Глава 22
Тропики

Обломки, обломки, обломки. Трое спасенных в лазарете, все с контузиями.

– Он разошелся со мной встречными курсами, развернулся, догнал и приказал лечь в дрейф. Подошел с кормы и повернулся бортом. Тут я и пустил торпеду с полукабельтова. А он хлоп, и рассыпался, – Иван Иванович смотрит, как наши шлюпки бороздят место аварии, выискивая оставшихся на плаву. А больше никого и нет – корабль затонул настолько быстро, что утащил на дно почти весь свой экипаж, оглушенный взрывом трехсот килограммов взрывчатки.

Вижу, как двоих из трех, ранее выловленных из воды, англичан уже вынесли из лазарета и зашивают в мешки – не откачали. Только один из спасенных пока жив, но, говорят, весьма плох.

Впереди – Баб-эль-Мандебский пролив. В его водах хозяйничают англичане. Мы ведь даже не знаем, по какой причине командир этого небольшого крейсера решил проявить столь настойчивое любопытство. По собственной инициативе или волею пославшего его начальства? Наши сигнальщики не примечали ничего, что бы указывало на слежку или хотя бы повышенное внимание. Ни маячащих в отдалении кораблей, ни обгоняющих. Лишь встречные изредка. И те не проходили поблизости. Красное море – не узкий коридор. Тут достаточно места, чтобы со вкусом разойтись вдали и друг от друга и от берега.

После столь неприятной встречи я с неожиданной ясностью почувствовал, насколько нашей экспедиции не хватает артиллерийского корабля для сопровождения в пути. Ведь если нас раскроют или хотя бы в чем-то заподозрят, достаточно даже одной канонерской лодки, чтобы полностью разрушить всю нашу затею. Имея дальнобойные пушки, не так уж трудно противодействовать торпедной атаке, ведь катера уязвимы, а подводная лодка тихоходна. Так что расстрелять издали корабли сопровождения – задача тривиальная. Что же касается подводных лодок – да, поймать их почти невозможно. Но они частенько нуждаются в ремонте, причем, случается, вынуждены привлекать к нему обеспечивающих – Игната, Сашку Клемина или меня. Потому и путешествовали мы каждый на своем судне. Ведь теперь в командах «Ныряльщиков» не заводчане и конструкторы, а мастеровитые военные моряки, многие – с инженерной подготовкой. Но это пока не тот уровень знаний, которым обладают создатели подводных лодок.

Первый большой сбор состоялся у нас после прохода Баб-эль-Мандеба у северного берега залива Таджура. Тут эскадру поджидал угольщик, и настало время серьезной ревизии механизмов всех трех субмарин. Они ведь прошли около трех тысяч миль. Это триста пятьдесят часов хода. Кто-то может и улыбнуться, сочтя такую наработку ничтожно малой. Господа, не забывайте уровня технологий и качества материалов не самого еще конца девятнадцатого века. Так что пока пароходы отбегали бункероваться, на лодках, прикрытых от чужого взора корпусами двух оставшихся «нянек», звенели гаечные ключи и звучал технический жаргон про «ерундовинки» и «загогулинки».

Вероятно, все догадались и про подшипники турбин, и про щетки электродвигателей. Только аккумуляторы нас порадовали – они неплохо себя чувствовали. Хотя общий перечень замен выглядел впечатляюще.

Следующая «станция» была у нас уже у острова Кордива – это миль четыреста, не доезжая до Цейлона. Потом мы сделали такую же остановку неподалеку от острова Энгано у входа, считай, в Зондский пролив и, наконец, рядом с островом Хай – уже в нашей операционной зоне в полутораста милях от Сайгона. Рассказывать о штормах, о морской болезни и о том, что смыло волною за борт, не стану – это вы найдете в любой книжке про путешествия. Из особенностей было то, что мы не двигались группой, но и не тянулись длинной колбасой. Держались в радиусе радиосвязи, однако каждый шел сам по себе, регулярно обмениваясь радиограммами с остальными.

От самого Суэца ни с кем по телеграфу не связывались и, полагаю, ничьего внимания к себе не привлекли. От острова Хай Михаил Львович отправил своего человека на катере прямо в Сайгон – за новостями. Остальные же остались их поджидать. Тут меньше чем за сутки никак не обернуться. На лодках снова начались регламентные работы, так что – хоть так, хоть этак – сиди и жди.

