Глава семнадцатая

Дэмьен на автопилоте дошел из подвала под манежем до комнаты, которую ему отвели в профессорском крыле. Он шел медленно, глядя на заснеженный предрассветный дворик, наконец-то опустевший после того, как все ученики, подлетки и люди разошлись по своим корпусам.

Он завидовал им.

Порой ему мучительно хотелось вернуться в прошлое и стать одним из них. Честно говоря, в последнее время он мечтал об этом гораздо чаще, чем когда бы то ни было.

Правда заключалась в том, что Дэмьен чувствовал себя одиноким и опустошенным. Нужно отдать должное Адаму: он очень старался стряхнуть с него эту черную меланхолию, но все его попытки – романтические, тактичные, сексуальные, а ближе к концу гневные и растерянные – лишь усиливали это ощущение безысходного одиночества.

Дэмьен подозревал, что с ним что-то не так.

Раньше его родители твердили, что он чересчур много думает, очень мало развлекается и почти не бывает на воздухе. Что ж, одно из несомненных преимуществ жизни взрослого вампира заключалось в том, что Дэмьен больше не должен был терпеть неуклюжие родительские попытки сделать вид, будто бы они хотят его видеть. Строго говоря, они перестали быть его родителями сразу после того, как он получил Метку. Тем не менее какое-то время мама и папа посылали Дэмьену подарки к каждому празднику. Но год назад, после того как он прошел превращение, подарки прекратились, редкие телефонные звонки – тоже. Посещения, разумеется, тоже сошли на нет (впрочем, они и раньше были нечастыми). Все кончилось. Точка. Конец истории. Дэмьен воспринял это с облегчением. По крайней мере, так он говорил сам себе.

На самом деле он попытался все вернуть. Вскоре после переезда в Нью-Йорк он позвонил родителям. Оказалось, что они сменили номер телефона. Электронное письмо, которое Дэмьен отправил им, вернулось обратно неотправленным. Он послал родителям открытку – роскошное фото статуи Свободы, – написав, что переехал в Нью-Йорк и будет рад, если они навестят его в любое удобное время. Отправление вскоре вернулось с пометкой, что его не удалось доставить адресату. После этого Дэмьен оставил попытки связаться с родителями.

Да, у него были друзья, и много. В нью-йоркской Обители Ночи его приняли с распростертыми объятиями, и он без труда смог провести практически все реформы, которые принял новый Высший вампирский совет под руководством Зои. В целом дела шли хорошо, даже замечательно.

Но он мучительно скучал по Талсе, по всему, что оставил дома, даже по придурочным реднекам. По крайней мере, они были оклахомцами, а значит, его придурочными реднеками.

Ностальгия была позорной тайной Дэмьена. Его новые друзья – отличные ребята: умные, образованные, интересные, повидавшие мир, веселые. Но для Дэмьена в Нью-Йорке было излишне много веселья.

В действительности он чувствовал себя настолько чудовищно одиноким в своей роскошной ультрасовременной квартире в кампусе нью-йоркской Обители Ночи, что просматривал сайты по продаже недвижимости в Талсе и ее пригородах только для того, чтобы снова увидеть знакомые старые кварталы родного города, дом, свой дом.

Да, с ним определенно было что-то не так.

Дэмьен добрался до своей комнаты, вошел в роскошный, просторный номер и сразу же отправился на кухню, поставил чайник и стал ждать, рассеянно вертя в руках изящную фарфоровую чашку и глядя в пустоту. И вдруг от неожиданности вздрогнул: электрочайник запищал, сообщая, что вода вскипела. Он поставил чайный сервиз на поднос и отнес его на кофейный столик. После этого он без особого труда разыскал свою ручную кладь и чемодан, который кто-то из подлетков любезно поставил на полку для багажа перед шкафом. Из сумки Дэмьен вытащил детектив Калеба Роериха, который захватил с собой, чтобы почитать в самолете, и опустился в мягкое бархатное кресло. Добавив в чай молока и рафинада, он поднял трубку стационарного телефона и набрал номер школьной администрации.

– Обитель Ночи, Талса. Здравствуйте, это Шайлин, – раздалось в трубке после первого же гудка.

– Это Дэмьен.

– Привет! Я слышала, что Другой Джек хотел укусить тебя в шею? Про зомби и прочее я тоже уже знаю. Как ты?

