Глава 17
Вики
Очнувшись, я чувствую, что меня продолжает одолевать сон. Я никогда не принимала наркотики, но мне кажется, что нечто подобное происходит с людьми после того, как они примут дозу.
– Вики? С вами все в порядке?
Это кто-то в черном. Когда картинка перед моими глазами медленно проясняется, я вижу, что это та самая женщина-сержант. Она стоит на коленях, склонившись надо мной.
– Пить, – произношу я и затем, смутно опасаясь, что моя просьба может показаться недостаточно вежливой, добавляю: – Пожалуйста.
У меня ноют запястья. В этот момент я понимаю, что на них надеты наручники.
– Снимите это! – Я начинаю яростно трясти руками, и холодный металл впивается в мою кожу до костей. Мой голос переходит на отчаянный крик: – Я сказала, снимите это!
На лице женщины появляется сочувствие, которого я прежде не замечала.
– Боюсь, мы не можем этого сделать. До тех пор, пока не приедем в участок. Вы в состоянии уже ехать с нами?
Деваться некуда. Пошатываясь, я поднимаюсь на ноги. Женщина-сержант поддерживает меня под руку, чтобы помочь.
– Вам могут оказать медицинскую помощь у нас, – почти извиняющимся тоном добавляет она. – Если только вы не хотите, чтобы мы вызвали «Скорую».
– Они все равно ничем не могли бы мне помочь.
– Почему? – встревает инспектор. – Потому что вы сейчас симулировали перед нами припадок?
– Да как вы смеете? А, так значит, вот почему вы до сих пор не вызвали «Скорую»?
По мелькнувшему в его глазах выражению я понимаю, что моя догадка верна.
– Я могу пожаловаться на вас за это, – добавляю я.
Видно, что инспектора явно обеспокоило мое заявление. Я полна решимости выполнить свою угрозу. Впрочем, он далеко не единственный, кто реагирует подобным образом. Дэвид тоже не проявлял достаточно понимания. Эпилепсию вряд ли можно вылечить – сказал мне один из докторов, – но с ней можно научиться жить. Однако это не всегда могут понять твои родные и близкие. Или твои враги.
Я обращаюсь к женщине-сержанту:
– Вы не могли бы еще принести мои таблетки? Они лежат в верхнем шкафчике на кухне.
Она поворачивается к инспектору, словно спрашивая у него разрешения. Он резко кивает. Затем мы отправляемся в путь.
Я так надеялась, что мне не доведется вновь оказаться в этом полицейском участке. На металлических стульях у стены сидит пара. У женщины красные от слез глаза. Она тихо плачет, комкая в руках носовой платок.
Вероятно, она только что получила плохие известия. Сын-мотоциклист? Или сбежавшая из дома дочь? Как-то раз одной женщине, моей правой руке, сообщили, что ее дочь умерла. «Которая из них? – кричала она. – У меня две дочери!» Но никто ничего не знал (зачастую неразбериха была просто ужасающая), так что женщина смогла это выяснить только на следующий день. Я до сих пор вспоминаю об этом с содроганием. И мне страшно даже представить, что было бы со мной, если бы подобное случилось с Патриком.
Я робко улыбаюсь, пытаясь выразить женщине свое сочувствие. Но она в ответ лишь отворачивается. Очевидно, это связано с тем, что по обе стороны от меня шествуют полицейские. Хорошо хоть они, по крайней мере, сняли с меня наручники. Должно быть, они больше не боятся, что я попытаюсь сбежать.
Меня приводят в боковую комнату. Там нас встречает молодая на вид медсестра. Она задает мне стандартные вопросы. Чувствовала ли я недомогание до начала приступа? Да. Я испытала стресс, потому что мне объявили о моем задержании. Не получила ли я каких-либо травм? Всего лишь синяк на правой руке, из-за падения. Ничего серьезного, взглянув, объявляет она. Давали ли мне пить? Да, стакан воды, но я хочу еще. Пожалуйста.
Я с жадностью выпиваю принесенную мне воду.
Медсестра разглядывает мои таблетки.
– Сколько вам обычно назначают после приступа? – спрашивает она.
Я объясняю, что, как правило, в этом случае дозу повышают. Однако это возможно лишь в определенных пределах, а я и так уже почти достигла верхнего порога.
– С ней сейчас можно проводить допрос? – спрашивает женщина-полицейский. Ее слегка покрасневшие щеки дают понять, что мой разговор с медсестрой заставил ее почувствовать некоторую неловкость. Возможно, теперь она будет знать, что к эпилепсии следует относиться всерьез.
Медсестра поворачивается ко мне.
– Как вы себя чувствуете?
Ужасно. Но какой смысл жаловаться? Это будет лишь попыткой оттянуть неизбежное.
