Глава 37
Трэвис Хак трясся.
По его вискам змеились набухшие вены, уходящие вверх, за линию волос, сквозь густую черную щетину на черепе. Глаза, так глубоко посаженные, что они были видны только при самом ярком свете, смотрели в никуда. Щеки запали, как у покойника. Осунувшееся лицо само по себе могло поведать целую историю.
Дебора Валленбург купила ему новенькую рубашку. Небесно-голубую, хрустящую, с еще не расправившимися складками. Хак выглядел как кандидат на досрочное освобождение.
Она выдвинула свой стол на несколько футов вперед и села там рядом с Хаком, отгородившись таким деревянным барьером. Мать и дитя кисти Мэри Кассатт взирали на происходящее с неуместной безмятежностью. Мягкий свет, который включила Валленбург, ничуть не успокаивал ее клиента. Он раскачивался в кресле и истекал по́том. Возможно, под лампами дневного света в полицейском участке ему было бы еще хуже. А может быть, это все вообще не имело значения.
Было четыре часа утра. Эсэмэска Валленбург разбудила Майло в четверть третьего, мне он позвонил двадцать минут спустя. По пустынным, словно пески Сахары, улицам мы домчались до Санта-Моники в два счета. Если б не череда янтарно освещенных окон верхнего этажа, офис Валленбург был бы похож на гранитную лопату, вонзенную в беззвездное небо.
Как только машина Майло остановилась у въезда на парковку, железная решетка раздвинулась и наружу вышел охранник в форме.
— Будьте любезны, ваши документы.
Нагрудный знак Майло явно был именно тем, что он ожидал увидеть.
— Лифт вон там, парковаться можете где хотите.
Охранник указал на безбрежное море свободных мест. Единственной машиной на стоянке был «Феррари» медного цвета.
— Ее спортивная машина, — заметил Майло. — Надеюсь, это все не игра.
Мо Рид на заднем сиденье звучно зевнул и протер глаза.
— Ну, поиграем…
* * *
Дебора Валленбург взяла Хака за руку. Он отстранился. Она села прямее. Седая шевелюра волосок к волоску, макияж по всей форме, бриллианты.
Профессиональная уверенность поколебалась лишь тогда, когда адвокатша взглянула на Хака. Он пребывал в своем отдельном мире и в глаза не смотрел.
— Будете готовы, Трэвис, можем начинать, — сказала Валленбург.
Прошла минута. Потом еще тридцать секунд. Мо Рид закинул ногу на ногу. И Хак, как будто среагировав на это движение, произнес:
— Единственным, кого я убил, был Джеффри.
Валленбург нахмурилась.
— Трэвис, но это же был несчастный случай!
Хак слегка отвернулся, словно выражение «несчастный случай» показалось ему оскорбительным.
— Я теперь много думаю о Джеффри. Раньше не мог.
— До того, как?.. — подсказал я.
Хак втянул в себя воздух.
— Я как во сне жил все это время. А теперь протрезвел и очнулся, но это не всегда… хорошо.
— Слишком о многом приходится думать? — предположил я.
— О плохом, сэр.
— Трэвис! — обронила Валленбург.
Хак повернулся, и мягкий свет коснулся его лица. Зрачки расширены, лоб как маслом намазан. Вокруг ноздрей какая-то сыпь, будто мелкие ягодки по бледной коже.
— Меня терзают дурные сны. Я — чудовище.
— Никакое вы не чудовище, Трэвис!
Хак ничего не ответил.
— Разве вы можете не чувствовать себя отверженным, если люди постоянно относятся к вам с предубеждением? — спросила она, делая вид, что говорит с ним, но на самом деле обращаясь к суду.
— Дебора, — он понизил голос до шепота, — вы редкая птица, вы летаете вольно. Но я-то знаю, кто я такой!
— Вы хороший человек, Трэвис.
— Среднестатистический немец.
— Прошу прощения?
— Человек из толпы, — сказал Хак. — Довольный своим костюмом и приличными туфлями. А вони можно и не замечать.
— Трэвис, нам следует сосредоточиться на…
— Дахау, Дебора. Руанда, Дарфур, невольничьи корабли, Камбоджа, плавящиеся пустыни… Обычный человек сидит в кафе и кушает кремовые пирожные. Он знает, куда дует ветер, вонь бьет ему в нос, но он делает вид, будто ничего не замечает. Вы выбрали свободный полет, Дебора. Толпа выбирает клетку. И я выбрал клетку.
