11

О, капитан!

Положительные отзывы на «Доброе утро, Вьетнам» не прекращались. В последовавшие за релизом недели Робин получил огромное количество писем от своего агента в CAA Майкла Овитца, который также поздравлял его с номинированием на «Золотой глобус» и возможной победой. «Твой фильм создает вокруг необычайный ажиотаж и собирает признания критиков… P.S. Ты когда-нибудь останавливаешься? Не могу перестать хохотать, когда смотрю ”Сегодня вечером“ с твоим участием. Это была твоя неделя, а будет твой год». Друзья из разных сфер выражали ему свое восхищение. Старый наставник Робина Джонатан Уинтерс писал: «Теперь ты знаешь… не плохо быть и диск-жокеем. Держись подальше от Джона Хаусмана и послушай меня. Я тебя когда-нибудь подводил? Теперь пришла моя очередь быть для тебя твоим Льюисом Стоуном». А писатель-фантаст Харлан Эллисон прислал восторженное сообщение: «Мы с Полом Муни рады, что тебя номинировали. Он мне об этом сегодня рассказал. Я бы и сам тебе сказал, но кто же услышит? Не позволяй чувству вины свести тебя с ума. Иди, будь звездой». Когда Стивен Спилберг написал Робину, чтобы поблагодарить его за то, что тот сыграл в видео, посвященном сороковому дню рождения режиссера, он начал письмо со слов: «Привет, кинозвезда!», добавив, что он был «готов подменить его на НВО, Showtime, в Comedy Store и ”Доброе утро, Вьетнам 2“, который я еще не видел, но обязательно увижу в 1989 году».

Пока отзывы и похвалы поднимали настроение, фильм имел ошеломляющий зрительский и финансовый успех. Он оставался на первой позиции в рейтинге художественных фильмов на протяжении девяти недель с момента выхода в широкий прокат и к концу марта 1988 года принес около 100 миллионов долларов дохода. Когда в июне прокат подошел к концу, то доход составил 1 20 миллионов долларов, таким образом, фильм оказался четвертым по уровню кассовых сборов года. К нему также вышел альбом с саундтреками, в котором были записаны короткие отрывки из роли диджея Робина, а также некоторые песни, которые звучали во время нахождения Кронауэра у пульта. Этот альбом тоже был успешен, он тридцать пять недель находился в рейтинге Billboard chart, вернув сингл Луи Армстронга «What a Wonderful World» обратно в топ-40 в первый раз с момента его релиза в 1967 году. Было продано более миллиона копий, а в следующем году Робин получил еще и «Грэмми» за лучший комедийный альбом.

Это принесло неожиданно огромную прибыль и для Робина, и для Rollins Joffe, где происходили большие изменения. Чарльз Джофф решил выйти из бизнеса, в создании которого он принимал участие, а менеджеры Робина Бадди Морра и Ларри Брэзнер становились партнерами в компании, которая теперь стала называться «Rollins, Morra & Brezner». Они были моложе, амбициознее и проворнее своих предшественников и стремились использовать все свои способности, чтобы лучшим образом представить клиентов. Они вместе с Джеком Роллинзом были заявлены продюсерами «Доброе утро, Вьетнам», что гарантировало им баснословные авансы и столь же существенные отчисления, так как фильм все собирал и собирал прибыль. Для продюсеров это служило большим стимулом, чтобы создавать фильм непосредственно для Робина, а Робину в ответ работать на них.

16 февраля Робин получил одну из величайших наград в своей карьере. Утром были объявлены номинации на премию Оскар, где среди пяти претендентов на лучшую роль были Джек Николсон в фильме «Чертополох», Майкл Дуглас в фильме «Уолл-стрит», Марчелло Мастроянни в фильме «Очи черные», Уильям Херт в «Теленовости» и Робин Уильямс в «Доброе утро, Вьетнам». «Доброе утро, Вьетнам» был заявлен только в одной номинации, и эта роль крайне отличалась от непосредственно комедийного фильма, хотя то же самое можно сказать и о роли Херта в сатирическом фильме «Теленовости». Это отличие как раз и вывело Робина в ранг первоклассных актеров, покончив с волнениями относительно его возможностей как актера.

У Робина было не так много возможностей насладиться своей удачей. На той же неделе, когда он получил Оскар, Уильямс стал героем статьи в журнале «People», где откровенно рассказал о своей личной жизни, своих отношениях с Маршей, назвав ее единственной, которая делает так, что сердце поет. Но на обложке журнала была совсем другая история. Маленькое фото Робина и Марши появилось под текстовым блоком, в котором говорилось, что его поймали во время «эмоционального вызова его жизни» и «что он запутался в любовной связи с няней своего сына, чем расстроил жену и четырехлетнего сына Захария». Стало ясно, что журнал «People» решил выставить эту историю в непристойном свете.

Статья под названием «Кризис сердца комика» начиналась похвалой талантам Робина как стендап-комика и возрождению его карьеры в фильме «Доброе утро, Вьетнам». Но затем тон статьи резко меняется, в ней говорится, что Робин был «вовлечен в войну страстей и страданий», развернувшеюся между Валери, «женой Робина на протяжении девяти лет, которую он глубоко уважает, но с которой больше не хочет жить вместе» и Маршей, «любовницей, которую он обожает». В статье Марша описывается «темноглазой» и «грациозной», ставшей частью жизни Робина, когда «Валери (как та сама признает) наняла ее в качестве няни к их сыну Захари».

