5. «Отпустить…»
…Мы сидели с Бондаренко и его супругой, оказавшейся милейшей женщиной, за обедом в столовой. Шел последний день перелёта. Еще несколько часов – и юркий челнок перевезет сходящих с корабля в порт на условном полюсе астероида.
Было слегка неудобно. Ждал общения с мрачными фанатиками, почти что сектантами – а тут люди как люди. Ну, с завихрением, ну так у кого их не бывает?
– …Я внимательно просмотрел навязанные вам документы, – сообщил консул. – Определенный point в них есть, и вы, конечно, можете попытаться. Только ничего не получится.
– Новая Галиция рассчитывает синтезировать кислород и воду из Пустоты? – осведомился я. – Понимаю, у всех своя политика, вы даже имперских дипломатов не пускаете, но, как бы это сказать, я теперь действительно шкурно заинтересован в выживании колонии.
…Колония, тоже мне! «Субъект международного права», тудыть-растудыть. Тридцати тысяч населения не наберётся. Потому и не было у нас толком сведений о том, что там и как, да и внятной агентуры на месте. Все на виду, у всех паранойя. Каждое новое лицо – событие, чуть больше денег у старожила – сплетня.
Не зашлешь человечка, не вербанёшь местного… Да и домоседы туземцы порядочные. Носа в Пояс не кажут, не говоря про Землю.
– Новая Галиция, – консул взмахнул вилкой, будто дирижер, – не испытывает иллюзий. Еще она не испытывает достатка в мясе, хлебе, сое… так что вы ешьте-ешьте, достойную пищу мы увидим не скоро. Да и вино.
Он подхватил бокал.
– За присутствующую здесь даму, – улыбнулся я.
Та лишь благодарно кивнула, отвечая на тост стаканом воды. Молчалива была донельзя. Словно они с Бондаренко одно существо, и все коммуникативные функции ложились на другую ипостась.
– И всё-таки? – спросил я.
– Повторюсь. Попытаться вам никто не запрещает. Только ничего не получится. О причинах – давайте внизу. Когда вы немного освоитесь и посмотрите на наш уголок системы. Сейчас я просто не сумею внятно объяснить.
– А вы попытайтесь.
– Ну что ж… Я просмотрел не только документы. Запись тоже. Этот… прошу прощения… беспредел тоже попал на неё. Вы понимаете, люди на Галиции – потомки тех, кто бежал именно от этого. И дело даже не в избиении.
– А в чем же?
– Я же говорил, вы не поймёте. Ваше бывшее государство, извините, ничего личного, это какой-то чекистский рай. Телефонное право. Покровители в Столице. Возможность отпустить разыскиваемого врага нации ради смутной политической игры со станцией в Пустоте, которая тьфу – плюнуть и растереть… Русские, да. Вы не меняетесь.
Мысленно я поморщился – с такого ракурса абсолютно нормальная, учитывающая маленькие человеческие недостатки обстановка выглядела измазанной по уши в грязи.
Покровители не спасут никого по-настоящему виновного. Нарушение международного законодательства навредит Империи куда сильнее, чем один подозреваемый на свободе, которого к тому же озаботили заданием ради блага – нет, не державы, но упертых баранов, готовых назло кондуктору идти пешком и гибнуть вместе с семьями.
Притом, подчеркиваю – подозреваемый. Не виновник.
Сорвавшийся от скорби кап-два пройдет курс лечения в служебном санатории и вернётся в строй. Потому что у нас знают: человек слаб, и в моменты, когда сил ему не хватает, следует не карать, а вытаскивать за шкирку.
– Кстати, – сказал я. – Хотел спросить. У меня с помощниками не возникнет проблем из-за того, что… эээ…
– Вы бывший бес? Не беспокойтесь, – кротко улыбнулась madame Бондаренко; этим её участие в беседе исчерпалось.
– Я хотел сказать: мы с помощниками русские, – отрубил в ответ.