— Трэвис, сейчас речь не о войне и…
Хак развернулся к ней.
— Речь о войне, Дебора. Война дышит в нас всех. Совершить набег на соседнюю стаю, разорить деревню, сожрать детенышей. В добром мире быть человеком означает не быть животным. Вы выбрали не быть животным. А я…
— Трэвис, мы пришли сюда, чтобы вы рассказали им то, что знаете…
— Я почуял ветер, и вонь ударила мне в голову. Я допустил это, Дебора.
Прежде чем Валленбург успела что-нибудь возразить, я произнес:
— Вы допустили все эти убийства.
Хак вцепился в стол, будто боялся упасть. Длинные, узловатые пальцы вдавились в кожу, соскользнули, оставив блестящие следы пота, будто от проползшей улитки. Он прикусил впалую щеку.
Валленбург промолвила:
— Трэвис, вы тут абсолютно ни при чем…
— Я мог это предотвратить! Я недостоин того, чтобы жить!
Он оголил запястья, подставляя руки наручникам. Дебора Валленбург заставила его опустить руку. Хак окаменел.
— Когда вы узнали? — спросил я.
— Я… этому не было начала, — выдавил Хак. — Оно просто было тут. Тут. Тут. Тут-тут-тут-тут…
Он хлопал себя по голове, по щеке, по груди, по животу, с каждым ударом все сильнее.
— Вы предчувствовали надвигающееся насилие.
— Келвин, — выдохнул он. Опустил голову и забормотал, обращаясь к кожаной поверхности: — Я водил его гулять. Мы почти не разговаривали. Келвин тихий. Мы видели оленя, ящерок, орлов, койота. Келвин любит слушать океан; он говорит, что океан поет басовую тему, а вселенная гудит, как григорианский хорал.
Я напомнил:
— А теперь Келвин…
Хак уставился на меня.
— Вся их семья убита? — уточнил я.
Хак отрывисто всхлипнул. Над искривленным ртом нависли сопли. Дебора Валленбург предложила ему платок, он не обратил на это внимания, и она сама утерла его верхнюю губу.
— Откуда вы знаете? — спросил я.
— Где они? — простонал он.
— Вы не имеете представления, где они?
— Я-то думал, она их любит! Я думал, она способна любить…
Он протянул руку, словно просил милостыню. Ладонь была отмыта добела, ногти неровно обгрызены. Когда Хак распрямлял пальцы, я увидел на костяшках шрамы: белые, блестящие — судя по всему, старые ожоги.
Я поинтересовался:
— «Она» — это?..
Он не ответил.
— Кто это, Трэвис?
Он вымолвил ответ — одними губами. Звук включился секунду спустя, как на тормозящем плейере:
— Симона…
Мо Рид сощурил глаза. У Майло глаза по-прежнему были закрыты, руки сложены на животе. Со стороны могло показаться, будто он спит. Но я-то знал, что лейтенант не спит: он не храпел.
— Вы утверждаете, что Симона убила семью Вандеров? — переспросил я.
Хак вздрагивал от каждого слова.
— Это ваше предположение, Трэвис? Или вам известно это как факт?
— Это не… я знаю… потому что она… я-то думал, она уязвимая, а не… потому что она ранила себя.
— Ранила себя? Как?
— Раны, в таком месте, что их не видно, если не… это секретная игра.
— Симона режет себя.
Кивок.
— И пробует собственную кровь.
— Когда мы с ней встречались, то никаких ран не заметили…
— Она выбирает потайные места… — Он облизнул губы.
— Вам это известно, потому что…
Голова у него дернулась вперед. Холодный, хриплый звук вырвался сквозь стиснутые губы.
— Вы с Симоной были близки, — сказал я.
Придушенный смех. Хак снова вцепился в столешницу.
— Дурацкие мечты. У нее были другие планы.
— Расскажите им о ней все то, что рассказывали мне, Трэвис, — вмешалась Валленбург.
Молчание.
— Трэвис, расскажите, как она вас соблазняла!
Хак яростно замотал головой.
— Нет-нет. Это звучит романтично. А там никакой романтики не было, там… там…
— Рассказывайте, а не то я сама расскажу.
— Дебора! — умоляюще простонал Хак.
— Трэвис, я обещала им, что вы сообщите факты. Если вы не расскажете им факты, они вам не поверят.
