Глава 12. Вирт (продолжение)
Человеческие голоса он услышал сразу, как только шагнул под сень деревьев. Это был характерный шум весёлого многолюдного застолья, который невозможно спутать ни с чем иным, если хотя бы раз в таковом участвовал. Но торопиться на шум Мигель не стал, а остановился и огляделся.
Место было интересное.
Справа на пригорке косо торчало из земли безголовое каменное изваяние. Мигель подошёл ближе. Это было изъеденное временем почти до полной неразличимости скульптурное изображение женщины. Вот длинные руки, сложенные под животом. Две ноги, вросшие в землю по колени. Обвисшие, утратившие форму груди. Собственно, если бы не удачная светотень, можно и не понять, что это скульптура. Торчит себе косо продолговатый высокий, изъеденный временем камень из травы, и пусть себе торчит. Мало ли. Палеолит?
– Одиннадцатый век примерно. Типичная половецкая каменная баба.
Мигель обернулся.
В дверном проёме круглой в плане глиняной хижины под конусообразной, покрытой толстыми стеблями какой-то сухой травы крышей, откинув полог, сшитый из разноцветных кусков ткани, стоял молодой красивый парень. Загорелый и мускулистый (но не как спортсмен, а скорее как человек, привыкший к физическому труду на свежем воздухе), он был одет в короткие шорты и сандалии на босу ногу. На голове – густая кудрявая и растрёпанная шевелюра каштановых волос. Веко правого глаза приспущено, отчего кажется, что глаза чуть косят. Но они не косят – смотрят прямо на Мигеля, карие, весёлые и живые.
– Неужели я думал вслух? – удивился Мигель. – Странно, не замечал раньше за собой.
– Не вы первый, – улыбка у парня быстрая, открытая и дружелюбная. – Здесь многие делают неожиданные открытия относительно себя. Но не пугайтесь, вслух вы не думали. А если бы и думали, то не стоит сразу сомневаться в своей нормальности. Многие люди думают вслух и при этом совершенно не нуждаются в немедленной госпитализации. Просто я умею читать мысли.
Парень весело засмеялся.
Мигель прищурился.
– Нетрудно догадаться, о чём думает человек, стоя впервые перед этой каменной бабой, – сказал он пренебрежительно. – Хоть вслух, хоть про себя.
– Ты так считаешь? – парень перешёл на «ты».
– Ага. Ты ведь явно местный и сразу понял, что я здесь впервые. Поскольку раньше меня здесь не видел, – Мигель импровизировал на ходу.
– Неплохо. Но я могу сказать конкретно, о чём ты думал. Ты думал, что это палеолит. Поздний, разумеется.
– Потому что все думают, что это палеолит, – не сдавался Мигель. – Поздний. Уж больно древним выглядит изваяние.
– Девяносто процентов из всех вообще не знают слова «палеолит».
– Семьдесят, – сказал Мигель.
– Девяносто не знают значения этого слова.
– Сойдёмся на восьмидесяти, – усмехнулся парень.
– Договорились. Но по мне сразу видно, что к этим восьмидесяти я не отношусь, – усмехнулся в ответ Мигель.
– Молодец, – парень шагнул навстречу и протянул руку. – Меня зовут Виталий. Первый раз в Танаисе?
– Мигель, – сказал Мигель.
Рука у Виталия была твёрдая, сухая и крепкая.
– Мигель? – переспросил Виталий. – Это настоящее имя?
– Конечно. У меня мама – испанка.
– Здорово! – восхитился Виталий. – Из тех самых, детей республиканцев? Но пасаран! – он вскинул правый кулак на уровень плеча.
«Каких ещё республиканцев, – подумал Мигель, – о чём он? И кто это они, которые не пройдут?» От необходимости ответа его избавил молодой женский голос, донёсшийся из-за разноцветного полога:
– Виталик, кто там? Идите сюда, тут прохладнее.
– Пошли, – кивнул парень, приглашающе махнул рукой и откинул полог.
Мигель вошёл и огляделся. Примитивная лежанка из глины, покрытая одеялом. Перед ней – такой же примитивный очаг. Ни мебели, ни полок, ни окон. Чистые серые глинобитные стены, сужающиеся кверху. На самом верху, в крыше, – круглая дыра, сквозь которую в хижину проникает воздух и свет. На лежанке, скрестив ноги, сидела девушка и с интересом смотрела на Мигеля.
Была она одета в такие же короткие шорты и лифчик-купальник. На длинных загорелых ногах сандалии с высокой шнуровкой, в руке горящая сигарета. Пшеничного цвета волосы, изящно и соблазнительно вырезанная верхняя губа, синие, насколько Мигель смог разглядеть во внезапной полутьме, глаза. Среди колонистов попадались любители табака, но очень редко. Один на тысячу взрослого населения, не больше. Дед Мигеля по отцу Василий Игнатьевич Сухов был как раз таким любителем, так что Мигель не особо удивился.
