Глава 18. Туда и назад
Камни выпирали из тела холма, словно хребет гигантского сказочного дракона, чьё тело давно сгнило и растворилось в земле, а вот хребет остался. И торчит теперь на круглой вершине, открытой всем ветрам, покрытый пятнами рыжеватого лишайника и являя собой прекрасной укрытие для двух людей, спрятавшихся за ним.
– Ты как хочешь, но дальше нельзя, – произнёс Конвей. – Иначе нам полный женский орган мужского рода. А хотелось бы ещё немножко пожить.
Мигель, не отрываясь от бинокля, улыбнулся – ему понравился эвфемизм друга.
За последнюю неделю они с Конвеем О’Доэрти решительно и бесповоротно стали друзьями. Там, на Марсе, их, пожалуй, можно было назвать добрыми приятелями, не более (хотя юность склонна записывать в друзья всех подряд, к кому испытываешь хоть какую-то симпатию и с кем проводишь хоть сколько-нибудь свободного времени). Но теперь за спиной достаточно, чтобы стать друзьями без обиняков. Хватает того, что упомянутая спина надёжно прикрыта, и ты это знаешь. А об остальном и говорить нечего: пресловутая горбушка хлеба и глоток из фляги пополам; тесная палатка одна на двоих; километры труднейших дорог и даже, в каком-то смысле, общая любовь (оба придерживались мнения, что близнецы – это, конечно, не один и тот же человек, но связаны между собой они гораздо крепче и глубже обычных сестёр) – всё это и ещё множество мелочей, включая ежедневный обмен мыслями по любому поводу, скрепляло их дружбу подобно лучшему в мире молекулярному клею – не разнять.
– Тебе не хватило пяти секунд терпения, чтобы услышать от меня примерно эти же слова, – сказал Мигель. – Я не самоубийца.
– Так всегда со мной, – вздохнул Конвей. – Вечно тороплюсь. Уже сам себе говорю, бывало: «Спокойно, О’Доэрти, не суетись, всё образуется само собой». Но – нет. Характер, чтоб ему. И откуда во мне это, интересно… Может, от прапрапрабабушки Розы Шнеерсон? Я тебе рассказывал, что она сбежала в Англию не просто так, а накануне собственной свадьбы?
– Тш-шш, – Мигель отнял бинокль от глаз и передал его другу. – Смотри и молчи.
Они проникли в портал на острове Ольхон близ скалы Шаманка тридцать девять часов назад, перед самым рассветом. Проникли довольно легко. Наукоград Хужир действительно оказался разрушен, и пришельцы уничтожили там всех, до последнего человека. Если кто и уцелел, то не показывался, а искать они не стали. Портал мерцал синим холодным светом, возносясь на берегу, перед скалой Шаманка, подобно невиданному явлению природы. Собственно, таковым он и был. Синеватым светом, который ничего не освещал, мерцала сама поверхность портала. Она была похожа на тонкую плёнку неизвестной природы. Или на слой какой-то жидкости, удивительным образом сумевшей растечься вертикально да так и оставшейся в таком положении.
– Страшно, чёрт, – признался Конвей шёпотом.
– Они все дышат, – сказал Мигель. – Значит, и мы там сможем дышать.
– Это понятно. Но вдруг они нас там поджидают?
– Делаем так. Входим на полном форсе, быстро оцениваем обстановку. Реакция у них не быстрее нашей, и на форсе мы для них будем практически невидимы. Если портал охраняется и охраны мало – убиваем всех. Если много – быстро отступаем.
– А если погоня?
– Убегаем и прячемся. И, опять же, убиваем всех, кто сунется за нами. Я понимаю, что рискованно, но других предложений нет.
– Может, лучше «Хамелеон»? – предложил Конвей и сам ответил: – Нет, ты прав. «Хамелеон» хорош, когда ты неподвижен, а если нужно действовать, и действовать быстро, то форс ничего не заменит.
Охраны за порталом не оказалось. Вообще никого там не оказалось. Они прошли сквозь плёнку, не почувствовав ни малейшего сопротивления, как сквозь воздух, и оказались в другом мире.
Здесь был день. Серый, тусклый и довольно холодный. С низкого неба, по которому сплошняком ползли брюхатые чёрные тучи, сочился неясный мутноватый свет. Между тучами, то здесь то там, мелькал иногда грязно-голубой клочок просвета, похожий на старую застиранную тряпку. Холмистая безрадостная равнина, покрытая ломкой увядшей серо-охристой травой, тянулась до горизонта. Над буграми далёких холмов, в сизой тьме плотных туч погромыхивало и посвёркивало. Гроза? Может быть. Ни дорог, ни лесов. Лишь там и сям виднеются редкие чахлые рощи деревьев, с почти уже полностью облетевшей листвой.