Прошло несколько секунд. Хак выдавил:
— Я… это… в общем, она пришла. В главный дом пришла. Дома никого не было. Я на нее заглядывался. Потому что она прекрасна. Физически. Заговорить с ней было немыслимо: она — дочка, я — наемный работник. Но она сама со мной заговорила. Это было так, как будто она знала мои мозги все насквозь. С ней как будто окно открылось настежь.
— Ей это было нетрудно, — сказал я.
Кивок.
— Она съежилась. Мы смотрели на океан. Она пришла ко мне в комнату. Положила голову мне на… она показала мне свои раны. Плакала мне в рубашку. Это было откровение. География плоти. Прижимать ее к себе, когда она плачет… — Хак потер блестящие костяшки.
— В географии плоти вы разбирались.
Он уставился в кожаную столешницу.
— Для нее — лезвия, для вас — огонь, — произнес я.
Кривая улыбка.
— Раньше я нуждался в наказании.
— В тюрьме?
— Потом.
Он умолк, ожидая упреков Валленбург. Та ничего не сказала.
— Извините, Дебора. Когда я вышел на свободу, мне в голову постоянно лез Джеффри… Я не хотел вас беспокоить. — И обратился ко мне: — Мне было нужно чувствовать хоть что-нибудь.
— Чем именно пользуется Симона? — спросил я.
— Да всем. Бритвы, кухонные ножи, нож для бумаги… У нее и пистолеты есть, Саймон ей дарил. Когда он женился на Надин, та сказала: будьте любезны, никаких пистолетов в доме. Симона с ними возится, разговаривает о них, пистолеты дорогие, она вставляет себе дуло в рот, делает вид, будто… она совала себе руки в глотку, чтобы вызвать рвоту. Иногда расцарапывает себе горло, харкает кровью… Ей нравится собственный вкус.
Рид беззвучно выдохнул.
Майло по-прежнему дремал в кресле, его широкая грудь вздымалась. Валленбург посмотрела на него, потом на меня.
— Что еще вы намерены нам рассказать о Симоне? — спросил я.
Хак продолжил:
— В первый раз, когда она мне показала свежие… стигматы — она это так называла, — я ее обнял. Потом мы… она побрила мне голову, сказала, что я ее жрец, что у меня кость красивая. Я думал… я мечтал ей помочь, но это были только мечты.
— Как долго длились эти ваши отношения?
Глаза у него закатились — и встали на место, как шары в игровом автомате.
— Вечность.
— Назовите, пожалуйста, более конкретные сроки.
— Два месяца, — вклинилась Дебора Валленбург. — Это кончилось примерно полгода назад.
— Это так, Трэвис?
Кивок.
— Как вы узнали, что Симона — не тот человек, за кого вы ее принимали?
— Я ее преследовал.
Рид напряг плечи. Майло не шелохнулся.
— Вы неудачно выразились, Трэвис, — произнесла Валленбург. — Просто сообщите им факты.
— Но я же ее преследовал, Дебора! — возразил Хак.
— Вы тревожились и начали наблюдать за ней.
Я напомнил:
— Вы следили за Симоной.
— Я звонил целую неделю, она не брала трубку. Я растерялся. В последний раз, когда мы были вместе, она… очень ласково говорила со мной. А потом вдруг раз — и ничего. Я начал тревожиться, что с ней что-то случилось. Потом подумал, а вдруг она ждет чего-то от меня. Что я сделаю что-нибудь спонтанное, неожиданное. Она говорила, что ее заводит спонтанность, что мне надо быть посвободнее. А я боялся… импровизировать. Сюрпризы — не… не люблю я их. И Симона знала, что мне не нравится отступать от сценария. Значит, нужен был сюрприз.
— И вы внезапно явились к ней домой?
— Всего один раз.
— Когда?
— Три месяца назад, — сообщила Валленбург.
— Саймон с Надин и Келвином поехали на выходные в Охай, — сказал Хак. — Они поехали потому, что Келвин хотел познакомиться с Никругским, композитором. В доме было тихо, Симона не отвечала на звонки. И тишина подействовала на меня… вернулись старые желания.
— Жара и боли.