Марша отказалась давать интервью, а журналисты «People» не смогли найти о ней никакой информации («Когда у них начались отношения? Никто не говорит»), хотя в статье целый абзац посвящен тому, как за кулисами «Субботним вечером в прямом эфире» «он обхватил ее за ягодицы и придвинулся для поцелуя, которым обычно обмениваются в спальне».

Робин открыто говорил о соглашении об опеке между ним и Валери над Заком и рассказывал, что их сын отлично справляется с ситуацией. «Он невероятно хорошо адаптируется, – рассказывал Робин журналу, – и мы прилагаем немало усилий, чтобы соглашение работало без сбоев. Мы любим Захари, а Захари любит нас. С нами всеми работает психолог, и это нам очень помогает, бог мой, я уже должен иметь там скидку! Между мной и Валери отличное взаимопонимание. Разрыв был сложным, но в то же время максимально согласованным. Лучше разойтись, чем перегрызть друг другу глотки».

Валери, также признавшаяся в отношениях с другим мужчиной, соглашалась, что существующая договоренность – лучшее, что только можно было придумать для всех них. «Робин вел себя очень порядочно, – рассказывала она. – Мы действуем исключительно в интересах Зака. Мы разошлись, чтобы пересмотреть собственные жизни и наконец-то устроить их. Настало время личного роста для обоих… Я живу одна, и мне это нравится».

Несмотря на то, что Робин честно и открыто подошел к этой статье, создавалось ощущение скандала, нависшего над ним и Маршей. С помощью подтекстов, недомолвок и недопониманий, а также с помощью таких веских слов, как «любовница», создавалось ощущение нелегальности их отношений, которых они должны были стыдиться. Робин с Валери четко дали понять, что их брак себя исчерпал, и случилось это еще до того, как появилась Марша, но «People» преподнес все так, будто Марша разрушила семью, воспользовавшись своим положением няни для Зака и соблазнив Робина, уведя его от любящей жены. Это было очень далеко от истины, но многие читатели об этом не догадывались. Робин с Маршей нашли статью некрасивой и обидной, она неправильно рассказывала об их отношениях, которые продлятся еще очень и очень долго.

«Я страшно разозлился и пришел в ужас от того, как они все преподнесли в этой статье – словно будто в грязи нас всех искупали, – позже объяснял Робин. – Я очень доверительно поговорил с репортером, сказал ему: ”Вот, как все было, и это правда“. А они ничего из этого не рассказали, а показали происходящее так, как им хотелось с самого начала: Марша разрушила брак. Это полная чушь».

«Это было публичное оскорбление, подстава, ловушка. Удар ниже пояса», – говорил он.

Друзья Робина и Марши не обратили внимания на статью, в то время как другие неожиданные сочувствующие появились у дверей со словами поддержки и утешения. Джин Сискел, кинокритик из «Chicago Tribune» и соведущий телевизионной программы «At the Movies», который вряд ли даже восхищался фильмами Робина, написал ему письмо с призывом не принимать произошедшее близко к сердцу. «Если тебя расстраивает обложка журнала People, – писал Сискел, – так я видел этот журнал, мне его прислали. Но было так противно, что люди вмешиваются в частную жизнь, что я выбросил этот выпуск, даже не читая. Я не удивлюсь, что другие журналисты или фанаты сделали то же самое. В реальном мире ваш талант и ваша любовь к семье остаются необсуждаемыми».

1 апреля Робин и Валери сделали официальное заявление, в котором говорилось, что их брак подошел к концу и Валери готовит документы на развод. Через несколько дней, 11 апреля, Робин первый раз посетил церемонию вручения наград Академии в качестве номинанта, пару ему составила Марша. Но когда Марли Мэтлин стала объявлять имя победителя, то назвала имя Майкла Дугласа. По телевизору не было видно, как напрягся и выдохнул Робин, но казалось, что он до последнего верил в то, что сможет конкурировать в такой сложной номинации даже против морально неустойчивого персонажа Дугласа Гордона Гекко. Позже в качестве утешительного приза Робин вышел на сцену, чтобы с юмором оплакать свою потерю: «А счастье было так близко! Все эти звонки в ”Развлечения сегодня вечером“ по пятьдесят центов за штуку, черт!», после чего вручил награду лучшему режиссеру. Обращаясь к номинантам, ни один из которых не был американцем, Робин сказал: «Академия вместе с «Оскаром» в этом году выдает зеленую карту», – после чего объявил победителем Бернардо Бертолуччи за его фильм «Последний император».

Позже той же весной Робин и Марша переехали в Нью-Йорк, чтобы Робин мог приступить к работе над новыми проектами. Первым из них была новая постановка произведения Сэмюэля Беккета «В ожидании Годо» в театре Lincoln Center, где он и Стив Мартин играют бродяг Эстрагона и Владимира. Пьеса, режиссером которой был Майк Николс, и где играли в том числе Ф. Мюррэй Абрахам и Билл Ирвин, стала первой пьесой Робина после того, как на него обрушилась слава. Иногда о ней говорят, как о театральном дебюте Робина, забывая о большом количестве пьес, в которых он играл еще в Сан-Франциско до того, как заняться стендапом. Хотя технически это не было бродвейским шоу, Годо был столь же удобным, как и театральная постановка в Нью-Йорке, потому что в этой постановке можно было продемонстрировать весь спектр его талантов как комика и интеллектуальные способности.

