18

Тигр зимой

Когда после операции на сердце в 2000 году восстанавливался Дэвид Леттерман, то его лекарством послужил Робин Уильямс. Через девять лет пришло время Леттермана ответить взаимностью. Он пригласил Робина в свое «Вечернее шоу», что стало его первым выходом после операции. Робин пришел сюда, чтобы рассказать о своей новой роли в сиквеле «Ночь в музее 2», но на самом деле хотел, чтобы все увидели его здоровым, восстановленным и получающим удовольствие от жизни. Выбежав на сцену театра Эда Салливана вечером 12 мая 2009 года в аккуратном сером костюме, Робин расстегнул свой пиджак и показал одетую под ним черную футболку с большим белым сердцем. Он шутя поблагодарил Леттермана «за скорую помощь» и заметил, что теперь они оба принадлежали «братству груди на молнии», а затем, расплакавшись, поблагодарил каждого из хирургов, боровшихся за его жизнь.

После того как они обменялись своими историями о выздоровлении, Леттерман стал говорить Робину: «Захватывающе погрузиться в такой проект и вернуться». А Робин решил перефразировать его слова намного проще: «И выжить!» Во время рекламы ведущий повернулся к Робину и спросил: «После операции ты еще когда-нибудь испытывал эмоции?» Глаза Робина наполнились слезами, и он ответил: «Черт, да».

«Все это очень напоминало общение двух выживших, – рассказывал позже Робин. – Вы становитесь очень сентиментальным: “Ой, котенок”, “Боже мой, а ты видел этот цветочек?” Будь мужиком, придурок».

Он только мог догадываться, почему был такой восприимчивый и сентиментальный в послеоперационный период. «Мне кажется, это из-за того, что вам взломали грудь, – объяснял Робин. – На мужчинах вообще надет слой брони, но как только его прокалывают, – тут она показал, будто ему сломали грудную клетку, – то тут начинается: “Ой, милашка, малыш!” И первый раз с момента рождения вы становитесь таким ранимым. Вы под сильными лекарствами, и не хватает только сиськи. И поверьте, если после операций у многих спросить: ”Еще лекарств?“, последует ответ: “Нет, сиську“».

Друзья Робина, Эрик Айдл и Бобкэт Голдтуэйт, приезжавшие к нему на ранчо в Напе, когда он восстанавливался и набирался сил, почувствовали, что он стал другим. Комедия никогда не была для Робина простым увлечением, это было выражением внутренней потребности дарить радость и веселить людей. Но сейчас это стало еще важнее, это стало механизмом для выживания, он напоминал себе каждый раз, как ему повезло, что он выжил и он должен ценить каждый момент своей жизни.

«Комедия – жизнеутверждающая штука, – объяснял Айдл. – Лучше быть здесь и веселить, чем нет. Это неизбежно, поэтому речь идет об оптимизме перед лицом неизбежной катастрофы. Робин вернулся, но был спокойнее, как мне показалось. Он перестал быть фанатиком. Он стал мягче».

Голдтуэйт согласился, что «Робин переродился» и что его друг казался «счастливее, чем когда бы то ни было». «Мне кажется, состояние перед смертью развивает чувство благодарности», – говорил он.

«Большинству комедиантов присуще чувство отвращения к себе, – говорил Голдтуэйт, – но с Робином их объединяло то, что нам достаточно того, что люди просто счастливы. Мы всегда должны работать. А вот если люди счастливы, что мы не работаем, такую ситуацию нам очень сложно принять».

Принимая во внимание все те неприятности, которые настигли Робина в последнее время – алкоголизм, развод с Маршей, операция на сердце – Айдл говорил: «Если ты из всего этого выбрался, то начинаешь осознавать, что все не просто так, и все это не про тебя. Робин всегда был отличным отцом, любящим мужем. А это не просто».

После всего этого Робин снялся в фильме режиссера и сценариста Голдуэйта «Самый лучший папа», название которого вряд ли можно было расценивать как комплимент. В этой черной комедии Робин сыграл роль Лэнса – учителя средней школы, задушенного нереализованными литературными амбициями и сыном-подростком. Когда его сын умирает, случайно задохнувшись во время акта аутоэротической асфиксии, Лэнс подделывает его предсмертную записку, чтобы скрыть обстоятельства смерти. Эта записка, попав в руки студентов и преподавателей, становится своего рода сенсацией, поэтому Лэнс решает наконец построить свою карьеру писателя, публикуя свои работы под именем своего умершего сына, пока не открылось, что автором работ является он сам.

«Самый лучший папа» стал первым фильмом Робина с Голдтуэйтом с момента режиссерского дебюта Голдтуэйта в 1991 году с фильмом «Клоун Шейкс» о неудачнике-аниматоре, где Робин сыграл эпизодическую роль злого преподавателя по мимике. Согласие Робина сняться в малобюджетном фильме с ограниченным прокатом накануне гастрольного тура Голдтуэйт расценил как жест доверия и дружбы. «Он все время вел себя так, как будто мы ровня, хотя это не так», – говорил Голдтуэйт.

