10

Доооооброе утро

Возвращаясь к тем временам, когда он мог размышлять над воодушевляющими проектами – не теми, за которые ему хорошо платили, а которые помогли бы развить его карьеру в стратегическом направлении – Робин решил сняться в фильме-экранизации Сола Беллоу «Захватить день». В романе 1956 года Беллоу рассказывает об исчезновении Томми Вильгельма, неудачного актера, перепрофилировавшегося в продавца, который потерял свою жену, семью и работу, а после и все свои деньги, цели и здравомыслие.

Бюджет фильма составил мизерные 1,6 миллиона долларов плюс грант независимой организации National Endowment for the Humanities, поэтому съемки фильма нельзя было откладывать, даже когда город накрыл ураган. Но он дал Робину возможность вложить свою душу и сердце в образ Вильгельма, поработать с Филдером Куком и сняться в одном фильме с Джерри Стиллером и Джозефом Уайзменом. Уайзман сыграл преуспевающего властного отца Вильгельма, который упрекает его за то, что последний бросил колледж и отправился в Голливуд за голубой мечтой, а не занялся карьерой, которая приносила бы стабильный финансовый доход.

«Ты хочешь гордиться собой? – ворчал на него отец во время одного из таких споров. – Иметь достаточно денег на счету… Позволь я скажу тебе, Вилки. Знаешь, кто ты в этом мире без денег? Никто. Абсолютное ничтожество».

Когда отец спрашивает, чего от него хотят, Робин в роли Вильгельма не выдерживает: «Чего я от тебя хочу? – говорит он, чуть не плача. – Помощи. Сострадания. Когда ты видишь, как я из-за всего этого мучаюсь… Пожалуйста, пап».

Осознавая, что его отец умрет раньше него, Вильгельм говорит без эмоций: «Не честно же, да, сэр? Лучший из нас, более полезный и тот, кем больше восхищаются, покинет этот мир первым».

Для Робина, чувствовавшего родство с Томми Вильгельмом и его экзистенциальным кризисом, фильм «Захватить день» стал эмоциональной разрядкой, тем местом, где он мог отработать неразрешенный конфликт со своим собственным отцом. «Думаю, что существует неописуемое чувство, когда ты всем этим наслаждаешься и не можешь отпустить, – рассказывал он. – Ты начинаешь ценить жизнь, когда заканчиваешь работу над катартической сценой, после которой смотришь на свою жизнь и свои отношения по другим углом. Я бы с удовольствием сейчас пошел домой и сказал отцу: ”Пап, я люблю тебя, пойдем поиграем в футбол“.

Фильм должны были показать по PBS, хотя на протяжении всего 1986 года предпринимались попытки показать его на кинофестивалях и передать права на дистрибьюцию для показа в кинотеатрах США. Но этого не произошло, отчасти из-за скромного бюджета и очевидно дешевых декораций, а отчасти из-за опасения, что Робин больше не может сделать из фильма хит. Когда «Захватить день» показали по PBS в апреле 1987 года, The New York Times назвала его «фиаско из-за неправильно подобранных актеров. С самой первой сцены Робин выпадал из роли, жалостно хныкал тогда, когда не корчил рожи. Нет никакой индивидуальности или оригинальности. Он с самого начала невменяемый. Нет драмы. И результат – предрешенный исход».

К этому времени Робин сделал собственные выводы, что теперь он не в числе тех актеров, которые сами себе могут выбирать проект, и смирился со своим будущим. «Вы просто скользите по цепочке комедии, где перечислены люди, кому дадут сценарий, – говорил он. – Она существует. На самом верху Эдди Мерфи, Билл (Мюррей) и Стив (Миллер). Полагаю, на следующем уровне Том Хенкс, я, Джон Кенди – таких много». А когда Робин погружался в размышления еще глубже, то говорил: «Нужно снова пробиваться или придумывать персонажей – иначе придется больно падать».

Когда-то Уильямс был нарасхват. «Было недурно, – говорил он. – Но быть не настолько востребованным тоже не трагедия. Теперь я предпочитаю тишину».

На самом деле, Робин просто выжидал. Чуть позже должен был осуществиться проект, который готовился на протяжении многих лет. Начиная с 1979 года, Адриан Кронауэр, ветеран ВВС США, пытался продать телевизионный ситком о своем опыте работы в качестве диск-жокея на Радио Вооруженных Сил в утренней программе «Dawn Buster», которую он вел во Вьетнаме в середине 1960-х годов. Напредставляв себе нечто среднее между «МЭШ» и «Радио Цинциннати», Кронауэр стремился изобразить свою версию Сайгона и Вьетнамской войны до того, как они ушли в никуда.

«Когда я туда приехал, Сайгон был сонной маленькой французской колонией, а когда уезжал оттуда, это был кошмар, – рассказывал Кронауэр. – Сюда шел массовый приток войск, орудий и денег. Ко времени моего отъезда экономика была разрушена. Движение нерегулируемое. Господствовал черный рынок. Было очень интересно наблюдать это в такой короткий срок – всего один год».