– Что вы, – отвечал посол. – Этнических русских у нас много. И ничего, живут.
– И всё же… – в который раз задал я вопрос. – Вы рискуете собой, отправляясь на корабль державы, которую считаете враждебной. Предлагаете помощь и убежище. Человеку, который, насколько вам известно, может быть убийцей или пособником таковых. Еще и, как вы выражаетесь, «чекисту». Собиравшемуся проникнуть к вам под чужим именем, так как имперцев вы не принимаете. Только не говорите про человеколюбие.
– Отчего же не принимаем? Если попросятся – легко. Просто желающих не было. О гуманизме действительно не буду, – похоже, я наконец дождался ответа. – Во-первых, у меня действительно есть выгода. Дельный специалист по безопасности всегда может пригодиться. Вы, кажется, с некоторых пор частный детектив? Как вы относитесь к долговременному контракту?
– Это разумно, – кивнул я. – И предавать мне вас не с руки. Насчет контракта – поживем-увидим. Сначала с прошлым договором бы разобраться.
– Думаю, проблем с деятельностью в нашем пространстве не возникнет.
– А во-вторых?
– Мой дед, – спокойно ответил консул, – считался преступником. Сначала только по законам Федерации, потом – Родины, продавшейся вашей Империи за жратву и русскомирную пропаганду. Возможно, он и был таковым – дедушка плевать хотел на законные референдумы. Он был патриот, и готов перейти черту закона. Это не означает, что он был дурным человеком. Подобную историю вы выслушаете от каждого на станции. Мы знаем: законность значит немногое, если речь идёт о судьбе страны. Вы хотели своему народу дурного?
– Нет.
Консул стал в чем-то страшен. Его не волновало, что он только что возмущался по поводу попрания законов ненавистными «русскими». Своим и врагам врага прощается, чужим – нет.
– Значит, и говорить не о чем.
Впервые за много дней я почувствовал, что передо мной – не просто приятный человек, а новогалициец.
И всё же и в его подходе был некий смысл.
Не моя правда; чужая, противоречащая моей – все равно оставалась правдой.
…Станция встретила гомоном, в котором среди тихих речей взрослых слышались и голоса играющих детей, затхлым воздухом, многажды прошедшим рециркулирование и запахом то ли древней казармы, то ли тюремного барака.
Престарелая обшивка переборок пестрела швами и заплатами. С другой стороны, здесь было бедненько, но чистенько. Ни пятнышка ржавчины, ни кусочка плесени, бича устаревших станций.
Вообще, «бедненько, но чистенько» лучше всего подходило для описания этого места: я начал замечать это в древнем трудяге-челноке, сформулировал в полярном доке с нулевой гравитацией, а окончательно осознал сейчас, выйдя из транспортной трубы в центральном районе, служившим местным вариантом Тверской, Невского и Дерибасовской, как мне объяснили.
– Бойцы, личное время два часа, – скомандовал Савелиеву с Ивановым, тащившимся за мной хвостом.
В переводе на русский «Разведать обстановку, выяснить, где добыть корабль, на рожон не лезть». Код «бойцы», уточнение: «личное». Вот такие у нас игры. Лингвистам тошно станет.
Сам остановился, прикидывая куда пойти. Консул унесся дальше в трубе на доклад, пригласив заходить вечером. У нас же выдалась свободная минутка.
Как минимум хватит привыкнуть к центробежной гравитации, от которой, прямо скажем, подташнивало, да сообразить, как подкатить к местным на предмет гуманитарной помощи.
Двинулся вперёд, вдоль рядов поставленных друг на друга грузовых контейнеров, превращенных в жилые блоки.
Аккуратно выкрашенных, уютных, любовно украшенных – но все равно контейнеров.
Это напоминало тюрьму в Авениде – или лагерь беженцев, будто в историческом голофильме.