– Надо же, – сказал Конвей. – Из весны – в осень.
– Похоже на то, матрёшка в стакане, – согласился Мигель. Он уже вынырнул из форса и теперь физически чувствовал, как спадает напряжение, рассасывается до капли в организме, благодарном за то, что его вернули в нормальное состояние. Это было приятное чувство. – Ну что, двинулись?
Тридцать девять часов, из которых на сон они отвели себе в общей сложности восемь (два раза по четыре). Палатку всякий раз старались разбить в таком месте, где она всего незаметней (первый раз – в роще, под раскидистыми деревьями, второй – под выступом скалы, естественным козырьком выпирающей из склона холма).
Путь был труден, опасен и, как ни парадоксально, скучен. Трудность заключалась главным образом в том, что здешний воздух оказался для дыхания не столь хорош, как хотелось бы. В нем явно присутствовало меньше кислорода, чем в земном, и помогало лишь то, что Мигель с Конвеем были марсианами, привычными к низкому атмосферному давлению.
Плюс гравитация в этом мире была выше земной. Не намного, процентов на пять-семь, но – выше. И это, конечно же, ощущалось. Как будто таскаешь на себе лишние килограммы, от которых невозможно избавиться.
И ещё – дожди.
Затяжные и нудные, как проповедь моралиста, они то прекращались, то начинались снова, превращая землю под ногами в скользкую чавкающую грязь. Хорошо ещё, что вода довольно быстро впитывалась, и спустя три-четыре часа после дождя идти становилось легче (шли они по компасу, неизменно держа курс на юг – здешние магнитные полюса оказались перевернуты относительно земных).
Что до опасности, то четырежды они замечали плывущие в их сторону группы гигантских маток (от пяти до одиннадцати в каждой группе) и четырежды успевали спрятаться и переключиться в режим «Хамелеон».
Однажды (это был второй по счёту проход) шесть маток ушли вперёд, а одна зависла точно над ними и выпустила стаю демонов в количестве десятка особей.
Мигель и Конвей сидели под довольно чахлым деревом в не менее чахлой роще, прижавшись друг к другу спинами. Сердце, как и положено в режиме «Хамелеон», бьётся в три раза медленнее обычного. Пальцы – на спусковых крючках. Патроны – в стволах. Курки – взведены.
Краснокожие дьяволы, сделали несколько кругов над рощицей. Некоторые из них опускались так низко, что друзья ощущали ветер, который поднимали их крылья. Демоны явно что-то чуяли, но не могли рассмотреть ничего подозрительного, и это сбивало их с толку.
Друзья продолжали держать «Хамелеон».
Демоны продолжали кружить.
Километровой длины матка продолжала висеть над головами, и бахрома её щупалец едва не доставала до верхушек деревьев.
«Если матка опустится ниже и начнет обшаривать рощу пядь за пядью, нам кранты», – отстранённо подумал Мигель.
Неизвестно, чем бы кончилось это противостояние нервов, если бы в очередной раз не хлынул дождь. Да так хлынул, что вмиг превратился в ливень. Его плотные холодные струи стегали наотмашь, не щадя никого и ничего. Горизонт скрылся в серой мокрой и шелестящей мгле.
Полёт демонов отяжелел, замедлился, они заметно растеряли энтузиазм и вскоре один за другим вернулись в матку. Её километровая туша, повисев ещё немного, наконец сдвинулась с места и вскоре скрылась за пеленой дождя. Тот ещё несколько минут пошумел, делая вид, что пришёл всерьёз и надолго, но затем как-то вдруг притих, убавил напор и вскоре прекратился совсем. Вечно ползущие чуть ли не по головам тучи поднялись выше, и между ними замелькало небо этого мира, и даже показалось, что его грязновато-голубой цвет стал как-то чище.
И всё-таки путь казался скучным.
Скучно было тащиться по этой холмистой выцветшей равнине, постоянно сверяясь с компасом, чтобы не сбиться с направления. Карабкаться на очередной холм и спускаться с него. Огибать те, которые недолго обогнуть. И снова карабкаться и спускаться. Время от времени входить в форс, чтобы оценить возможную опасность, выходить из форса.