Более поздняя вариация Кронауэра, написанная в качестве телевизионного фильма, была выбрана менеджером Робина Ларри Брэзнером, который разобрал этот фильм на части и заново собрал так, чтобы он соответствовал запросам его клиента. Мич Марковиц, сценарист, который занялся переработкой произведения Кронауэра для Робина, говорил, что у него были очень скудные инструкции на сей счет.

«Не так-то много было рассказано об идее фильма, – говорил Марковиц, написавший «МЭШ» и другие ситкомы. – Помню, что я сказал Ларри: ”У меня нет ни малейшего представления о том, что вам нужно. Но мне необходимо знать твое мнение на сей счет, тогда я пойду и напишу сценарий“. Он ответил: ”Окей, диск-жокей, Вьетнам и девушка. Немного романтики. И брат – ее брат, похожий на представителя Viet Cong“. Я сказал: ”Все понятно“».

В сценарии фильма «Доброе утро, Вьетнам» Марковица, персонаж Кронауэра, приезжает в Сайгон. В первый раз он появляется перед зрителем после перелета из Греции «обалдевший, с безумной, будто после анестезии улыбкой, на нем зеркальные очки, сандалии, кофта с надписью «Hiya» (Приветики!), связанный не обязательно его бабушкой шарф, ямайские штаны из мешковины, шляпа ВВС США и греческая крестьянская рубаха, испачканная соками из разных стран». Первой фразой, после того, как главный герой прилетел, посмотрел на солнце и всех остальных, с которых пот катил градом, стала: «Думаю, это мне здесь не понадобится». И снял шарф.

Буйный, но милый персонаж Кронауэра кардинально меняет скучную военную радиостанцию, куда его определили, влюбляется в уроженку Сайгона и узнает, что ее брат член Viet Cong, который заставляет героя отказаться от своей должности и уйти в почетную отставку. В сценарии было несколько сцен, где главный герой изображен в диджейской будке, там он крутит пластинки и выдает смешные комментарии. Естественно, эти сцены были возможностью для Робина продемонстрировать свой талант в импровизации, хотя и не отражали полноценно характер самого Кронауэра.

О Кронауэре Робин говорил: «Он прямой парень, похожий на судью Борка. В реальной жизни Кронауэр никогда не делал ничего из ряда вон выходящего. Он был свидетелем бомбардировки Сайгона, хотел об этом доложить, но ему запретили, и он подчинился. Адриан не хотел идти против системы, потому что за это дерьмо могли и посадить. Поэтому мы добавили в фильм некоторый драматический компонент».

«Но он играл рок-н-ролл, он перевоплощался, чтобы делать стандартные армейские объявления, а его слова ”Дооооброе утро, Вьетнам“ стали его визитной карточкой, – рассказывал Робин. – И он всегда знал, услышали ли его солдаты на поле боя, потому что в ответ они кричали: "Иди к черту, Кронауэр!"»

«Доброе утро, Вьетнам» снимался на Paramount, и руководство хотело, чтобы это была комедия, без драмы и политической составляющей. Поэтому сценарий переходил от студии к студии и в итоге оказался в Disney, где им занялся Джеффри Катценберг, бывший исполнительный директор Paramount, который рассмотрел в этом проекте потенциал для создаваемого в то время подразделения Touchstone, ориентированного на взрослого зрителя.

Режиссер Барри Левинсон заканчивал работу над фильмом «Алюминиевые человечки» для Touchstone, когда ему предложили еще поработать над «Доброе утро, Вьетнам». Левинсон сам когда-то выступал в стиле стендап и импровизации и еще до появления Робина был членом Comedy Store Players. Они с Робином также воспользовались услугами Майкла Овитца, влиятельного соучредителя Creative Artists Agency, который пристраивал фильмы и занимался зарплатой актеров. В это время команда Rollins Joffe продолжала заниматься повседневной карьерой Робина и добывать для него материал. Хотя раньше их пути не пересекались, Левинсон с легкостью представлял, как Уильямс доминирует на экране с помощью своего голоса и воображения.

«Я мечтал, чтобы в фильме все крутилось вокруг радио, – говорил Левинсон. – Здесь у Робина все могло получиться великолепно, хотя в фильме он это никогда не делал, но у него были для этого все данные».

Мнение остальных относительно Робина для Левинсона в данном случае было не важно. «В данный конкретный момент – это прозвучит безумно – все были против, – говорил он. – Все выглядело так: у него есть фильмы, они не очень хорошие. Безумие опять звать Робина Уильямса. Я это слышал постоянно. ”Зачем вы снимаете фильм с Робином Уильямсом? Из этого ничего не выйдет“. Но я для себя уже все решил».

«Иногда приходилось говорить: ”Ладно-ладно, я тебя услышал“, – продолжал Левинсон. – но мое мнение оставалось прежним. Я был уверен, что Робин невероятно талантливый актер, просто надо показать его с правильной стороны. Именно этим я и собирался заняться».

