6. «Ad majorem Dei gloriam»
Перила под руками. Поле водорослей впереди. Стальное в прямом смысле слова, серое небо. Стою, смотрю.
Сигарета в пальцах чуть дрожит.
– Скажите… всё-таки почему? – спрашивает из-за спины консул.
Президент оставил нас – все-таки в первую очередь он был инженер, а возникшее чэ-пэ требовало всех рабочих рук.
– Помните смешного старика на лайнере? Профессора Гнайде? Или он был доктор? Запамятовал. Беседу об имперских парадоксах?
– Да. Какое это отношение имеет к вашему предложению?
– Видите ли… Не сочтите, что я вас в чем-то убеждаю. Просто он задал один хороший вопрос – как Империи удается быть такой, какая она есть? – затянувшись, я продолжил: – Осуществлять пропагандистские лозунги на практике, как он выразился.
– И как же? Не говорите, что… действуя против собственных интересов.
– Просто Империя видит свои интересы в другой области. Видите ли, наши основатели были умны. Не мне вам говорить – любая историческая империя по определению означала насилие, а великая – есть насилие величайшее. Насилие ни к чему не приводит. Разве что порождает искалеченные судьбы. В перспективе – нечто вроде вашего, простите, лазарета. Не ожидали такого признания от имперца?
– Отчего же, – заметил консул, вставая у перил, – умным имперцам не понимать очевидного? Просто вас насилие не смущает.
– Отнюдь нет. Но Первый Государь с соратниками понимали и другое – любая сильная страна с любой системой правления ничем не отличается в этом отношении от империй. У всех есть интересы, и горе тем, кто не дает сильному государству их осуществить. В конечном итоге, любая тогдашнее государство сводилось к монополии на насилие. Ветхозаветный вариант в красивом гриме.
– Вы намекаете, что разрешили эту проблему?
– Полностью, полагаю, её разрешили только в Царствии Небесном. Что до земного… Решить нельзя, но можно приблизиться к решению. Государство нового типа должно устанавливать и преследовать свои цели не политическими средствами, но духовными, христианскими, если точнее.
– Идеологическая обработка? Инфовойна?
– Вы скучны, мой друг. Нет, я о другом. Каждую цель, каждое средство следует поверять одним вопросом: послужит ли это вящей славе Господней и христианской любви меж людьми.
– Опасный лозунг. Ad majorem Dei gloriam. Под ним в истории творились не самые светлые дела.
– Что поделать, ведь лучшего пока не придумано. Впрочем, вы забыли про любовь. Она, знаете ли, спасает. Хотите ненавидеть нас – сколько угодно. Пока вы не вредите непосредственно нам, это вполне можно простить. Мы даже подставим щеку. И поможем, если совсем трудно. Спасти того, кто считает тебя врагом – глупость с политической точки зрения. Прекрасная глупость с точки зрения Нагорной Проповеди. А после – катитесь на все четыре. По-моему, вполне достойное отношение. Ладно, у вас не найдется приличного челнока? Нам с коллегами надо мотнуться в Пояс.
…Челнок, конечно, нашелся.
Еще б его не отыскалось! Еще и платочками засморканными вслед помашут, дай срок. Если уж местная власть только что продала астероид и окрестное пространство Мичиганскому Технологическому, чьи интересы я якобы представлял, получив в обмен до сих пустовавшие бывшие корпоративные земли на Тритоне и проезд дотуда для населения колонии. Исторический памятник, будущий музей заселения Пояса. Большое дело!
Спонсорское пожертвование от крупной китайской корпорации сделало сделку возможной.
С современными сверхсвет-движками выходило вполне реально – хотя все равно дорого до ужаса.
Местные решат, что их выручил кто-то из старых «партнеров» – возможно, американцы. Судя по всему, так подумают не только они. Империя потеряет средства, ничего не получив, кроме щелчка по носу – мол, не вы одни такие хорошие, проблему Новой Галиции решили без вас, вы только как извозчики понадобились.
И тем не менее, всё обойдется к вящей славе Господней.
Гибель невинных не была и никогда не будет ответом.
Понятия не имею насчет комплексов местных. Может, со временем они перестанут их лелеять, и мы сможем сотрудничать. Может, нет.
Пока же мы сделали своё дело.
…Консул давно умчался договариваться насчет корабля, за ним последовали мои бойцы – осваиваться на борту и перетаскивать оборудование, а я все стоял на террасе и размышлял.