Но что касается самого Робина, то он просто решил поддержать товарища, и ему очень понравился сценарий. «Я хотел сыграть эту роль, – говорил он. – Это было не то, чтобы: “Ох, так уж и быть, помогу маленькому Бобби”. Я реально загорелся этой ролью. После фильма я над ним шутил, что фильм похож на “Общество мертвых пенисов”. Мне нравился сюжет о взаимоотношениях мальчика и одинокого отца. Их отношения дико напряженные, и что бы ни делал отец, ничего не работало».

Естественно, Робин не мог не воспользоваться возможностью задуматься о своих отношениях с собственными детьми, которые теперь были уже взрослыми. Он не отрицал, что их узы порой подвергались проверке, но его трезвый образ жизни их укрепил. «Иногда все было как в “Повелителе мух”, иногда они были просто ангелами, – говорил он. – Иногда были очень тяжелые этапы, но они должны были через них пройти. Я постоянно над этим работал. Я учился, старался. Но прямо сейчас я достиг той точки, когда могу сказать: “Да, я люблю своих детей. Я люблю в них все. Все плохое и все хорошее”. Думаю, то же самое они скажут и обо мне. Для алкоголика это большой подарок».

В частности, Зак, которому сейчас было двадцать шесть лет, который год как был женат на Алекс и жил в Нью-Йорке, чувствовал с Робином связь сейчас как никогда раньше – это была связь не как между отцом и сыном, а как между друзьями и соратниками, которые могут взглянуть на жизни друг друга без обиняков и дать дельный совет.

«Я не жду, что ты будешь играть роль отца, – говорил ему Зак. – Ты выполнил все свои обязанности. Я здесь как твой друг».

Время от времени Зак сам играл роль родителя Робина, предлагая ему поддержку, когда он в ней нуждался. «Счастье отца было завязано на его карьере, – рассказывал Зак. – Когда фильмы не были успешными, он воспринимал это слишком лично. Как личную неудачу. Нам было сложно на это смотреть».

Робин боялся неодобрения и неприятия, и в какой-то момент его потребность в принятии привела к чрезмерной осторожности.

«Ему трудно было не обращать на это внимание, ему нужно было признание, – говорил Зак. – Существует проблема, что когда люди одобряют проект, они знают, чего от тебя хотят, и таким образом делается бизнес. Его команда давала отцу великолепную возможность работать над проектами, которые ему нравились. Но времена меняются. Порой я шутил: “Сегодня бы Аль Пачино не стал знаменитым. Это маленький тихий итальяшка”».

Робин признавался, что «теперь он не играл главные роли, которые хотел бы сыграть», – рассказывал Зак, но его опасения, что он не сможет ориентироваться в усложнившейся современной индустрии, мешали ему развиваться.

«Папа сильно боялся деловой стороны бизнеса, – говорил Зак. – Это разбивало мне сердце, потому что он был великолепен. Он был эрудированным человеком. Он умел сопоставлять. Он мог все. Но была у кинобизнеса сторона, которой отец не хотел касаться, он хотел просто быть перед камерой. Для меня это было сложно, я всегда хотел подтолкнуть его: «Пиши, руководи, производи». Но отец чувствовал, что все это не для него. В глубине души он был артистом».

К осени 2009 года Робин был готов возобновить свой гастрольный тур по тем городам, где ему не удалось выступить, тур начинался 30 сентября в Блумингтоне, штат Индиана, и заканчивался 5 декабря в Лас-Вегасе. Его концерты в Вашингтоне 20 и 21 ноября транслировали по НВО в декабре.

Робин испытывал острую необходимость рассказать зрителям обо всем, что с ним произошло. «Было бы не разумно не рассказать об этом, – говорил он. – Я рассказал все, как есть. И все об этом узнали».

Билли Кристал тоже видел в нем это непреодолимое желание. «Из наших разговоров и опыта последних лет, особенно в связи с тем, что касалось его развода, болезни и боли, через которую ему пришлось пройти, его мозг – единственное, что держало его на плаву, – говорил он о Робине. – Мне кажется, ему нужен другой стендап, не тот, что он делал раньше. Это для Робина безопасное место, но он может поговорить о многом, и ему станет лучше, не как остальные».

Пожалуй, девяностоминутный концерт, где главной декорацией была фотография Робина с заклеенным скотчем ртом, на котором было написано «Опасно», по-прежнему был наполнен изрядным количеством смешных номеров. В начале Робин, одетый в черное, выходил на сцену под оглушительный грохот хита Кида Рока «Bawitdaba», в выступлении остались язвительные и грубые моменты концертов 2002 года, голоса геев, темнокожих, евреев, азиатов и людей южных национальностей тоже не были забыты, как и выцветшие футболки, здесь же он вставил шутки о Бараке Обаме, Джо Байдене, Саре Пэйлин и Джордже Буше, которые были его попыткой идти в ногу со временем и из концерта в концерт их можно было переделывать и менять местами.