В качестве демонстрации концепции фильма и возможности для Робина опробовать роль Кронауэр, они с Левинсоном сняли несколько пробных кадров в Лос-Анджелесе, чтобы их можно было использовать в качестве трейлера. На черном экране последовательно появляются слова:

Вьетнам 1965

Каждое утро военный диджей Адриан Кронауэр выходит в эфир

Его миссия:

Отправить войска на работу

С улыбками на лицах.

Сначала мы слышим хлопки в ладоши и эмоциональный припев из песни группы Four Seasons – Walk Like a Man, а затем яростный голос Робина: «Доооброе утро, Вьетнам! А это была песня Фрэнки Валли и группы Four Seasons – Walk Like a Man. Спасибо, Фрэнки. Отвечает сам себе высоким голосом: ”Спасибо, Адриан“. Мы идем к вам. Сейчас 6 утра. Йухууу! Не плохое время суток, особенно если ты цыпленок. Погода сегодня жаркая. Вечером жаркая. Завтра жаркая. И дальше уже догадались? Сюрприз! Завтра вечером тоже жарко».

В студии темнеет, камера перемещается из одного угла в другой и в итоге находит Робина в одиночестве в своей будке, на нем наушники и куртка ВВС США с нашивкой с именем «Кронуа», а на пульте американский флаг.

Потом было еще пару шуток от Робина: «Я тут обнаружил интересное совпадение. Хошимин. Полковник Сандерс. Может, этот тот же человек? Вау. Вам судить. Линия открыта. Звоните», – и начинает петь «Silent Night» голосом Этель Мерман, прежде чем сцена заканчивается песней Ареты Франклин «Respect».

В трейлере, отснятом Левинсоном для того, чтобы распространить его летом 1987 года в кинотеатрах еще до появления официальных постеров, был добавлен титульный кадр, в котором синими в военном стиле буквами на черном фоне было написано:

Робин Уильямс

ДОБРОЕ УТРО, ВЬЕТНАМ

А ниже маленькими белыми буквами основная фраза: ВЫЙДЕТ НА РОЖДЕСТВО.

Это были очень амбициозные планы относительно фильма, который еще не существовал, даже несмотря на бюджет в 14 миллионов долларов. Его надо было отснять за три с половиной месяца, но Левинсон полностью доверял Робину после того, как увидел некоторые сцены в его исполнении. «Прямо тогда я понял, что все будет отлично», – сказал он.

В результате летом Робин и его съемочная группа начали работу над фильмом «Доброе утро, Вьетнам» в Бангкоке, который будет изображать Сайгон. Температура воздуха достигала 110 градусов и выше, а велосипедное движение соседствовало с импровизированными военными процессиями. Робин восхищался непреходящим и нестареющим образом жизни Бангкока, богато украшенными буддийскими храмами, которые, казалось, были повсюду, и детьми, которые подбегали к нему на улицах и называли его ling – то есть обезьяной – когда хватались за его волосатые руки. Для съемок сцен в сельской местности группа отправлялась в тропические леса провинции Пхукет, пользуясь при этом нарисованными картами с пометками типа «последний участок дороги грязный» и «животные – козы, коровы, буйволы в кадре в 07.00».

Тем не менее некоторое стереотипное мышление о жизни Бангкока остановило Робина от того, чтобы взять с собой на съемки Зака. «Нам рассказывали столько ужасных историй, – говорил Робин, – что я боялся за него. Хотя сам Бангкок достаточно чистый город с учетом того, что в нем проживает около 300 000 проституток».

Однако он путешествовал с Маршей, которая теперь была его постоянным помощником и незаменимым партнером при планировании съемок. За несколько недель до их поездки в Тайланд Робин стал изучать подробности Вьетнамской войны, культуры и языка, которые были доступны военному персоналу того времени. Когда Робин размышлял над образом Кронуа, историк-консультант провел для него расследование, которое состояло из копий страниц учебников, списков телевизионных шоу, транслировавшихся в тот период («Бонанца», «Деревенщина из Беверли-Хиллз», «Гомер Куча, морпех»), и телевизионных фильмов («Мэри Поппинс», «Голдфингер»), на которые мог бы опереться Робин, а также таблицы с жаргонными, грубыми словами, которые употребляли американские военные, при этом здесь «месть Хошимину» означала «дерьмо» (после приема таблеток от малярии), «белые мыши» – вьетнамские полицейские, а первым правилом сайгонский барных девушек было: «Нет чая, нет разговоров; нет денег, нет сладкого».

Обучение Робина продолжалось каждый день после съемок, когда они с Маршей возвращались в отель, где обрабатывали материал. Надо было, чтобы сцены выглядели спонтанно, словно Кронуа делал это по ходу, но для этого Робину нужны были десятки и десятки заготовленных фраз, которые он уже опробовал, а также несчетное количество шуточек, которые могли бы понадобиться, если что-то пойдет не так. В Бангкоке не было клубов, где бы он мог потренироваться, поэтому его зрителем, а также тренером и соавтором стала Марша.