Видите ли, единственное чему научила меня Новая Галиция: суть вовсе не в том, что нужно просто отпустить. Суть – доверять тем, кого любишь, даже если не можешь быть рядом. И Господу, конечно.
Я не мог быть рядом с той, единственной нужной мне. Но я доверился…
В мозгу что-то щелкнуло.
Улыбнулся, сам не знаю почему.
Письма с границы между светом и тенью, окончание
Я сижу в тесном боевом модуле и наговариваю это письмо тебе. Холодно, изморозь ложится на стены и пульты. Считаю минуты до… сам не знаю до чего. Очень может быть, что до смерти.
Как там у старика Бродского?
«…И вообще само
перемещенье пера вдоль по бумаге есть
увеличенье разрыва с теми, с кем больше сесть
или лечь не удастся, с кем – вопреки письму —
ты уже не увидишься. Все равно, почему».
Понятия не имею, кто ты, как тебя зовут. Алина, Её Величество… Вы смешались у меня в голове. Уж прости психа. Уже одно то, что в модуле меня четверо, вызвало бы приступ панической икоты, если бы мне не было столь космически наплевать.
Такое, видишь ли, случается, когда знаешь, что живешь в долг, и выпадает шанс вернуть с процентами.
Впрочем, для меня неважно, кто ты, ведь ты мне очень нравишься. Уж разберись сама, какая именно. Прости, это звучит как бред, скорее всего, это он и есть. Но мы ведь умеем платить такую цену?
Похоже, я не очень хорошо себя чувствую.
Ладно. Осталось всего-ничего. Но я успею рассказать то немногое, чего не затронул.
…Мои пальцы летали над клавиатурой, внося курсовые поправки, так, будто я каждый день водил корабли этим коридором на протяжении долгих лет.
Не удивлялся. Больше беспокоился. Смутные фигуры на периферии зрения, спутанность мыслей – всё это успело забыться, но было знакомым.
Временами казалось: в кресле второго пилота – мальчишка-курсант. Тот, что еще не научился предавать и быть преданным. Который влюбился в смешливую девчонку в марсианском маглеве; чудилось, это он ведет машину, не я.
…Сам Спас-в-Пустоте произвел гнетущее впечатление. Здесь не было даже вращательной гравитации – лишь путеводная ниточка поручня тянулась сквозь просторные коридоры.
Внутрь мы проникли сравнительно легко – дверь была заварена и опломбирована, но как раз на этот случай была припасена палатка временного шлюза. Небольшой направленный взрыв – и мы внутри.
Полутемное, стерильное пространство подавляло. В первую очередь – обилием икон. Сверху, по бокам, внизу.
Будто предки старались изобилием искупить тот грех, что допустили, превратив церковь в пусковую установку; забывая о том, что дела важнее слов.
Это было грустно. Как и храм, который никогда не предназначали быть местом службы и молитвы, домом Господним.
Пройдя через собор к неприметному люку, обнаружили неприятное – строители заготовили незваным гостям целый лабиринт, полный мин-сюрпризов и прочих замечательных подарков. Далеко не каждый был отключен.
Что поделаешь!
Хорошо, что Солнечная велика. У нас был добрый месяц, и мы не теряли времени. Разбили лагерь в храме – и ежедневно шли на штурм лабиринта, методично деактивируя ловушку за ловушкой.
Савелиев оказался молодцом, а у меня внезапно прорезалось волчье чутье – очень часто я мог сказать, в какую сторону нам следует повернуть на очередной развилке, и не ошибался.
Я не раскрывал соратникам: если прищуриться, могу различить фигуру в полном бронескафе, указывающую нам путь.
С каждым днем видение становилось четче, на двадцатый мне уже было не нужно было специально стараться, чтобы различить его. Я узнавал в нем себя же, того, что пробирался совсем иными коридорами на Тритоне.
Было тревожно. Но мысли вроде бы оставались сравнительно четкими. Хотя бы это радовало.
Все заканчивается, кончился и лабиринт. Пришла очередь Иванова проявить свои таланты. Вскрыв пульты, он возился с проводами и интерфейсами, и, наконец, сокрушенно выругался.
– Что такое? – спросил я, еле удерживаясь от желания самому разразиться площадной руганью; мы потеряли слишком много времени, до входа чужого корабля в зону безопасности оставалось от силы полдня.