Тихая тропическая ночь. Луна. Даже плеска волн о борт – и того не слышно. Команда и казаки намаялись на погрузке угля. Хоть и в тихую погоду, и при помощи грузовых стрел, все равно – тяжелая и грязная работа, да еще и в этакую-то жарищу, утомила людей. Все, кроме вахтенных, отдыхают. Многие вынесли койки на палубу или на крышу надстройки. Редко какой звук нарушит безмолвие. Те, кто во сне храпит, сконцентрированы на баке, и выводимые ими рулады разгоняют сонливость сигнальщиков и вахтенного офицера. До моих же ушей эта какофония не доносится. И сон не идет. Я никак не могу придумать, каким образом превратить общее соображение о прекращении судоходства вдоль вьетнамских берегов в четкий комплекс команд, исполнение которых приведет к желаемой цели. Не выстраивается цепочка действий.

Понятно, что нам следует нападать, чтобы сеять панику. Но наше оружие заточено на уничтожение, причем исподтишка. И крайне важно правильно выбирать цели. Мысль об утоплении без разбору всех встречных кораблей не представляется плодотворной. Собственно, для того, чтобы разобраться в ситуации, и отправлен человек в Сайгон, но разум нетерпеливо стремится предугадать, просчитать, перебрать варианты. Какой тут сон!

И вот слышу я английскую речь. Понятно, что один из участников диалога – спасенный с британского крейсера моряк. Второй же голос принадлежит мальчишке.

Парнишки отроческого возраста присутствуют среди казаков – есть такая традиция, держать воспитанников при воинском коллективе, и сколько-то «казачков» вертится среди наших «пассажиров». Но вот какого рожна один из них изъясняется на языке вероятного противника, как на родном, может это хоть кто-нибудь мне объяснить?

Ладно, думаю, утром разберусь. А только сна все равно ни в одном глазу. Отправился в кают-компанию, попросить у буфетчика джина с тоником, а тут как раз сотник сидит. По тому же вопросу зашел. И ему не спится.

Дело в том, что выдачу традиционной винной порции начиная с Суэца я своей властью отменил и велел поить всех растворенным в воде хинином, добавляя в это адское пойло «для скусу» рюмку водки на каждый стакан. Туда же капали и лимонного сока, пока не кончились лимоны. Ну а поскольку вместо водки были у нас и джин, и ром, и граппа, то получалось каждый раз нечто совершенно новой степени противности. Тем не менее пить эту гадость постепенно приучились все. Особенно после того, как закончилась взятая еще из дому квашеная капуста. Видать, было в напитке что-то такое, чего не хватало нашим организмам вдали от суши.

Обобщенное название сформировавшегося на эскадре многообразия водных растворов хинина и спирта с подчас непредсказуемыми дополнениями – «джин-тоник» – сформировалось потому, что именно таким словом получившуюся смесь обозвал я. Термин прижился. Жажду эти напитки утоляют неплохо, в мозги особо не шибают, потому и вошли в обиход, причем без строгого нормирования выдачи.

Когда законных обитателей кают-компании – офицеров корабля – тут нет (а случается это нередко), я, нарушая старую морскую традицию, тихонько заглядываю к буфетчику, опрокинуть полстаканчика вышеупомянутой бурды. Не, ну не привык я гонять вестового, тем более – ночь на дворе, спит человек.

Вот как раз сотника, что заглянул сюда промочить глотку, я и спросил про мальчишку, так бойко тарахтящего по-английски.

– Так, Петр Семенович, это кроме как Кольке и быть некому. Он уже в Севастополе к сотне пристал. Сказал, хочет с нами идти на Дальний Восток.

Ясное дело, выяснять, какое соображение заставило принимать в сотню воспитанника накануне погрузки – это сейчас не важно. Важно, что иначе как засланным этот казачок быть не может. И, поскольку от самого Суэца мы ни с кем на связи не были, то и доложить маршрута следования группы он не мог. Но разбираться в вопросе необходимо немедленно.

Разбудил я Михаила Львовича, а потом велел кликнуть этого самого Кольку. Заходит он в каюту, и с заметным трудом узнаю я, кого бы вы подумали? Николая Кровавого. Будущего, естественно.

Вот это засада!

Нет, как он это время скрывался от моего взора – полбеды. Что другие его в лицо не настолько знают, чтобы опознать в любой одежде – многое объясняет. Но скажите мне на милость, что с этим всем делать?! Куда его везти, кому сдавать, как выполнять задачу?

– Батько сказал, вы хотели меня видеть, – и смотрит тревожно. Мерзавец.

– Хотели. Что англичанин рассказывает?

