге хозяйка. Королева.

Бабка презрительно фыркнула, но седой колтун на голове поправила, вычесав витыми когтями пригоршню водорослей. Тоже мне, королева нашлась… А дед снова удивил меня:

– Гор, мы с Йагой три дня вместе путешествуем, не мог ты её вчера видеть.

– Бред какой! – у меня опять подкосились колёса. Вот чего я не мог – так это понять, как Горыхрыч оказался жив после смерти, да ещё и после обряда очищения земли от его праха. Деда растёрли в пыль, даже не дав мне прикоснуться к его памяти, собранной после моего рождения.

– Воистину, бред, – согласился Горыхрыч. – Расскажи-ка, внучек, где и когда ты так упал и ушибся. Только быстро – десантники лес прочёсывают, уже близко подошли.

Либо у деда обширный склероз, на три головы хватит, либо передо мной не Горыхрыч, а искусная подделка. Хотя ничем от вчерашней избушки он не отличался. Разве что… ромбами на ставнях вместо легкомысленных сердечек. Но если это дед, то кого вчера мы с Юем убили совместными усилиями? Я стал маниакальней самого Ррамона:

– Сначала докажи, что ты именно мой дед, Змей Горыхрыч Велесов.

Кукушка от изумления вывалилась из чердачного окна:

– Ку-как?

– Да хотя бы так: какой псевдоним я тебе предложил?

Избушка сплюнула в воронку молнией.

– Тьфу! И я ещё его растил, ночей не спал. Экий ты, внучек, Иуда – от деда отрекаешься! Ты два предлагал: Смей и Зимей. Ты, кстати, папку мою не потерял ещё?

Я отрицательно качнул головой, но папку демонстрировать не стал.

М-да. Нужен другой тест. Наш с дедом разговор у царских палат могли и подслушать. Я покопался в родовой памяти деда. Что-то бы такое спросить, о чём никто на свете знать не мог, кроме него самого. Да вот хотя бы истинную причину его отречения от княжеской короны в пользу моего отца. Официальную дед объявил ещё до моего рождения: пострижение в тибетский монастырь. Но вернулся он не постриженным – грозные боевые шипы по-прежнему украшали его хвост и гребень. Где пропадал Горыхрыч этот год, никто не знал. Об этом я и спросил.

Избушка покраснела от трехпалых ног до конька крыши. Королева тайги хихикнула, потирая руки:

– Ага! Ха-арошенький вопрощик. Я давно его пытала, к кому он тогда шваталшя на штарошти лет, да не выпытала, вот теперь и ужнаю фщё-фщё!

Няня была страшно разочарована. Дед всего-то тайком от всех отправился в кругосветное путешествие с длительной остановкой в Южной Америке, где люди откопали древнюю обсерваторию – надеялся восстановить утраченную драконами ещё в начале времён тайну межзвёздных перелётов. Тайну он не узнал, зато откопал другую загадку, переданную по наследству моему отцу, а потом и мне, но я не стал сейчас о ней спрашивать: спохватился, что переплюнул в подозрительности самого Ррамона.

Только я начал рассказывать о своём падении на Димину голову, как совсем близко в лесу послышались человеческие голоса. Ей-богу, людей лучше не упоминать вслух: накличешь.

– Тревога! – Горыхрыч шмякнулся оземь, поджав лапы под избушку.

Я глянул через плечо и замер без признаков жизни после жизни. Лишь одним глазком, замаскированным под орлиный на гербе кареты, наблюдал, как из кустов дикой малины выходит пятнистое, словно армейская сеть, двуногое существо с полосами грязи на щёках, по три на каждую. Десантник!

– Что тут за шум? – командирским басом спросил пришелец, поочерёдно оглядев избушку, карету и бабку, украшавших скудный болотный пейзаж.

Леди Йага согнулась в приступе кашля, и я убедился, что бывает на свете не только художественный свист, но и соловьиный кашель. Бабка кашляла, хрипела, задыхалась виртуозно, на разные голоса, как оперный театр одного актёра. Проскальзывали и членораздельные слова:

– Я… приступ… бронхит… грипп… сырость… ох… сердце!