Дэвид Штейберг, его менеджер, объяснял, что Робину просто надо было взглянуть на заголовок в газете или посмотреть телевизор, после чего материал писался практически сам. «Я подбрасывал ему приманку, а он уже из этого делал шутки, – рассказывал Робин. – Отличная работа». Иногда ему писали другие авторы, например, Мэйсон Штейнберг, сын Дэвида, хотя многие члены его команды были уверены, что ему абсолютно это не нужно. Синди МакХейл, руководившая компанией Blue Wolf и работавшая координатором во время тура, говорила, что Дэвид убедил Робина воспользоваться услугами Мэйсона, указывая на его страх отстать от жизни. «Он говорил: “Ты не интересен молодежи, молодому поколению. Они тебя не понимают. Тебе нужен новый, свежий материал”, – рассказывала она. – И он привлек в это дело своего сына. Как по мне, Робину никогда не нужен был автор. Он великолепен. Как можно сказать Робину, что он должен делать или говорить? Надо его просто оставить в покое. Он же гений. Но у каждого свое мнение».

Однако под внешней оболочкой его шуток, концерт на самом деле был его исповедью, которую Робин пытался воплотить в своем выступлении. Как он потом позже признавался, он верил, что зрители, которые были в курсе его проблем, придут на концерт, чтобы хотя бы просто посмотреть на него. «А ты еще жив, – говорил он, удовлетворенно посмеиваясь. – Спасибо, что пришли. Очень приятно. Замечательная аудитория».

Кроме того, Робин задавался вопросом: «А сколько еще ты можешь дать? Не много. Вот и все».

Примерно через пятнадцать минут после выхода на сцену Робин выступил с длинным монологом, приоткрывшим окно в его жизнь, он рассказал об операции, рассказывал о симптомах и исследованиях. «Ангиограмма – это когда они добираются к твоему сердцу через пах, – объяснял артист, – и кто бы знал, что путь к сердцу мужчины лежит через пах? Сейчас многие женщины скажут, что и раньше об этом знали». Еще он рассказал, почему хотел выбрать свиной клапан: «Так сразу же прививаешься от свиного гриппа. А из побочных эффектов лишь то, что ты умеешь находить трюфели, а это же здорово».

Еще Робин четко осознавал все ошибки, которые он допустил в своей кинокарьере, и облек это в шутку о системе навигации в своей машине: «Я ехал по мосту Золотые ворота и был уже посередине, как навигатор говорит: “Поверните направо” Что? Здесь же некуда. А машина: “Ты серьезно, Робин?”»

Уильямс был очень осторожен относительно рассказов о разводе, никогда не упоминал Маршу по имени и шутил на эту тему не напрямую: «В браке я узнал такое правило: за ранний вывод средств и внесение средств на другой счет существует наказание. Помните это».

Но когда примерно через час выступления Робин перешел к теме алкоголизма, то стал выступать с удвоенной силой. Он жестоко высмеивал свое поведение в разгар его зависимости, высмеивал безответственный эгоизм алкоголика и сделал короткое, но резкое выступление о предупреждающих признаках алкоголизма: «Пропив всю ночь, ты просыпаешься полностью одетым: “Ого, кто-то наложил мне в штаны!”»

«У алкоголиков есть внутренний голос, который говорит, что мы можем пить, – продолжал он. – Это тот же голос, который, когда вы поднялись на вершину здания и смотрите по сторонам (преходит на тихий скрипучий голос), говорит вам: “Прыгай! Ты умеешь летать!”» Даже на рекламных плакатах были написаны шутки, будто позаимствованные с собраний «двенадцатиступенчатой системы», как, например, строчка на его официальном плакате тура, где написано, что алкоголик «нарушает правила быстрее, чем они могут его унизить».

При ближайшем рассмотрении заметно, что Робин не говорил о себе. «На меня это похоже, – объяснял он, – но это не совсем про меня. Все основано на происходившем, но было ли это реально? Нет. Я защищаю остальных? Возможно. У меня не хватает смелости говорить об этом в открытую. Вот в комнате с алкоголиками без проблем».

Робину очень нравилась одна шутка, основанная на личном опыте, где он рассказывал, как опуститься на самое дно. Он говорил: «Алкоголики ждут-не дождутся, чтобы насрать на всех, на семью, на друзей». Выставляя средние пальцы, как заточенные лезвия, он восклицал: «Мы кричим: “Да пошли вы! Пошел ты! Пошел ты! Иди на…! Пошел на…!” А потом неожиданно он показывает этот палец сам себе и тихим голосом говорит: «“Мне крышка”».

После того, как Робин во время тура несколько раз в разных городах произносил эту шутку и каждый раз после нее была тишина, он говорил: «Наступал момент, когда все зрители говорили: “Ох!”, а я думал: “Вот это момент”».

Опираясь на свой опыт, Робин говорил: «Надо сдаться. Именно в этот момент еще есть надежда. Вот что странно, когда ты совсем один. Именно в этот момент приходит помощь».

Честность Робина на сцене вдохновляла его поклонников на взаимность, например в Атланте после концерта ему вручили записку, в которой говорилось: «Спасибо за спасение. Вы великий человек, вы отдаете себя другим. У меня сын умер от рака, без вас я бы с этим не справился.

Помните, я за вами в ад пойду, чтобы вытащить вас оттуда. Если вам это будет нужно. Я вас люблю! Знаю, что вы это слышите постоянно, но вы были здесь для меня». Такое обожание льстило Робину, но одновременно и пугало – не то, чтобы он боялся, что все эти люди будут очень многого от него ожидать, но он боялся их подвести. «Да кто я такой? – спрашивал Робин сам себя, громко и радостно засмеявшись. – Почему вы ко мне за советом обращаетесь? Идете ко мне? Нет ли кого-нибудь более опытного?»