Прошлым летом Николс уже встречался с двумя ведущими актерами в доме Мартина в Лос-Анджелесе для чтения пьесы в узком кругу. Будучи удовлетворенным увиденным, через несколько недель он написал Робину: «Время, проведенное с Годо, было столь же счастливым, как и время, проведенное в театре. Спасибо за ваш талант и вашу щедрость».

Как послушный театральный студент, Робин проглотил сценарий «Годо», корпел над его содержанием и снабжал его восторженными комментариями. На первой странице он записал свои первоначальные мысли о том, каким будет Эстрагон: «Реальная жизнь! (грим: синяки, порезы, запекшаяся кровь), и избит, не спавший». Рядом с известной первой репликой персонажа: «Ничего не поделать», которая сопровождает его безрезультатные усилия снять ботинок, Робин дописал свой комментарий о том, как это нужно сделать: «Зрителям? Кинуть в себя (безнадежно)». Через несколько строчек под диалогом: «Не сейчас, не сейчас», обращенные к Владимиру, добавил: «Пожалейте меня, помогите мне!» И так Робин делал на протяжении всего сценария, как будто писал курсовую работу.

Уильямс был потрясен своенравностью пьесы и ее безразличием к попыткам сделать ее понятной. В первоначальной постановке пьесы его роль исполнял Берт Лар, и когда у него спросили, понравился ли Лару новый исполнитель, тот ответил, что очень понравился. Робину нравились их взаимодействие с Мартином, он изобретал всевозможные экспрессивные сравнения, чтобы описать пьесу: «Это как заниматься сексом в аэродинамической трубе, нестись на водных лыжах по зыбучим пескам или как собирать мозаику во время урагана».

Конечно же, пьеса несла в себе определенный риск. Какой риск? Что ее больше никогда никто не будет ставить. А если серьезно, то это страх провалиться на сцене во время живого выступления в той среде, которая сделал актерскую деятельность его главным приоритетом в жизни.

Но так как Робин привык просить и получать, Николс разрешил ему импровизировать во время спектакля и немного отработать слова Беккета, но даже в небольших количествах эти импровизации способствовали провалу пьесы. Иногда Робин произносил свои слова голосом Рода Серлинга, Джона Уэйна или Сильвестра Сталлоне, иногда притворялся, что говорит в воображаемый пульт дистанционного управления или микрофон, и просил персонаж Ирвина «поблагодарить Академию», когда тот говорил странную фразу Essy-in-Possy, которую придумал Беккет. Робин вставлял здесь строку, которая, несомненно, не была авторской: «Он сказал pussy (по англ. киска)?»

Не каждый критик рассматривал вольности Робина как литературное преступление. «Пьесу это не оскорбляло», – было написано в отзыве «The New York Review of Books», когда произошел релиз пьесы «В ожидании Годо» в ноябре 1988 года. Джордж Рой Хилл, строгий и прагматичный режиссер «В ожидании Годо», написал Робину: «Я видел много постановок ”Годо“, в том числе с Бертом Ларом, но, как по мне, эта самая лучшая. Она самая доступная и, таким образом, самая приемлемая из всех, и не в последнюю очередь благодаря вашей работе».

Но другие критики были ошеломлены: они считали, что Робин не выказал должного уважения к шедевру Беккета. Фрэнк Рич из «The New York Times» упрекал Робина за «его фанатичные грубые шутки»: «Великолепный пародист, у него постоянно в арсенале сумасшедшие голоса. Но где его собственный голос? – спрашивал он. – Как и в ”Доброе утро, Вьетнам»“ Робин Уильямс пропадал всякий раз, когда комедия переходила в сцены о любви. Так и Эстрагон исчезает, как только нужно изобразить настоящую панику, одиночество или отчаяние. На снимке Ричарда Аведона, изображающем Берта Лара в роли Эстрагона, больше юмора и сердечной агонии, нежели в потных усилиях мистера Уильямса довести нас до колик в животе в течение всего вечера».

Стив Мартин почувствовал, что после нескольких отрицательных отзывов театралы потеряли интерес к постановке. «До открытия, во время пробных показов, все нас любили. Обожали нас. Ура, браво и все такое, – рассказывал Мартин. – Но как только появились первые комментарии, зрители сидели, никак не реагируя на происходящее, даже не смеялись. Ноль. Это пугало».

«Я думал, что много чего повидал на сцене, – добавил он, – но это была настоящая пытка. Да, такого мы не ожидали. Мягко говоря, мы были удивлены».

Заключительный спектакль «В ожидании Годо» сыграли 27 ноября, всего через шесть недель после премьеры, и Робин расценил это как полезный провал. «Мы были потрясены, когда все так быстро закончилось, – говорил он. – Что все это было? Абсолютный позор». Описывая процесс словом «болезненный», он говорил: «Мы выставили задницу и получили по ней».

Провал был омрачен еще больше, когда на поверхность стали всплывать детали иска Мишель Тиш Картер. Первый раз Картер подавала иск в 1986 году в Модесто, Калифорния, надеясь, что вопрос будет по-тихому решен юристами. Но в апреле 1988 года ее адвокат передал дело в Высший суд Сан-Франциско и оно стало доступно СМИ. Вскоре появились первые публикации об их двухлетних отношениях, разрыве и о том, что Робин заразил ее герпесом.