Через пять минут, перезнакомившись (подругу Виталия звали Лена), они уже сидели все втроём на глиняном ложе, укрытом одеялом, пили сухое вино из рюкзака Мигеля и закусывали его хлебом с колбасой оттуда же.
Стаканов не было, поэтому пили из горлышка. Вино оказалось вполне сносным, как и бутерброды с колбасой.
– Странная хижина, – сказал Мигель, в очередной раз оглядывая обстановку. – Примитивное жильё… Реконструкция? – догадался он.
– Разумеется, – улыбнулся своей быстрой улыбкой Виталик.
– В таких жили скифы? – спросила Лена заученным голосом.
– В них жили меоты, – так же заученно ответил Виталик.
– А кто они были такие?
– Не знаю.
Оба засмеялись, и Мигель подумал, что они не впервые повторяют этот короткий диалог. Какие-то свои игры.
– Так откуда ты, Мигель? – спросил Виталик. – И чем занимаешься? Мы сейчас пойдём к людям, и мне нужно тебя как-то представить.
– К каким людям?
– Слышишь? – поднял палец Виталик и умолк.
Отдаленный гул застольных голосов стал громче.
– Там люди празднуют день рождения Пушкина Александра Сергеевича, – продолжил он. – Не говори, что ты не знал этого, когда ехал сюда. Поэты, музыканты, художники, режиссёры, актёры, философы и сочувствующие. Богема и банда. Одно слово – танаиты. Все молоды, прекрасны и талантливы, как боги.
– И все твои друзья, – с долей иронии добавила Лена.
– Да, я дружелюбен и любвеобилен! – воскликнул Виталик. – Кто может меня за это осудить?
– Никто, милый, – улыбнулась Лена. – Ну что ты.
– Наверное, я сочувствующий, – сказал Мигель. – Но всей душой.
– Большего и не надо, – сказал Виталик. – Пошли. Нас ждёт вечер поэзии, вина и любви. У тебя сколько вина осталось?
– Три бутылки.
– Нормально. Две советую поставить на стол в качестве вступительного взноса, а одну заначить. Потому что здесь купить негде, а ближе к ночи может пригодиться.
– Зачем? – спросил Мигель.
Виталик одарил Мигеля веселым и одновременно изумлённым взглядом:
– Тебе сколько лет, испанец?
– Двадцать один.
– Какой прекрасный возраст, – мечтательно вздохнула Лена.
– Так, – произнёс Виталик с напускной мрачностью. – Мой тебя уже не устраивает?
– Что ты, что ты, дорогой, ты у меня самый лучший, а твоему возрасту позавидуют боги!
– Врёшь, конечно, – сказал Виталик. – Но я поверю.
– Так при чём здесь мой возраст и бутылка вина? – напомнил Мигель.
– Это всегда имеет значение. Я, например, в твоём возрасте уже знал, что с бутылкой хорошего вина уговорить девушку гораздо легче, нежели без оной.
– А тебе сколько? – спросил Мигель. – Двадцать пять?
– Двадцать семь! – приосанился Виталик.
– Сочувствую, – сказал Мигель. – Мне для того, чтобы уговорить девушку, вино не требуется. И, надеюсь, не потребуется ещё очень долго. Но за совет muchas gracias.
– О! – засмеялся Виталик. – Оказывается, я понимаю испанский! Пожалуйста!
Это был странный и прекрасный вечер. Мигель сидел за длинным дощатым столом, накрытым под открытым небом, пил, ел, слушал разговоры и чувствовал себя почти дома.
– Друзья, позвольте вам представить Мигеля! – провозгласил Виталик, когда они покинули хижину и втроём подошли к столу. – Мы только что познакомились, и я вас уверяю, что это отличный парень и наш человек. Мигель – испанец наполовину, и это его большой плюс, потому что мы любим испанцев.
Он на секунду задумался и вдруг эмоционально и красиво продекламировал:
– Здесь, в Испании, где ты и всегда найдется та, где послания – цветы, а признание – плита, здесь любая площадь – круг для копыт и красных краг, там, где ты или твой друг с кровью заключают брак. Сразу возникает бык, наставляет острый рог, испускает смертный рык, разворачивает бок, разворачивает бок – круглый, словно ржавый бак, необъятный, как каток, и лоснящийся, как лак. Соблюдая внешний шик, подавляя первый шок, делает свой первый шаг будущий костей мешок. Делает свой первый шаг в окруженье верных слуг, разворачивает стяг, каблуком бьет о каблук, и под общее «ура!» ты увидишь через миг: бандерильи – шампура входят в будущий шашлык. Продолжаешь наступать, говоришь: иди сюда! – чтоб скатеркою застлать стол нестрашного суда. Ведь не жаль, не жаль, не жаль, все предчувствуют конец, и твоя пронзает сталь сразу тысячи сердец. Под прицелом этих глаз ты застыл один – в крови. Вот примерно так у нас объясняются в любви.