— Я нашел спички. Зажег их, но не стал жариться. Я позвонил куратору. Мы поговорили, но не о том, что на самом деле было у меня на уме. Тишина становилась все громче и громче. Я сказал себе: давай, давай, давай, будь спонтанным! Поехал в ущелье Малибу, нарвал цветов, сделал букет, перевязал кухонной бечевкой, налил в винную бутылку виноградного сока, повязал ленточкой — черной, ее любимый цвет. Взял крекеры на воде из кладовки. Две коробки. «Хавершамс», из Англии, поставщики королевского двора; Симона почти ничего не ест, кроме этих крекеров, зато уж на них как наляжет… Я видел, как она умяла две коробки зараз. Потом она их… извергает обратно. Горло у нее кровоточит, это выглядит как каша с клубникой.
— И вы пошли к ней в дом, — сказал я.
— Я хотел сделать сюрприз любимой женщине. На стук она не открыла. Я пошел на зады — Симона любит быть под открытым небом. В любую погоду, раздевается донага, и… Она именно под открытым небом пускает себе кровь. У нее пятна на мебели. Тиковая мебель. Дворик крошечный, заросший, за домом сразу крутой склон, и маленькая беседка, она там спит. Я еще не успел подойти, как услышал: Симона с кем-то другим. Мои мозги все поняли, но ноги шли дальше сами собой. Я нашел место, откуда можно подглядывать. Смотрел. Зря смотрел, я уже знал, что происходит…
Хак задохнулся и уставился в потолок.
— Что вы увидели? — спросил я.
— Они лизались. Как кошки. Ласкали, лизали, лизали, ласкали… — Он облизнул губы. — Лизали, рычали. Хохотали, говорили непристойности.
— Симона и…
Долгая тишина.
— Кто с ней был, Трэвис?
— Этот, в парике.
— Назовите нам имя.
— Ну, он, — сказал Хак. — Улыбчивый парик, Уэйр-адвокат. Ночной кошмар. Она говорила мне, что ненавидит его, что он мерзавец, что обворовывает Саймона, что она все ему расскажет. Только чтобы я ничего не рассказывал, она сама все расскажет, кинет дерьмо на вентилятор, научит этих козлов уму-разуму, и тогда мы будем свободны…
— Но там, во дворе…
— Они лизались. Никакой ненависти. Кроме общей.
— У них была общая ненависть? — переспросил я.
Молчание.
— К кому именно, Трэвис?
Дыхание Хака участилось, глаза забегали.
— К кому, Трэвис?
— Лизались, хохотали, и это отвратительное слово…
— Какое слово?
— «Чурка».
— Надин? — спросил я. — Потому что она азиатка?
— Они выплевывали его, как блевотину: чурколюб, чуркин муж, чуркотрах, долбаная чурка, чурка косоглазая, из помойки вылезла…
Он стиснул кулаки, и старые ожоги выцвели до жемчужной белизны.
— Моя голова… я этого наслушался, и мне захотелось сжечь себя всего. Я пошел домой, нашел еще спичек. Кинул их в воду. Позвонил другому куратору. — Глаза у него наполнились слезами. — А Саймону так и не сказал!
— Симона ненавидит своих родных.
— Она их не просто ненавидит, — выговорил Хак. — Она… она их… таких и слов-то нет!
— Симона когда-нибудь демонстрировала недовольство по поводу новой женитьбы Саймона?
— Нет-нет-нет-нет-нет, наоборот! Она обожала Надин. «Надин умная, Надин стильная, Надин красавица», не то что ее мать. Я знаю Келли, она человек хороший, но не поддерживала Симону; ладно, я всё понимаю, мы все всё понимаем, но…
— Симона утверждала, что любит Надин.
— Она говорила, что хотела бы, чтобы ее воспитывала Надин. Они обнимались, они целовались, Надин относилась к Симоне как к сестренке. Когда Симона приходила в дом, она играла волосами Келвина. Чудесные волосы, всегда говорила она. В щеки его целовала. «Он такой милый, Трэвис! Я так его люблю, Трэвис! Он гениальный, Трэвис, я его люблю. Золотые руки, я его так люблю, Трэвис!»
— Золотые руки…
— Золотые, бриллиантовые, платиновые, волшебные руки. Она говорила, что в его музыке звучит чистая любовь, и его руки напрямую связаны с душой.
— Но в тот день, во дворе, никакой любви…
— Мой мир сгорел дотла, — выдохнул Хак. — Я уполз обратно в свою клетку.
— Вы ничего не сказали Вандерам, — промолвила Валленбург, — потому что у вас не было доказательств. Кто бы вам поверил?
Хак улыбнулся.
— Возражение отклоняется.
— Но, Трэвис…
— Я ничего не сказал, потому что я трус.
