Рен дышит спокойно и равномерно.

Я не спускаю с нее глаз и вспоминаю тот силуэт на опушке леса и неотвязную песню ветра. Я представляю, как песня заставляет ребенка открыть сонные глаза, высунуть ножки из-под одеяла. Как она тянет полусонного малыша в непроглядную ночную тьму.

Я возвращаюсь к окну, где ждет Коул. Неподалеку пролетает потревоженная птица.

– Ты должен…

– Знаю. Уже ухожу.

Его слова звучат очень уж бесповоротно, и моя паника, должно быть, ясно читается в моих глазах, потому что он гладит мои пальцы, вцепившиеся в подоконник.

– Дождись меня. Я вернусь, – говорит он. Бледный, усталый, сейчас он кажется мне потерянным, оцепеневшим. Рука безвольно падает с подоконника. – Утром мы все исправим.

Где-то в темноте слышатся шаги, и я вглядываюсь, стараясь что-нибудь различить за спиной у Коула.

– Беги, – говорю я, но, опустив глаза, обнаруживаю, что он уже исчез.

Вернувшись в комнату, я сбрасываю накидку, стягиваю с ног башмаки. Отвернув края одеяла, я пристраиваюсь рядом с Рен, в теплой постели, и впервые за всю ночь чувствую, что от меня так и веет холодом.

– Завтра, – шепчу я, обращаясь к лунному свету и к спине сестренки, пока сон пробирается ко мне под одеяло, – Завтра мы все исправим. Завтра мы вернемся в тот лес и отыщем ведьмины кости, пока она спит. Завтра я и детей найду. Завтра…

Я плотнее кутаюсь в одеяло, потому что за окном бушует ветер, и прошу сон, чтобы он поскорее привел утро.

У дурных новостей есть одно свойство.

Они всегда распространяются, как пожар, и когда они захватывают тебя врасплох, жгучие и жалящие, то пожирают все вокруг так стремительно и жадно, что спасения нет. Это ужасно. Но когда ты их ждешь, это даже еще хуже. Это как дым, наполняющий комнату так медленно, что ты видишь, как он забирает у тебя весь необходимый для дыхания воздух.

Завтра утром. Я повторяю эти слова, дожидаясь, когда же рассветет. Я закрываю глаза, и время скачет странными, несуразными прыжками, но солнце, похоже, сегодня решило и вовсе не вставать.

Я принимаюсь разглядывать блики лунного света на потолке. Я смотрю на них, смотрю, смотрю, ожидая, когда же пройдет ночь, безуспешно пытаясь все осмыслить, не в силах ухватиться хоть за что-то, потому что мысли ускользают и расползаются.

Мои глаза устремляются к окну.

Одному из них повезло меньше.

Но кому?

Утренняя заря только-только брезжит на горизонте. Поняв, что мне все равно не заснуть, я выбираюсь из кровати и крадучись выхожу в коридор. Мама уже там, заваривает чай.

У меня екает сердце при виде знакомой полной женщины – она сидит на кухонном стуле, скрестив большие руки на коленях.

Миссис Тэтчер тянется за чаем, который предлагает ей моя мама. Эту кружку она же и вылепила – это сразу понятно по тому, как идеально ее пальцы совпадают с шероховатостями глины. Она не плачет, как другие, а просто сидит, пьет чай и бранится. Она даже не замечает, что у булочки, которую она ест, подгорел край, не обращает внимания на духоту. Я молча присаживаюсь у стенки. Одновременно и мама, бросив свою выпечку, садится рядом с матерью Райли и крутит в руках свою кружку.

– Дурень, дурень, – бормочет миссис Тэтчер. Сейчас она напоминает мне Дреску, только моложе и намного крупнее. – Я же велела ему повесить эту штуку, чтобы уберечься от зла. А он и не подумал слушаться.

– Какую штуку?

– Да ворону эту проклятую. А Джек и не подумал. Сказал, что это глупость для дураков с их дурацкими страхами. И вот, нате вам!

Чашка обрушивается на стол почти с такой же силой, как у Отто, когда он чем-то возмущается.

– Мы должны были использовать все шансы, все, что нам дали. Чтоб уберечься от того, кто, – она косится в мою сторону, – или что забирает детей. Я ж не говорю, что это наверняка бы помогло. Не говорю, что ворона точно могла защитить мальчишку, но теперь… – Она допивает чай, но на этот раз ставит кружку тихо: ее возмущение сменяется, наконец, горем, – теперь мы этого не узнаем.