В октябре Робин подал встречный иск, в котором утверждал, что Картер путем «насилия, принуждения и обмана» пыталась получить с него деньги. В деле говорилось, что Мишель требовала с него 20 000 долларов и новую машину, когда решила, что беременна от него, также зявлялось, что по результатам анализов у него не было болезней, передающихся половым путем. В своем иске Уильямс обвинял Картер в вымогательстве, преступном сговоре и преднамеренном причинении эмоционального расстройства, а также требовал с нее возмещения неуказанной суммы ущерба.

Робин знал, что борьба за свое доброе имя и репутацию в любом случае будет выглядеть грубо и недостойно, и быстрого результата добиться не получится. Но как раз в тот момент, когда ему в жизни были очень нужны поддержка и понимание, он их получил.

В его жизнь вошел сценарист Том Шульман. Будучи подростком, выросшим на юге в 1960-х годах, Шульман посещал Академию Монтгомери Белла, подготовительную школу в Нэшвилле, которая была строго консервативной в отношении своих ценностей, а все студенты мужского пола стремились к четырем основам в своем поведении: быть джентльменом, ученым, спортсменом и христианином. (Даже несмотря на то, что Шульман был евреем.) Одним из его преподавателей был учитель литературы Самуэль Пикеринг, известный своим нетривиальным подходом к преподаванию: нелепый, обожающий своих учеников, он их постоянно поддразнивал, но в то же время рассказывал великие истории и полезную информацию о взрослой жизни.

Но однажды в начале учебного года Пикеринг не вернулся в школу, в связи с чем его бывшие ученики стали распускать абсурдные слухи о том, что могло стать для этого причиной. «Никто даже не подумал, что это можно у кого-нибудь уточнить, – говорил Шульман, – ведь если бы мы это сделали, то узнали, что он нашел лучшую работу». (Пикеринг стал доцентом в Дартмутском колледже, а позже профессором в Университете Коннектикута.) «Если бы я знал, что у него происходит, – рассказывал Шульман, – то никогда бы такого не написал. Но незнание развязало руки моей фантазии».

Сценарий, написанный Шульманом, был о группе студентов. Образ некоторых был взят с его друзей, какие-то образы он выдумал, опираясь на тех, кто, как и он сам, хотели стать актерами, а также о Джоне Китинге – нестандартном учителе, направляющем студентов по пути индивидуализма и самостоятельности посредством увлекательных уроков о Шекспире, Байроне, Теннисоне и Торо. Китинг будоражит души ребят меткими цитатами из «Листьев травы» Уитмена.

 

Вопрос: «О я!» – так печален и

неотвязен. Что хорошего в этом,

О я, о жизнь?

Ответ

То, что ты здесь, – что жизнь

существует и личность,

То, что великая игра продолжается

и ты можешь внести свой

вклад в виде строчки стихов.

 

(Перевод К.С.)

В заключительном акте фильма Китинг исчезает, ребята узнают, что он попал в больницу. «Оказалось, что у него неходжкинская лимфома, – объясняет Шульман, – с которой можно жить и двадцать, и тридцать лет. Китинг лежит в больнице, чтобы немного подлечиться: ”Не переживайте, завтра я уже вернусь“. Тогда мне и стало понятно, почему у него такое carpe diem – жить на полную катушку и наслаждаться каждой минутой».

После того, как в середине 80-х Шульман написал сценарий и нашел агента, «Общество мертвых поэтов» заинтересовало сразу несколько продюсеров, каждый из которых пронес его по нескольким студиям, и каждая от него отказалась. Наконец сценарий оказался в руках у Стивена Хафта, начинающего продюсера, которого эта история зацепила, и он во что бы то ни стало решил снять этот фильм. «Сценарий возымел на меня даже больший эффект, чем предполагалось, – говорил Хафт. – Текст меня не просто впечатлил – я потерял сон».

Когда Хафт наконец смог убедить Джеффри Катценберга из Disney записать фильм на студии Touchstone Pictures, тот поставил условие: Катценберг хотел добавить в фильм комедийный элемент, а режиссером фильма должен был стать Джеф Кэнью, который снял непристойную комедию про студентов колледжа «Месть придурков». Другими словами, как сказал Хафт, он хотел, чтобы получился фильм «Мертвый смешной поэт» (Dead Funny Poet Guy).

Создатели фильма провели несколько месяцев в поисках актерского состава и объявили общенациональный поиск представителей клана мятежных студентов под названием «Поэты», но самым сложным оказалось найти актера на роль ключевого персонажа – мистера Китинга. «Эта роль подошла бы Питеру О’Тулу из «Goodbye, Mr. Chips», потому что был нужен потрясающий актер, – говорил Хафт. – Но, к сожалению, режиссер ”Придурков“ не может рассчитывать на крутого актера». В итоге за несколько дней до начала съемок в Грузии было всего несколько актеров, готовых сыграть эту роль, включая Алека Болдуина и Лиама Нисона, которые в то время были еще не слишком известными; и Кристофер Рив, выбор которого был большим риском с учетом франшизы «Супермена».

Обратились и к Робину, но он неоднозначно отнесся к проекту и решил посоветоваться с Дэна Карви, который уже работал с Кэнью в комедии «Крутые мужики», но тот не привнес ни капли ясности. «Даже не знаю, надо подождать», – сказал он.