Десантник нахмурился. Оглянулся на лес, крикнул:

– Рядовой Погодько!

– Есть, товарищ капитан! – басом откликнулся лес. – Туточки я.

– Срочно ингалятор и аптечку сюда. И опроси тут местное население.

Через густой малинник продрался, надо было думать – рядовой. Но мне подумалось – редкий медведь краснобурого вида, до того мясист и краснорож был посетивший местное болото человек. А дед говорил – богатыри на Руси повывелись. Каждый день по богатырю встречаю!

Он остановился рядом с командиром, так же широко расставив ноги и положив руки на болтавшийся на шее автомат. В одной ладони утонула коробка с красным, как бусы Йаги, крестом, в другой – маленькая бутылочка, наставленная небольшим белым раструбом на бабку. Наверное, это и был ингалятор. Не знаю, чего Йага испугалась больше, автомата или незнакомой штуковины. Она шмыгнула Горыхрычу за пазуху. То есть, забралась в избушку и захлопнула дверь.

Командир подошел ко мне, осмотрел со всех сторон. Чем-то он напоминал Диму: русоволосый, худой как жердь и с таким же внимательным прищуром светлых глаз.

Можно подумать, он карет не видал. По телевизору каждый день в фильмах показывают, их у людей должно быть полно на дорогах, как грязи. И кто знает, какой хитроумный прибор он держит в руках?

Отшелушив с герба присохшие комочки торфа, десантник навел на меня прибор, и я ослеп от вспышки. Но ничем себя не выдал, кроме скрипа дрогнувших рессор. Не привыкать к шаровым молниям, бьющим в глаза. Вот только ни информации я не уловил, ни характерных признаков шифровки. Импульсный прожектор, – понял я. Идея мне понравилась – такая штука куда экономнее обычных – и я решил встроить в какую-нибудь иноформу что-то подобное.

Рядовой Погодько по командирскому знаку поставил ингалятор и коробку на подоконник открытого окна. Бутылочка тут же исчезла, коробка с красным пугающим знаком смерти осталась в неприкосновенности. В избушке запшикало, густо запахло перечной мятой.

Выждав, Погодько постучал.

– Жакрыто на шанобработку! – гнусаво донеслось из дома.

– Гражданочка, нам бы пару вопросов задать.

– Жнать ничего не жнаю, ведать не ведаю. Неграмотная я.

– Староверка, что ли?

Дверь чуть-чуть приоткрылась.

– Ох, милок. Такая штарая у меня вера, что я и не помню имени бога, а ведь жнала, каждое утро ждоровалишь, пока он не помер. Да его ещё в пожапрошлом веке какой-то Нихтша отпевал, а как жвать ушопшего – жабыла.

Капитан вздрогнул, в его взгляде засквозила некоторая ошалелость. Ага, тоже Ницше читал. Плохо. Наверняка догадался, что Йага вовсю развлекается. Книжку человеческого мудреца мне притаскивал царевич Хрос из рейда в европейскую глубинку Империи. А бабка-то, выходит, не такая дремучая, как лес вокруг неё!

Рядовой не терял надежды выполнить приказ командира.

– Ну, а как ваше имя-отчество, гражданка?

– Ой! Так ты – перепишь нашеления, голубчик? – радостно взвизгнула бабка, высунувшись не в дверь, куда стучал рядовой, а в окно с противоположной стороны домишки. Капитан тут же нацелился на неё прибором, но старуха показала кукиш. Её витые когти на тонкой как тростинка руке выглядели не очень убедительно: человек усмехнулся, но аппарат убрал.

Погодько вынужден был обойти избушку. Рта раскрыть он не успел – Йага затараторила:

– Миленькие вы мои! Ненаглядненькие! Вот и на мою уличу праждник пришёл: отродяшь меня не перепишывали. Вот уж два века жабывают. Теперича у меня и пашпорт будет человечешкий, ш именем, а то я швоё-то имя уже жабыла давно. Шклерож… А пошмотрю на вашу бумажку – и вшпомню.

Десантники переглянулись.

– А кто ещё из населения тут проживает?