Впрочем, Новая Галиция начиналась именно в качестве прибежища беглецов. А в новые времена обветшание отдельных районов сделало своё дело, заставив людей вновь ютиться по скворечникам.
Прошел мимо рядка туалетов и колонки с водой, в очереди перед которой толпились смеющиеся женщины с бидонами и пластиковыми картами в руках.
Язык, на котором они говорили, царапнул слух. Не украинский, не литвинский, даже не русский, которые можно было ожидать тут. Дикий пиджин из них, а также отдельных слов английского, китайского и немецкого происхождения.
Недалеко, под искусственной акацией, стояла скамейка, сидя на которой клевал носом совсем уж пожилой господин.
«Якшайся с теми, которым под пятьдесят. Мужик в этом возрасте знает достаточно о судьбе, чтоб приписать за твой счет еще что-нибудь себе. То же самое – баба».
Впрочем, якшаться я не собирался. Так, присел поразмышлять. Судя по всему, колонка была явлением сравнительно новым – иначе не объяснить врезанные в стены контейнеров трубы.
– Простите, молодой человек… – тихое покашливание. – Вы ведь наш гость снизу? Не сочтите за назойливость, просто здесь не бывает новостей. Только что во внутреннюю сеть вывесили сообщение о вас и о предложении, которое вам навязали.
Я кивнул рассеянно. «Старайся не выделяться: в профиль, анфас; порой просто не мой лица. И когда пилой режут горло собаке, не морщись».
От вида обреченной станции Бродский, зараза, лез на ум. Я даже не думал, не дышал, а блевал им, уж извините за грубость.
Как мне не выделяться? В чистом сюртуке, с наетыми щеками на сытом лице?
– Скажите, как там Литвиния?
Я посмотрел на него. Сказал просто:
– Как обычно. Со всеми дружат. Ни под кого не прогибаются. С Империей в союзе.
– Это хорошо, что не прогибаются…
Помолчали.
– Тяжело? – спросил я. – Кажется, эти жилища появились недавно.
– Как раз давно. Их расконсервировали, когда третий сектор отказал, – пожал плечами господин. – Пожалуй, что тяжело. Я помню, как осваивались на станции. Был мальчишкой, конечно. И, похоже, увижу, как поселению придёт конец.
– Вы же литвин? Почему не отправиться на родину? Не любите имперцев – ну так Литвиния не под ними.
– Литвиния… Когда-то она звалась иначе. Неважно. Это пока она не под ними. Здесь теперь моя страна. Я, может, и литвин, а внуки – новогалицийцы.
– Не совсем понимаю. В каком смысле «пока не под ними»? Вы думаете, Империя нападет на союзника?
– Ничего я не думаю. Мой далекий предок был вздернут на суку, потому что отказывал трем иностранным государствам в праве поделить его родину на куски. Его внук лишился шляхетства: не сыскался Гербовник с именем рода. В те времена вообще книги с именами тех, кто имел наглость говорить на родном языке, терялись очень легко. Его внук был замучен русскими в ГУЛАГе, когда Империю звали чуть иначе. Смею заметить, теми, кого он встречал как союзников. Его потомок не вылезал из камер в две тысячи сороковых, когда у власти были большие друзья России – за герб Пагоня и опять-таки язык. Скажите, мне ли быть своим в стране-союзнике Империи? Империи ли видеть меня в стане союзников?..
Я достал сигарету. Он трубку. Неловкое молчание. Что я мог ему ответить, человеку, которого отделяла от меня река крови?
Что ляхи знатно погуляли на Руси в семнадцатом веке? Так он только согласится, добавив еще одну причину в список раздоров.
– Сейчас в Литвинии герб – Пагоня, и государственный язык – ваш, наравне с русским. Вы считаете соотечественников предателями за союз с Империей? – спросил я наконец.
– Нет, конечно же. Но их путь – не мой.
– Вы упоминали предложение, которое передали со мной… Что думаете о нем? Если в сети изложили суть, конечно.