Вместе они заполняли тетради неразборчивым почерком Робина, а также более аккуратным курсивом Марши, это были записи их попыток облечь поток сознания Робина в нечто удобоваримое. Порой это были просто напоминалки Робина самому себе (никакой психоделики или души… Kinks, Beatles, CCR, DC5, топ 40) или же имена персонажей, которые он создавал, чтобы над ними мог подшучивать Кронуа («Ханой Ханна», «Марвин Арвин»). Порой они с Маршей записывали заголовки реальных новостей, которые мог озвучить Кронуа во время вещания, чтобы заполнить пустоты в эфире («Река Миссисипи провалась через защитную дамбу – когда ее спросили, она сказала…», «Папа Павел VI назвал имена 27 новых кардиналов, поднявших колледж на рекордное 103 место», «Однажды я надеюсь набрать свою собственную футбольную команду»). Названия песен, проигрываемых Кронуа, также были разбавлены шутками, обычно о непривлекательности дочерей президента Линдона Джонсона.

Конечно, даже имея в своем распоряжении весь материал, его еще надо было сыграть.

Речь Кронуа, занявшая в фильме всего двенадцать минут, снималась в Бангкоке на протяжении нескольких дней. Планировалось, что Робин снимется в одном дубле, они с Левинсоном его отсмотрят, после чего Робин снимется еще в одном дубле, учитывая внесенные поправки. «Я мог сказать: ”То, что ты сделал, реально неплохо, но можно сделать это немного короче?“ – вспоминает Левинсон. «А может это попробуешь? А давай так, или так, а еще вот так. А потом он добавлял что-то новое – классную вещь! – и сцена получалась совсем иной».

Робин мог шутить без каких-либо указаний. Всего за один дубль, длящийся четыре с половиной минуты, он у микрофона либо декламировал, либо импровизировал на тему того, как папа римский служит мессу на идише (это сцену он исполнял, пародируя голос Джорджа Джессела), как Ватикан предлагает свои собственные средства по уходу за собой (здесь он в качестве ключевых слов использует «мыло на веревке» (soap on a rope) и «папа на веревке» (pope on a rope). О том, что на самом деле Либераче – это пропавшая русская принцесса Анастасия, а Линдон Джонсон заявляет, что его дочери – вымирающий вид, музыка Этель Мерман используется, чтобы создать помехи для русских радаров, а Гомер Куча возвращается во Вьетнам после отпуска в Тайланде. О первом пуэрториканском игроке в НХЛ, и о том, что Ку Клукс Клан подает в суд на Каспера, самое дружелюбное привидение. О том, что Великобритания признает Сингапур («Эй, минуточку, а разве мы не встречались в прошлом году на мицве в баре ”Файнберг“?»), а Уолтер Кронкайт работал заместителем метеоролога («Сегодня на улице жарко и дерьмово»).

Преимущественно Робин был недоволен своими монологами. «Он так хотел, чтобы всем все нравилось, всем угодить, – говорил Марк Джонсон, один из продюсеров фильма. – Порой первое, что он делал утром, это подходил и говорил: «”Знаешь, я хочу переделать вчерашнюю работу, я заплачу“. Но причин что-то переделывать не было. Это было блистательно!»

Частично проблему создатели фильма видели в том, что Робину приходилось работать в комедийном вакууме, он играл в тихих студиях, где не получал обратной связи, ему не хватало реакции зрителей. «Он все так же импровизирует, но зрителей-то нет, – говорил Левинсон, – Это не одно и то же, что сниматься в юмористической сцене. Здесь Робин говорит и говорит, а в ответ никто не смеется. А это очень трудно».

Проблема была не просто в том, что смех за кадром мог испортить дубль. Как объяснял Марк Джонсон: «В основном наша команда состояла из англичан, но было много и тайцев. А Робин очень часто шутил на специфические американские темы, и, естественно, их никто не понимал. Поэтому Барри просил их вырезать и снимать заново, а Робин расстраивался, потому что был уверен, что несмешно шутил, поэтому никто не смеялся». Когда, например, Робин шутил о Законе об охране красоты шоссейных дорог, запрещающем перевозить дочерей президента в кабриолете, Джонсон рассказывал: «Мы с Барри сходили с ума, а остальная часть команды просто сидела. Они понятия не имели, что у Линдона Джонсона были дочери».

Однажды Левинсон попытался привлечь на съемки зрителей, посадил их в отдельную комнату, а Робин слышал смех через наушники. На первый раз это сработало, но при повторении уже нет. «Проблема в том, что шутка смешна, когда слышишь ее первый раз, а если ее повторять, то уже не смешно, – говорил Левинсон. – А Робин думал, что это он виноват. Мы поняли, что это не сработало, и перестали так делать».