Он вспоминал своего друга Ричарда Прайора, чьего уровня страданий он еще мог достичь, но вот что касается правдивости, тот был не досягаем. «Прайор – самый честный человек во всем комедийном мире, – говорил он. – Он буквально говорит о смерти, находясь в больнице после того, как сжег себя заживо. Он покрыт льдом, от него идет пар, и тут санитар: “Эй, Ричард, как насчет последнего автографа?” Он смеялся над тем, что умер и воскрес».

Робин знал, что честность может быть опасной. «Постоянно честные люди пугают, – говорил он. – “Ты толстый”. “Спасибо”. Но когда он опять переключался на тему трезвости и честности, то обязан был быть откровенным: Единственное лекарство – сказать: “Ты же такой”. Я знаю, кто я».

Тур «Орудие саморазрушения» завершился в конце 2009 года, после него казалось, что Робин обрел чувство спокойствия и порядка. Несмотря на то, что фильмы с его участием оставались практически незамеченными, он был счастлив в Тибуроне, где мог снова общаться с людьми, которых не видел долгие годы. «Наши взаимоотношения восстановились после его развода с Маршей, – рассказывала Валери. – У нас было активная и интересная переписка. Все было очень мило, но деликатно, без какой-либо романтики. Все основывалось на глубокой любви и заботе. Он мог вернуть любовь, думаю, это было бы красиво».

Робин стал завсегдатаем театра Трокмортон в долине Милл. Порой он, когда чувствовал настроение, выходил на сцену и выступал, а порой просто сидел в осветительной будке и насвистывал что-нибудь, наблюдая за выступлением других артистов. «Я был на сцене, а он в одной из кабин, – рассказывал Марк Марон. – Каждый раз, когда шутка не удавалась, он произносил свое: “Охохохохо”».

«Даже если вы пробовали то-то новенькое, зрители на вас смотрели и им нравилось, – говорил еще один постоянный актер в Трокмортоне Стивен Перл, – Робин мог пошутить, но шутка могла не сработать: “Нужно еще поработать. Но зрители – хорошие дружелюбные люди”».

Даже несмотря на то, что звезда Робина уже зашла, он все равно оставался гораздо более узнаваемым комиком, чем те, кто выступал там регулярно. Они старались быть с ним на равных и не теряться перед его известностью, но где-то в глубине понимали, что его присутствие было особенным. «Его лицо было столь же узнаваемым, как логотип Кока-Колы, у него были миллиарды долларов, – говорил Перл. – Все равно что Мадди Уотерс зашел бы в блюз-клуб в Чикаго. Эй, старик приехал!»

Робин появился в Трокмортоне не для того, чтобы его обожествляли, он эмоционально подзаряжался от этих походов. Когда он был в театре, Перл рассказывал: «Робин был своим парнем. Мы были кучкой сумасшедших, которые заставляли всех вокруг смеяться. Так это и было. Он был вроде одного из моих старых друзей».

Многие комики из Трокмортона познакомились и с Сьюзан Шнайдер, у которой на тот момент с Робином были серьезные отношения. Они видели, насколько положительное, исцеляющее влияние она оказывала на его жизнь. «Я познакомился с Сьюзан в гримерке, – рассказывал Марк Питта. – Три месяца я называл ее Синди, и она меня не исправляла. Мне кажется, это мило. Когда ее не было в комнате, я сказал Робину: “Чувак, когда твоя женщина заходит в комнату, будто свет зажигается. Она такая высокая и улыбчивая. От нее исходит хорошая энергетика”. Как-то Сьюзан вошла в комнату, Робин на нее взглянул и сказал: “Он сказал, ты как яркий свет!” Это было мило».

Другие его друзья, знавшие Робина на протяжении тех двадцати лет, что их связывал брак с Маршей, отмечали, что Сьюзан сильно отличалась от его второй жены. Она преимущественно была сосредоточена на своей деятельности и не стремилась стать профессиональным помощником Робина – хотя, возможно, Робину на данном этапе это и было нужно. «Она любила брать его в студию йоги, на открытие галереи и все такое, – рассказывала Синди МакХейл. – Сьюзан была теплой, дружелюбной, в какой-то степени внимательной. Она не хотела иметь ничего общего с его бизнесом. Она просто хотела рисовать».

Марша изначально появилась в жизни Робина как его сотрудник, а потом уже стала второй половинкой и супругой. Сьюзан не проделывала долгую подготовку, она действовала напрямую. Венди Эшер объясняла: «Марша какое-то время на него работала. До того, как они сошлись, она его хорошо узнала. Она с ним путешествовала и четко представляла, во что ввязывается. Знала, как заботиться о Робине. О Робине обязательно надо было заботиться, и это не так сложно, если ты в курсе. Марша все контролировала. Она была его организатором. А Сьюзан хотела, чтобы заботились о ней. Это не одно и то же».

Робин рассказал Сьюзан, что у него есть диагноз депрессия и он принимает лекарства: столько антидепрессантов, «что можно развеселить целую армию слонов». Еще он работал с психотерапевтом, чтобы слезть с этих лекарств, поэтому порой она говорила: «Иногда я видела счастливого человека».