Вокруг зааплодировали.
– Бр-раво, Виталик! – крикнул кто-то.
– Спасибо, спасибо, друзья, – раскланялся Виталик и показал на Мигеля. – В общем, прошу любить и жаловать нашего испанца, а мне налейте кто-нибудь вина. В горле пересохло!
Мигель потрясенно молчал. Стихи были по-настоящему сильные. Его испанская кровь вскипела горячими пузырьками, пока он их слушал. Конечно, он слышал и читал о корриде. Даже видел архивные видеозаписи. И, конечно, бой быков давным-давно остался в прошлом. Но сейчас Мигель будто наяву увидел залитую яростным мадридским солнцем арену; стройного, молодого и жгуче-черноволосого, в расшитом серебром и золотом костюме тореадора на ней с розово-желтым плащом в левой руке и шпагой – в правой; и чёрного быка, роющего копытом песок и угрожающе опустившего голову с острыми, опасно изогнутыми рогами…
Да, это действительно были очень хорошие стихи. Пожалуй, даже его друг ирландец с неподтверждёнными еврейскими корнями Конвей О’Доэрти не написал бы лучше.
– Ты правда испанец? – осведомился низкий и грудной девичий голос рядом.
Мигель вздрогнул. Голос живо напомнил ему о Сандре, и, поворачиваясь, он невольно приготовился увидеть кого-то похожего на неё. Опасения были напрасны. Почти. От Сандры – только голос, возраст и губы. Большие, полные и красивые.
– Меня зовут Аня, – улыбнулась.
– Мигель.
– Я уже знаю. Девушка есть, Мигель?
– Хороший вопрос! – засмеялся он. – Но задать его должен был я.
– По-твоему, я похожа на лесбиянку?
– Э… я имел в виду…
– Да поняла, не парься, – она приятельски толкнула его в бок острым локтем. – Налей-ка мне лучше вина и давай выпьем. А то ты какой-то напряжённый. Прям как не испанец.
– Вообще-то я русский, если уж говорить о самоидентификации.
– Там более. Ты видишь здесь хоть одного напряжённого русского? Все пьют и веселятся. День рождения Пушкина празднуем, какие могут быть напряги? Наливай.
Мигель не чувствовал себя напряжённым, но просьбу охотно исполнил. Потом они выпили ещё. И ещё. После четвёртого стакана Мигель подумал, что совет Виталика насчёт бутылки в заначке был и впрямь хорошим, и тут же вспомнил про Ирину.
Интересно, где она сейчас, в каком вирт-мире?
И если он сегодня переспит с Аней (уж больно хороши фигура и грудь, и она тоже явно не против), то будет ли это считаться изменой?
«Это будет считаться грехом, – сказал он себе. – Потому что вирт – не сон, и ты сознательно мечтаешь завалить её в траву. Или на глинобитный топчан в хижине под камышовой крышей (теперь я знаю, что это крыша из камыша, мне рассказал поэт Виталик). Или ещё куда-нибудь. Тебе мало?»
«Если так рассуждать, прошедшая ночь с Ириной – тоже сплошной грех».
«Нет, потому что Ирину ты любишь. Ты сам себе в этом признавался, хотя ей пока ничего не говорил (что неправильно, кстати, надо признаться). Любовь искупает грех. А то, что ты испытываешь сейчас, – самая настоящая похоть. Классическая».
«Не похоть, а естественная мужская реакция на красивую и сексуальную женщину рядом, которая делает всё, чтобы эту реакцию вызвать!»
«Я и говорю – похоть».
«Ханжа!»
«Бабник!»
– Всё хорошо? – Аня наклонилась к нему так, что его глаза сами нырнули за низкий вырез желтого сарафана, в котором виднелась соблазнительная грудь, а ноздри уловили будоражащий и тонкий запах духов. – У тебя сделался такой вид, словно ты выбираешь, что лучше – спасти мир или, наоборот, погубить его окончательно, чтобы не мучился.
– Нет, – он невольно сглотнул и отвёл глаза. – То есть да. Всё хорошо. Выбор сделан.
– Надеюсь, в пользу гибели мира, – она блеснула глазами.
– Даже не сомневайся, – Мигель поднялся. – Не подскажешь, где здесь туалет?
– Вон там, – показала Аня. – Выйдешь с территории и увидишь слева раскоп и деревянный мост через бывший крепостной ров. Так вот тебе не туда, а направо. Дорожка сама приведёт. Если совсем растеряешься, ищи указатель. Он заметный.
– Понял, спасибо.