Моя мама тянется через стол и берет ее за руку.

– Еще не поздно, – успокаивающе бормочет она. – Мы найдем его. Лекси непременно поможет его найти.

Испустив шумный вздох, миссис Тэтчер отодвигается от стола.

– Пойду домой, – невнятно бурчит она и встает, скрипнув стулом, – Джек уже битый час выходит из себя, орет и бушует. Жаждет крови. – Она смотрит мне в глаза и качает головой. – Я тебя предупреждала. Где сейчас твой дружок? Если хоть капля мозгов у него имеется, он уже далеко от Ближней.

– Пойдем, – говорит мама. – Я тебя провожу.

И она выводит миссис Тэтчер из дому на утренний холод.

Где Коул? Его слова звучат у меня в ушах. Дождись меня. Я вернусь. У меня дрожат руки, поэтому я сжимаю их в кулаки. Мне необходимо выйти раньше, чем появится Отто и задержит меня. Нужно отправляться на поиски Коула, а потом вместе идти в лес. Я не хочу идти туда одна, даже при свете дня. Где же он? Куда спрятался? Вдруг ему нужна моя помощь?

В кухню выползает Рен, совсем сонная, но волосы уже гладко причесаны. Я глажу ее по голове – обычное дело. А она смотрит на меня так, словно я выжила из ума. Это не детский взгляд. Он полон сочувствия. Бедная, старая старшая сестра, читается в нем. Старший для ребенка все равно что старый. Я мало отличаюсь для нее от Магды или Дрески. Бедная Лекси, она сходит с ума. Верит, что тот мальчишка говорит с ветром и может спалить деревню. Верит, что детей ворует Ближняя Ведьма. И верит, что может этому помешать.

– Рен, как по-твоему, где твои друзья?

Она разглядывает меня.

– Не знаю, но они все вместе, – Рен вздыхает, скрестив руки на груди. – И их не заставляют сидеть дома.

Нагнувшись, я целую ее в лоб.

– Сегодня все равно будет холодно.

Во дворе какой-то шум, звуки перекрывают друг друга, будто карабкаются один на другой. Напряженная тишина в доме внезапно сменяется гвалтом голосов и топотом множества ног. Тут шаги и Отто, и мистера Дрейка, и мистера Тэтчера, и Тайлера, и еще нескольких человек, что пришли гурьбой. Но один голос выделяется – тихий, ровный, воздушный – он не сочетается с сухой шершавой злобой всех прочих.

Коул.

Сорвавшись со скамейки, я вылетаю во двор как раз вовремя, чтобы увидеть, как Отто прикладом дробовика толкает Коула в грудь, и тот падает на колени.

В тот же миг я чувствую порыв ветра, совсем слабый, так что почти никто больше его не замечает. Но я понимаю: он будто задохнулся от неожиданности. Я ощущаю, что в воздухе идет борьба боли и гнева. Вижу, как Коул, сжав зубы, пытается удержать равновесие. Он пробует встать, но Отто бьет кулаком – и Коул снова валится на землю. Новый порыв ветра.

– Коул! – кричу я, бросив на дядю убийственный взгляд. Я бегу к ним, но на пути встает преграда, и я в нее врезаюсь. Эта преграда из плоти и крови, со светлыми волосами и ехидной усмешкой.

Тайлер обхватывает меня ручищами, всем телом прижимается ко мне. Ветер завывает.

– Ну же, ну же, Лекси, – приговаривает Тайлер, удерживая меня, – не будь такой злюкой.

Я пытаюсь освободиться, но он силен. А ведь я помню Тайлера совсем малявкой, меньше меня ростом. Но сейчас он без труда схватил меня и держит, крепко прижав к себе.

– Ты сама виновата, что дошло до этого, – замечает дядя. – Нужно было слушаться.

– Пойдем, пойдем в дом, – говорит Тайлер, оглядываясь на Коула, лежащего на земле, поросшей редкой травой.

Коул, пошатываясь поднимается на ноги, и Тайлер тащит, почти несет меня обратно к дому.

– Отпусти, – требую я, но он только шире ухмыляется. А в глазах у него что-то такое, что еще хуже этой тошнотворной наглой ухмылки. Злоба. Ненависть. Он всегда считал мое сопротивление всего лишь игрой. Но вчера увидел меня в объятиях Коула. Он понимает, что я отвергаю не всех. Я отвергла именно его. Он крепче сжимает меня, и я стараюсь не морщиться.