– Так ничего. Помогаю страдальцу сообразить, как его звали и кем он был. Говорит, что работал с утлегарем, а потом летел над морем. И всё. На этом память ему словно отрезало.

– Скажи ему, что он Джон Смит. По-русски – Иван Кузнецов. Пускай изучает наш язык и ни о чем не тужит. Ступай.

Едва за цесаревичем закрылась дверь, я перевел взгляд на Михаила Львовича.

– А что я мог? – сразу принялся оправдываться жандарм. – Его мои люди признали уже в Эгейском море, а до того он им на глаза не попадался. Рисковать операцией никак невозможно – у нас и без того все на ладан дышит. Признаться, из Суэца я в телеграмме намекнул государю, что чадо его при мне. Так что, может статься, британский крейсер, нами потопленный, как раз и хотел спросить, следует ли этим бортом наследник российского престола – мало ли как его сориентировали по телеграфу-то?

– Вам бы все шуточки шутить, сударь. А мне что прикажете делать? Я ведь верноподданнически обязан печься не о том, как французам насолить, а с барабанами и фанфарами мчать его высочество в объятия Марии Федоровны.

– Полно вам, Петр Семенович. Мы с вами взрослые люди, понимаем, что сын у Александра Александровича не единственный. Нам пристало уповать на промысел Божий, а не противиться воле его.

Поговорили. И еще я понял, что Михаил Львович этого барчука тоже не любит, от всей души желая ему хорошей порки или доброй взбучки в иной форме, относительно выбора которой весьма склонен положиться на волю Создателя.

Рука моя непроизвольно потянулась к шкафчику, где хранилась бутылочка арманьяка – как раз на случай серьезного мужского разговора, острую необходимость в котором мой отравленный хинной бурдой организм в это самое мгновение остро испытал. Увы. Не судьба. Топот ног по коридору, распахнутая вестовым дверь и слова: «Вас просят на мостик» разрушили очарование момента.

– Рожественский дал радио. К нему приближается большая джонка, полагает, под парами. Подозревает, что намерена взять на абордаж.

– По всей эскадре – тихая тревога. – Бегу в радиорубку. Заодно разъясню диспозицию.

Мы стоим в видимости острова не компактной группой, а каждый сам по себе. «Веста» и «Аргонавт» на якоре, а «Великий князь Константин» и подводные лодки лежат в дрейфе. Все несут стояночные огни. Ночь, как я уже поминал, лунная, то есть видимость отличная. Ветер слабый, приятный, привносящий небольшое облегчение в назойливую устойчивую жару, надоевшую всем хуже горькой редьки (запасы которой в кладовых, увы, уже исчерпаны, и ни капли она никому не надоела).

Рожественский продолжает изображать дремлющее в дрейфе судно и неслышно подрабатывает электромоторами на самом малом ходу. Пиратский корабль пытается подойти к его борту неслышной тенью, чтобы не разбудить задремавших вахтенных до того момента, когда пираты хлынут на палубу. Одним словом – порхание ночных мотыльков.

Для выполнения моего плана требуется филигранный расчет и четкая согласованность действий всех кораблей эскадры. Как наскипидаренные работают штурманы, дятлом стучит ключ рации, а внешне все выглядит тихо и мирно – сонные суда, еле-еле шевеля винтами, смещаются почти незаметно для постороннего наблюдателя. Прямо признаюсь – дать нормальный ход корабли сопровождения просто не в состоянии, потому что пар в котлах поднят только для минимальных перемещений, хотя кочегары уже работают над этим вопросом.

Пират же явно заподозрил что-то неладное – не мог он дважды так промахнуться относительно неподвижной цели. За кормой джонки вскипает бурун, и она увеличивает скорость сближения с замаскированной под пароходик подводной лодкой.

Такой же бурун теперь пенится и позади «Н5» – принимать дорогих гостей Рожественский не спешит. Некоторое время эти догонялки продолжаются в тишине – видимо, изумление на какое-то время лишило пиратского капитана осторожности, но тут вспыхивают наши дуговые прожекторы, ослепляя столпившихся на палубе вооруженных людей, шрапнель из пушек окатывает толпу, трещат винтовки наших казаков, и голос одного из переводчиков через мегафон предлагает командиру местных флибустьеров прибыть для переговоров.

Я не слишком разбираюсь в обычаях большинства народов, живущих на необъятных просторах Земли, поэтому доверился искушенности одного из людей Михаила Львовича. Правда, дал ему понять, что не стоит скрывать от «партнера» факт неминуемой гибели его и всей команды в случае, если достигнуть договоренности не удастся.