Бабка засуетилась ещё больше:

– Да как же вы вовремя-то, деточки! Нашеления-то у меня тут как раж убыло. Ох, горе… Камень на мой огород швалился агромадный, урожай попортил, ошлика моего убил, только копыта оштались.

– Кто кого убил?

– На каком огороде?

– Да вот, мы на нём и живём, как вкопанные, – бабка обвела рукой окрестности болота.

Все воззрились на борозду и воронку, гордо названную огородом. В глубине ямы скапливалась коричневая вода, не успевшая ещё закрыть сероватый, с металлическим отблеском валун в центре.

На краю воронки, противоположном от места беседы, откинул копыта упитанный кабан, которого я сначала принял за земляную груду.

– Ай-я-яй, не повезло бедняге, – покачал головой командир. – Вы говорите – это был ослик?

– Ошлик, ошлик, – закивала бабка, подслеповато щуря глаза. – Он мне как шын родной штал – штолько уже моей кровушки выпил. Морковку тут шеяла, так вщю вырыл, жаража! Обожралшя до швиншкого шоштояния. Аж жахрюкал!

– Захрюкал… – мечтательно закатив глаза, повторил рядовой Погодько.

– А как жабегал, ты б видел! – Йага с демонстративной укоризной оглядела объёмную фигуру десантника. – Еле выловила. В телегу впрягла, вон в ту, – она дернула острым подбородком, словно указкой показав на карету с гербами, – так он её в болото опрокинул, окаянный. Натуральный ошёл! Вжялишь тащить, да тут камень откуда ни вожьмишь. Телега учелела, а вот ошлик… – Йага в поисках слезы заковыряла в глазу уголком белоснежного платочка.

– Это он метеоритом по башке получил, не иначе, – уверенным тоном эксперта заявил Погодько, присматриваясь к щетинистой груде у воронки всё более пристально.

– Никак не иначе, – всхлипнула бабка. – Вшё небо шамолётами да ракетами продырявили, вот каменюки и шыплютшя. Кого я теперь в телегу впрягать буду?

Она с надеждой уставилась на богатыря Погодько.

Командир, буркнув, что некоторым пилотам неплохо бы отоспаться перед вылетом, тогда не мерещились бы всякие НЛО, вытащил рацию, задал Йаге несколько вопросов о метеорите и, приказав рядовому осмотреть упавшее, скрылся в кустах. Погодько, бегло глянув на воронку, остановился у павшего кабанчика.

– Вот что, уважаемая гражданка, – оживлённо потёр он руки. – Ослик ваш – ценный свидетель падения небесного тела, потому он пойдёт с нами для дачи показаний.

– Как это ш вами? А кого я буду хоронить? Вон, какая могила жря пропадает, – бабка показала скрюченным, покрытым алым лаком когтем на воронку.

Наверное, я в этот момент стал телепатом, потому как на лице рядового ясно прочитал, какую ведьму он рекомендовал бы тут немедленно зарыть. Погодько открыл рот, прикрыл, словно форточку, и выдохнул в небольшую щель:

– Да ты что, бабка! За уничтожение вещдока… тьфу, свидетеля – и под трибунал недолго!

– Так он уже уничтоженный. Как же он пойдёт-то?

– Не захочет сам идти – понесём! Верёвочки не найдётся?

– Без мыльца, – от жадности бабка перестала шепелявить, словно у неё вмиг выросли все зубы, и, пошарив за пазухой меховой безрукавки, вытащила клубок шерстяных ниток.

Погодько не побрезговал подношением, рачительно сунул в карман штанов, а из другого кармана достал смотанный тросик. Ножом подрубил ближайшую осинку, очистил от веток. Отложив приготовленный шест, собрался связать тушу для удобства транспортировки. Взялся за копыто.

Кабанья нога дёрнулась, копыто прицельно щёлкнуло по пряжке на животе рядового. Погодько, охнув, шмякнулся наземь. Бабкин клубочек выкатился и, попетляв между кочек, улёгся у избушки, как верный пёс.

Вовремя вернувшийся командир с группой подчинённых кинулся на выручку раненому товарищу. Кабан решил за лучшее совсем ожить – вскочил, истошно заверещав, заметался между рослыми фигурами.