– В полном порядке. Я вернулся в свой номер, но мобильная связь по-прежнему отсутствует, поэтому не знаю, где мне найти Зои.

– Понимаешь, она то приходит, то уходит. Если хочешь, я перезвоню тебе, когда она снова появится здесь, – сказала Шайлин.

– Спасибо огромное! Это было бы великолепно. Насколько я понял, Зои хочет послать Воинов в центр города, чтобы переловить оставшихся красных вампиров, верно?

– Типа того.

– Ты передашь ей, что, если потребуется, я готов пойти вместе с ней?

– Конечно. Слушай, ты точно в порядке? Только без обид, ладно? Мне не нравится твой голос. Ты как будто… немного не в себе.

– Я не обиделся. Да, я не в себе. Возможно, даже больше, чем немного. Это все из-за Другого Джека и прочего. Но не волнуйся, со мной все будет хорошо. Я справлюсь. Прошу тебя, передай Зои, что я в ее полном распоряжении.

– Будет сделано. Дэмьен!

– Да?

– Не забывай, что мы все с тобой. Мы все – вся кучка-вонючка в полном составе – тебя любим.

Дэмьен быстро опустил голову, борясь с подступившими слезами.

– Спасибо, – выдавил он и быстро повесил трубку.

После этого вытер глаза, покачал головой и с напускной бодростью заговорил сам с собой.

– Вот и славно, очень хорошо. Зет знает, что я у себя, и позвонит мне, если возникнет необходимость. У меня целый чайник ромашкового чая, я немного почитаю, потом, может быть, вздремну. Да, наверное, мне стоит немного поспать.

Он ссутулился и замолчал, уставившись отсутствующим взглядом на обложку книги, которую собрался читать.

Он тосковал по Джеку, своему Джеку. Но его Джек был мертв. А этот, Другой Джек, как называли его Афродита и остальные, сидел под замко́м в подвале, живой. Это был не его Джек, но он был похож на него, иногда даже говорил как тот. Дэмьен боялся признаться себе в этом, но сейчас для него любая тень Джека была лучше той ужасной, зияющей пустоты, которую оставил его уход.

– Почему бы мне не спуститься вниз, в его комнату, чтобы просто посидеть рядом с ним? – пробормотал Дэмьен. Он посмотрел на часы, стоявшие на каминной полке: стрелки показывали пять минут седьмого – следовательно, у него было около часа до того, как Джек впадет в забытье.

– Нет, я должен держаться от него подальше и помнить, что он опасен, что он не мой. – И Дэмьен судорожно зажал ладонью рот, подавляя рыдания.

Тут раздался негромкий стук в дверь.

Дэмьен торопливо вытер глаза и откашлялся.

– Кто там?

– Бабушка Редберд. Можно мне войти, Дэмьен?

Он удивился и, вскочив с кресла, бросился к двери. На пороге стояла миссис Редберд с корзинкой для пикника, висящей у нее на руке. Она смотрела на Дэмьена с такой знакомой, доброй улыбкой и источала такую теплую, лучистую бабушкину любовь, что ему вдруг захотелось уткнуться головой в ее плечо и рыдать, пока не кончатся все слезы.

Но вместо этого он сказал только:

– Конечно. Я очень рад вас видеть. Хотите ромашкового чая?

– С удовольствием, детка, – ответила бабушка.

Дэмьен жестом пригласил ее сесть, а сам пошел к буфету за чашкой.

– Как мило отремонтировали эти гостевые комнаты, – сказала бабушка. – Зои говорила, что проектами и оформлением занимался в основном ты. Ты очень талантлив, Дэмьен.

– Благодарю вас. Мне нравится работать над дизайном помещений. До того как меня отметили, я хотел поступить в Школу искусства и дизайна в Саванне. У них есть филиал, расположенный в Лакосте, во Франции. Я хотел проучиться там семестр и даже специально начал изучать французский в средней школе. Вам добавить сахар или молоко?

– Капельку молока, спасибо. Милый, ты очень талантливый дизайнер. – Морщинистое лицо бабушки Редберд расплылось в ангельской улыбке. – Хотя, мне кажется, слово «дизайнер» совершенно не подходит для такой великолепной работы! – Она широким жестом обвела рукой красивый номер.