— Это же смешно, Трэвис. У вас побольше храбрости, чем у многих других.
— Возможно, Дебора права, — подтвердил я.
Мо Рид вскинул бровь. Майло по-прежнему не шевелился.
Я продолжил:
— Это в самом деле был трудный выбор, Трэвис. Вскрыть нарыв в надежде, что удастся увернуться от потока гноя, или молиться, чтобы все ограничилось только словами.
— Оправдания, — повторил Хак. — Типичный немец…
— Ох, Трэвис, ради всего святого! — взмолилась Валленбург. — Мы сюда не о космосе и философии беседовать пришли, речь идет о чисто юридических вопросах. Вы никоим образом не могли предвидеть, что они замышляют, и были совершенно не обязаны разглашать то, что подслушали.
Майло приоткрыл один глаз.
— Если только он не был замешан в этом сам.
Валленбург фыркнула.
— Ой, я вас умоляю! Вы хоть не спали последние десять минут?
— Не спал. Выслушал интересную историю…
— Все логично, Дебора, — произнес Хак. — Я убил человека, я покупал секс за деньги…
— Трэвис, помолчите!
— Давайте поговорим о других жертвах, — предложил я.
— Три женщины, — кивнул Хак.
— Шералин Докинз. Ларлин Ченовет. Демора Монтут.
Никаких признаков узнавания. Никаких попыток отрицать.
— Я о них услышал по телевизору, — сказал Хак. — Тогда и сбежал.
— Почему именно тогда?
— Из-за того, чем они зарабатывали. Я хожу к таким женщинам, как они. Я начал чувствовать, что знаю их. Может быть, я действительно что-то сделал…
— А что вы сделали?
— Иногда я плохо соображаю, что делаю.
Я повторил имена. Он ответил:
— Нет, вряд ли.
Валленбург стиснула зубы.
— Трэвис! Это не то, что вы рассказывали мне!
— Деб…
Рид вытащил три полицейских снимка. Хак долго рассматривал их, потом покачал головой.
— Он к этому никакого отношения не имеет, — сказала Валленбург. — Он запаниковал и сбежал.
— Вы никогда не снимали женщин у аэропорта? — спросил я.
— Нет.
— А где вы их берете?
— На бульваре Сансет.
— А почему не в аэропорту?
— Мне надо быть поближе к дому, вдруг я понадоблюсь Саймону и Надин.
— Зачем вы можете им понадобиться?
— Отвезти что-нибудь, привезти из круглосуточного ресторана — иногда Надин вдруг хочется есть посреди ночи. Иногда я покупаю Келвину диски в «Тауэр рекордс» на бульваре Сансет. Раньше покупал. Теперь они закрылись, и я хожу в «Вёрджин».
Оба магазина были в нескольких минутах езды от того места, где Рид нашел проституток, которые знали Хака.
— Быть на связи двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю… — произнес я.
— Такая у меня работа.
— Симона знала, что вы ходите к проституткам?
Чуть заметная, загадочная улыбка.
— Что тут смешного? — спросил Рид.
Хак вздрогнул.
— Ничего, ничего! Просто я не то чтобы к ним ходил. Так… захаживал.
— Так Симона знала? — спросил я.
— Я ей признался.
— Зачем?
— Мы разговаривали. Заполняли пробелы.
— Откровенничали?
— Да.
— И какие пробелы заполнила Симона?
— Что ей нравится вкус собственной крови. Что ей нужно что-то чувствовать. Что она мечтает о совершенном теле, что постоянно чувствует себя жирной, ненавидит зеркало, в котором видит все эти груды сала…
— А что вы говорили ей про проституток?
— Я сказал, что до нее у меня были только такие женщины. Я сказал, что быть с ней для меня все равно, что высадиться на Луну.
— Новая жизнь.
— Новая вселенная.
— Так что когда вы застали ее с Уэйром, это было…
Хак хлопнул в ладоши.
— Полный крах.
Я покосился на Майло. Тот снова прикрыл глаза и погрузился в мнимую дремоту.
— Трэвис, расскажите нам о Силфорде Дабоффе.
Затуманенный взгляд.
— О ком?
— О том человеке, который охраняет Птичье болото.
— Я никогда не бывал на Птичьем болоте.
— Никогда?
— Никогда.
Я повторил имя Дабоффа.
— Я должен его знать, да? — спросил Хак. — Извините…
— Ну, давайте поговорим о человеке, которого вы знаете. Селена Басс.