В то время, как Робин делал ставку на свою роль диджея, Левинсон гордился тихой, аккуратной работой в сценах, где Кронуа командует целым классом вьетнамских гражданских лиц и учит их американским ругательствам. В этих эпизодах Левинсон признавал, что в полном классе разновозрастных тайцев, одетых в их повседневную уличную одежду, было почти невозможно изобразить взаимодействие между ними и Робином, придерживаясь сценария. «Мы начали играть, – сказал режиссер, – и разрешили им просто общаться на предложенные темы, но стараясь включить конкретные строки». Вместо задуманной сцены, которая должна была начинаться с удара по доске и вызова, Левинсон попросил Робина просто подойти к одному из студентов и начать с ним разговаривать. «Я делал знак рукой, оператор вставал, а звукорежиссер и все остальные понимали, что мы сейчас делаем, – рассказывал Левинсон. – Все выглядело очень естественно. Достоверно. Робин классно смотрелся, просто с ними общаясь. А его спонтанность и волнение рикошетом меняли поведение остальных, что очень сильно повлияло на фильм».

Робина вдохновлял каждый аспект съемочного процесса, а Марша параллельно становилась неотъемлемой составляющей его жизни. Она стала намного больше, чем просто секретарь или наборщица текста – она была его постоянной спутницей на съемках, во время перерывов на обед, на ужинах с Левинсоном, Джонсоном и их женами. Она была его заместителем, остро чувствовала его голос, помогала вылизывать его диалоги и оговаривать его повседневные потребности, потому что сам он это делать стеснялся. «Он полагался на нее, – говорил Джонсон, – и мы ей абсолютно доверяли, когда она нам говорила, что тут или там нужна какая-то помощь или особое внимание».

Во время съемок «Доброе утро, Вьетнам» Марше исполнилось тридцать, она была энергичная, с темными волосами и экзотическими чертами лица. Ее мать была финкой, самой младшей из семи детей иммигрировавшей и поселившейся на землях Висконсина семьи. Отец был филиппинцем, а перед тем, как уехать в Америку, два года отучился в медицинском учебном учреждении, к тому же он, как и отец Робина, служил в ВМС США во время Второй мировой. Марша, самая младшая из четырех детей, чувствовала себя одиночкой даже среди своих сестер и братьев. «Я выросла в немецкой общине, где все остальные дети были блондинами, а мы были темноволосыми, поэтому я знаю, каково это быть тем, кто отличается от остальных, – говорила она. – Я отличалась даже от своих брата и сестер. Они были очень общительными. А я всегда была сама по себе».

С ее собственных слов, Марше было четыре года, когда она научилась читать, изучая этикетки на шампуне, а в девять лет она уже зачитывалась объемными классическими произведениями, например «Властелином колец» Джона Рональда Руэла Толкина. Будучи взрослой, еще до поступления на работу в качестве няни к Робину и Валери, Марша оставила за плечами два неудачных брака, закончившихся разводами. Получив опыт в качестве обслуживающего пресонала, она говорила, что кое-что в себе открыла: «Я поняла, что могу делать так, чтобы людям было удобно».

Ни для кого из команды «Доброе утро, Вьетнам» не было секретом, что между Робином и Маршей завязались романтические отношения. Но Робин очень осторожно рассказывал о них, пытаясь умерить свое волнение на сей счет. Как он сказал одному из журналистов на съемочной площадке в Бангкоке, Марша стала «моим помощником, другом, доверенным лицом, и кое-кем еще, но я не могу вам об этом сказать, пока она не вышла из комнаты».

Когда Робин вернулся в Штаты, у его отца Роба диагностировали рак. Понимая, что им осталось совсем немного времени, Робин на протяжении многих недель каждый день ездил из Сан-Франциско к Робу в их дом в Тибуроне, куда семья переехала двадцать лет назад. Именно в это время мужчины стали раскрываться друг перед другом, чего никогда не делали на протяжении всей жизни. Глядя на восьмидесятиоднолетнего Роба, Робин видел перед собой загадочного и цельного командира, привившего ему такие ценности, как трудолюбие, аккуратность, дисциплинированность и пристойность, он научился игнорировать отцовскую отстраненность и разглядел в нем уязвимого человека. «Я увидел, что он чудаковат, что у него тоже есть темная сторона, – говорил Робин. – Но из уважения я соблюдал дистанцию. Затем мы установили связь. Это замечательное чувство, когда отец превращается для тебя из божества в человека, когда он спускается с вершины, и ты видишь, что он такой же человек, как и ты – со своими слабостями. И ты его любишь как человека, а не номинальное существо».

«Ему делали и операции, и химиотерапию, – рассказывал Робин. – Это было так ужасно. Все думают, что их отец неуязвим, а в итоге перед тобой крошечное существо, почти останки. И вы должны с ним попрощаться».

Копируя «Волшебника из страны Оз», Робин добавил: «За занавесом был маленький человечек, который говорил: ”Позаботься о матери, я люблю тебя и очень переживаю за некоторые моменты. Мне страшно и не страшно одновременно“. В этот момент я испытывал удивительное сочетание возбуждения и грусти оттого, что божество превращается в человека».

Ничего не скрывая, потому что на то уже не было причин, Робин рассказал отцу о том, что они разошлись с Валери и о страхе за то, что средства существования, которые так тяжело ему давались в качестве актера, заканчиваются. «Я не хочу терять ни семью, ни карьеру», – говорил он.