– Да, формально такая работа называется «дизайн интерьеров», но, по-моему, будет лучше называть это «декорированием внутреннего пространства». Впрочем, я не являюсь дипломированным специалистом и не работаю в этой области официально, потому могу ошибаться.

– Ох уж эта терминология! – со смехом покачала головой бабушка Редберд. – Она все только запутывает, верно?

Дэмьен кивнул, отпил глоток чая, потом спросил:

– Что я могу для вас сделать, миссис Редберд?

– Прежде всего пообещай, что больше никогда не будешь называть меня миссис Редберд. Какая я тебе миссис? Зови меня Сильвия или бабушка, понятно?

– Мне больше нравится «бабушка», – сказал Дэмьен.

– Мне тоже, детка, – кивнула она. – Я пришла сюда не для того, чтобы ты что-то для меня сделал, а потому что хочу сделать кое-что для тебя.

– Для меня? – Дэмьен застыл, не донеся чашку до рта.

– Для тебя, – подтвердила бабушка, а потом открыла крышку своей корзинки и осторожно вытащила оттуда сверток, замотанный в яркий разноцветный шарф. – Вижу твою грусть, милый.

– Да, я грущу. Джек сейчас там, внизу. Но это не он, его там нет. Джек жив, но он мертв. Пожалуй, грусть – естественная реакция на эту ситуацию.

– Я не осуждаю тебя, детка, и понимаю всю глубину твоей печали. – Бабушка Редберд нежно дотронулась до его щеки. – Но мы с тобой прекрасно знаем, что эта грусть никак не связана с Джеком.

– Не понимаю, о чем вы говорите! – На словах он отвергал ее утверждение, но его голос, невольно взлетевший до пронзительной высоты, говорил об обратном.

Бабушка не сказала ни слова, а лишь смотрела на него своим добрым, все понимающим взглядом.

Дэмьен опустил голову, не в силах смотреть ей в глаза.

– Тебе нечего стыдиться, мой хороший. Порой наш дух слабеет и плачет, и тогда мы должны сначала утешить его, а потом исцелить.

– Вы… можете это сделать? – нерешительно спросил он.

– Нет, уа-у-хи, этого никто не может сделать за тебя. Только ты сам способен исцелить себя. Я могу лишь помочь укрепить твой дух, чтобы ты приступил к излечению.

Дэмьен поднял голову.

– А если я неизлечим?

– В таком случае ты либо всю жизнь будешь несчастен, либо умрешь. Это твой – и только твой – выбор. – Бабушка склонила голову, внимательно разглядывая его. – Но я верю, что ты не ошибешься. Я всегда чувствовала в тебе огромный запас доброты и мудрости, хотя ты так редко пользовался ими на благо самого себя. Позволишь задать тебе бесцеремонный вопрос?

– Да.

– Ты сам хочешь исцелиться, жить полной жизнью, вернуть себе возможность испытывать радость и горе, которое несет с собой жизнь?

Дэмьен открыл рот, чтобы машинально ответить «да», но бабушка Редберд властно подняла руку, приказывая ему не торопиться.

– Не отвечай не подумав. На самом деле очень многие люди абсолютно не хотят испытывать радость. Если ты один из них, то имей мужество признаться в этом. Я не осужу тебя, клянусь!

– Но как можно не хотеть радоваться?

– Ах, дружок, еще как можно! Жизнь – непростая дорога. Она полна разочарований. Грусть, стресс, переживания, отчаяние, смятение – к этому тоже можно привыкнуть. Если у человека долго продолжаетсятакая жизнь, то рано или поздно он отучается испытывать радость и привыкает чувствовать себя нормально, только если его со всех сторон окружает тьма. Я говорю не о той Тьме, что пронизана Злом, а о тьме как об отсутствии радости, света и счастья. Депрессия – это бездна, из которой очень трудно выбраться на поверхность. Для этого человек должен очень сильно захотеть все то, что несет с собой отсутствие печали: победы и поражения настоящей жизни, открытой для бесчисленных возможностей любви, смеха и света.

– Иными словами, я должен захотеть вернуть себе жизнь, в которой мое сердце может снова разбиться?

– Да, детка.

– Ту жизнь, в которой друзья или семья могут причинить мне боль?