На то, чтобы втолковать пирату, эту несложную истину, ушло два дня. За это время вернулся из Сайгона наш посланец и привез новости. А церемонии все продолжались и продолжались. Тогда капитану флибустьеров на шею привязали прогоревший колосник и подвели его к борту. Аргумент оказался действенным – уже через час команда джонки приступила к выполнению возложенной на нее задачи. Теперь, с таким-то помощником, некий, пусть и приблизительный, план у меня сформировался.

Ограбление пакетбота, да еще и в видимости берега – даже в здешних бандитских водах на подобное решаются редко. Тем не менее наш «партнер» проделал это: догнал и взял на абордаж рейсовый пароход, идущий в Сайгон из Сингапура. Обчистил пассажиров, судовую кассу, выбрал из перевозимых товаров то, что показалось ему наиболее привлекательным. А потом спокойно удалился. Как мы и договаривались, лишним душегубством он не увлекался – нам требовались живые свидетели, эмоциональные и возбужденные, которые бы обязательно вернулись в лоно цивилизации, пусть и с задержкой как раз на время ограбления. Главное – то возмущение, что привезли с собой пострадавшие. Желание догнать и наказать разбойников должно было возникнуть у колониального руководства и побудить его к направлению военных кораблей на борьбу с пиратами.

Очень удачно вышло то, что корсар нам попался основательный. У него даже паровая машина установлена, что заметно расширяет промысловые возможности. А мы, естественно, заняли позиции у выхода из гавани главной базы французского флота. Мы – это три подводные лодки. Помня о прочитанных книжках про тактику «завесы», нарезал им зоны так, чтобы не мешали друг другу.

Я сегодня вышел обеспечивающим с Писаревским. Игнат – с Рожественским, а Клемин – с Подъяпольским. В перископ видна глубокая бухта, дальний край которой не просматривается. Что-то дымит, но из-за расстояния ничего разобрать невозможно. Энергичный тропический рассвет уже завершился, и яркое солнце заливает море и берега своими лучами. Мы не решились проникать в бухту, тем более в фарватеры впадающего в нее Меконга. Знаете, эта задача скорее для моего первого деревянного ныряльщика – только у него была маневренность, достаточная для петляния среди неведомого.

Но, пожалуй, будь он сейчас при мне, я все равно не стал бы соваться на нем в порт. Тут повсюду ужасное многолюдье, и вероятность, что случайный зевака заметит рубку, очень велика. А пробираться под водой немыслимо – очень мутно. Так что таимся мы на просторном месте, не питая уверенности в том, что сумеем поразить цель, буде таковая появится.

Жизнь на лодке идет себе потихоньку. Шестеро по койкам, чтобы не путаться под ногами у остальных. Радист приткнулся в своем закутке и вслушивается в окружающие шумы через стетоскопные трубочки, подсоединенные к металлическим звукопроводам – электронной аппаратуры у нас по-прежнему нет. Штурман, за своим столиком в центральном посту ведет счисление, а командир с вахтенным начальником по очереди приникают к окулярам перископа и пытаются обнаружить хоть что-нибудь примечательное.

Основная часть труда подводника наполнена бесконечными рутинными деяниями и терпеливым ожиданием. Потому Измаил Максимович Зацаренный и командует надводным кораблем, что при его темпераменте чувствовать себя постоянно скованным и выжидающим просто невыносимо.

– Есть, корвет идет на выход, – докладывает вахтенный командир.

Сергей Петрович приникает к окулярам, довольно хмыкает и делает мне приглашающий жест. Отрицательно кручу головой:

– На карте покажите.

Точки проставляются рядом друг с другом. Азимут совпадает, а расстояние разнится. Дальность определена на глазок.

Терпение. Еще десять минут, и вторая пара точек ложится на тот же лист. Штурман сообщает курс и скорость цели с неопределенностями размером с Эверест.

– Лево сорок, средний ход, – Писаревский отдал команду и повернулся в мою сторону, словно испрашивая одобрения.

Киваю. Понятно, что мы пытаемся встать поперек курса неизвестного, чтобы, пройдя вперед, поймать его на кормовой залп. С другой стороны, выйдя из бухты, корвет или сохранит первоначальный курс в открытое море, или повернет направо. Еще одна неопределенность – момент поворота, если он состоится. Игра вероятностей, а что делать?

– Боевая тревога. – Экипаж расходится по местам и доклады о готовности следуют один за другим. На фоне этого оживления сообщение о шуме винта воспринимается как очередная деталь мозаики – мили три до цели, не больше.