Disney упорствовал, результат был нулевой. «Робин не отвечал ни да, ни нет», – говорил Шульман. Тем не менее, велась предварительная подготовка, строились декорации, первый день съемок был назначен на ту дату, когда все ожидали, что Робин все-таки придет. А он не появился. «Он и не обещал, – рассказывал Шульман, – но Disney продолжал торопить его с решением. И в тот день, когда Робин не пришел, они остановили съемку и уничтожили декорации». Кэнью и актерская группа были распущены.

Фильм возродился, когда Disney предложил поработать над ним Питеру Уиру, американскому режиссеру таких захватывающих фильмов, как «Пикник у Висячей скалы» и «Последняя волна», и который совсем недавно снял мегапопулярный триллер «Свидетель» с Харрисоном Фордом в главной роли. Выросший в Сиднее, Уир посещал шотландскую школу-пансион, не похожую на описанную в сценарии Шульмана, в ней допускалось телесное наказание и девизом было Utinam Patribus Nostris Digni Simus («Да будем мы достойны наших предков»). Он никогда не приукрашивал этот период жизни. «Как только ворота школы открылись, я из них выбежал, – рассказывал Уир. – Я был счастлив уйти оттуда». Позже, в Университете Сиднея, у него был крайне негативный опыт в общении с преподавателем литературы, когда тот назвал одно из любимых стихотворений Уира «Больная роза» Уильяма Блейка низкопробным.

«Вот насколько плохой может быть школа, – говорил Уир. – Радость образования, безусловно, в том, чтобы дать вам инструменты общения, чтобы справиться с самим собой в мире и ухватить все необходимое в жизни». Возвращаясь на самолете в Австралию, Уир пролистывал сценарий фильма с интригующим названием, который дал ему Катценберг: «Общество мертвых поэтов». «Что это? Кто они? Я должен был прочитать, чтобы узнать все».

Как только появился более известный режиссер, фильм предстал перед Робином в новом свете. Он вызвал у артиста воспоминания о собственных годах учебы в консервативной Детройтской дневной школе, о вольнодумных учителях, таких как Джон Кемпбелл, учитель истории и тренер по борьбе. Сценарий затрагивал темы невиновности и опыта, а также тему того, как искусство прорывается сквозь баррикады традиций. «Он рассказывает о чем-то теплом, сердечном, о следовании за мечтой, порой до трагического конца», – рассказывал Робин. И хотя он в открытую об этом не говорил, но это была история о молодом человеке, мечтавшем стать актером, и суровом отце, который желал более достойной карьеры для сына.

Теперь Робин хотел принять участие в фильме, но как только все собралось воедино, Хафт сказал: «Все зашаталось». Дастин Хоффман заинтересовался ролью Джона Китинга, но при условии, что он параллельно будет и режиссером фильма, но эта спорная ситуация разрешилась сама собой, когда актер подписал контракт на фильм «Человек дождя» с Барри Левинсоном и Томом Крузом. Существовали также сомнения относительно того, сможет ли Уир вытерпеть склонность Уильямса к непостоянству. «Если Питеру предложить на выбор быть президентом какой-нибудь страны или папой римским, он бы выбрал второе, – говорил Хафт. – Питер был духовным лидером всей съемочной группы. По его мнению, у Робина было слишком много дел, помимо съемок. Он считал, что Робин общается с неземными существами. Поэтому совместная работа этих двух людей представлялась очень непростой».

Марк Джонсон, продюсер «Доброе утро, Вьетнам» в Touchstone, дал Уиру совет, как работать с Робином. «Первое, что надо сделать, отснять все по сценарию, – рассказывал он. – Слово в слово. Как только этот материал у вас есть, ты отпускаешь бразды правления и говоришь: ”Теперь ты!“, развязывая ему руки. Ты садишься с ним, и вы из материала, который ты никогда не видел, и с актерами, которых ты вполне возможно и знал, делаете такой шедевр, какой ты не мог себе даже представить».

Когда в команде появился Робин, Уир вместе с Шульманом сели дорабатывать сценарий, чтобы продемонстрировать сильные стороны главного персонажа, в том числе не пренебрегая вкусами режиссера. Временные рамки истории переместили в конец 50-х, когда Уир еще учился в школе, а момент, что Китинг был болен, убрали из сценария. «Питер Уир сказал мне: ”Это лишнее»“, – рассказывал Шульман. – Он сказал, что ребятам очень легко вступаться за слабого и умирающего. А если герой не умирает, то они защищают то, чему он их учил, а это гораздо сильнее. И я с ним согласился. Но надежда, что получится этот момент не выбрасывать, все еще теплилась». Когда Шульман и Уир первый раз встретились с Робином обсудить сценарий, то режиссер сообщил, что будет одно кардинальное изменение. «Мы собираемся изъять сцену со смертью, – вспоминал Шульман. А Робин ответил: ”Отлично“».