Роб впервые рассказал Робину о своих проблемах, разочарованиях и неудачах: как ему пришлось отказаться от юношеских стремлений работать в семейном угольном бизнесе, когда он почти обанкротился, о его направлении на службу на авианосец USS Ticonderoga, где его ранило осколком во время атаки камикадзе, о крахе его первого брака, о чувстве сожаления, которые он испытывал в последние годы работы на Ford, о его желании больше времени проводить с Робином и Лори. О том, что он понимал, что не может позволить себе оторваться от обязанностей перед компанией, и о том, как переехал в Область залива, когда больше не смог это выносить. «Я любил свое дело, а им нужно было только получать как можно больше машин, – рассказывал он Робину. – Компания уже больше не гордилась своей продукцией. Я больше не мог это выносить и просто наблюдать за происходящим. Я был вынужден уйти».

Хотя боль изнуряла Роба, он говорил и говорил, а его рассказы вдохновляли Робина, он наконец-то понял отца. Робин извлек следующий урок: он сам должен решить, какая ему нужна жизнь и затем осуществлять задуманное. «Он дал мне тот глоток воздуха, – рассказывал Робин об отце, – который мне помог и в работе, и в комедии. Отец сказал: ”Ты в это веришь? Ты правда хочешь это сделать? Так делай. Не бойся“. В молодости он отказался от многих желаний и фантазий, и когда я рассказал о своих, ему это понравилось. Отец работал изо всех сил, чтобы у него в жизни все вышло, но слишком много людей втягивало его в автомобильную промышленность, которая тобой пользуется и выбрасывает – так же, как и киноиндустрия. Он видел, что у меня в жизни происходят изменения, но я их контролирую».

Роб Уильямс умер во сне 1 8 октября 1987 года дома, в Тибуроне. Утром в воскресенье Лори позвонила Робину и спокойно сказала: «Робин, отец умер». «Мама была немного в шоке, – вспоминал Робин, – но в какой-то степени она была счастлива, потому что он ушел без боли».

Печаль по ушедшему отцу воссоединила Робина с его сводными братьями Тоддом и МакЛарином. Хотя последний не был кровным родственником Роба, но всегда относился к нему как к отцу и даже изменил свою фамилию на Смит-Уильямс как подарок Робу на День отца. «Его смерть объединила нас как семью, каковой мы не были раньше», – говорил Робин. Роба кремировали, и вся семья собралась на побережье Тибурона, чтобы развеять его прах над водой.

«В какой-то момент я развеял пепел, – вспоминал Робин, – и он растворился в тумане, а надо мной летали чайки. Умиротворяющий момент. Затем я заглянул в урну и сказал брату: ”Там осталось немного пепла, Тодд, что с ним делать?“ Он ответил: ”Это же отец, он все еще держится!“ Я подумал: «Да ты же прав, он держится». Отец был потрясающим человеком, которому все-таки хватило смелости ни в чем не ограничивать своих сыновей: ”Я вижу, что ты хочешь этим заниматься – вперед!“

Ко времени своей смерти Роб смирился с актерскими амбициями Робина. Он наблюдал, какого необычайного успеха добился его сын, но так и не увидел, как он полностью реализовал свой потенциал. Теперь Робин должен был максимально использовать свои таланты и доказать сам себе, что он всего этого достоин.

Продолжалось постпроизводство фильма «Доброе утро, Вьетнам», приближалась дата выхода, запланированная на Рождество, а Левинсон и его команда чувствовали, что в Touchstone нарастало напряжение. Прошло всего десять лет с момента падения Сайгона, тема Вьетнамской войны и ее последствий до сих пор были болезненной для многих зрителей. До этого времени в Голливуде сняли несколько фильмов о войне, например «Возвращение домой», «Охотник на оленей», «Апокалипсис сегодня», это были серьезные фильмы, в открытую рассказывающие о человеческих жертвах и жестокости; всего за несколько месяцев до этого полуавтобиографическая драма Оливера Стоуна о том, как целая рота погибла в битве, «Взвод» выиграла четыре «Оскара», в том числе в номинации «Лучший фильм».

Touchstone переживали, что «Доброе утро, Вьетнам» может оказаться фильмом, в котором шутят на тему, над которой далеко не все были готовы смеяться. Из-за этого и переживал Левинсон, когда только приступал к работе над этим фильмом. «Вьетнам – сражающиеся солдаты, – говорил он. – Это плохая война. Поэтому, когда я первый раз услышал о сценарии, то подумал, что вряд ли захочу этим заниматься. Но когда я прочитал сценарий, то сказал сам себе: ”Боже мой, каким я был наивным и узколобым“».

«Все забыли, – рассказывал Левинсон, – что это длилось двенадцать лет, и была повседневная жизнь, которая не имела прямого отношения к солдатам».

