Мои размышления прерывает щелчок открывающегося замка. Сердце у меня подпрыгивает. Однако, увидев появившуюся в дверях женщину, я выдыхаю с облегчением.

Это мой адвокат. Столь скорый визит означает, что произошло нечто важное. Когда я была начальницей тюрьмы, одну женщину выпустили, прежде чем она успела даже провести ночь в камере. Всплыли новые обстоятельства, доказывавшие ее невиновность.

– Присядьте, – говорит Пенни. Лицо у нее очень серьезное. – Похоже, объявился еще один свидетель, услышавший об этом деле в новостях.

Ее глаза пристально смотрят на меня, словно сканируя рентгеновскими лучами, – как тот аппарат, с помощью которого меня досматривали, чтобы убедиться, что я не пронесла в тюрьму наркотики.

– Эта женщина выгуливала свою собаку в том тупике, где находится дом Дэвида и Тани. Вы пробежали мимо нее, неся что-то в руке. Она предположила, что это могло быть нечто вроде цепочки.

Черт возьми! Не помню, чтобы видела там кого-то.

– Это была не цепочка.

– А что тогда?

Во рту у меня пересыхает. Внезапно я чувствую всю глупость ситуации.

– Если вы хотите знать, это была валлийская резная ложка, которую мой папа подарил маме. Дэвид почему-то решил присвоить ее после нашего развода. Но она никогда ему не принадлежала. Поэтому я просто забрала ее с собой.

На лице Пенни написано недоверие.

– В том взвинченном состоянии вы могли еще думать о ложке?

– А почему я должна была оставлять ее им?

– И где же она теперь?

– Полиция изъяла ее у меня при задержании. Так что она должна находиться с остальными моими вещами.

Пенни вздыхает:

– Что ж, даже если мы все это докажем, у нас есть и другая проблема. Как выяснилось, во время вашей работы начальницей тюрьмы у вас произошел ряд краж. Были похищены различные вещи персонала. Свистки, форменные куртки, ножи для перерезки ремней и тому подобное.

– Да. Это одна из причин, по которой я была непопулярна у некоторых сотрудников. Я объявила им строгий выговор за эти кражи.

– Ваша цепочка для ключей тоже тогда пропала.

– Совершенно верно. И я доложила об этом.

– Но почему вы умолчали обо всем этом раньше, во время нашего разговора?

– Мне как-то не пришло это в голову.

«Серьезно?» – Пенни не произносит этого вслух, но выражение лица у нее именно такое.

– Вы же расписывались за получение этой цепочки в тот день, насколько я понимаю?

– Да, я положила ее в шкафчик, когда пошла принимать душ, а, вернувшись, обнаружила, что она исчезла. Ключей на ней тогда не было – я их сдала. Там осталась одна лишь цепочка с поясом.

– Понятно… – протягивает мой адвокат. – Однако проблема в том, что полиция провела повторный обыск в вашей квартире. Они все там буквально прошерстили. И знаете что? Они обнаружили тюремный пояс. С длинной металлической цепочкой.

– Что? – Я холодею.

– Это все было завернуто в вашу старую униформу и лежало в коробке у вас в подвале, вместе с другими вещами с вашей бывшей работы – в том числе и мобильным телефоном, который вы вообще-то должны были сдать. И вы не упомянули о наличии подвала в доме, когда к вам приходила полиция.

Честно говоря, я вообще удивлена, что они не обнаружили его раньше. Люк в подвал находится под ковриком в моем кабинете. Иногда я забываю закрывать его. Это, конечно, для меня очень опасно. Однажды я о него споткнулась.

– Я понятия не имела, что там была цепочка. Или телефон. Честное слово.

Пенни бросает на меня недоверчивый взгляд.

– Разве только, – неуверенно произношу я, – все это могло случайно попасть вместе с моей формой, когда я уходила с работы. Я была тогда просто в ужасном состоянии. И я ни разу с тех пор не открывала ту коробку. – По моему телу пробегает дрожь. – У меня не было для этого моральных сил, после того, что там произошло.

Мой адвокат вздыхает:

– Даже если присяжных убедят все эти доводы, против вас точно будет играть ваше нападение на Таню, которое вы признали.

– Я ведь вам уже говорила. Она набросилась на меня первая. Я всего лишь защищалась.

– Это известно только с ваших слов.

Как могла я – бывший столб системы правосудия – оказаться в такой западне? Я удрученно опускаю голову, когда Пенни покидает мою камеру. В моей памяти отчетливо вырисовывается лицо Тани. Ну, конечно же, я не могла не дать ей отпор. Ведь я была обучена именно этому…

Тогда я была совсем новичком.

– Ты сегодня дежуришь во внутреннем блоке. – Надзиратель произнес это, словно бросая вызов. – Знаешь, что это такое?

Разумеется. Внутренний блок – это место, где находятся камеры. Иногда там располагается еще общая комната отдыха. Посетителей туда не пускают. А ведь это мой первый рабочий день, и меня не должны были направлять на участки повышенной опасности.

– Твоя задача – чтобы все они сидели по своим камерам. Не обращай внимания, если кто-то завопит, что ему якобы нужно в медпункт.