– Ату его! – заорали парни в камуфляжной форме. – Вещдок сбегает! Лови, уйдёт!

Леди Йага подзуживала охотников:

– Налево бежит, жаража! Направо! Вот, гад, ищо и дохлым прикинулшя, лентяй. Лишь бы не работать!

Кто-то скинул с плеча автомат.

– Не стрелять! – гаркнул командир.

Попавший в окружение кабан с отчаянным хрюканьем рванул к старому знакомому «переписчику населения», которого товарищи только что бережно подняли и отряхнули. Зверь шмыгнул между массивных ног Погодько и застрял. Сбитый с ног рядовой хлопнулся задом на кабанью спину и ухватился за куцый хвостик.

Кабан, совсем потерявшийся под массой рядового, ломанулся через колючие ветки, потому казалось – свихнувшийся человек скачет задом по кустам и верещит. Впрочем, рядовой широко разевал рот, потому никто не мог решить точно, откуда идет истошный звук – снизу скачущей фигуры, или сверху.

Хохочущие десантники устремились вслед за беглецами.

Через минуту луг, лишившись остатков растительности, превратился в хорошо взрыхлённое поле. Даже воронка оказалась почти засыпанной. Из леса доносились, удаляясь с каждым мигом, азартные крики и отчаянное хрюканье.

Няня Йага, уткнув руки в бока, хохотала:

– Ай, молодчи, вшпахали мне огородик! Ну, теперь ребятки не ушпокоятшя, пока не поймают. А моего порошёнка им до-о-олго ловить.

Избушка приподнялась, с хрустом выпростав лапы и разминая скрюченные пальцы:

– О-ох… У меня уже лапы затекли. Спасибо, Йага, выручила.

Бабка ухмыльнулась:

– Иж шпашиба шубы не шошьёшь. Ты мне, Горыхрыч, медведя обещал полвека нажад. Видишь, у меня на шубе рукавов не хватает. И подола. И капюшона. И карманов побольше.

– Сейчас у девушек в моде короткие шубки, до пояса, – встрял я.

– А ты помалкивай, репка чугунная, – огрызнулась няня, даром что беззубая. – В лужу шел, да беж бабки ш дедкой не мог выбратьчя, а туда же – поучать! В нашем климате беж подолу только бежголовые ходят, чтобы ишо и беж жадничы оштатщя.

– Так ведь лето на дворе, можно и без шубы, – возразила избушка.

– Тут лето бывает токмо днём, да и то не каждые шутки, а ночью – жима! – Йага осеклась, уселась спиной ко всем, горестно подпёрла ладонью острый подбородок. Послышался душераздирающий вздох. – Бедная я, горемычная! Мало того, что беж дома ошталашь, так ишо и беж шубы, как бомж какой…

– Найдём мы твою избушку, Йага! Гора проводим и Рябу твою найдём.

Понадеявшись, что местное население куда лучше знает округу, я показал на карте, куда надо меня проводить, если уж им так хочется.

Процессия двинулась: впереди тараном шла избушка, распинывая попадавшийся на пути валежник, за избушкой ехала карета, перечёркивая двумя бороздками отпечатки куриных лап. На моих закорках пристроилась Йага Костевна с метлой из еловых веток. Ни один следопыт не смог бы определить, какое чудовище оставило получившийся след.

Иноформу кареты пришлось оставить, хотя удобнее был бы трактор. Не получился он у меня. Под ложечкой засосало от страха: это была уже не случайность – подтверждение, что я теперь – изгой, дракон-одиночка, сошедший с пути Ме. Наверняка изменение коснулось всех обликов, которые я принимал после того, как дал клятву мести. А что, если и второй уровень сознания Ме тоже недоступен, не говоря уже о чудесном третьем? Тогда я не доберусь до Москвы к ночи. А о возвращении к сроку в Гнездо лучше и не думать.