Но как только Робин переставал употреблять антидепрессанты, Сьюзан могла наблюдать весь спектр его эмоций, в том числе страхи по поводу его профессионализма. «Его работа порождала в нем тревогу и переживания на свой счет, – говорила она. – Он всегда говорил: “Ты хорош настолько, насколько хорошо твое последнее выступление”. Некоторые страхи в нем были заложены еще в детстве или на генетическом уровне, или же появились благодаря плачевному опыту».

Периодически из Мемфиса к Робину приезжал его сводный брат МакЛорин. Они болтали о науке, математике, военной истории, ходили по книжным магазинам: Робин дарил ему редкие антикварные издания, в том числе «Философию» Исаака Ньютона от 1721 года и оригинал работы Марка Твена «Sketches New and Old» 1 875 года. МакЛорин тоже замечал, что Робин борется со своим колеблющимся чувством собственного достоинства. «В своей карьере он был очень скромным, – рассказывал МакЛорин. – Как-то мы обедали, и он говорит: “А знаешь, у того официанта талантов не меньше, чем у меня. Просто мне повезло”. Таким было его отношение: “Не знаю, почему я так знаменит. Я не делаю ничего особенного”. И он правда так думал».

Весной 2009 года Дэвид Штейнберг от своей жены узнал о спектакле «Bengal Tiger at the Baghdad Zoo» (Бенгальский тигр в багдадском зоопарке), который она смотрела в театре Кирка Дугласа в Калвер Сити. Это была экзистенциальная комедийная драма Раджива Джозефа, поставленная в Ираке в первые дни после вторжения американских войск и свержения Саддама Хуссейна в 2003 году. Главный герой в нем – тигр, застреленный в первой же сцене американским солдатом после того, как он откусил морпеху руку. На протяжении всего спектакля он ходит по сцене в образе привидения, отпуская саркастические комментарии на тему бытия, а когда видит собственное бездыханное тело, то начинает размышлять:

«Вот так я выгляжу. Целую жизнь ходишь и не знаешь, как ты выглядишь. А потом раз и вот он ты. Ты проголодался, обезумел, в тебя выстрелили – и ты мертв. Смотришь со стороны на себя, на остальных, на весь мир. Ты никогда об этом не задумываешься. А тут раз и конец. Занавес. Тадам».

Когда позже к нему в загробной жизни присоединяется еще один персонаж и спрашивает его, а что дальше, Тигр отвечает: «Я тебе расскажу – к тебе спускается Господь и шепчет на ушко: "Иди трахни себя". И уходит».

Тигра играет актер, на нем нет специального костюма, автор пьесы в своих записях отмечает: «Тигр может быть любого возраста, хотя в идеале он должен быть постарше, он задиристый, знавший лучшие времена, но все еще стойкий. Может быть любой расы, только не с Ближнего Востока. Его речь свободная, повседневная ненормативная лексика – его вторая натура». В 2010 году «Bengal Tiger at the Baghdad Zoo» (Бенгальский тигр в багдадском зоопарке) номинировали на Пулитцеровскую премию, решено было сделать постановку на Бродвее, а когда выбирали на эту роль известного актера, имя Робина возглавляло список.

Постановку одобрил Штейнберг, вскоре то же самое сделал и Робин. Ознакомившись со сценарием, Робин сказал: «Он меня зацепил, в нем такая мощная идея». Он пояснил, что называл «буддистской природой» этого повествования: «Призраки, блуждающие по сцене, разговаривающие и в течение спектакля обретающие все больше сознания». Актер заодно пошутил: «На мне столько волос, что я буду отличным тигром». За более чем тридцатилетнюю карьеру это был первый дебют Робина на Бродвее (не будем брать во внимание стендап концерт в 2002 году); ближе всего к этому была его роль в постановке «В ожидании Годо» Стива Мартина в 1988 году. Для сравнения Робин говорил, что «Bengal Tiger at the Baghdad Zoo» (Бенгальский тигр в багдадском зоопарке) «похож на Беккета, но еще мрачнее, что будет сложно сыграть».

Мосес Кауфман, руководивший постановкой в 2009 и 2010 годах, а также на Бродвее, позвонил Робину по телефону, чтобы познакомиться с ним. Кауфман вырос на сериале «Морк и Минди», который показывали и в Венесуэле, поэтому побаивался Робина, но нашел его скромным, открытым и простым в работе. «Перед тем как повесить трубку, – вспоминал Кауфман, – он сказал: “Окей, босс. Я еще раз пробегусь по пьесе. Давай встретимся и все обсудим”. Он назвал меня боссом. Это было очень трогательно». В личной беседе у него дома в Тибуроне Робин объяснил Кауфману, что на его решение участвовать в постановке сильное влияние оказали поездки на Средний Восток. «Он много времени провел с солдатами, – рассказывал Кауфман. – Играл для них, видел, через что пришлось пройти этим детям. Он чувствовал, что это единственная постановка, которая за него может рассказать об этих парнях, потому что главные герои перенесли столько страданий».