Меня приводят в другую комнату – меньшего размера, чем предыдущая. Пробивающиеся сквозь пыльное стекло солнечные лучи пляшут белыми зайчиками, словно насмехаясь над тьмой внутри меня. В комнате стоит старый дубовый стол. Перед ним – два стула с жесткими спинками. Полицейский делает мне знак, чтобы я заняла место слева. Возможно, другой стул предназначен для моего адвоката, которую должны были известить по моей просьбе. «Не говори им ничего о Дэвиде, пока она не приедет», – твержу я себе. Однако от этого трудно удержаться. Мне очень хочется заставить их понять, что это все просто ужасная ошибка.
– Тут как-то не очень уютно, правда, Вики?
Инспектор разговаривает со мной так, будто он мой старый друг, а вовсе не незнакомец, вторгшийся в мою и без того нелегкую жизнь. Я задерживаю взгляд на его подбородке – плавно, без какого-либо изгиба переходящем в шею. Это служит мне утешительным напоминанием о том, что никто в этом мире не совершенен.
– В нашем распоряжении уже была ваша фотография с бывшим мужем, плюс ваш свадебный альбом. А теперь у нас есть еще и это.
Инспектор Вайн кладет передо мной небольшую черную книжку, которую обнаружила в моем доме женщина-полицейский. Мой личный дневник.
– Но я вовсе не собиралась делать ничего такого! – поспешно говорю я, забыв о своем намерении хранить молчание до появления адвоката. – Это все просто… ну, понимаете… просто мысли.
Полицейский смотрит на меня с выражением: «Вы что – держите меня за идиота?»
– Мне посоветовали все записывать.
– В терапевтических целях, не так ли? – В его голосе слышится насмешка.
В душе у меня закипает злость, и я чувствую горький привкус желчи во рту. После смерти мамы меня целыми днями мучила тошнота. Так же, как и после произошедшего с Патриком.
– Именно так.
Инспектор открывает мой дневник на одной из страниц, отмеченной ярко-желтым стикером. Разумеется, это не я его туда приклеила.
– Так, значит, когда вы пишете «Я хочу, чтобы он умер», вы на самом деле вовсе не это имеете в виду?
– Нет. Конечно же, нет. Это просто одна из тех глупых мыслей, которые время от времени могут приходить в голову. Выпуская их наружу, мы облегчаем напряжение, скопившееся внутри.
Глаза инспектора проясняются. На несколько мгновений у меня возникает ощущение, что я его убедила. Но затем его взгляд вновь становится жестким.
– В таком случае, вы признаете, что «он» в вашем дневнике – это действительно ваш бывший муж, Дэвид Гаудман?
Внезапно я понимаю, что попалась в ловушку. Ведь я могла заявить, что этот дневник не имеет ко мне никакого отношения. Что кто-то подделал мой характерный аккуратный почерк. Или что я писала там вообще о ком-то другом.
– Да… то есть нет…
В этот момент дверь распахивается, и в комнату входит высокая женщина со светлыми волосами и лебединой шеей. Ее можно было бы назвать если не безупречно красивой, то во всяком случае весьма привлекательной. На ней строгая темно-синяя юбка и элегантный кремовый жакет. Рукопожатие у нее теплое, но крепкое.
– Меня зовут Пенни Брукс. Я буду заниматься этим делом вместо Лили Макдоналд. Она сейчас очень занята и попросила меня ее подменить.
Я далеко не в восторге от того, что мной будет заниматься кто-то из «запасных». Мне нужен очень толковый адвокат, который сможет вытащить меня из этой дыры. Сколько лет этой женщине? Под пятьдесят? Возможно, меньше. Какой у нее опыт? Внезапно по моему телу пробегает холодная дрожь. Мое будущее сейчас в руках совершенно незнакомого человека. Сколько раз мне доводилось слышать это от других?
– Я могу называть вас Вики?
Я киваю.
– Одно «к», два «и».
Когда ты отличаешься от других, как я, то становишься слишком чувствительным к тому, что касается твоего имени.
– Да, я заметила это, когда изучала ваши бумаги. Однако должна сказать, что документы по вашему разводу лежат отдельно и их я не смотрела. Поскольку я не занималась тем делом, у меня нет доступа к этой документации, если только вы не дадите мне разрешение.
– В этом нет необходимости, – быстро говорю я. – Эти дела никак не связаны.
Женщина наклоняет голову, словно в знак того, что принимает мою позицию.
– Также, полагаю, вам следует знать, что вы не обязаны отвечать ни на какие вопросы, которые кажутся вам некорректными.
Что ж, возможно, она все же хорошо знает свое дело.
Адвокат достает ручку из своей сумки (коричневая кожа, красивый дизайн – одновременно «профессиональный» и «стильный») и обращается к инспектору:
– Не могли бы вы продемонстрировать мне улики, которые, по вашему мнению, доказывают причастность моей клиентки к исчезновению Дэвида Гаудмана?