– Мне ли принимать помощь русских? – эхом повторил он. – Им ли оказывать её мне?..
…Консул проживал в небольшой квартирке с террасой, выходящей на поля водорослей. Встретил в дверях, пожал руку. Вручил стакан с чем-то, остро пахну'вшим спиртом.
На террасе ждал мой ровесник, беспокойно копаясь в комме.
– Алекс Грачевский, нынешний глава нашей маленькой общины, – представил хозяин.
Фамилия была мне известна. Должность главы называлась «президент». Впрочем, господин в замасленном комбинезоне и с мозолями на руках скорее напоминал механика.
– Опустим формальности, – быстро сказал он. – И давай на ты. Тут все друзья. Просто «Алекс», «Саша» и «Сергей», о’кей?
Кивнул, опустился на один из стульев.
– Давайте прямо, – заявил президент, садясь напротив. – Сам бы я схватился за ваше предложение обеими руками…
– Ваше? – удивился я. – Я гонец.
– Не прибедняйся. Что-то мне подсказывает, что мы еще увидим тебя с имперскими орлами в петлицах. Впрочем, оставим. Честно говоря, мне плевать. Я бы договорился и с чертом, лишь бы поселение выжило. Веришь?
Я заметил ошарашенный взгляд дипломата. Похоже, хоть кого-то мне удалось обмануть.
– Такие слова подразумевают «но».
– Есть такое дело. Саш, объясни человеку, будь ласка.
– Погуляли? – спросил мрачно консул. – Поняли, почему бессмысленно говорить о какой-то помощи?
– Честно говоря, не очень, – я пересказал разговор со старым литвином – и пару аналогичных бесед, произошедших чуть позже. – Что они имели в виду?
– На самом деле всё очень просто, – кивнул консул. – Их предки сбежали сюда, чтобы не становиться русскими. И потомки тоже на это не пойдут. Скорее погибнут.
– О чём вы двое? Никто не предлагает им подданства!
Мои собеседники грустно рассмеялись.
– Похоже, Сергей, ты понимаешь суть русскости хуже нас, иноземцев, – с удовольствием заключил Алекс.
– Ну так просветите, раз такие умные, – оскалился я. – Очень, знаете, интересно.
– Жестокая правда, дорогой друг, состоит в простом факте, – пожал плечами Бондаренко. – Вот к примеру… Когда Украина вошла в состав Империи, не было никакой грязной игры. Даже информационное воздействие – и то было не большим, чем, скажем, на США. Вот только ваша идея «русского мира»… Она разрушительна для всех, кто близок к вам и хочет сохранить свою идентичность. Мы искренне верим, что русские хотят добра. По-своему. Но само понимание, что рядом, дотянуться можно – сильные, могучие, исторически практически свои… Оно творит с простыми умами печальные чудеса. А попав в вашу страну, человек обречен стать русским, перестав быть украинцем, литвином, балтом… Понимаете?
– Не понимаю, – жестко ответил я. – Мой начальник – немец. Один из лучших моих товарищей – татарин.
– Правда? – вступил президент. – И как, твой начальник часто читает по-немецки в оригинале? А друг, он сохранил веру в Аллаха или уже крестился? А если вроде бы сохранил – выпивает ли водки по праздникам?
Я тихонько зарычал. Положительно, эти люди были невыносимы. А «Алекс» тем временем продолжал:
– Вспомни, каковы критерии русскости в вашей собственной Империи?
– Язык, культура, самоидентификация, – ответил, не думая.
– Долго ли забыть себя? Если язык и культура – вокруг тебя? Среди своих-то, вот в чем фокус… Литвиния держится, но только потому что очень грамотно балансирует между русофобией и дружбой. Надолго ли хватит?
– Не понимаю. Это-то тут при чем?