Кастинг на роль «Поэтов» начали с нуля, хотя некоторые из ранее отобранных актеров для версии Кэнью пришли снова, в том числе Итан Хоук, который сыграет роль безумно застенчивого ученика Тодда Андерсона, и Джош Чарльз, получивший роль по уши влюбленного Нокса Оверстрита. Роберт Шон Леонард сыграл роль Нила Перри, ученика, которого отец, отрицая его художественные начинания, довел до самоубийства, Дилан Кассман – старшеклассника-перебежчика Ричарда Камерона, а Гейл Хэнсен, двадцативосьмилетний актер с детским лицом, которого попросили скрыть свой возраст от других актеров, прекрасно вжился в роль беспечного Чарли Далтона (который себя называл Нуванда). Съемки должны были начаться в конце осени в Делавере, в основном в кампусе школы Святого Эндрю в Уилмингтоне, которая должна была изображать вымышленную Академию Уэлтона.

Робин участвовал в последних спектаклях «В ожидании Годо» в Нью-Йорке, а это означало, что до декабря он не сможет приступить к съемкам. Он успел только раз принять участие в коллективном чтении сценария перед тем, как команда переместилась в Делавер и приступила там к работе. Молодые Поэты были преимущественно молодыми актерами, которые восхищались Робином – когда они с ним познакомились, многие были очень напуганы, пока он не приложил усилий, чтобы все почувствовали себя расслабленно. Хэнсен, изучавший актерское мастерство в одной из престижных школ Нью-Йорка, вспоминал, что как только закончили читать, Робин подошел к нему и пожал ему руку, «хотя, ему это было совсем не нужно».

Он этим хотел сказать: «У нас много общего, – говорил Хэнсен. – Вчера я разносил горячую еду, а Робин вдруг произнес: ”Ты учился с Сэнди Мейснером, а я с Джоном Хаусменом в Джульярде. У нас обоих одинаковое прошлое“. И так с каждым. Он находил то единственное, что его с тобой связывало. Это было так мудро: ”Ты можешь мне доверять. Мы можем вместе играть“».

Пока Робина не было, Поэты в середине ноября в Делавере делали короткие стрижки эпохи Эйзенхауэра и разнашивали свою школьную форму. Уир просил их больше времени проводить вместе, получше узнать друг друга и придумывать прошлое для своих персонажей. Он запрещал актерам пользоваться современными словечками типа «клево», «вау», «чувак», «дерьмо» и просил использовать слова того времени. Несколько раз Уир сам сыграл роль учителя по имени мистер Кверн. Он попросил мальчиков явиться в школьной форме к нему на урок (в помещение для репетиции, в котором стояли парты), обращался к ним по именам персонажей и попросил организовать школьный спектакль. «Таким образом, я хотел уменьшить дистанцию между собой в качестве режиссера и актерами, расслабить всех, – говорил он. – Я выставлял себя дураком. Сам стал актером».

Робин приступил к съемкам 1 2 декабря, на 23-й день от запланированных на съемку пятидесяти двух, и его эпизоды снимали строго в том порядке, как они стояли в сценарии. Интерьер класса создали на сцене, установленной в бывшей средней школе в Уилмингтоне, в нескольких дверях от псевдоподполья, где ребята будут выполнять ночные обряды своего тайного сообщества. В краткой аннотации сцена в классе описывается так: «Ребята рассаживаются. Китинг долго смотрит в окно. Ученики начинают ерзать. Наконец Китинг встает, берет указку и медленно проходится по рядам. Останавливается и внимательно смотрит на одного из учеников».

Дальше написано, что Китинг должен был запрыгнуть на стол и обраться к одному из мальчиков, Робин все сделал как положено. Но и Уиру и Шульману это не понравилось. «Мы переглянулись, и оба поняли, что это перебор», – рассказывал Шульман. В более поздней сцене Китинг встает на парту и просит своих студентов сделать то же самое, чтобы «посмотреть на вещи под другим углом». Вместо этого Уир и Шульман решили, что Китинг, прогуливаясь, войдет в комнату, насвистывая увертюру Чайковского «1 812 год», и уйдет обратно в коридор, куда за ним выйдут озадаченные студенты. Робин подчинился этим изменениям, он придерживался сценария и знал каждую его строчку. Но всем он казался немного натянутым. «Мы спрашивали сами себя: ”Какого черта? Что происходит?“ – рассказывал Шульман. Было ясно, что Робину надо импровизировать.

«Порой мы опережали график на полдня, и как-то днем дали Робину возможность импровизировать, – говорил Алан Кертис, первый помощник режиссера. – Питер мог вести себя очень непредсказуемо. Все было в рамках, не безответственно, но он мог появиться и слегка скорректировать наши планы. Хотя Робин ему доверял, они хорошо ладили». На целый день Робину предоставили класс с его учениками, а за всем этим процессом следили две камеры. Уир подсказывал Робину, каких авторов будет преподавать Китинг – Шекспир, Диккенс – он точно знал, что Уильямсу некогда было подготовиться, но это совершенно не было проблемой.

У Робина был огромный запас шуток, но все они не подходили духу этого фильма. «Это впервые не сработало, – сказал он, – и стало мне хорошим уроком. Как плохой скотч, который не лип… Грустно. Мне было больно. Шла своего рода борьба между актером и комиком. Доктор Джессел и мистер Джолсон. То странное чувство, когда хочешь быть смешным, но понимаешь, что не получается».