Опять карабкаться, оглядывать мутноватую даль (воздух здесь не отличался кристальной прозрачностью) и спускаться. Один день, одну ночь и ещё половину дня (сутки здесь равнялись примерно тридцати одному часу).
Гору они заметили через одиннадцать часов движения. Её пологий конус медленно проступил на горизонте. Сначала как слабая, неясная, едва заметная тень. Но с каждым часом тень становилась всё чётче, и вскоре стало понятно, что – первое – гора ближе, чем им показалось вначале, и – второе – что, возможно, это и не совсем гора.
И вот теперь они лежали в режиме «Хамелеон» на вершине холма за скальным выступом, похожим на драконий хребет, и наблюдали величественную, фантастическую и жутковатую картину.
Гора высилась перед ними, возносясь из-за горбатых спин холмов в небо на высоту (это показывал встроенный в бинокль дальномер) четырёх километров и четырёхсот метров. При этом основание горы имело в ширину (или длину, как посмотреть) около сорока с лишним километров. Таким образом, они видели перед собой невероятных размеров пологий конус правильной формы. Невероятных, потому что конус не являлся горой в прямом смысле слова. Это было искусственное сооружение, слепленное из земли, валунов, деревьев и даже каких-то крупных обломков зданий и сооружений, явно доставленных с Земли (бинокль позволил разглядеть искорёженные мостовые фермы, балки и целые куски стен с выбитыми и даже целыми окнами).
Но самым невероятным было не это.
Над искусственной горой, над самой её вершиной, висел… висела… висело некое образование.
Таких размеров, что плавающие рядом с ней километровые матки-дирижабли казались мелюзгой. А демоны, во множестве кружащие невысоко над горой, и вовсе какой-то едва заметной мошкарой.
Больше всего это существо напоминало формой медузу. Летающую медузу из кошмарного сна какого-нибудь художника-сюрреалиста первой половины двадцатого века. Впрочем, не обязательно сюрреалиста и не обязательно двадцатого. Такое, или подобное ему, существо вполне мог изобразить тот же Иероним Босх или любой другой художник других веков, с достаточно раскованным и богатым воображением.
Толстое, желеобразное, оно колыхалось на высоте не менее пяти километров над землёй. Одиннадцать длинных тонких отростков-щупалец тянулись от бесформенного бугристого грязно-серого тела вниз и соединялись с искусственной горой-конусом в разных местах. В отличие от тела, они казались полупрозрачными, с заметным красноватым отливом.
– Ну и хрень, матрёшка в стакане, – сказал Мигель. – Жуть. Мерзость.
– Не то слово, – подтвердил Конвей.
– Оно живое?
– Мне кажется, да. Гляди, как шевелится.
Некоторое время они наблюдали, передавая друг другу бинокль.
Матки-дирижабли по одной приближались к «медузе» и словно присасывались к ней. Висели так неподвижно в течение нескольких минут, затем отваливали и уплывали в разных направлениях. Две из них в какой-то момент направились в сторону друзей, и те прервали наблюдение, затихнув. Режим «Хамелеон» продолжал себя оправдывать – матки прошли высоко и на этот раз даже не замедлили движения.
На место отваливших из-за горизонта приплывали новые, и всё повторялось сначала.
– Знаешь, на что это похоже? – спросил Конвей и, не дожидаясь ответа, продолжил негромко, но страстно: – На муравейник. Или термитник. Да простят меня термиты и муравьи. Это существо, висящее над ним, – королева-матка. Я так думаю. Матки-дирижабли – квазиживые существа, вроде наших биороботов, искусственно созданы, в общем. А вот демоны – те самые настоящие, живые и даже разумные. Причём разум у них похож на наш, если судить по тому единственному допросу, который мы провели. Они способны действовать как индивидуально, так и в стае – в точности как мы. Хотя, конечно, их моральные и нравственные установки, если таковые вообще имеются… Знаешь, зачем матки-дирижабли присасываются к королеве-матке?
– Сейчас ты скажешь, что они перекачивают ей человеческую кровь, добытую на Земле, – едва заметно усмехнулся Мигель. Но Конвей заметил.
– Не вижу ничего смешного, – сказал он холодно. – И не только человеческую, кстати. Ты сам видел, что произошло со стадом коров. И видел, что они делают с людьми. Так откуда столько нездорового цинизма?
– Ты же поэт, – сказал Мигель. – Учись точно употреблять слова. Никакого цинизма, тем более нездорового. Всего лишь здоровое сомнение. Хотя вынужден признать, что твоя фантазия делает тебе честь.
