Мне удается узнать у конвойного в фургоне, в какую тюрьму меня везут, лишь спустя час после того, как мы выехали. Непрекращающийся все это время шквал звонков говорит о том, что для размещения моей персоны тюремной администрации пришлось немало напрячься. Как бывшая начальница тюрьмы, я не могу быть помещена туда, где прежде работала и где могут оказаться знакомые заключенные. Они могут проявить ко мне агрессию. И даже попытаться убить меня.

В конце концов сообщают, что меня отвезут в новую тюрьму, совсем недавно открытую в Уэст-Кантри. Какая ирония – я возвращаюсь в те же края, которые только что покинула.

Когда мы наконец приезжаем на место и нас высаживают из фургона, я чувствую, что у меня затекло все тело. К счастью, мне удается немного размять ноги, пока мы идем через широкий двор к зданию тюрьмы. Потом меня приводят в современного вида комнату, стены которой увешаны плакатами по правилам безопасности. После тщательного досмотра мне разрешают вновь облачиться в свою одежду. Только в том случае, если я буду осуждена, мне придется носить тюремную форму.

Эта тюрьма состоит из так называемых домов, будто это какая-то элитная школа. Мне доводилось уже несколько раз видеть подобные сооружения. В центре здания находится большой «хаб», от которого, как спицы колеса, расходятся во все стороны коридоры. Посередине «хаба» располагается стеклянный офис, или, как его называют, наблюдательный пункт, откуда надзиратели могут следить за происходящим.

Обычно в тюрьме очень шумно из-за непрекращающихся криков. Однако в этот момент стоит тишина. Все смотрят на меня. Надзиратели и заключенные. Я вижу все на их лицах. Шок. Изумление. Злорадство. Нехорошие замыслы. Хотя я никогда не работала в этом месте, тюремный мир очень тесен. Весть о моем прибытии, несомненно, уже докатилась досюда. А начальница тюрьмы – настоящая или бывшая – это все равно что враг.

Затем – словно в пьесе, когда актер вдруг вспоминает свои слова, – шум возобновляется с прежней силой. Очень бледная женщина в зеленом тюремном костюме (означающем, что она работает в саду) кричит на другую женщину, катящую кухонную тележку: «Отойди с дороги, черт возьми! Смотри вообще, куда прешь!»

Кто-то начинает спорить с надзирателем по поводу посещений. Молодая женщина, с собранными на затылке волосами и усталым лицом, принимается подметать пол прямо у моих ног, словно меня тут вообще нет. Меня ведут к двойным решетчатым дверям, за которыми находится вход в один из домов. Я заглядываю внутрь через металлические вертикальные прутья. Там стоит стол, за которым обедают женщины. Чувствуется запах уксуса. Все оценивающе смотрят на меня. Одна из женщин жует, не закрывая рта. Другая держит нож и вилку очень изысканно, словно говоря: «Хоть я и здесь, но все равно я не такая, как все остальные». Мы с ней на секунду встречаемся глазами, но она тотчас презрительно отводит взгляд. Несомненно, я попадаю для нее в категорию «всех остальных».

Затем меня ведут наверх по лестнице, но мне приходится остановиться на полпути.

– Двигайтесь! – рявкает надзиратель.

– Не могу. – Я вцепляюсь рукой в перила. – У меня кружится голова.

– Тоже мне отговорки! – произносит другой.

Они что – проверяют меня? Разве они не знают, что со мной случилось в прошлый раз?

Моя камера находится рядом с лестницей справа. Зарешеченное окно выходит на блок для матерей с детьми. Они устроили это намеренно? Кто знает. Я стараюсь, чтобы мое лицо оставалось невозмутимым. Однако внутри меня всю трясет.

В углу находится душ и унитаз. Вдоль одной стены располагается узкая кровать, а вдоль другой – длинная полка, служащая, должно быть, и письменным столом, и туалетным столиком. На полу – линолеум, а не голый бетон. По некоторым тюремным стандартам, это можно было бы считать настоящим дворцом.

– А вы попали как раз вовремя, к чаю, – говорит один из надзирателей. В его голосе чувствуется насмешка, будто я зашла сюда в гости, нанести визит вежливости.

Я сажусь на кровать, оказавшуюся очень жесткой.

– Я не голодна, – отвечаю я.

Он пожимает плечами:

– Как знаете. – Его глаза становятся еще более холодными: – А это правда, что вы были начальницей тюрьмы?

Я игнорирую этот вопрос и вместо ответа напоминаю ему, что мне скоро потребуются мои лекарства.

– Вы получите их, когда будут делать обход.

«Старайтесь избегать каких-либо конфликтов, – предупредила меня Пенни. – Все это может сказаться на суде». Поэтому я просто киваю и, достав фотографию, которую мне разрешили оставить, аккуратно ставлю ее на стол. Потом я стараюсь выровнять свое дыхание. Мне не позволили – что неудивительно – взять с собой лавандовую эссенцию или какие-либо другие масла, которые можно было бы использовать в качестве успокаивающего средства. Все это пришлось оставить дома. Так же, как и мое оборудование, служащее для приготовления специальных ароматических смесей.

По громкоговорителю объявляют, что скоро будут заперты двери. Следом за этим раздается щелчок, говорящий о том, что сработала система электронного замка.

И тогда я наконец позволяю себе заплакать. Я плачу о Дэвиде – ведь, несмотря ни на что, я вовсе не хочу, чтобы он был мертв. Я плачу о Тане, пусть даже какая-то часть меня продолжает ее ненавидеть. И лишь об одном человеке я не могу плакать. Потому что это слишком больно.