По факту всего пара шуток из его выступлений вошла в финальную версию фильма, например, когда Марлон Брандо и Джон Уэйн цитируют «Юлия Цезаря» и «Макбет», или когда American Bandstand рецензирует поэзию Байрона. Да и вообще на протяжении всего фильма Робину мало где удалось пошутить: даже самые безобидные шутки, нацарапанные в качестве пометок в сценарии – например, фразу «отстой, от которого надо бежать как от чумы» пришлось заменить на «преодолеть как як». Если же он пытался вставить грубые стишки типа «Жил-был человек из Нантакета» – ему либо так и не дали это сыграть, или же они остались на полу в монтажной. Но тот день помог Робину расслабиться и все пошло как по маслу.

После этого снимали сцену, где Китинг с его подопечными разглядывают фотографии студентов прошлых выпусков – подлинный артефакт, обнаруженный в кампусе Святого Эндрю.

«Они же ничем от вас не отличаются, верно? – спрашивает учитель. – Те же прически. Гормоны играют, как и у вас. Такие же непобедимые, какими и вы ощущаете себя сейчас. Они, как и многие из вас, верят, что предназначены для великих дел. В глазах так же полно надежды. Неужели они ждали, пока станет слишком поздно хоть на толику реализовать то, на что они способны? Нет, они действовали, они жили. Сейчас эти джентльмены удобряют нарциссы. И если вы пододвинетесь ближе, то сможете услышать, как они шепчут вам свое послание. Давайте же, наклонитесь».

Мальчики послушались, а Китинг им прошептал «Carpe diem. Ловите момент, ребята. Сделайте свои жизни необыкновенными».

Сцены были вдумчивые, и Робин знал, как их играть – не гипертрофированно, но вдумчиво. «Он не играет с очевидными эмоциями, – говорил Уир. – Он отличный рассказчик, создатель настроения. Его игра завораживает».

На съемочной площадке Робин был своим парнем. В те дни, когда выплачивались чеки, он говорил молодежи «Carpe per diem», но одновременно от него исходила невероятная сила и вдохновение. Достаточно было просто его присутствия, чтобы вдохновить молодых актеров на игру и импровизацию – раз ему это разрешалось, то почему бы и им не попробовать? Когда Китинг выводит студентов на школьный двор и просит их ходить с той скоростью и в той манере, как им удобно, он случайно замечает, что Гейл Хансен стоит. Тогда Робин шутит: «Мистер Далтон, а почему вы не прогуливаетесь?»

Вдруг Хансен решил проверить его реакцию и ответил: «Я использую свое право не ходить». Это была не написанная реплика, которую никто не репетировал. Хансен стоял перед камерой, когда произнес эту фразу, а Уир был за камерой и только взглядом спросил: «Что? Что это было?»

«Остальной съемочный процесс прошел непринужденно, – рассказывал Хансен. – Как только я начинал вести себя по-настоящему, показывать именно ту атмосферу, которая существовала здесь и сейчас, как только появлялась свобода действий, загоралась искра». Всех подбадривал Робин: «Ну же, играйте. Покажите себя». Он хотел иметь все, и он мог управлять всем. Он был как лев, но давал свободу молодым товарищам и позволял им играть.

В период съемок Поэты сдружились во время перерывов между съемочными процессами и во время вечеринок у бассейна. Также они вместе ездили в Нью-Йорк, когда некоторые из них проходили пробы на роль в комедийной драме Теда Дэнсона и Джека Леммона «Папа». Роль в итоге получил Хоук.

Когда перед Робином была большая аудитория, например когда снимали сцену с игрой в футбол, и вокруг было полно народа из съемочной команды и посторонних людей, он очень любил расслабиться и пошутить. Крайне редко, когда Робин нервничал или ему было скучно, он мог и покапризничать. Но не в прямом смысле, не в плохом смысле этого слова. Он просто все делал по-своему.

Молодые актеры представляли себе Робина в абсолютно другом образе, который сформировался у них на основе его ролей и выступлений со стендапом. «Я думал, это будет брутальный мужчина, который постоянно шутит, – рассказывал Уелтмен, – но он был абсолютно иным. Это тихий, скромный, щедрый человек. Однажды он мне сказал: ”Я хочу познакомить мир с этими мальчишками“».

Марша продолжала работать на Робина в качестве ассистента, и они вместе жили в отдельном отеле. Об отношениях Робина с Маршей всем было известно, а они очень много времени посвящали друг другу. Иногда казалось, что они держались особняком, хотя на самом деле это было совсем не так. «Робин очень много времени проводил с Маршей, что не всегда было удобно, – говорил Шульман. – Если Марша не помогала Робину на площадке, то была у себя, и с ней удавалось общаться только Хенсену, который был ближе всего к ней по возрасту, к тому же выяснилось, что оба они зачитывались бестселлером Гэри Зукава «The Dancing Wu Li Masters» о квантовой физике посредством языка и символизма восточной духовности. «Мы с ней общались только о таких вещах, ни о чем другом. Она милый, открытый человек, и их с Робином отношения были чистыми и глубокими».

Лиза Бернбах, соавтор «The Official Preppy Handbook» и консультант фильма, тоже очень сдружилась с Робертом и Маршей. В то время она была замужем за продюсером фильма Стивеном Хафтом, очень много времени они проводили вчетвером, поэтому Лиза видела их и под другим углом. «Они с Маршей не скрывались, – рассказывала Бернбах. – Мы могли с Маршей разговаривать, а Робин мог подойти к ней, поцеловать и пойти дальше. Он очень любил демонстрировать свою любовь к ней». Постепенно пары стали завсегдатаями в итальянском ресторане в Уилмингтоне, где в послеобеденные часы после съемки или просмотра отснятого материала официант очень эффектно демонстрировал весь набор предлагаемых десертов, включая напиток под названием «Café Diablo – дьявольский кофе».