– Какая-то защита. Тут нейроинтерфейс, простенький, хорошо, уже контактный, а не инвазивное старье. Но картинка слоистая. В жизни не разобраться.
Почему-то я догадывался, что ответ будет примерно таким.
– Взять на прямое управление? Замкнуть контуры на один из наш коммов в обход компа?
– Будь у меня хотя бы неделя…
Всё было ясно. Опоздали. Интересно, была ли хоть одна крупная операция, где я не облажался? Марс был великим провалом; Тритон – пирровой победой с недостаточно точно заключенным соглашением; Авенида – Авенидой; разве что Галиция, но и то – это было так, побочно к основной цели миссии.
Мне вновь и вновь доверяли. Зачем?
– Шизофрению с этой штукой схватить можно, – пожаловался Иванов.
– Дай-ка, – протянул я руку за обручем.
До того, как он лег мне на голову, увидел одобрительно кивающего себя в странном сюртуке и с гравизацепами на руках и ногах.
Я понял: пришла пора нового полёта сквозь огонь.
…За спиной были трое. Навигатор тут же занялся проверкой двигательных установок и сканеров; боец двинулся к орудийным системам; дипломат схватился с электронным мозгом, выговаривая полномочия и отстаивая позиции; сам я был ими всеми – и в то же время сидел в тесной, холодной рубке, прямо на полу, контролируя процесс.
Я потянулся к управляющим нитям – неоново-синим – и понял: пропал. Чертова система не предусматривала отключения боевых систем вне дока. Высветил схему, пытаясь понять, нельзя ли аппаратно нарушить функционал систем запуска, перерезав где-нибудь топливопровод. Можно – но не за то время, что у нас есть.
Приехали. Вилы.
Кто-то должен держать систему в подчинении, пока чужой корабль не пройдет мимо.
Дальше была перепалка. Ребята никак не хотели уходить, порываясь взять управление под контроль самим; убедившись в бесперспективности занятия, требовали права остаться.
– Не дурите, придурки! Кто меня вытаскивать будет, если наши милые гости заинтересуются каменюкой, а? – этот аргумент, казалось, их убедил.
Хотя мы все трое знали – если «постчеловеки» захотят захватить камень – лучше позволить им это сделать, но не показать, что все эти годы под видом православного храма в чужом районе Пустоты висела наша боевая станция.
Империя утрется. Не впервой скандалы переживать. Но то, как повлияет это на деятельность наших миссионеров – лучше и не представлять.
Залпы должны прогреметь не раньше, чем Спас окажется в чужом доке. Ни секундой раньше.
Это если они просто не распылят подозрительную каменюку.
…Когда остался один – выдохнул и позволил себе сползти по стене. Посидеть пяток минут. Было погано. Тени, невнятные образы из подсознания, чужие лица – будто одним толчком я вернулся на семь лет назад, в состояние, в котором пребывал, когда шептун пошел вразнос. В самый худший из моментов, если честно.
Прошел в рубку. Пристегнулся к креслу. Холодно. Некритично. Всего шесть часов впереди. Надел обруч. Рядом проделали те же движения я-второй, я-третий и я-четвертый.
Включил слабенькие движки – уж очень близко проходила расчетная траектория корабля-чужака. Далеко не убегу, но хоть не врежусь. Гравитация, опять же. Посидеть… чуть не сказал «на дорожку».
Буркнул соседу:
– Знаешь, почему-то я ждал увидеть рожу Давыдова, а не свою собственную.
Я-второй кивнул и мерзко ухмыльнулся (я что, действительно так улыбаюсь? Господи!):
– Чем богаты, тем и рады. Не нравится?
– Рассказывай давай. Надоело бродить в темноте. Хотя о многом я догадываюсь.
– Зачем рассказывать? Лучше вспомнить.
Память пришла резко, как нож убийцы под ребро.
…Мы сидим на кровати, я и девушка с двумя лицами. Жизнь – странная штука, я всё ещё не могу понять, кто она – та самая или какая-то другая, додумываю я её слова или вспоминаю.
В чувстве – уверен. Оно было.
– Давай к делу, – говорю я. – Чем мне это грозит?
Киваю на безумно знакомый шлем на подушке. Правда, на этот раз к нему не прилагается целого фургона медоборудования.