С трудом перебираясь через стволы, цепляясь колёсами за сучки, я полз за избушкой, рассказывая о пережитом за эти дни – о падениях, обстрелах, человеческих спутниках и Ларике. Дед обещал заняться её поисками, как только проводит меня на место встречи с Димой и Семёнычем, которыми весьма заинтересовался. На известие о моей частичной демаскировке перед Димой он отреагировал в своём духе:

– Вот и хорошо. Надо нам ближе с людьми знакомиться. Но не столь тесно, как раньше, – он похлопал лапой по бревенчатому животу, умудрившись удержать равновесие, стоя на одной левой. – Попомни, Гор, наше спасение в людях. Скрыться нам уже негде. Драконам даже в Красной книге места нет. Либо мы с людьми создадим симбиоз на этой планете, либо нашему племени крышка, как древней чуди белоглазой. Я рассказывал тебе, как они на моих глазах под землю ушли? Вот и мы уйдём с лица земли на затылок.

Йага фыркнула:

– Так там ваш и ждут, драконы. Как вы беж неба-то? Не черви, чай.

– Да уж недалеко до червей осталось. Уже крыльями разучились пользоваться – всё на брюхе да на колёсах ползаем, как гады какие, – дед в сердцах пнул гнилой пенёк, разлетевшийся облачком трухи. – Я уже и забыл, когда Ррамон Гадунов в небо на драконовых крыльях поднимался. Да и сам я… на куриных лапах… тьфу!

Молния бухнула в ручей, который дед как раз переступал. Ручья на этом месте не стало – образовалось озерко. Йага взвизгнула:

– Ты совшем шдурел, Жмей? Экологию губишь! Там же в ручейке личинки, жучки, икринки, лягушечки вшяконькие жили! А ты – молнией. Перун нашёлщя. Пердун штарый! Под жемлёй тебе и мешто, в могиле. Там не поплюёшщя.

Старик еле вымолил у Йяги прощение. А вот мне его не будет до конца жизни: рассказ о вчерашней встрече с Юем, мамой, и домиком с дедовым голосом совсем удручил Горыхрыча, а няню поверг в безысходное горе: по описанию она узнала свою избушку с сердечками, облик которой и скопировал дед в своё время, и не могла примириться с гибелью Рябы.

– Но она же разговаривала твоим голосом, дед!

– Гата Нагична и не такое способна учудить.

Няня перестала со мной разговаривать. Ей быстро надоело заметать за нами следы, и она, проворчав: «Я в уборщичи не нанималашь!», пересела на конёк крыши. Сверху постоянно доносилось: «Направо поворачивай, Горыхрыч. Налево. Ошторожно, пенёк!» Йага руководила шествием, вглядываясь вдаль из-под поднятой к лохматым бровям ладони. Потому как Горыхрыч не шёл, а пятился с проворностью рака – фасадом ко мне, чтобы не орать на весь лес при беседе.

– А я уж думал, внучек, что ты умом повредился в столкновении с человеческой техникой. С драконами это иногда случается. Одно могу сказать: с твоим наставником был не я, мы с ним ещё в Гнезде простились. И твоя мать сразу отказалась от моего сопровождения: так легче следы запутать. Вот китаец наш что с ней делал – не понятно. Он же в Гнезде оставался. И зачем она вернулась обратно?

У меня язык не повернулся сказать, зачем. Пусть дед узнает не от меня о мамином замужестве. И о найденных ею подтверждениях смерти моего отца я не стал упоминать, как и о данной мной роте мести. Потому я ловко перевёл разговор:

– Дед, а ты знал, что мама способна к антропоидной иноформе?

– Знал. Не к такой, правда, – ромбы на ставнях скосились вверх, где восседал образец.

– Вот и у тебя в запасе йети, дед. А почему у меня ничего человекоподобного нет? Сбой родовой памяти?

Ответила няня, скрестив на груди руки с видом крайней ко мне неприязни:

– Потому, что Гаточка Нагична – моя ученича! Талантище. А природа отдыхает на детях гениев.

Кожа моей кареты покраснела. Дед смущённо кашлянул.

– Ты же знаешь, Гор, мимикрия под живой организм очень капризная штука, особенно антропоидная. А ты даже избушку Рябу не смог от меня перенять.