Робин Гудман, ведущий продюсер бродвейской постановки, тоже познакомилась с Робином и Сьюзан во время работы с ним, и ей показалось, что его заинтересованность в этой пьесе намного глубже. Робина, считала Гудман, привлекала сама тематика: «Давление войны схоже с давлением, идущим от смерти, а в некоторых случаях это вообще совпадает. Сама пьеса о моральных качествах в условиях напряженной военной обстановки. Было в этой пьесе и роли что-то, что заставляло задавать вопросы на тему, почему мы живы и как мы себя в моральном плане ведем в таких ситуациях». «А теперь, после того как Робин перестал пить, перенес операцию на сердце и у него появилась Сьюзан, он наконец сделал хороший выбор, – говорила Гудмен. – Он стал о себе заботиться».

Гудман считала, что Сьюзан на данном этапе жизни Робина была для него идеальной парой – она была его другом, попутчиком и обладала своими творческими талантами. Гудман настолько нравились картины Сьюзан, что она даже приобрела себе одну, это была работа маслом. Гудман говорила, что это «картина бушующего моря во время шторма. В ней было что-то дикое, что мне особо нравилось. В ее картинах были эмоции».

Для Робина пьеса была рискованным предприятием, ему нужно было по меньшей мере пять месяцев оставаться в Нью-Йорке, начиная с репетиций и до самого выхода, а также возможного включения в список номинантов на премию «Тони», и в этот временной промежуток он бы не смог сниматься в других фильмах или проектах из-за отсутствия времени. Существовал риск, что пьесу будут ставить дольше, если она будет пользоваться успехом, или же наоборот закончат ставить ее раньше, если что-то пойдет не так. Кроме подготовки в Джульярде, Робин понятия не имел о театральном бизнесе, в особенности как он функционировал в 2011 году.

Но с помощью этого предложения он понял, чем хочет заниматься как актер, как он хочет двигаться по жизни и какие люди должны его окружать. Понимая, что ему придется расстаться со Сьюзан на долгое время, пока он будет в Нью-Йорке, Робин решил сделать ей предложение перед тем, как уехать из Тибурона, они не сразу назначили дату свадьбы, но решили, что Сьюзан будет приезжать к нему в Нью-Йорк каждую неделю, пока он занят в пьесе.

В феврале Робин усердно принялся за работу. Кауфман вспоминал: «Когда пришел дизайнер по костюмам и снял с него мерки, он ему сказал: “Окей, спасибо, босс”. Я ему: “Эй, а ты всех называешь боссами? И не вкладываешь в этого ничего личного?” Я все время шутил над ним: “Тогда и я буду называть тебя боссом”. Это стало дежурной шуткой».

В репетиционном зале все обратили внимание, что Робин был не важной суперзвездой, а любопытным мастером, допоздна засиживающимся за работой. «Его интересовала вся пьеса, он был готов к сотрудничеству, – говорил Кауфман. – Что бы я ему не сказал, первое, что он произносил, было: “Очень интересно. Давай попробуем”. Это не значит, что он со всем соглашался. Но мы это обсуждали, оба готовы были исследовать. Он всегда был готов узнавать что-то новое, его завораживал процесс. Он был востребованным актером, и это приносило ему много радости».

К моменту начала предварительных показов пьесы 11 марта в театре Ричарда Роджерса Робин был уже готов, отлично знал свой текст и всячески подавлял желания шутить и импровизировать. «Он никогда не импровизировал, – рассказывал Кауфман. – Всегда говорил по написанному Радживом тексту. Слово в слово. Вопрос импровизации не встал ни разу, это даже не обсуждалось». Сьюзан, наблюдавшая за его работой на протяжении восьми недель по два спектакля в день по средам и субботам, была поражена его способностью усваивать и запоминать материал. «Он всегда был на высоте, – говорила она. – График работы был напряженным, а способности его памяти неограниченные».

Потихоньку Робин начал открываться своим коллегам, в том числе Ариану Моайеду, сыгравшему роль переводчика с иракского, работавшего на американских солдат, чья гримерка была напротив гримерки Робина. «Во время антракта Робин иногда проскальзывал в свою комнату, прикрывал не до конца дверь и спрашивал: “Ну как тебе сегодняшний вечер, босс?” – вспоминал Моайед. – А я отвечал: “Неплохо”. «Ты заметил, что я попытался сделать в первой сцене?» В итоге Моайед понял, что от него требовалось Робину, когда он об этом спрашивал: “Ну конечно, он такой же, как мы, ему нужно признание, – говорил он. – Для зрителей, увидевших эту пьесу дважды, может, и не было никакой разницы. Но для нас каждая мелочь имела значение. Дорабатывая эти мелочи, мы все создавали искусство. Совершенствовали, совершенствовали и совершенствовали. Но оно все равно никогда не было идеальным”».

По мере работы над постановкой Моайед постепенно погрузился в мир Робина, где трезвость и благотворительность были неразрывно связаны. После одного из спектаклей Моайед сказал: «Ко мне подошел парень, весь в татуировках и с ирокезом, примерно лет двадцати семи. Я поздоровался, но не знал, кто он. Парень был очень любезен. Я его спросил: “К кому ты тут пришел?” А он ответил: “Робин – мой спонсор. Он оплатил мне перелет”. Я еще подумал: “Да не ври”. Позже Моайед рассказал об этой встрече Робину, а тот ничуть не удивился и подтвердил, что парню была нужна реабилитация и он оплатил ее.