– И это возможно. В жизни, открытой для радости, ты можешь неудачно выбрать профессию, из самых лучших побуждений принять решение, способное причинить боль твоим близким, совершить великое множество других ошибок, которых никогда не допустил бы, если бы закрылся от мира и от возможностей, им предлагаемых, или если бы решил закончить свою жизнь – ведь такое тоже бывает, не так ли? Так что подумай хорошенько, прежде чем ответить: ты хочешь исцелиться?

Дэмьен почувствовал, как его глаза снова увлажнились и слезы потоком хлынули по щекам, но на этот раз он не отвел взгляда от мудрого лица бабушки Редберд. Он долго молчал, потом еле слышно прошептал:

– А если мне не хватит смелости открыться, зная, что меня может снова ждать такая боль?

– В таком случае ты не узнаешь ни боли, ни радости.

– Тогда… да, – исступленно прошептал Дэмьен, – я хочу снова чувствовать радость!

Бабушка откинулась на спинку кресла и серьезно посмотрела на него.

– Тогда поверь в себя, в то, что ты смелый и достоин радости!

– Да! – Это слово прозвучало еле слышно, как шепот, поэтому Дэмьен замолчал, откашлялся и начал снова, на этот раз громко, во весь голос. – Да, я хочу исцелиться и прожить жизнь, полную радости.

Улыбка бабушки Редберд была похожа на восход луны, просиявшей над заснеженным полем.

– Конечно, детка, так и будет. Давай-ка начнем.

Она развернула сверток, отодвинула в сторону чайный сервиз и начала расставлять на столе разные предметы: большую раковину, две ароматические палочки, голубиное перо, лиловую свечу, которую бабушка немедленно зажгла, и пригоршню бирюзы, оказавшуюся длинным ожерельем.

– Но вы же сказали, что не можете меня исцелить, – сказал Дэмьен.

– Исцелить не могу, но могу очистить твой дух и дать тебе защиту, чтобы ты мог без страха ступить на путь, который приведет тебя к радости, – ответила бабушка.

– Хорошо, я сделаю все, что вы скажете, – сказал Дэмьен, выпрямляясь.

– Правильно. И вот что я тебе скажу: примирись с Джеком.

– Джек умер.

– Джек сидит в маленькой комнате под манежем.

– Это не мой Джек, бабушка. Это Другой Джек.

– Так ли важно, чей он Джек? – спросила бабушка, поднося к огоньку фиолетовой свечи толстую курительную палочку из белого шалфея. – Разве он, в любом своем обличье, не твой вечный Джек? Разве ты не будешь любить его всегда: в любом виде, в любом теле, мужском или женском?

– Буду.

Дэмьена бросило в жар, когда он понял, что его машинальный ответ был чистой, беспримесной правдой. «Я буду любить Джека в любом обличье, в котором он ко мне вернется. Он всегда будет истинной любовью всей моей жизни».

– Разве ты не понимаешь, что его дух – подлинная суть Джека – останется неизменным, в каком бы теле он ни находился, в отличие от личности, которая может быть иной, ибо несет на себе отпечаток иного жизненного опыта?

Дэмьен задумчиво кивнул.

– Да, бабушка. Кажется, я это понимаю.

– Можешь поверить, что был бы способен вновь полюбить Джека, даже если он переродился в совершенно ином теле? Представь, что ты встретил бы его в обличье прелестного азиатского юноши, совсем не вампира и даже не подлетка, или в облике женщины, знакомство которой с гей-сообществом исчерпывается отношением ее гомофобной семьи, призывающей кары небесные на головы «грешников».

– Но где-то, в чем-то это все равно был бы Джек. Да, я хотел бы быть с ним или с ней.

– Так что же тебя останавливает сейчас? Научись любить его в его собственном обличье!

Джек отшатнулся, как будто она его ударила.

– О богиня! Бабушка… как же… почему я сам до этого не додумался? – Дэмьен вдруг почувствовал, как его легкие расправляются, словно слова бабушки разрезали эластичную ленту, туго стягивавшую его грудь. – Я был настолько оглушен тем, что он Другой Джек, что не смог увидеть истину… Это все неважно! Пусть сейчас он не мой Джек, но я верю – нет, знаю, – что он сможет снова стать моим Джеком.