– А кто мой напарник?

– Он на больничном. Так что ты сегодня одна.

Надзиратель ухмылялся. Они решили меня проверить. Отец оказался прав, предупреждая, что они будут так делать.

Мне ничего не оставалось, как отправиться наверх. Лестница была большая и современная, с широкими проемами, позволявшими видеть то, что находилось внизу. Наверху, вдоль прохода, тянулись длинные ряды дверей, как в дешевой гостинице. Изнутри по ним колотили заключенные.

– Дайте мне мои таблетки, мать вашу! – вопил кто-то.

Жуткое зрелище.

– Слава Богу, на сегодня у меня все, – произнес надзиратель, спускавшийся мимо меня по лестнице. – Дежурил всю ночь, а они так и не угомонились. Да и чего еще ждать от этих извращенцев.

В животе у меня что-то оборвалось от страха.

– Что вы имеете в виду?

– Они разве тебе не сказали, детка? Это же сектор для сексуальных преступников.

Что? Я в ужасе уставилась на надзирателя. Это, должно быть, какая-то ошибка. Никто меня ни о чем не предупредил. Однако затем мне вспомнилось, что, когда я отправлялась на дежурство, все как-то странно переглядывались и подмигивали. Кто-то решил меня подставить. Или, может, меня просто проверяли на прочность.

– Что, в первый раз в таком месте, Смит? Ну, удачи!

К половине двенадцатого дня моя голова уже просто раскалывалась от непрекращающихся криков, требований и угроз.

– Дежурный, мне надо в сортир, но здесь нет гребаной туалетной бумаги!

– Выпустите меня отсюда, я сейчас проблююсь!

– Эй, вы, как насчет соблюдения моих прав? Мой адвокат еще разберется с вами, ублюдки!

Это, конечно, все была неправда.

– Мисс, сделайте что-нибудь. Пожалуйста.

Это началось после того, как я допустила ошибку и ответила через закрытую дверь одному из заключенных. Они сразу же поняли, что на дежурстве женщина.

Хуже всего, что мне тоже требовалось в туалет, но у меня не было напарника, который мог бы подменить меня на это время. Несомненно, это было нарушением трудового законодательства.

В конце концов раздался громкий звонок, а следом за ним – металлический щелчок. Все двери открылись в один момент. Как можно справиться со всей этой толпой?

– Соблюдайте порядок! – крикнула я, в то время как они, толкаясь, бросились вниз по лестнице. Разумеется, все это было бесполезно.

– Отвалите, мисс, – бросил мне мужчина с наголо бритой головой. – Я до ужаса хочу жрать. А у вас должно быть больше персонала. Я пожалуюсь на это комиссии, точно пожалуюсь.

Независимая наблюдательная комиссия – это волонтерская общественная организация, которая посещает тюрьмы, следя за тем, чтобы там обеспечивались должные условия содержания. Заключенные, например, могут пожаловаться на температуру в камерах или на слишком маленькие порции в столовой. Затем комиссия передает такие запросы в вышестоящие инстанции. На мой взгляд, это правильная система. И тот мужчина с бритой головой был прав. Как я начала уже понимать, нехватка персонала создавала большие проблемы для всех нас.

Наверху осталось всего два человека. Один брел, сгорбившись, и на его шее виднелась татуировка в виде красного дракона. А другой маячил в дверях своей камеры, будто не собирался ее покидать, хотя до этого вел себя очень буйно.

– Я должен кое-что вам показать, мисс, – мягким голосом произнес он.

Заключенные-мужчины часто называли надзирательниц «мисс», независимо от их семейного положения. Это нам рассказывали еще во время обучения.

– Взгляните на это.

Он сделал мне знак, чтобы я вошла.

«Никогда не заходите в камеру, если никто из коллег не знает о вашем местонахождении» – так было сказано в нашем учебном пособии.

Колеблясь, я просунула голову в дверь.

– Вот, смотрите, что с моим чертовым унитазом. Он же совсем засорился.

Я подошла, чтобы посмотреть. И в этот момент почувствовала его руку на своем затылке: заключенный схватил меня за волосы и попытался нагнуть к унитазу, переполненному фекалиями.

В моих ушах зазвенели слова отца: «Они сожрут там тебя живьем».

Черта с два!

– Руки убрал от меня!

Раздался жуткий глухой удар, когда он, отлетев, стукнулся головой о батарею. О Боже! Я убила его!

Однако заключенный поднялся и снова бросился на меня.

Я быстро заломила ему руку за спину и, удерживая его в таком положении, стала звать на помощь. «Кричите как можно громче, – наставлял нас инструктор по самообороне. – Тогда вас смогут быстрее обнаружить».

– Что случилось? – с этим воплем двое надзирателей ворвались в камеру.

– Она на меня напала!

– Все в порядке, – тяжело дыша, произнесла я, вытирая с лица пот. – Все под контролем.

Если бы только я могла сказать то же самое сейчас, много лет спустя. Однако ясно одно. Если присяжные услышат, что я проходила курс самообороны, то, скорее всего, каждому из этих двенадцати придет в голову, что я вполне способна причинить человеку тяжелый физический вред. И, в общем-то, они будут правы.