– Возвращайся скорее, тореадор, – она коснулась его руки прохладными длинными пальцами. – Я буду ждать.
Он прошёл по широкой утоптанной тропинке прямо, свернул за угол дома и миновал большущий, в рост человека, сосуд. Он был собран и склеен из глиняных обломков и установлен на специальной конструкции из гнутой сварной арматуры, которая поддерживала его в вертикальном положении. «Древнегреческий пифос. Использовался для хранения зерна. III-IV век н. э.», – прочёл он на табличке рядом. Древнегреческий, надо же.
Дорожка, щедро посыпанная каменной крошкой, вывела его через открытые настежь ворота за ограду. Он сразу увидел деревянный мост слева, который был перекинут через довольно широкий, оплывший от времени ров. Дальше виднелись раскопанные остатки каменных фундаментов, между которыми угадывались узкие проходы-улицы. На вид весьма и весьма древнего происхождения.
Интересно.
Теперь Мигель видел, что находится на возвышении. Точнее – на высоком берегу реки. Сама река была не слишком широкой и сверкала жидким золотом под закатным солнцем впереди, на юге, сразу за верхушками тополей и лип, что росли внизу, под спуском к воде. За рекой, куда хватало глаз, тянулась степь, край которой терялся в туманной дымке у горизонта.
Над степью раскинулось высокое голубое небо Земли. Небо, к великой и ошеломляющей красоте которого он всё никак не мог привыкнуть. Оттуда, из этой степи и с этого неба, долетал тёплый ветерок и нёс с собой тысячи кружащих голову запахов трав, лета, воды, жизни.
На короткое мгновение Мигелю показалось, что здесь и есть его настоящий дом. Не нужно возвращаться в реальность, а потом на Марс. Живи здесь. И всё будет хорошо. Так хорошо, как только можно мечтать.
«Понятно теперь, почему люди остаются в вирте?»
«Да. Им кажется, что здесь они счастливы».
«Может быть, и впрямь счастливы?»
«Нет, так не бывает. Есть только одно настоящее счастье, и оно – в реальной жизни. А это – обман. Очередной наркотик, по большому счёту. Очень заманчивый наркотик, врать не стану. Наверное, самый мощный и притягательный в истории человечества. Люди всегда хотели сбежать из реальности. Особенно если она была скучна и невыносима. Одни бежали в миры, созданные литературой, кино, видеоиграми. Другие выбирали для этого секс, алкоголь, наркотики, музыку. Но только с помощью вирта удалось создать идеальные миры для бегства. И, как только это произошло, человечество Земли попало в смертельную ловушку.
Нет, ни Нэйтелла, ни Вестминд по большому счёту не виноваты в том, что происходит на Земле. В конце концов, они следуют тем путём, для которого их создали с самого начала, – служат людям. Как могут и умеют. Только люди виноваты. Сами и во всём. Правильно нас учили. Только космос, только КСПСС, только жесточайший контроль технологий. Всё, я возвращаюсь. Нужно найти дверь. Христиан рассказывал, что она всегда будет где-нибудь неподалёку».
«Кто мешает найти дверь завтра утром? Аня ждёт. Нехорошо дать девушке надежду и обмануть».
«Пошёл ты».
«Фу, как грубо».
«Заткнись!»
Мигель направился к мосту. Заметил еще одну табличку, слева, на заборе. Остановился, прочитал: «Государственный археологический музей-заповедник “Танаис”. Основан в 1961 году».
Надо же, подумал. Значит, и впрямь я где-то в конце двадцатого века. Танаис, Танаис… Кажется, так в древности называли Дон. И откуда-то с Дона мои предки по отцу – Суховы. Вот и ответ. Память предков забросила меня сюда. Что ж, спасибо ей, но я возвращаюсь в реальный мир. Так будет правильнее и честнее. А главное, я так хочу.
Он перешёл мост и попал на археологический раскоп. Хорошо были видны фундаменты домов, сохранившиеся подвалы и даже мощенные камнем узкие проходы-улочки между домами. Один из домов был явно реконструирован – ему надстроили стены и даже соорудили перекрытие в виде нескольких деревянных балок. В тёмном дверном проёме висело, нежно переливаясь всеми цветами радуги, нечто вроде плёнки мыльного пузыря. Висело, мерцало, звало.
«Вот она, – подумал он. – Дверь. Как и должно быть».
Подошёл ближе. Оглянулся в последний раз, бросил взгляд на далёкий степной горизонт. Прислушался. Звуки застолья отсюда не были слышны, но он знал, что там его ждут и обрадуются, если он вернётся.
«Нет, мальчики и девочки, извините. Вы не настоящие».
Мигель вдохнул степной воздух, выдохнул и шагнул в дверь. Радужная плёнка бесшумно расступилась и сомкнулась за его спиной.