Йага опять меня дистанционно укусила:

– Не требуй непошильного от ребёнка гения.

– Гор, тебе будет проще освоить эту иноформу после вчерашнего знакомства с избушкой-оригиналом, – не дал себя отвлечь дед. – Кстати, она от Йаги сбежала. Характерами не сошлись.

– Её шманили и угнали! – возразила няня.

– Сбежала. Я помню, как вы ссорились.

– Но ведь и мирилишь каждый день не по разу! А теперь… Она меня так и не проштила, а я вшего-то хотела покрашить к пражднику одно яичко. Что я – нелюдь какая, беж народных праждников жить? И не ею шнешенное яичко, между прочим, а мною купленное. Жалко ей штало чиплёночка. Ох, курочка моя бежголовая! Чуяло моё шерче: погибнет, глупая. Так и вышло.

Бабка разрыдалась.

Никогда не думал, что женские слёзы обладают таким воздействием на драконов. Мама никогда не плакала. Мы с дедом разом лишились иноформы, растаявшей дымком с запахом тины. Няня оказалась сидящей на дедовом плече. Его голова изогнулась на длинной шее, преданно заглядывая золотистым глазом в лицо безутешной Йаги.

– Давай мы тебе новую срубим.

– Кабы вщё так прошто, Горыхрыч. Дом шам должен тебя выбрать. Вот Рябу я подобрала в жаброшенной деревне, так она и не привыкла ко мне. Вшё прежних хожяев вшпоминала. А я не хожяйка, шам жнаешь.

– Поживи у меня, принцесса Йаганна, почту за честь.

Бабка горестно махнула рукой, а я подпрыгнул: принцесса? Вот это существо? Дед улыбнулся, видя моё замешательство.

– Да, Гор, твоя няня – внебрачная дочь моравского короля и супруга заморского принца.

Ничего себе! Я раздулся как воздушный шар и несколько саженей пролетел над пеньками. Меня распирало совсем не от радости, что на мне когда-то сидела попа человеческой принцессы. Какое счастье – мне не надо тащиться в Москву! В новый срок вполне можно уложиться. Настоящая дочь короля – здесь, под боком, на расстоянии вытянутого крыла.

Я уже начал обдумывать, как мне похитить её у деда.

Няня пресекла коварный план в зародыше:

– Только это меня и шпасло от вашего ритуала, что ушпела тайно обвенчатьща.

Опять облом.

Но какой чёрной магией моравская принцесса превратилась в лесную ведьму и няньку драконова яйца? Надо будет выяснить потом у деда.

Мы отошли от болота довольно далеко, вёрст пятнадцать, когда земля чуть содрогнулась, в лёсу послышалось слоновье топанье, и на тропу перед нами вылетел чёрный зверь. Он резко остановился, взрыв почву копытами. Нас обстреляло палой хвоей и прелыми шишками. Крутые щетинистые бока зверя ходили ходуном, маленькие глазки посвёркивали, с вывалившегося между оскаленных клыков языка стекала пенная слюна.

Оп-па. Все признаки бешенства. Нам конец.

На моих крыловых щупах затрещали предупредительные огненные разряды. Если не уйдёт с дороги – кусаться здесь буду я.

– Прощя! – старая принцесса радостно всплеснула руками, спрыгнула с дедова плеча. – Учелел, ошлик ты мой, порощёночек! А я уж думала – ты давно шашлык. Отощал-то как!

Йага бесстрашно подскочила, почесала бешеного зверя за ушком. Он довольно хрюкнул, бухнувшись копытами вверх. Крашеные бабкины когти принялись почёсывать грязное кабанье брюхо. Бр-р-р… Там же наверняка блохи!

– А он двуногих пятнистых ребятушек на хвосте не притащил? – дед повернулся, озирая окрестности и насторожённо прислушиваясь.

– Да Прощя бы к нам тогда не подошёл, не дурак.

И она с ухмылкой покосилась на меня.

Терпи, дракон, терпи, – медитировал я на ходу. Скоро встречусь с нормальными людьми, с побратимами. Не потащится же моравская принцесса в безлесную Москву, там и без неё принцесс навалом, если верить наставнику Юю.