– Ничем приятным, к сожалению. Галлюцинации – точно. Возможно, потеря краткосрочной памяти. Конкретно – за последние часов семь. Возникновение ложных сегментов. Основное попытаемся закрепить якорями, добавить триггеры для стимуляции воспоминаний в нужный момент, но вид, который примет память… За него будет нельзя ручаться. Только за смысл. Беда в том, что и доверить информацию никому, кроме тебя, не рискну. Даже тем, кто пойдет с тобой и волей-неволей узнает о модуле.
– Неудачно. Памяти об этой ночи мне будет жаль, – пожимаю я плечами. – Начнем?
…Ты металась по комнате, словно зверь в клетке.
– Ты когда-нибудь интересовался, как тебя лечили после Марса? Вряд ли. Ты не так устроен, чтобы беспокоиться о том, что считаешь мелочами. Однажды расколотый разум не склеишь, будто разбитую чашку. Можно лишь вычистить чужое влияние и усыпить надломившиеся части. Ты никогда не обращал внимания, что в критические моменты твое восприятие действительности меняется? Рефлексийка куда-то девается, юмор прорезается. Гормончики в крови бьют по мозгу и целостность на время восстанавливается.
– Тебе понадобился шептун?
– Ты почти прав. Слоистое восприятие. Все это будешь ты. Но двух личностей мало. Судя по тому, что записано в архивах, нужно три субличности, помимо основной, чтобы справиться с управлением.
– Как с этим справлялись в Федерации?
– Наши предки были теми еще свиньями, ты знаешь?
– Люди, превратившие церковь в пусковую платформу? Как они могли поступить неправильно? – ухмыляюсь.
– Система была рассчитана под искусственно созданное полуразумное существо. Ребенок-савант на наркотиках. Четыре виртуальных мозга. Никто не собирался доверять такую систему пилотам со свободной волей. Подобные опыты…
– Аморальны и недопустимы в Империи. Особенно, когда есть везунчик вроде меня. Я всё сделаю.
– На всякий случай у тебя будет артиллерист. Если с пусковыми системами удастся справиться вручную, окончательного раскола разума не потребуется. Он произойдет не раньше, чем ты подключишься. Если нет… Медики справятся. Они будут в этом жизненно заинтересованы, – в голосе сталь, спутник бессилия.
В глазах – боль.
Мы стоим у стола. На голодисплее – карты, цифры, данные.
– Не знаю, простишь ли ты меня, если мы это сделаем.
– Знаешь, – отвечаю просто.
– Перестань лезть целоваться. Я серьезно.
– Тогда вот тебе серьезный вопрос. Почему не дать эту информацию моим спутникам? Все равно они узнают про платформу.
– У них недостаточный допуск. Даже с современными технологиями ПВО эта штука не может попасть в неправильные руки.
– А у меня?
– У тебя тоже. Извини. Потеря памяти тоже в каком-то смысле гарантия.
Лежу. На голове шлем.
– Нет. Не стану, – говоришь ты. – Плевать на разумные соображения. Отправляйся так. С этими сведениями у тебя хорошие шансы добраться до модуля достаточно быстро, чтобы разобраться вручную.
– Станешь, – улыбаюсь. – Потому что я так сказал. А еще потому что случиться может всякое – на Галиции, по пути… Не обязательно меня расколют. Но если, предположим, мы опоздаем и не останется других вариантов…
Она присела рядом. Спрятала лицо в ладонях.
– Хорошо. Но это последний раз, когда тебе не хватает допуска.
– …Меня назовут безумной, дикой кошкой, сбежавшей из дворца ради какого-то проходимца.
– Тебя это волнует?
– Ни капельки, – сказала ты. – Не останавливайся.
…Это было до шлема. И только про этот отрывок я знаю, что точно его запомнил.
Перед тем, как включить аппарат, ты сказала, что я имею право знать – правитель Империи не просто монарх; Государь или Государыня, конечно, правит, но есть нечто более важное. Правитель есть тень за каждым решением местной Думы, или рекомендацией Думы Боярской.
В одиночку с таким не справиться. Тень государя состоит из многих малых теней. Родственники. Друзья. Друзья друзей. Те самые князья – и иные, титулом не обладающие. Они живут среди подданных; работают в обычных конторах и на производствах; ездят на работу в маглеве; едят в тех же закусочных, что и все. Без этого нельзя – любое, самое мудрое и высокоученое правительство отрывается от проблем народа.
Принцип дублирования, среди особ высочайшей крови именуемый «принципом Аль-Рашида». Тот самый, породивший самую тайную и могущественную из спецслужб Империи, не имеющую даже названия, но обеспечившую процветание державы за счет следования одному простому правилу.