– Фантазия? – прищурился О’Доэрти. – То, что демоны пьют человеческую кровь, тоже моя фантазия?
– Нет, это правда.
– Так какого чёрта? – поэт явно начал заводиться.
– Спокойно, спокойно. Я всего лишь хочу сказать, что у нас мало фактов, чтобы делать выводы.
– Это не выводы, а всего лишь предположения. Гипотеза, иными словами. Что в ней, по-твоему, не так?
– Всё так, – сказал Мигель. – Но я задам только один вопрос. Можно?
– Так и быть, валяй.
– Мы здесь, в этом безрадостном мире, тридцать девять… нет, уже больше сорока часов. И за всё время не видели ни одного живого существа, если не считать демонов, – он кивнул в сторону «муравейника». – Про матки-дирижабли я с тобой готов согласиться, что они квазиживые. Не могу представить себе живое существо, которое вырабатывает силовое поле и может летать так, как летают они. Это же относится к предполагаемой королеве-матке. Объясни мне, как она держится в воздухе, имея такие размеры и на такой высоте? Если скажешь, что на этих своих тонюсеньких щупальцах или опорах, что тянутся вниз, не поверю. У меня дедушка – инженер. Даже углерит не выдержит таких нагрузок, а уж о живой ткани и говорить нечего. Я попытался мысленно нарисовать эпюру и бросил в ужасе. Нет таких материалов.
– Это твой вопрос?
– Это второй вопрос. А первый – где они все берут пищу?
– На Земле, ты сам… – Конвей умолк, нахмурился. – Ну да, понимаю. Ты имеешь в виду, где они её брали до того, как открылись порталы в наш мир?
– Сообразительный, матрёшка в стакане.
– Ну-у… – протянул Конвей. – Почём я знаю? Может, они выращивают еду себе где-то внутри этого «муравейника»? Как те же муравьи, которые растят, пасут и доят тлей. Или в каком-нибудь другом месте, о котором мы не знаем. Это большой мир, наверняка не меньше нашего.
– Хм. Ну хорошо, допустим. А второй вопрос?
– Понятия не имею, – беспечно ответил Конвей. – Есть какие-нибудь соображения?
– Какие-нибудь есть, – сказал Мигель. – Но не думаю, что они имеют значение.
– Почему?
– Потому что больше мы вряд ли узнаем, не рискуя всерьёз быть обнаруженными.
– И?
– Думаю, что пора возвращаться назад. Мы нашли их гнездо. Во всяком случае, одно из гнёзд. Теперь нужно думать, как его уничтожить.
Но они пролежали за «драконьим хребтом» ещё пять часов – до того, как местное солнце опустилось справа за холмы и наступили сумерки. За это время Мигель и Конвей поспали (каждый по два с половиной часа) и не увидели ничего нового. Всё так же одни матки-дирижабли приплывали и «пристыковывались» на время к королеве-матке, а затем снова уплывали по небу за горизонт в разных направлениях. Всё так же роились над горой-«муравейником» тысячи и тысячи демонов, занимаясь какими-то своими непонятными делами. Всё так же, секунда за секундой, минута за минутой и час за часом, тянулось время.
Если бы Мигеля спросили, зачем они лежат и чего ждут, он в лучшем случае промычал бы что-нибудь насчёт ночной темноты, которая поможет им уйти незамеченными. При этом отлично понимая, что в их случае ночь не имеет большого значения, поскольку «Хамелеон» работает одинаково хорошо в любое время суток, а днём им даже легче заметить плывущие в их сторону матки-дирижабли.
В худшем пожал бы молча плечами – мол, лежим и лежим, надо нам так, отвяжитесь.
Действительно, не отвечать же в самом деле, что ждать его заставляет самая обыкновенная интуиция. Она же чуйка. И друг Конвей, судя по всему, это хорошо чувствует, поскольку не задаёт вопросов, что на него, в общем, не слишком похоже. Лежать и ждать? Будем лежать и ждать. Если ещё и поспать удалось – совсем хорошо.
Чуйка не подвела.
В тот самый момент, когда на холмы принялась наползать ночная тень и Мигель подумал, что минут через десять-пятнадцать можно разворачиваться и уходить, что-то изменилось в небе над горой-«муравейником». Матка-королева, освещённая последними лучами заходящего солнца, дрогнула раз, другой, третий и принялась вытаскивать алые тонкие нити щупалец одно за другим. Вытаскивать и втягивать в себя. Не особо торопясь, но и не задерживаясь. Минута, вторая – и вот уже бесформенная масса поплыла вниз, коснулась горы, легла на неё, напоминая плотное серое необычное облако.