Touchstone не препятствовал релизу фильма, не вносил в него существенных изменений, но план выхода был сокращен всего до четырех кинотеатров 25 декабря. Таким образом, фильм еще успевал к «Оскару», а студия могла проверить, готовы ли зрители к подобному эксперименту. Печатная кампания, где на фотографии был запечатлен Робин в форме летчика в позе дяди Сэма с микрофоном в руках и указывающего пальцем на американский флаг, в тексте своем подчеркивала, что Адриан Кранауэр был отправлен во Вьетнам, чтобы поднять там моральный дух, и описывала его как «неправильного человека в неправильном месте в правильное время».

За несколько дней до этого ограниченного релиза Робин казался энергичнее, чем обычно, и четко понимал, что этот фильм резко отличался от того, что он делал раньше. После того, как он ознакомил с трейлером Джонни Карсона и зрителей «Сегодня вечером», Карсон насмешливо заметил: «Думаю, должно быть неплохо», а Робин ответил басом: «Надеюсь, а если нет, то я пойду на игровое шоу».

Несколько дней спустя в газетном интервью Робин мягко отклонил лестное замечание репортера о том, что он был главным комиком Америки. «Мне не нравится это звание, – сказал он. – Это перебор. Полно и других смешных людей». Но скромность Робина не помешала ему предположить, что в мире комедии у него много негласных врагов, которые очень много критикуют и ждут не дождутся, когда он свалится со своего насиженного места. «У всех есть и друзья, а есть те, кто не столь дружелюбны, – говорил он коротко. – Вы находитесь на той позиции, по которой могут вести огонь, и вы должны быть в какой-то степени к этому готовы. Нельзя шутить над другими, а потом сказать: ”Стоп! Вы не понимаете? Я чересчур чувствительный“».

Туман беспокойства стал развеиваться с появлением первых рецензий на «Доброе утро, Вьетнам», и они были сплошным излиянием поздравлений с потрясающей ролью. Из них было понятно не только, что сам фильм стал хитом, но и то, что эта роль стала переломной, как и мечтал Робин. Ссылаясь на список фильмов Робина до этого момента, Винсент Кэнби писал в «New York Times»: «В каждом фильме были свои очаровательные места, но всегда оставалось ощущение, что присущие ему природные данные используются не в полной мере, как если бы Арнольда Шварценеггера попросили сыграть в ”Театре шедевров“. В ”Доброе утро, Вьетнам“ видно, сколько в Уильямсе свежести и лукавого блеска».

Восхваляя бредовые монологи Адриана Кронауэра, Кэнби писал: «Робин плывет по течению собственного маниакального сознания. Он говорит о сексе, драме, связанной с погодой в тропиках, функциях тела, армейских порядках, политике и Ричарде Никсоне, в то время вице-президенте США. Периодически герой ведет интервью с персонажами, населяющими темную сторону его мозга, в том числе с армейским дизайнером, которые недоволен материалом, из которого сшита униформа солдат. «А почему не шотландская клетка или полоска? – спрашивает раздраженный дизайнер. – Когда идешь в бой, то сильно заметно и тадам!»

С его слов, Левинсон смог добиться того, что крайне редко удается в фильмах, а именно – создать персонаж, который настолько смешон, насколько это нужно и насколько его таковым представляют разделяющие это мировоззрение зрители. «Робин в этой роли выступил так, что хотя сама по себе это просто смешная комедия, она, по сути, стала работой одного актера. ”Доброе утро, Вьетнам“ – высший пилотаж одного человека».

Майкл Уилмингтон из «Los Angeles Times» в целом фильмом был не столь очарован, назвав его «добродушным, но не глубоким». Но его переполнял восторг по поводу игры Робина Уильямса. Он писал: «Робин настолько блестящ, что взрывает центр яростными хлопками сюрреализма электронного века. Когда он играет анархические выступления Кронауэра, визжа ”Дооооброе утро, Вьетнам!»“ и изливается всплесками головокружительных, искрометных ассоциаций, перемежающихся с записями компании Motown и роком 60-х – он преображается… Уильямс перед микрофоном – это одержимый, невинный и свободный человек».

Первые отзывы были обнадеживающими, но Левинсон не верил в успех, пока они с женой Дианой, проезжая как-то вечером по бульвару Сансет, не оказались перед кинотеатром Cinerama Dome – одним из тех, где показывали «Доброе утро, Вьетнам».

«Моя жена сказала: ”Почему бы нам самим не проверить, как приняли фильм?“, – вспоминал Левинсон. – Я увидел дюжину человек в очереди на 8-часовой сеанс, и не захотел заходить, поэтому пошла Диана, а я остался ждать. Когда она вышла, то сказала: ”На 8 часов все билеты распроданы. И на 10 тоже“. Я удивился: ”Правда? А кто тогда эти люди в очереди?“ ”Они ждут билеты на сеанс в полночь“. И тут мы воскликнули: ”О Господи!“ Мы увидели, что у массы народа уже есть билеты, а еще большее количество пытались их заполучить. На улице только и было слышно: ”А как вам удалось купить билеты? Они же распроданы“. Вокруг все жужжали как в улье. Все шло великолепно».