Превыше всего есть любовь. И оттого всякое действие должно служить к вящей славе Божьей и ради пользы людской – без договоров с совестью. В выборе между абстракцией и конкретной личностью – выбирай личность. О пользе личности суди с христианских позиций. Только это и может превратить то, что многие считают «пропагандистскими лозунгами», в жизненное кредо целой державы.
Чего стоило бы использовать меня втемную? Вдруг бы отказался?
Многого. Слишком дорогой цены.
…Я путаюсь, где память, а где выдумка, порождение бреда. Это очень сложно, ты была права, это смертельно сложно. Но я всё сделаю верно.
Люблю. Извини. Нет времени. Не хотелось бы врубиться головой в чужой корабль, да-с.
Оставаясь верным слугой и т. д., и т. п.
Ad majorem Dei gloriam.
Чужой девиз, но, полагаю, он вполне подойдет возглавляемой тобой организации. Той, в которую, оказывается, был зачислен, сам того не зная.
На свету
…Когда корабль чужаков вошел в контролируемую зону, стало ясно – он неизлечимо, смертельно болен. Что-то обуглило и вспахало практически неразрушимую поверхность, раздербанило внутренние структуры. Корабль едва держался.
Прошелся по частотам – просто так, на всякий случай. Сигнал ворвался в подключенный к вирту разум.
Несмотря на то, что я почти уже не сознавал себя, изнуренный расчетверением – почувствовал удивление.
…Они умирали. И будто люди, вернулись встретить смерть в то место, которое считали домом.
Им не выпало добраться до иной Галактики. Никому. Их остановили в нашей. И сейчас последние из них спешили передать тем, с кем их дороги разошлись, грозное предупреждение.
Силе, с которой они встретились, было наплевать – органика перед ними или кремний. И было еще что-то, что я никак не мог уловить.
Я почувствовал, как в системы модуля, а из них в мой мозг ввалился некто, походя, будто хлам, сметая дополнительные личности. Пришлось вцепиться изо всех сил в интерфейс оружейных систем, молясь, чтобы они не сработали.
А тем временем этот некто вновь слепил из меня подобие чего-то цельного и начал загружать в мозг один за другим образы, картинки и формулы.
Лишь несколько мгновений спустя я понял, что у меня в голове оказалось добрых четыре столетия научного прогресса, если не больше. Еще – тактические схемы и инструкции.
Прощальный подарок: шанс на выживание.
Потом корабль «постчеловеков», будто исполнивший свое предназначение, грустно мигнул на прощание дюзами – и распался облаком светящейся пыли.
Я бухнулся в обморок.
Сквозь одурь пробивалось сознание, что к астероиду вновь пристыковались, и кто-то с грохотом пробивает себе дорогу через полный активизировавшихся ловушек лабиринт, ничтоже сумняшеся выжигая их огнём.
Мне было все равно. Я отдыхал, спал перед долгими и полными тревог днями, которые уже предвидел, и чудилось, будто я слышу в бреду женский голос, такой дорогой моему сердцу, читающий нараспев, будто возражая всему тому, что я утверждал в последние полтора месяца:
«Когда ты стоишь один на пустом плоскогорьи, под
бездонным куполом Азии, в чьей синеве пилот
или ангел разводит изредка свой крахмал;
когда ты невольно вздрагиваешь, чувствуя, как ты мал,
помни: пространство, которому, кажется, ничего
не нужно, на самом деле нуждается сильно во
взгляде со стороны, в критерии пустоты.
И сослужить эту службу способен только ты».
Наверное, это и был ответ на мое письмо.
– Что он бормочет? – спросил кто-то над головой.
– Стихи. Старые. Какая к черту разница, его на Землю надо. Велено срочно вытаскивать…
Я не стал слушать дальше. Мне снилась девушка, рядом с которой, знаю, не смогу быть.
Но чьей тенью я могу стать… уже стал, если вспомнить допуск и все остальное. И это было немало.
В конце концов, иногда, чтобы быть рядом, нужно всего лишь отпустить и довериться.
И всё будет прекрасно.
Пусть даже к нам, если верить недавнему гостю, направляются все черти Вселенной – справимся, коли будет суждено.
Богу мы тоже доверяем.
…И все же интересно, сколько из моих «воспоминаний» мне попросту приглючилось?
notes