Хак, похоже, был готов к этому вопросу.
— Из-за Селены-то я и понял наверняка.
— Что вы поняли?
— Что ненависть Симоны словами не ограничится.
— Вы решили, что Селену убила Симона?
— Селена пришла от Симоны.
— В каком смысле «пришла от Симоны»?
— Это Симона ее нашла. Сказала, что сделала это ради Келвина. Симона привела Селену в дом.
— Нашла учительницу для Келвина?
— Нашла подругу, которая — вот же совпадение! — вдобавок гениальная пианистка и преподавательница.
— Симона называла Селену своей подругой?
— Они и вели себя как подруги.
— Как именно?
— Счастливые стройные девушки, все время смеются, — промолвил Хак. — И эти джинсы с низкой талией…
— А откуда вы знаете, что они не были подругами?
— Мне Симона сказала. Потом. Сказала, что услышала, как Селена играет на пианино на вечеринке. У Селены были волшебные руки, золотые руки, как и у Келвина, она идеальная учительница для него. А к Келвину ходила ворчливая старая училка, он все хотел бросить уроки. Симона сказала Селене, что тут можно неплохо заработать. Мне следовало знать, что дело не только в этом.
— А что еще?
— В первый раз, когда я принес покупки, подъехала машина Симоны; с ней была другая девушка, они хихикали. Я вошел в дом. А они — нет. Когда я вышел, чтобы забрать еще покупки, они смотрели на море. Они стояли обнявшись. И Симона положила руку на… на задницу Селены.
— Селена с Симоной состояли в сексуальной связи.
— Может быть.
— Это было еще до того, как вы с Симоной вступили в связь?
— Да.
— И это не заставило вас задуматься?
— О чем?
— Ну, о Симониных сексуальных предпочтениях.
Глаза у Хака вспыхнули.
— Да мне было все равно!
Я сказал:
— Позднее, когда вы вступили в связь, Симона сказала вам, что встретилась с Селеной на вечеринке?
Кивок.
— Она не говорила, что это была за вечеринка?
— Ну, просто вечеринка.
— Чай с печеньем?
Молчание. Затем Хак произнес:
— Потом я начал подозревать…
— Что именно?
— Тогда, во дворе… когда они перестали лизаться, он встал, и Симона вытянулась на тиковом шезлонге, и…
Он скривился.
— У нее было бритвенное лезвие. Он вернулся, попробовал ее на вкус. Он принес с собой разные вещи. Веревки… шарики на веревке… большие, огромные, пластиковые… Я отвернулся, не хотел на это смотреть, но мне все было слышно. Он сказал: «Отличная вечеринка!» Она сказала: «Золотые руки! Девочка. Не хватает только ее и пианино».
Хак потряс головой, и капли пота разбрызгались по столешнице. Дебора Валленбург заметила непорядок, но вытирать не стала.
Я прикинул вслух:
— «Отличная вечеринка» — это значит…
— Селена участвовала в тех же самых забавах. — Он посмотрел на меня, ожидая подтверждения.
— Когда вы услышали о том, что Селена убита, у вас возникла гипотеза о том, что с ней случилось?
— Ощущение.
— Когда мы пришли и рассказали вам о Селене, вы об этом ощущении не упоминали.
— Я был… я не… у меня от вас в голове помутилось. Но наконец туман развеялся, и у меня возникло это ощущение. Я не знал, что теперь делать.
Майло, не открывая глаз, произнес:
— Вы могли снять телефонную трубку…
— И что бы он вам сказал? — возразила Валленбург. — Это же только интуиция.
Майло одарил ее отеческой усмешкой.
— Когда неизвестно, кто это сделал, мы хватаемся за все подряд, госпожа адвокат.
— Ну да, конечно! Так бы вы ему и поверили.
— Я собирался сказать Саймону, — сказал Хак. — Если вообще…
— Что «если вообще»? — спросил я.
— Если вообще смог бы рассказать кому-нибудь.
— Если, если… Самое длинное слово в словаре, — заметил Рид.
— Я об этом думал, — возразил Хак. — О том, чтобы сказать Саймону. Но она же его дочка, он ее любит… А я так, посыльный.
— И вы так ничего и не предприняли, — подытожил Рид.