В ночь официального первого показа пьесы друзья и знакомые Робина засыпали его письмами с поздравлениями и пожеланиями удачи, охватывающими весь спектр – от формальной искренности до неуместной глупости. Его агенты из САА вместе с поздравлениями рассказали, что взяли под опеку тигра через Всемирный фонд дикой природы, а его менеджеры прислали поддельную фотографию с автографом фокусников Зигфрида и Роя, которых растерзал тигр. Поддельная надпись гласила: «Нашему котищу, мы бы с удовольствием тебя зацеловали в честь твоего дебюта, но мы в Лас-Вегасе». И подпись: «Зигфрид и то, что осталось от Роя».

Отзывы о пьесе были очень благоприятными и обещали большой коммерческий успех, очень много похвал было в адрес непосредственно Робина за его запоминающийся образ саркастического Тигра. В своем отзыве в «The New York Times» Чарльз Ишервуд назвал «Бенгальского тигра» «умной, дико смешной и кардинально новой работой американского театра». Хотя Ишервуд и считал участие в постановке Робина «стандартной уступкой экономике современного театра, ориентированной на знаменитостей», он все же писал, что «динамичный комик, порой вносивший черты приторности в фильмы, никогда не пойдет на поводу у зрителей, чтобы демонстрировать юмористичные новшества или досаду. Он привносит чувство интеллигентности и единения, объединяя в себе животное, ставшее вопрошающей совестью всей пьесы, и его укус, хватка от которого не ослабевает». «The Hollywood Reporter» имел свое собственное мнение: «Представьте, что Ленни Брюс встречает Фридриха Ницше в теле хищника-людоеда».

Но «Бенгальский тигр» не привлек внимание театралов. Для зрителей, которых привлекло имя Робина и возможность увидеть его вживую, предстояла нелегкая работа – наблюдать его в непривычном образе, над которым очень непросто смеяться. Моайед отмечал, что просто даже взглянув на здание театра, в глаза бросалось: «Робин Уильямс, а под ним «Bengal Tiger at the Baghdad Zoo». Название такое оригинальное, что вполне могло подойти для комедии. После первых же спектаклей я подходил к билетерам и спрашивал: “Ну что говорят?”, а они отвечали: “Ну уже к антракту все твердят, что думали, это будет стендап”. В этом и была проблема.

Робин Гудман, ведущий продюсер постановки, указывала на глобальное несоответствие между тем, что шло на сцене, и тем, чего ждали от Робина. «Если певец сыграет в пьесе, где он ничего не будет петь, то зрители не захотят на это смотреть, – говорила она. – Мы все еще были втянуты в военные действия с Афганистаном и Ираком, а в названии было слово “Багдад”. Мне кажется, люди не хотели смотреть спектакли о войне».

И тут следующий провал – 3 мая были объявлены номинанты на премию «Тони», и Робина не оказалось в числе номинантов. «Бенгальский тигр» не был выдвинут и в номинации лучшая пьеса, хотя сам Моайед был в числе номинантов на Лучшего актера. Первым, кто позвонил поздравить Моайеда, был Робин. «Он позвонил мне утром, – рассказывал Моайед, – мне было очень неудобно. Было грустно, но я не хотел ему это показывать. Помню, я сказал: “Робин, я не могу в это поверить. Жаль, что ты не в номинации. Я чувствую себя ужасно”. А он ответил: “Забей. Не переживай. Ты ничего не поделаешь здесь”. Робин больше переживал, что саму пьесу не оценили. По его голосу все было слышно. “Все просто не имеет смысла”, – сказал он. Он чувствовал то же, что и мы».

В отдельном разговоре с Радживом Джозефом Моайед сказал: «Я просто разрыдался, потому что это не справедливо. Дело не в этом. Робин чертовски хорош в этой роли. Он суперзвезда и заслуживает этого. Когда его не номинировали, то все рухнуло, честно говоря».

Джозеф признался, что то, что Робина не номинировали, стало большим ударом и для актеров, и для команды. «Мы хотели, чтобы у него был собственный EGOT», – сказал Джозеф, имея в виду редкое достижение в шоу-бизнесе – «Эмми», «Грэмми», «Оскар» и «Тони» (по начальным буквам Emmy, Grammy, Oscar, Tony). «Он это заслужил. Это был очень тяжелый год, но я прямо взбесился, что он не номинирован. Я был уверен, что это его награда». Несмотря на это унижение, Робин появился на церемонии вручения «Тони» в качестве ведущего, чтобы объявить победителей в номинации Лучшее либретто. «Какой невероятный зал, – сказал он зрителям в театре Beacon. – Борода на лице есть только у меня».

3 июля «Бенгальский тигр» закрыл сезон, поставив всего 108 спектаклей. По бродвейским стандартам это был провал, продюсер Робин Гудман говорила, что не хотела, чтобы Робин расстраивался на этот счет. «После всего этого я написала Сьюзан, – рассказала она, – и сказала: “Пожалуйста, попроси Робина не сердиться на Бродвей, зрителей или избирателей премии «Тони». Иногда ты попадаешь в точку, а иногда нет. Он настолько замечательный, что просто должен вернуться на Бродвей и сыграть здесь еще раз. Это не должно стать его последней попыткой”».