– Десять влево!

Все правильно, Петрович уточнил место встречи торпеды с бортом француза и решил, что состояться это событие должно, по возможности, раньше. И пора прятать нашу гляделку, а то увидят еще ненароком.

Слышу, как заработал опускающий перископ двигатель, и успокаиваюсь. Все вовремя. Все правильно. Все смотрят на часы, отсчитывая секунды. Спокойствие, только спокойствие. Такое впечатление, что через всю лодку протянулся хрустальный нерв и, натягиваясь, истончается.

– Поднять перископ! – командир снова прильнул к окулярам. – Право два, одерживай, пятый, товсь!

Пауза.

– Пятый готов!

– Пятый – отбой. Убрать перископ. Лево на борт. Резко!

– Характер работы винтов меняется, – опять радист-акустик доложил.

– Корвет повернул вправо, – Писаревский просто излучает разочарование. – Попробуем развернуться и поймать его на носовой. Но, похоже, не успеваем. Когда завершим циркуляцию, он окажется к нам кормой.

– Раздрай, – впервые за все время я открываю рот.

– Левый винт – полный назад. Правый – полный вперед. – Звуки мощной электрической искры и запах озона подтверждают выполнение команды. Корпус лодки поворачивает быстрее, и перископ снова поднимается.

– Винты оба средний вперед, одерживай.

Новый треск электрических разрядов, короткое рыскание.

– Право пять. Держать дорожку. Первый, товсь.

Уже понятно, что стрелять мы будем со стороны кормы корвета, то есть вдогонку, под очень острым углом. Показываю четыре пальца.

– Второй, третий, четвертый – товсь! – Меня поняли. Дадим полный залп.

Вот и череда пусков с интервалом – как получится. Секунд десять-пятнадцать уходит на выравнивание лодки после каждого выстрела, и только потом следует команда «пли».

– Ныряй на двадцать, курс девяносто.

Да уж, ситуация безрадостная. Цель уходит на юг одиннадцати-тринадцатиузловым ходом, чуть показав нам вид со стороны кормы на свой правый борт. За ней со скоростью двадцать узлов гонятся четыре торпеды. Скорей всего, настигнув корвет, они попадут в мощную струю от его винта. Или двух. Что случится с ними после этого – никто не предскажет. Отклонятся, взорвутся или все-таки доберутся до твердого и сработают штатно. Гадаем.

Взрыв. Которая из четырех? По времени должна быть первая.

Пауза длится около минуты.

– Характер работы винтов изменился, – успел доложить радист.

Взрыв.

Перископ мы подняли, только отойдя на пару миль. На фоне сверкающего буйной зеленью берега четко виден оседающий кормой крупный военный корабль. С его бортов в воду летят крупные предметы. Создается впечатление, что это выбрасывают пушки, чтобы облегчить крейсер. Не похоже, что потонет, но плавать без посторонней помощи сможет только под парусами, когда придумает, чем рулить. Во всяком случае, догонять наглого пирата и наказывать его придется кому-то другому. Нам же стоит поторопиться к «Аргонавту», чтобы получить от него новые торпеды взамен истраченных.

Наступившая ночь принесла множество известий. Заработала рация в Сайгоне и передала, что контр-адмирал Курбэ, назначенный в апреле этого года начальником морской станции в Тонкине, бомбардировал со своими судами внешние форты Хюэ и в итоге занял их. Ведутся переговоры об установлении Францией протектората над Тонкином. То есть мы опоздали. Цели, которым нам поручили помешать, достигнуты. Маленький свободолюбивый Вьетнам оказался под пятой могущественной европейской державы, а дружественный Китай потерял контроль над устьем Красной реки.

Еще нам сообщили данные о военно-морских силах, которыми располагает Франция в этих водах. Это четыре броненосных крейсера, пять крупных деревянных крейсеров, семь крейсеров поменьше, тоже деревянных, пять канонерок и три больших транспорта.

Нашего сегодняшнего «крестника» Сергей Петрович определил как «Виллар» – один из больших деревянных.

Из дома никаких распоряжений не поступало – Александр Александрович хранил молчание. Что же касается осведомленности морского командования о нашем визите в эти воды, так душу мою не посещают ни малейшие подозрения о том, что таковая имеет место. Словом, нас тут немножко забыли. Тем не менее приказа, отменяющего выполнение ранее поставленной задачи, не поступало, следовательно, продолжать препятствовать французам устанавливать свое господство в этом районе и есть наша обязанность.