— Нет, я… я позвонил ему, чтобы услышать его голос — может, тот подскажет мне, что делать. Саймон не взял трубку. Я все звонил, звонил, а он не отвечал. Я написал и-мейл. Он не ответил. Я тогда написал и-мейл Надин, и она тоже не ответила. Тут я забеспокоился. А потом стало известно про тех других женщин… Я услышал про них и сказал себе: «Это те самые женщины, к которым ты ходишь».
— И тогда вы сбежали? — уточнил я.
— Я убил человека, я покупаю секс за деньги, был знаком с Селеной. И все остальные — богачи. — Он обернулся к Валленбург: — Вы мне говорили вернуться, а я не послушался.
— Трэвис, это не тема для обс…
Майло встал, подошел к столу, уставился на Хака.
— Это вся история, приятель?
— Да, сэр.
— Бред сивой кобылы.
— Посадите меня обратно в клетку, сэр. Я заслуживаю всего, на что вы меня осудите.
— Ах, вот как?
Валленбург вскочила на ноги, вытянула руку между Хаком и Майло.
— Это не признание!
Майло хмыкнул:
— Селена, шлюхи, целый заговор — и все только затем, чтобы оклеветать тебя… Как удачно!
— Ради всего святого, ну как же вы не видите? — взвилась Валленбург. — Ведь на первый взгляд он идеальный козел отпущения!
— Только на первый взгляд?
— Вдумайтесь в суть: перед вами человек, который ни за что ни про что попал в тюрьму, но не держит зла. Человек, который вел жизнь, абсолютно чуждую насилию. Ради всего святого — ведь он же спас ребенка!
— Да не спасал я ее, Дебора. Я просто взял ее с тротуара и…
— Помолчите, Трэвис! Вы же видели, как Брендин на вас смотрит. Если б не вы, этот ублюдок мог бы вернуться и забить ее насмерть, как забил насмерть ее мать!
— Дебора…
— Ну что «Дебора», Трэвис? Пора вам уже взяться за ум и начать заботиться о себе. Вам хватило глупости сбежать, хватило глупости не вернуться, когда я вам говорила, что надо вернуться. А теперь вы ведете себя как круглый идиот!
— Я…
— Да, Трэвис, жизнь — дерьмо, мы все это поняли. Но в данном конкретном несчастье вы не виновны, и, если будете держаться фактов, полиция вам поверит!
И посмотрела на Майло.
Тот остался нем.
Хак сказал:
— Но ведь я допустил, чтобы все это случилось, Дебора…
— Трэвис, вы были всего лишь посыльным, а не всеобщим сторожевым псом. Если б вы сказали о Симоне что-нибудь плохое, то остались бы без работы, а она по-прежнему спокойно продолжала бы охмурять отца и выполнять свой план.
— О каком плане идет речь? — спросил Рид.
— О плане на сто тридцать три миллиона долларов, — отозвалась Валленбург. — Эта девчонка от своего не отступала. Никогда!
Майло хмыкнул.
— Какие точные цифры!
Валленбург ответила ледяной усмешкой.
Лейтенант продолжил:
— Если это действительно так, мы говорим о долгосрочных, далеко идущих планах. Убивать проституток на протяжении года и трех месяцев, складывать их в болото — и все только затем, чтобы выдать смерть Вандеров за убийство в состоянии аффекта?
— Лейтенант, речь идет о мотивах ценой в сто тридцать три миллиона. Убийство Селены обратило ваше внимание на Вандеров и вывело вас на Трэвиса. Убийство трех женщин позволило выдать это за дело рук маньяка. Хитроумная сучка преподнесла вам Трэвиса на тарелочке! Зная его историю, она понимала, что вы нацепите шоры.
— Бож-же мой! — съязвил Майло. — Ну и в чем же тут соль?
— Сто тридцать три мил-ли-она, лейтенант! Такой горшочек с золотом стоит того, чтобы выстроить планы на год вперед.
— Классная киношка выйдет.
— «Оскар» за лучший документальный фильм, лейтенант.
— И мы должны воспринять все это нутром из-за чувств мистера Хака… Прямо вот тут! — Он потер свой выпяченный живот.
— Нет, потому что это правда, потому что все это логично, и потому что у вас нет ни единого доказательства причастности Трэвиса хоть к одному акту насилия.
Майло, ухмыльнувшись своей волчьей усмешкой, перегнулся через стол так, что его лицо оказалось в нескольких дюймах от лица Хака. Тот нервно облизнул губы.
Валленбург начала:
— И вовсе ни к чему его запу…
— Трэвис, мне понравились твои истории. Расскажи мне еще одну.