– Не могу понять, – пошептал Конвей. – Она тает или всасывается внутрь?
– Мне кажется, всасывается, – сказал Мигель и передал другу бинокль. – На, сам глянь.
О’Доэрти приник к окулярам.
Солнце уже скрылось за холмами, и видно было плохо, но ему всё-таки удалось разглядеть, как матка-королева (если, конечно, это была она), которая ещё совсем недавно висела в небе над искусственной горой, просочилась сквозь эту гору; впиталась в неё, как впитывается пена байкальского прибоя сквозь гальку берега, и бесследно пропала.
– И что это было? – спросил Конвей, отнимая бинокль от глаз.
– Если тебя действительно интересует моё мнение, – ответил Мигель, – то скажу честно и открыто, как другу, – хрен его знает.
– Вот и я так думаю, – кивнул блюзмен. – Ну что, уходим?
– Пошли.
Обратный путь обошёлся без приключений. Они шли; прятались под «Хамелеоном» от проплывающих над головой маток-дирижаблей; спали, прижавшись спинами друг к другу, в тесной палатке; ели и шли снова. Они не говорили об этом вслух, но, видимо, в глубине души им очень хотелось поскорее вернуться из этого, не вызывающего особой радости и оптимизма мира домой, поскольку тот же путь занял у них теперь всего тридцать пять часов. Так что из портала на острове Ольхон они благополучно выскользнули на четвёртые сутки после того, как нырнули в него.
Сиял прекрасный майский солнечный день.
Синее, будто умытое, небо с белыми пухлыми клочьями облаков.
Яркое ласковое солнце, мириадами бликов пляшущее на чистейшей байкальской воде.
Острый запах пресной воды и уже пробуждённой к новой жизни листвы и травы.
Уже знакомый всепобеждающий рёв байкальского прибоя.
Земля. Чистый рай, если забыть на время об имеющихся обстоятельствах.
Они не забыли и вышли из портала на полном форс-режиме, двигаясь, подобно двум едва уловимым для обычного глаза теням. Как очень скоро выяснилось, не напрасно.
Кто сказал, что бесшумных засад не бывает? Демоны замаскировались отлично, почти идеально. Два с лишним десятка их умело прятались за уступами скалы Шаманка и ничем – ни дыханием, ни запахом, ни шорохом – не выдали своего присутствия до самого последнего мгновения, когда разом взмахнули крыльями, взвились в воздух и ринулись на Мигеля и Конвея, едва успевших выбраться на берег.
Шелест крыльев их всё-таки выдал. И тем самым предоставил друзьям две-три секунды форы. Ровно столько, чтобы не погибнуть сразу. Ну а дальше… Выручай, форс-режим, боевые навыки и оружие!
Привычно растянулось время.
Хорошо тренированный человек, перешедший в форс-режим третьего уровня, способен двигаться так быстро, что становится практически невидим. Реакция ускоряется примерно впятеро. Причём не только за счёт уменьшения времени обработки головным мозгом полученного от нервов сигнала (в случае подачи сигнала в спинной мозг обработка не требуется, так как рефлексы уже выработаны, и сигнал сразу поступает на двигательный нейрон). Сам сигнал летит гораздо быстрее. Пятьсот метров в секунду против максимальных ста двадцати у человека в обычном состоянии.
Мигель и Конвей обернулись синхронно, затратив на это какую-то десятую долю секунды и тут же, в ту же долю секунды, открыли прицельный огонь.
Демоны тоже обладали отменными рефлексами, но против людей в форсе у них не было шансов. Для Мигеля и Конвея они сразу будто попали в невидимое вязкое желе, затрудняющее и замедляющее каждое движение, и за то время, что демоны продвигались на два метра вперёд, пистолет Мигеля «Горюн 2М» и карабин О’Доэрти КС-37 «Кабан» выпускали по четыре, а то и по пять пуль.
Мигель затратил две пули на своего первого демона (одна в грудь, вторая в голову), после чего тот рухнул на землю, даже не успев вскрикнуть.
Конвей – три (в грудь, живот и голову).
После этого они уже не тратили боеприпасы зря – били точно в голову с первого раза.