Я честно предупредила, мысленно оправдываюсь и двигаю его коленом так, что оно трещит. Тайлер, задохнувшись, пятится. Коул за это время поднялся и стоит, потирая грудь. Я бегу к нему, но руки сзади снова обхватывают меня за шею, едва не задушив. Я вырываюсь, но Тайлер держит меня так, что никак не вывернуться, и, сопротивляясь, я делаю только хуже.

– Лекси, перестань. – Коул, кашляя, выпрямляется. Он не поднимает глаз ни на моего дядю, ни даже на меня, смотрит на грязь у моих ног. Ветер тоже стихает мало-помалу.

– Не дури, девочка, – грохочет дядя, тяжело опуская руку на плечо Коулу. Вначале мне кажется, что Коул не выдержит веса его лапы и снова упадет, но он стоит, не отрывая глаз от пятачка грязи.

В глазах Отто какая-то непонятная, усталая обреченность. Я представляю себе, как Мэтью трясет головой и повторяет, что Совет поступил, как посчитал нужным.

– Нам просто нужно с ним поговорить, – говорит Отто.

– Знаю я вас, – зло шиплю я в ответ.

– Он не должен был вмешиваться, – шепчет мне Тайлер, обдавая мою щеку горячим дыханием. – Мог бы дать деру, у него была возможность. Но Отто почему-то знал, что он не сбежит. Отто знал, что он вернется.

И тут, обращаясь к стоящим рядом людям, Тайлер произносит громко и отчетливо:

– Прошлой ночью я видел, как этот чужак увел ребенка в лес на восточной пустоши.

Это ложь, и всем собравшимся это известно.

– Вот видишь, Лекси, – вступает Отто, он говорит безучастно и монотонно, – Тайлер сказал, что видел его. И я его тоже видел.

– Он увел ребенка в лес, а обратно вышел один.

Они врут нагло, без зазрения совести.

– Это бред! Вы сами знаете, что видели совсем не то. Отпустите его.

Коул поднимает на меня глаза. Он вымученно улыбается.

– Со мной все будет хорошо. Кости, Лекси.

– Не смей называть ее по имени, – взвизгивает Тайлер, но Коул смотрит только на меня.

– Ты можешь все исправить, – говорит он.

А потом у него в глазах что-то меркнет. Он пытается казаться сильным, чтобы убедить меня, что все обойдется. Даже сейчас он пытается сказать мне именно это. Но в его взгляде мелькает облачко печали, намек на другие слова: прощай или прости. Я не знаю, какие именно, но уверена, что и не хочу этого знать. Ветер снова появляется над пустошью, такой же измученный и слабый, как Коул. В памяти всплывает то, что он говорил мне совсем недавно.

Нет. Я не могу этого допустить. Да он и сам бы не стал. Или стал бы? Он обещал мне, что мы сумеем все уладить. Вместе. Я хочу ему верить. Я делаю рывок, надеясь застать Тайлера врасплох, но он тут как тут, крепко держит меня обеими руками.

– Иди, – командует мой дядя. Он поворачивает Коула спиной ко мне, к дому, ко всей Ближней. Лицом на север, к открытой пустоши.

– Подержи ее здесь! – кричит Отто, оглянувшись.

Все, кроме Тайлера и Бо, бредут следом за Отто и Коулом. Через минуту они скрываются за круглым холмом. Куда они направляются? Куда повели его?

– Земля Ближней да не окропится кровью чужестранца, – бормочет Бо, голос у него приторный, как мед.

– Но он же не… – Я снова пытаюсь вырваться на свободу, но Тайлер крепок, как каменная стена.

– Будь ты проклят, Тайлер, отпусти меня, – рычу я.

– Лекси, Отто тебя предупреждал, – говорит Тайлер. – И я предупреждал. Нам и без тебя бед хватает. Но мне жаль, что у всей этой истории вот такой конец.

Конец. Конец. Это слово бьется у меня в груди. Мне не хватает воздуха.

– Ну ладно, пошли, – смягчается он. – Идем в дом.

Я позволяю себе расслабить тело и, как бы в изнеможении, прислоняюсь к его груди затылком. Разумеется, его руки тут же соскальзывают с моих запястий. Я медленно поворачиваюсь к нему лицом, смотрю в холодные голубые глаза. Он осторожно улыбается мне. А я – я с маху бью его в лицо.