Президент налил себе полный стакан, отхлебнул:
– Вот в чем дело. Мы видим в вас – русских. Во всех. С нашей точки зрения в вашей тысячелетней Империи нет эллина и иудея. Уезжавшие делать карьеру в Россию во времена Империи становились для нас москалями. Сталин – тоже был москаль, неважно, что русских он тоже давил, и что был по крови осетин; титульной культурой, на основе которой строилась советская, была ваша, пусть и изуродованная. Брежнев и Хрущев. Все остальные. Русские. А Новую Галицию заселили те, кто хотел идентичности. Если со своей не выходило, то хотя бы новогалицийской. Которая вам покажется игрушечной. Они даже создали новый язык, вы понимаете, что это значит? Саша, что будет, если мы согласимся?
– Нас повесят. На площади. А челноки попытаются расстрелять на подлёте из противометеоритных пушек. И будут в своем праве.
– Да что за бред вы несете? – взорвался я. – Люди же погибнут, русские лю…
Замолк.
– Вот-вот, – кивнул Алекс. – Обратная сторона грустного парадокса. Мы видим в работающих с вами русских. Ты, неглупый и умеющий критически мыслить человек, инстинктивно видишь русских в нас. Может, потенциальных, недоделанных, но русских. Противоречие в картинах мира. Пусти мы вас хоть на ноготь к себе – и вы сами того не замечая, желая лишь лучшего, начнете нас ассимилировать. Из самых добрых побуждений.
Я отошел к перилам. Выпил залпом, не чувствуя мерзкого вкуса.
– Пустить помощь по линии ООН?
– Все знают, чьи решения озвучивает сейчас Ассамблея.
– Залегендировать под частную благотворительность? Коммерческие корабли…
– Частных судов нужного тоннажа нет ни у кого. Благодарите приказ о всеобщей мобилизации космического транспорта под эгиду вашего Космофлота, проведенный через ООН.
– Что же делать… – пробормотал я.
– Ты когда-нибудь любил? – спросил вдруг президент. – Безответно и безнадежно?
– Случалось, – вздохнул я.
Еще как случалось.
– Как и все мы. Значит, ты знаешь, что остается честному человеку в такой ситуации.
– Отпустить… – слово было произнесено.
Алекс хмыкнул.
– Вы можете принять наш выбор, каков он есть – или навязаться силой. Так или иначе, многие погибнут, пока станция не развалится окончательно, а выжившие не рассеются по Поясу. Если мы закончили, пойду. У нас ЧП в четвертом фильтрационном, надо разбираться, чтобы все случилось позже, а не раньше.
– Стоять смирна-а! – не голос, клекот орлиный, откуда силы взялись. – Господин президент, господин консул. Недавно ты, Саша, назвал Империю страной чекистов. Ну что, придется оправдать. Никакой помощи, одни гешефты. Вот как мы поступим…
Когда я закончил набивать договор на комме и показал его собеседникам, на террасе воцарилось неловкое молчание.
– Ты… Вы имеете полномочия предлагать подобные решения? – в голосе консула звучала смесь сильного сомнения в моем психическом состоянии с легким подобострастием; первое – от души, второе – на всякий случай.
– Сейчас и узнаем, – мило улыбнулся, входя в систему и присваивая сообщению срочный гриф.
…Пока мы ждали – задержка досветовой связи, да еще время на принятие решения, знаете ли, президент пробормотал.
– Не понимаю. Это решение не послужит вашей державе. Скорее наоборот.
– В этом всё дело, – улыбнулся я. – Считайте это ответом на вопрос, как может существовать то, чего быть в принципе не может.
Президент оторопело воззрился на меня, а консул понимающе кивнул.
Пискнул зуммер. Я вывел ответ на экран – честь по чести, заверенный электронной подписью и с зарегистрированной в блокчейне хэш-суммой.
Очень короткий ответ:
«Разрешаю действовать по усмотрению. Да хранит вас Бог».
Подписи не требовалось.