– Правильно, уа-у-хи, следуй своим путем. Надежда приведет тебя к радости.

– Мы полюбили друг друга однажды и сможем полюбить друг друга снова.

– Конечно, детка, сможете. – Бабушка взяла со стола длинное бирюзовое ожерелье, подняла его и надела на шею Дэмьена так, что оно легло ему на грудь. Затем она взяла в левую руку курящуюся ароматическую палочку, а в правую – голубиное перо. – Встань, пожалуйста.

Дэмьен повиновался и отошел от кресла, чтобы бабушка могла обойти его кругом. Она начала окуривать его, двигаясь по часовой стрелке, и, разгоняя дым голубиным пером, запела на языке чероки.

Она четырежды обошла вокруг Дэмьена, после чего положила дымящуюся палочку в устричную раковину. Продолжая напевать и отбивать ритм ногой, бабушка подожгла длинную косу, сплетенную из высушенной душистой зубровки, и снова начала ритуал.

Сделав еще четыре круга, она знаком велела Дэмьену наклонить голову и положила ладонь на его макушку, благословляя.

– О великая мать Земля, помоги этому доброму юноше научиться всегда говорить правду, слушать без предубеждения и помнить, что во всем и прежде всего следует искать мира. Защити его, ибо он ступает на путь жизни, открытой для радости, правды и веры в поддержание мира.

Договорив, она приподнялась на цыпочки и нежно-нежно поцеловала сапфировый полумесяц, горевший в центре лба Дэмьена.

– Никс, этим поцелуем я подкрепляю свое благословение и передаю этого юношу в твои руки.

– Спасибо, бабушка.

Дэмьену казалось, будто он стал выше ростом, его движения наполнились силой и необычайной легкостью. Он стал снимать с себя бусы, чтобы вернуть их бабушке, но она его остановила.

– Теперь они твои. Я нанизала их для тебя и каждую бусинку вдевала с защитной молитвой. Я попрошу тебя не снимать эти бусы до наступления следующего полнолуния.

– То есть я должен носить их постоянно? Даже в ду́ше?

Бабушка улыбнулась и кивнула.

– Да, детка, и в ду́ше, и в постели. Они помогут тебе на новом пути. Эти бусы уже помогли Джеку – помни об этом.

– Джеку?

– Насколько я поняла, сейчас бедному мальчику трудно сдерживать свой неистовый голод.

– Да, из-за этого Старк и Зои не разрешают мне оставаться с ним наедине. Наверное, они правы.

– Они беспокоятся за тебя. Мы все хотим тебе только добра. Но не голод Джека угрожает тебе, дитя. Не от него тебе следует защищаться. Берегись болезни, поразившей его дух. Я почувствовала это сразу же, как только увидела этого Джека. Его дух погряз во Тьме. – Бабушка Редберд накрыла ладонью бирюзовые бусы. – Тьма боится защитной силы этих священных камней. Они ослабят Тьму, овладевшую духом Джека, настолько, что он сможет на время контролировать свой чудовищный голод.

– Потрясающе! Спасибо, бабушка! Огромное спасибо.

– Дитя, не обольщайся: это не исцелит болезнь Джека – ни я, ни эти камни не обладаем такой силой. Ты тоже не сможешь справиться с Тьмой, поселившейся в нем, – всегда помни об этом. Будь мудрым и сильным. А теперь иди к нему, поговори с ним, познакомься получше с этим Другим Джеком, который есть ничто другое, как иное воплощение твоей истинной любви.

– Да. – Облегчение, охватившее Джека, было сродни освобождению от долгой болезни. Он провел дрожащей рукой по волосам. – Сколько времени нам дадут эти бусинки?

– Ты будешь в безопасности все время, пока он спит. – Бабушка закрыла свою корзинку и протянула ее Дэмьену. – Возьми это с собой. Я положила туда кое-что для вас обоих.

– Эта корзиночка намного меньше вашей обычной корзинки для пикника, – улыбнулся Дэмьен.

– Ах, милый, у меня много таких корзинок: всяких размеров, на все случаи жизни.

Дэмьен заглянул внутрь и обнаружил там маленький термос, еще теплый на ощупь, и два красивых хрустальных бокала для вина. Дэмьен повернулся к бабушке и удивленно приподнял брови.

– Кофе?

Она многозначительно улыбнулась.