Двадцать три демона ринулось на них из засады. Расстояние – от двенадцати до пятнадцати метров.
Семнадцать из них нашли смерть в первые две с половиной секунды.
Остальные шестеро успели сократить расстояние почти до нуля, но это было всё, что они успели.
Мигель с Конвеем даже не стали уворачиваться. Просто отбежали (со стороны это было похоже на два человеческих силуэта, исчезнувших и в долю секунды материализовавшихся на десяток метров дальше), развернулись и хладнокровно расстреляли всех шестерых.
Как всегда после резкой траты энергии в форс-режиме и адреналинового скачка в крови, слегка подрагивали ноги и руки, а сердце, будто испуганная птица, трепыхалось в груди неровно и быстро.
Они оглядели поле боя.
Двадцать три уродливых тела устилали берег Байкала перед скалой Шаманка. Мерцал и переливался синим вздымающийся в небо сразу за ней портал. В ушах ещё стоял грохот выстрелов, а к чистому весеннему запаху травы, листвы и воды примешалась знакомая вонь сгоревшего пороха и отработанных газов от реактивных пуль.
Некоторые из демонов ещё шевелились.
– Пристрели их, – сказал Мигель. – В голову. Мне пули жалко, а у тебя много.
– Ага.
Конвей вскинул карабин к плечу, сделал два шага вперёд, остановился, приставил дуло к голове ближайшего тела, ещё подававшего признаки жизни, и нажал на спусковой крючок.
Бах!
Тело дёрнулось и затихло.
Бах! Бах! Бах!
Ещё три выстрела. Ещё три гарантированных трупа.
– Кажется, всё, – сказал Конвей и сменил магазин.
Мигель уже открыл рот сказать, что теперь можно уходить, но замер. Всем телом, без всякого форса, он ощутил – что-то изменилось в мире. И не в лучшую для них с Конвеем сторону.
– Уходим в форс, – шепнул он. – Быстро.
Им не хватило доли секунды и совсем немного удачи. Так всегда бывает, если решил, что окончательно победил и расслабился. К тому же организм не успел достаточно восстановиться после бешеного выплеска энергии, и повторный мгновенный переход в форс-режим вышел не совсем мгновенным.
То есть обернуться и поднять оружие они успели, а вот увернуться от метнувшихся к ним щупальцев – нет.
Матка-дирижабль выплыла из-за ближайшего леса абсолютно бесшумно и стремительно. Не самая большая из тех, что они уже видели. Даже, пожалуй, маленькая. Метров триста в длину, не больше. И они не знали, что её десятки щупалец под брюхом, составляющие эту длинную густую бахрому, способны хватать добычу с такой скоростью.
Теперь узнали.
Щупальца-канаты дважды обернулись вокруг их тел, оторвали от земли, потянули вверх. Освободиться – нереально. В щупальцах ощущалась сила, которой человеческие мышцы не могли противостоять. Даже в форс-режиме.
Мигель глянул вверх. Там, в гигантском брюхе, раскрылась красноватая дыра. Словно какой-то жуткий тоннель, возврата из которого быть не может ни в каком случае. По краям дыры (в ней, пожалуй, спокойно мог исчезнуть суборбитальный многоцелевой истребитель Royal Hunter, а не то что два маленьких человечка), росли и шевелились многочисленные щупальца.
Мигель глянул вниз. Матка-дирижабль уже висела над байкальской водой, до которой было метров пятнадцать. Дыра приближалась. Расстояние до воды росло. Субъективно прошло секунды три. На самом деле – меньше секунды.
– Кумулятивными! – крикнул Мигель и вскинул пистолет (слава богу, руки у них остались свободными). – Огонь!
Он выпустил девять реактивных бронебойно-зажигательных пуль – всё, что оставалось в магазине.
За это же время Конвей успел трижды выстрелить из подствольного гранатомёта.
Неизвестно, чья пуля или чей снаряд достигли цели. Возможно, только одна или один. А возможно, несколько или все. Эффект вышел сокрушительным. Судя по всему, матка-дирижабль действительно была в какой-то мере дирижаблем и держалась в воздухе за счёт наполнения своих внутренних ёмкостей газом, который был легче воздуха. Причём газом взрывоопасным. Например, водородом.
Никакого тебе силового поля, успел подумать Мигель, когда на месте матки-дирижабля вспыхнул обжигающий и ослепляющий огненный шар. И, не выпуская пистолета из рук, полетел вниз – на встречу с глубокой холодной и чистой байкальской водой.