«Так происходило каждый вечер, – рассказывала Бернбах. – А нам всегда хотелось спросить: ”Вы нас совсем не помните? Мы вчера здесь были, и вы нам все это уже показывали. А еще мы во вторник тут были. И в прошлое воскресенье. И совсем не потому, что тут что-то необычное, а просто потому, что здесь вкусная еда и вы долго открыты. И опять каждый вечер «Café Diablo – дьявольский кофе“». Робин никогда не переставал мне это напоминать. Кстати, кофе никто из нас так никогда и не заказал».

Съемки фильма проходили очень гладко, однако, пришлось побороться с Диснеем за то, чтобы не трогать его название, которое Шульман предложил в качестве самой концепции фильма. Как-то во время съемок Хафту позвонил исполнительный директор Диснея Дэвид Хоберман и сказал, что они сделали опрос по поводу названия «Общество мертвых поэтов» и по итогам несколько засомневались в названии. Хафт процитировал: ”Мертвых“ – бред, ”поэтов“ – слишком декадентски, ”общество»“ – а что вообще это слово значит». Он передал эти слова режиссеру и исполнителю главной роли, но они не разрешили менять ни слова. Хафт сказал: «Питер поджал губы, а Робин выставил вперед подбородок. Был момент, когда они оба хотели прекратить съемки, желая таким образом донести свое мнение до руководства». Единственным рычагом управления в борьбе с Диснеем была возможность убедить продюсеров, что они делают хороший фильм, а Дисней был впечатлен тем, что видел. «Им также явно понравились кадры фильма, потому, что если бы это оказалось не так, то мы тут же узнали бы об этом».

Дисней отправил главу отдела маркетинга Роберта Левина во время метели в Делавер, где он должен был встретиться с Поэтами-повстанцами и договориться о перемирии. За обедом, куда Роберт и Марша, Питер Уир с женой Венди, Стивен Хафт и Лиза Бербах пришли в одинаковых куртках-унисекс, Левин озвучил им результаты опросов, которые очень расстроили присутствующих. «Питер отклонился от стола, как будто готовился к прыжку, – рассказывал Хафт. – Робин обожал работать с Диснеем. Но ему было знакомо слово ”Маушвиц“. И оно давало о себе знать. Становилось только хуже».

Левин давил, он сказал, что у студии уже есть несколько вариантов названия на замену, но все они были в стиле Диснея – «Невероятный мистер Китинг», «Путь Китинга», «Незабываемый мистер Китинг». «Если бы они придумали что-то, действительно гениальное, может мы бы и среагировали иначе, – говорил Хафт. – Но названия были настолько глупы, что вряд ли с ними что-то могло получиться». Он, Уир и Робин, разразившись смехом, сказали Левину: «Позвоните, когда придумаете что-нибудь получше».

Шульман в спор не вступал, он боялся, что у его сценария есть слабое место, за счет которого Дисней может назвать его фильм как пожелает. «Я думал, если только они догадаются, что в сценарии можно просто поменять название клуба, то и сам фильм можно назвать иначе, но, конечно, я им этого не сказал». Дисней отступил в споре с креативной командой и оставил название, как оно было, убрав только артикль «The» из названия, получилось просто «Dead Poets Society» (Общество мертвых поэтов). «Так же поступили и с Facebook» – сказал Шульман.

«Для нас всех это стало шикарным объединяющим опытом, – говорила Бернбах. – Мы держались друг друга и победили».

На 28 и 29 день съемок, 16 и 17 декабря, снимали 138 сцену фильма – заключительные моменты, когда уволенный из Уэлтона Китинг в последний раз появляется в бывшем классе, где Поэты приветствуют его, стоя на столах и восклицая «Мой капитан! Мой капитан!» Шульман в сценарии написал, что всю эту демонстрацию инициирует замкнутый Тодд. Там было так: «Китинг поворачивается к Тодду. Остальные тоже. Тодд ставит ногу на парту, потом встает на нее. Он стоит на парте, сдерживает слезы, смотрит на Китинга…

Один за другим ученики следуют его примеру, они молчаливо приветствуют учителя… Китинг стоит у двери, переполненный эмоциями.

Последние реплики Китинг говорит, заикаясь: ”Спасибо, мальчики. Я… Спасибо“. Перед тем как уйти, он смотрит каждому мальчику в глаза. Финальный кадр фильма – Тодд гордо стоит, еле сдерживая слезы. Экран темнеет».

Часто перед съемками Уир включал музыку, чтобы создать атмосферу и настроить актеров. Во время съемок он проигрывал композиции на небольшом магнитофоне, на этот раз его выбор пал на композицию Эннио Морриконе, ставшую главной темой в фильме Роланда Жоффе «Миссия» о евангелисте-иезуите в Центральной Америке восемнадцатого века. Нежная, грустная партитура, в которой звучал гобой, была подходящим музыкальным сопровождением для сцены прощания с Китингом. Хотя все еще оставались несколько съемочных дней до рождественских праздников и после Нового года, казалось, что правильно будет попрощаться с любимым всеми героем сейчас, все знали, что на самом деле он их никогда не покинет.