– Кровь, теплая и свежая. Шони специально принесла для меня. – Поймав ошеломленный взгляд Дэмьена, бабушка рассмеялась и даже порозовела, как озорная девчонка. – Ну, что смотришь? Или ты думал, я не знаю, что ты пьешь кровь?

– Я… нет, конечно… то есть да. Я знал, что вы знаете. Но я не ожидал, что вы так спокойно к этому относитесь.

Бабушка Редберд повела плечом.

– Нет, меня это не шокирует. Тебе известно, что мой народ ел свежую, истекающую кровью печень животных, которых убивали для пропитания племени? Это делалось с уважением, с благодарностью за жизнь, которую животное отдало для выживания племени. Эта кровь считалась подаренной, а не взятой силой, потому и принималась с почтением. Честно говоря, я не вижу принципиальной разницы между своим и вашим народом.

– Спасибо. – Прежде чем закрыть корзинку, Дэмьен положил туда книгу, которую так и не успел открыть, на тот случай, если Джек окажется большим соней, чем он рассчитывал. Он подумал, что в этом случае сможет сесть в уголке и тихонько почитать, наблюдая за спящим.

– Дэмьен, я хочу, чтобы ты взял с собой к Джеку еще кое-кого, – сказала бабушка, прерывая его приятные размышления.

– Но я думал, что вы даете нам возможность побыть наедине, – пробормотал Джек, гладя пальцами бусинки. Они были прохладные, гладкие и мягкие на ощупь и как будто вибрировали в такт биению его сердца.

– Это особенная спутница, она ждет тебя за дверью. Под термосом и бокалами ты найдешь кое-что особенное и для нее. – Бабушка улыбнулась и махнула рукой, отпуская Дэмьена. – А теперь беги. Я здесь все приберу и уйду. Поторопись, милый: до рассвета осталось совсем немного времени.

Дэмьен расправил свою рубашку и посмотрел в зеркало.

– Выглядишь просто прекрасно. Беги же! Он там совсем один, бедняжка, напуганный, расстроенный, несчастный. Не забывай: он постоянно борется против Тьмы, которая мертвой хваткой держит его душу. Иди к нему. Ты нужен ему так же отчаянно, как и он – тебе.

– Уже иду. Бегу! Спасибо вам за все! – Дэмьен наклонился, поцеловал ее в мягкую щеку и прошептал: – Я люблю вас, бабушка.

– Я тоже люблю тебя, детка. Никогда не забывай о том, как сильно тебя любят. Милый мой, семья – это не узы крови, а единство духа. Знай, что дух твоей семьи – семьи этой Обители Ночи – очень силен.

Дэмьен пошел к двери, но у порога остановился и обернулся к бабушке.

– Что означает уа-ху-и?

– Сова. Я решила, что раз Старк у нас задира петух, то ты должен быть совой.

– Мне нравится, – улыбнулся Дэмьен. Потом он открыл дверь и выглянул в коридор. – Привет! – осторожно бросил он в пустоту.

Гав!

Он опустил глаза и увидел хорошенькую лабрадориху, которая чинно сидела под дверью и приветливо помахивала хвостом, как будто только что получила чудесный подарок.

– Инфанта! О богиня, как я рад тебя видеть! Я так скучал по тебе, девочка! – Дэмьен опустился на колени, Фанти со счастливым повизгиванием забралась к нему на колени, и он принялся осыпать поцелуями ее милую, добрую морду. – Ну что, девочка, хочешь повидать Джека?

Гав! Гав!

Хвост Инфанты завертелся как пропеллер.

– Тогда идем! – Дэмьен едва удержался, чтобы не броситься бегом. Инфанта семенила рядом, радостно потявкивая и улыбаясь во всю свою преданную собачью морду. Дэмьен положил руку на ее голову, чувствуя, как ее тепло успокаивает его. – Джек теперь совсем другой, – горячо прошептал он, и лабрадориха внимательно посмотрела на него, прислушиваясь. – Он даже пахнет по-другому: совсем не так, как раньше. Наверное, он тебя не узнает. Но я прошу тебя: пожалуйста, не бойся его. Будь с ним добра, ладно? Прошу тебя. Ради меня.

Гав! Гав! Гав!

Дэмьен очень надеялся, что это означало «да».