Через три недели, 15 января 1988 года, «Доброе утро, Вьетнам» вышел в широкий прокат примерно в 800 кинотеатрах, за неделю собрав 16 миллионов долларов. В первый раз за свою карьеру у Робина был фильм номер один по кассовым сборам.

«Для него это было большое облегчение, – рассказывал Левинсон. – У Робина никогда не было столь успешного фильма. В последнее время у него в голове бродили мысли о том, что он годен только для комедийных шоу или стендап-выступлений. И тут как гром среди ясного неба случается этот фильм. Это было словно большой взрыв, и Робина тут же полюбил Голливуд. Для него это был очень значимый момент, означающий одно – он наконец-то прорвался».

«Это было очень важно для парня, который всегда был в себе не уверен, и тут вдруг у него все получилось», – добавил он.

Как только стало понятно, что фильм стал хитом, забитая годами артерия, полная чувств и эмоций, прорвалась. Теперь Робину не приходилось задумываться, с каким лицом ему предстать перед публикой, чтобы она его приняла – он наконец получил доказательство, что его примут, даже если он будет сам собой. Робин мог расслабиться, раскрыться и поделиться собой, теми своими составляющими, которые он раньше прятал, и при этом мог не бояться, что подумают зрители.

В интервью Робин рассказывал о положительных моментах работы с психотерапевтом, которого он посещал уже на протяжении года – он это называл «операция на открытом сердце в рассрочку», и о своих мыслях на счет того, как их совместный труд помог ему в работе над фильмом. «Психотерапия позволила мне продемонстрировать больше слабых мест, – говорил он, – и мне кажется, камера это поймала. Терапия помогла мне вывести комедию на более глубокий уровень».

Но Робин ничего не говорил относительно того, чувствовал ли он себя после терапии лучше. «Они купились и на это, – с усмешкой говорил он, сомневаясь, что когда-либо сможет достичь чего-либо, похожее на внутреннюю гармонию.

«Не думаю, что когда-то смогу сказать, что я во внутренней гармонии с самим собой, – говорил он. – Тогда ты труп. Ты вышел из своего тела. Я чувствую себя спокойнее. Терапия мне в этом немного помогла… То есть во многом помогла. Она заставила многое пересмотреть в жизни: саму жизнь, свое отношение к людям, насколько ты готов пропихнуть желание всем нравиться, когда в тебе абсолютно ничего не осталось из того, за что ты должен нравиться».

Но теперь Робина интересовал вопрос, как долго интерес к нему будет актуальным. Когда закончились его первые отношения со славой, он осознал, что находится во власти внешних сил, которые могут отобрать эту силу и во второй раз. Теперь Робин понимал, что плохое мнение окружающих тоже может приостановить его восхождение к успеху. «Секрет в том, как научиться отказываться и не принимать участие в таких проектах, как ”Лучшие времена“ и «Клуб ”Рай“» только потому, что продюсеры хотят, чтобы ты у них снимался, – говорил он. – Если не получат тебя, то позовут еще кого-нибудь, поэтому не переживай. Они позовут Гэри Коулмана».

Когда во время своего дневного шоу Опра Уинфри задала вопрос, осталась ли еще у него неуверенность в себе, Робин стал тихим и задумчивым. «А почему вы спросили?» – произнес он под смех зрителей в аудитории. Потом его голос стал серьезным: «Кое в чем есть. В том, что меня покинет муза. Или вдруг… – ут его голос становился все тише, медленнее и непонятнее, – просто. Станешь. Никем. И в конечном счете будешь баллотироваться кандидатом в депутаты от демократов».

23 января 1988 года Робин, вместо того, чтобы в Лос-Анджелесе получать «Золотой глобус» за лучшего комедийного актера в фильме «Доброе утро, Вьетнам», был снова на шоу «Субботним вечером в прямом эфире» в Нью-Йорке. В интересном номере в конце шоу Робин изображал самого себя в возрасте шестидесяти лет, он был седовласый и с усами. Этот пожилой Робин-ворчун живет один в ветхой квартире, сидит в кресле и разговаривает со своим телевизором. К нему приезжает взрослый сын, которого играет Дэна Карви – в сценке прилагаются все усилия, чтобы показать, что это не Зак – сын одет в стиле персонажа Робина из «Морка и Минди». Он ходит по комнате, паталогически подшучивая над всем, что его окружает.

«В какой момент все пошло не так, – спрашивает старик Робин, оплакивая свою судьбу. – Может, это все из-за сиквелов ”Доброе утро, Вьетнам“. Возможно, ”Бонжур, Бейрут“ был уже перебор».

«Больше у меня ничего нет, – говорит шестидесятилетний Робин. – Я больше не могу делать так, как раньше. Я слишком стар. Да и кроме того, всем все равно. Никто меня не помнит».

Карви, сын Робина на сцене, старается слегка подбодрить отца: «А здесь ты ошибаешься, папа, – говорит он. – Зрители тебя помнят. ”Попай“ до сих пор в топе фильмов в Будапеште».