21 июля Робину исполнилось шестьдесят лет, и хотя его жизнь вряд ли можно было назвать свободной от серьезных душевных травм и физических катастроф, но, по крайней мере, можно было заметить, что последний год был самым здоровым из тех, что ему предшествовали. Из плохого: в левой руке у него появился легкий тремор, но Робин предполагал, что это из-за старой травмы плеча. Свой день рождения он отметил немного раньше, 16 июля, в престижном отеле Cavallo Point в Саусалито. На приглашениях были выбиты силуэты колибри, птиц, чья энергия, взбалмошность и постоянное движение отражались и в виновнике вечера, а в списке приглашенных были все уважаемые люди, которые хоть как-то принимали участие в жизни Робина, даже актеры из «Бенгальского тигра», прилетевшие по этому случаю из Калифорнии. Робин танцевал с Сьюзан, он танцевал с женой Билла Кристала Дженис, он танцевал с Кристалом.

В течение всего вечера гости могли наблюдать непрерывные видеопоздравления от его друзей, партнеров и близких, в том числе от Сьюзан (которая написала ему картину с изображением пирожного), Стивена Спилберга, Ларри Брэзнера, Аль Пачино и Барри Левинсона, от Криса Коламбуса, Питера и Венди Эшер, Вупи Голдберг и Роберта Де Ниро. Даже Морт Саль, вспыльчивый сатирик и комик в ночных клубах в 1950-1960-х годах, частый посетитель театра Трокмортон и друг Робина и Сьюзан, тоже прислал теплые пожелания. «Твоя жизнь похожа на фильм, – говорил в своем видео Саль, – и в этом фильме ты получишь девушку».

Это празднование стало чем-то вроде репетиции события, состоявшегося через три месяца 22 октября 2011 года, когда Робин и Сьюзан поженились. Церемония бракосочетания состоялась под открытым небом в Meadowood Napa Valley перед 1 30 гостями, включая трех детей Робина и двух сыновей Сьюзан, невеста была в платье цвета слоновой кости, а жених – во фраке. Шафером Робина стал Бобкэт Голдтуэйт, устроивший необычный мальчишник в ресторане в Тибуроне. Марк Питта вспоминал: «Бобкэт пригласил на мальчишник полную стриптизершу, которую попросил нарядиться как Чарли Чаплин. Я смотрел на Морта Саля и думал: “Когда же это все закончится? Я не могу поесть”».

Церемонию вел преподобный Пеадар Далтон, бывший католический священник, которого Робин встречал на поминальной службе. «Он мне сказал, что его впечатлила моя аналогия, которую я провел между смертью и жизнью, – рассказывал Далтон. – Я рассказывал, что, когда рождается ребенок, он не знает, что ему предстоит, но он рождается окруженный заботой семьи и любовью. Со смертью то же самое. Мы считаем, что мы не умираем – мы перерождаемся в другую сущность, которая лучше нас и которая является продолжением того, что надо любить и быть любимым».

Хотя свадьба должна была закончиться выпуском дрессированных голубей, в это мероприятие вмешалась сама природа. «Из ниоткуда появилась белая бабочка, полетела по проходу, а затем стала летать над ними, между ними, она кружил вокруг них, – вспоминал комик Рик Овертон. – Кто заплатил за такое? Все подоставали свои телефоны и полезли в интернет узнать, кто это делает. Если бы я привез голубей, то точно бы сказал: “Черт возьми, у меня тут голуби, а все уставились на бабочку?” Но так и было. Мы решили, что это хорошая примета».

Последовавший прием должен был продемонстрировать, что Робин достиг статуса суперзвезды, а на самом деле все выглядело так, будто он был простым человеком из народа. Здесь был художник-карикатурист, которого можно было встретить на ярмарке, здесь были знакомые комики из Трокмортона, а были и такие известные личности, что их боялись все остальные гости. «Все напоминало среднюю школу, – говорил Марк Питта. – Здесь была своя группировка. Я болтал со знакомыми, посмотрел по сторонам и с другой стороны увидел болтающих Билли Кристала, Бобкэта и Джорджа Лукаса. Робин вел себя как хозяин. Он со всеми здоровался, общался, следил, чтобы все было круто».

Труднее с вопросом идти или нет на свадьбу пришлось тем друзьям Робина, которые были преданны Марше. Даже для Питера и Венди Эшер это был спорный вопрос, в итоге Питер пошел, а Венди – нет. Питер объяснял это так: «Когда люди расходятся, затем у кого-то снова появляется пара, возникает новый брак, тут-то и становится сложно. Поэтому к этому вопросу надо подходить с определенным уровнем дипломатии и такта и стараться быть максимально лояльным. Это очень трудное решение. Я немного знал Сьюзан. Мне никогда не казалось, что я ее хорошо знаю. Она казалась очень приятной».

Робин и его новая жена готовились провести медовый месяц в Париже, Сьюзан занимало только долгое и радостное будущее вместе с мужем: «Помню, я чувствовала, что мы встретились не поздно, мы встретились вовремя».