— Какую, сэр?
— О той крови, которую мы нашли в сливе раковины у тебя в комнате.
Кадык Хака подпрыгнул у него на шее.
— Я… ну, может быть, я порезался… Я был выбит из равновесия. Голова болела, может быть, я порезался и смыл кровь в раковину.
— Порезы остались? Он оглядел руки Хака.
— Нет, все чисто.
— Ну, посадите меня в клетку, мне все равно, — сказал Трэвис.
— Какая у тебя группа крови, сынок?
— Первая положительная.
— У тебя в сливе нашли четвертую.
Хак побелел.
Майло прихлопнул своей лапищей его руку. Хак вцепился в него, будто ребенок, ищущий защиты.
— Расскажи-ка нам про четвертую группу, сынок.
— Это Саймон, — сказал Хак. — У него редкая кровь. Его все время зовут в доноры.
— Ага, и он поделился своей редкой кровью с твоей раковиной… Расскажи что-нибудь получше, сынок.
Валленбург парировала:
— Если некто расчетливо и продуманно убивал людей, ему не составило бы труда подлить кровь в эту чертову раковину. Симона имела доступ в дом — могу поручиться, что и Уэйр тоже; разумеется, он имел доступ, принимая во внимание его отношения с Симоной, ей достаточно было дать ему этот чертов ключ, и…
Хак, по-прежнему сжимая запястье Майло, протянул свободную руку.
— Посадите меня в клетку!
— Трэвис, ни слова больше!
— Госпожа адвокат, мы, кажется, пришли к некоему соглашению, — сказал Майло. — Вставай, сынок. Сейчас зачитаем тебе права и поедем в кутузку.
— Хорошо, — согласился Хак.
Валленбург вскочила и схватила его за плечи.
— По какому обвинению?
— Начнем с кучи сто восемьдесят седьмых, а там посмотрим.
Теперь она задрожала.
— Вы совершаете чудовищную ошибку!
— Вы очень привязаны к этому типу, — сказал Рид. — Я чего-то не понимаю?
Валленбург беззвучно выругалась.
— Лейтенант, мы же с вами однозначно договорились…
— Что мы его выслушаем, — довершил Майло. — Мы его выслушали, теперь мы его арестовываем.
Валленбург пожевала губами.
— Как это прекрасно, как предсказуемо!.. Лейтенант, я заранее уверяю вас, что все это окажется напрасно. И позаботьтесь о том, чтобы с ним обращались как следует. Как только вы выйдете за дверь, я начну составлять ходатайство.
— Ну разумеется, мэм, ничего другого я от вас и не ожидал. Давай, сынок, вставай.
Хак повиновался.
— Выйди, пожалуйста, из-за стола. — Майло достал наручники.
Валленбург спросила:
— Вы будете держать его в Западном округе или в Центре?
— Подержим в Западном, пока не сумеем организовать перевод.
— Все согласно протоколу, — сказала Валленбург. — А мы еще говорим об обычных немцах… кстати, вам стоит за ним последить — человек склонен к самоубийству.
— Я все равно мертвый, — отозвался Хак.
Валленбург занесла было руку, словно собиралась дать ему затрещину. Посмотрела на свои трясущиеся пальцы и уронила руку.
— Спасибо вам за все, Дебора, — произнес Хак.
— Сплошные неприятности от тебя! — прошипела она.
* * *
В лифте, по пути на подземную парковку, Хак промолвил:
— Ну, вам ничего другого не оставалось.
— Почему она о вас так заботится? — спросил Рид.
Трэвис моргнул.
— Она когда-то рассказывала мне про свою волонтерскую деятельность. Про приюты для животных… Она не может иметь детей.
— И вы ей как сын? — спросил Рид.
— Не то чтобы сын, но она говорила, что когда спасаешь животное из приюта, то потом отвечаешь за него.
— Что-то вроде щенка, значит?
Хак улыбнулся.
— Наверное, да.
Двери открылись. Майло взял Трэвиса под локоть руки, скованной наручниками, и направил к машине.
— Больше ты нам ничего рассказать не хочешь?
— Да нет. Вы все равно не поверите.
— Это вас на психотерапии обучают пассивности?
Хак выдохнул.
— Жизнь оказалась долгой. Дольше, чем я думал.
— А теперь, значит, пора все бросить.
— Когда есть что делать, я делаю. Но сейчас мне ничего не осталось.
— Не факт, — возразил я.