У меня пересыхает во рту, пока я наблюдаю за тем, как адвокат листает мой дневник. Затем, к моему ужасу, она зачитывает оттуда вслух:
– «Я хочу, чтобы он умер. Так было бы намного проще. Тогда он не мог бы принадлежать никому другому».
– Я уже говорила им, что всего лишь изливала на бумагу свои чувства, – отчаянно пытаюсь я оправдаться. – Я никогда не совершила бы ничего подобного.
Инспектор пренебрежительно усмехается.
– А разве вы сами никогда не говорили и не писали чего-то такого, чего вовсе не собирались делать? – спрашивает мой адвокат.
Инспектор тут же совершает ответный выпад:
– Не стоит ссылаться на какой-то личный опыт, и вы это прекрасно знаете. Я уже говорил вам прежде, что это непрофессионально для адвоката – ввязываться в споры с полицией, приводя подобные аргументы.
Значит, мой адвокат – женщина, не боящаяся поступать по-своему! С одной стороны, я рада, что она готова защищать меня любыми способами. Но в то же время я очень нервничаю.
Пенни выглядит невозмутимой.
– В этом дневнике всего лишь записаны мысли моей клиентки, когда она находилась в состоянии стресса. Подобные улики, на мой взгляд, не могут служить убедительным доказательством ее причастности к исчезновению мистера Гаудмана.
Инспектор Вайн начинает раздражаться:
– Это всего лишь ваше мнение. А как насчет фотографии, на которой ваша клиентка запечатлена вместе с жертвой преступления незадолго до его исчезновения? При этом она сказала, что не видела своего бывшего мужа с 2013 года, – очевидно, совершенно не помня про ту встречу.
С жертвой преступления?
Инспектор протягивает моему адвокату коричневый конверт. Она рассматривает фотографию, как кажется, целую вечность. Потом смотрит на меня.
– Это правда, Вики?
Меня бросает в жар.
– Хорошо. – Я с трудом проглатываю: – Я действительно ездила в Лондон…
Инспектор хлопает себя по коленям.
– Так я и знал!
– Просто я… я скучала по Дэвиду. Я знаю, что он поступил плохо со мной, но… понимаете, он оставил пустоту в моем сердце. Поэтому он в некотором смысле по-прежнему имел надо мной власть…
Со стороны детектива вновь раздается насмешливое фырканье, но я стараюсь не обращать на это внимания.
– Мне захотелось побродить по некоторым местам, где мы бывали вместе, – так я и оказалась возле того ресторана, неподалеку от галереи Тейт. И там я увидела его через окно.
– И вы вошли внутрь, чтобы с ним поговорить?
– Нет. – Я горю от стыда. Жар заливает мои щеки. – Он сам вышел ко мне и сказал, чтобы я прекратила его преследовать.
– Вы с ним повздорили?
– Да. Разумеется, мы с ним повздорили.
Пенни кладет свою ладонь мне на руку, услышав, как я с раздражением повышаю голос.
Инспектор торжествующе смотрит на меня.
– Тогда почему же вы сразу не сказали мне правду, а выдумывали какие-то небылицы?
Я стараюсь говорить ровным голосом:
– Мне было стыдно и… ну, я подумала, что это может навлечь на меня подозрения.
– Еще бы.
– Как бы то ни было, это все равно не доказывает, что моя клиентка имеет какое-либо отношение к исчезновению Дэвида Гаудмана. – Голос моего адвоката звучит спокойно, но твердо. – Кроме того, насколько мне известно, Вики уже озвучивала свое предположение о том, что мистер Гаудман может просто находиться сейчас в отъезде по делам.
– Почему же тогда его жене об этом ничего не известно?
Мне не удается сдержаться:
– Я ведь вам уже говорила! Он часто уезжал вот так, без предупреждения, когда мы были женаты.
Адвокат вновь кладет ладонь на мою руку. Всего на пару секунд, словно чтобы напомнить мне о необходимости проявлять сдержанность.
– Бывший муж моей клиентки занимался, так сказать, не самыми прозрачными делами, – говорит она.
– Но это не значит, что мы должны закрыть глаза на его исчезновение.
– Разумеется, нет. Однако, возможно, разгадка кроется где-то именно в этом.
– А что насчет преследования?
– Насколько мне известно, моя клиентка уже объясняла вам, почему однажды, в конце прошлого года, она оказалась неподалеку от дома своего бывшего мужа: ей нужно было посетить врача.
– А телефонные звонки, которыми она продолжала доставать своего бывшего мужа после расставания? Вы хотите сказать, что это тоже не преследование?
– Я бы сказала, что это просто поведение женщины, очень травмированной разводом. – Голос адвоката звучит энергично и уверенно, но я чувствую в нем нотки, свидетельствующие о личном сопереживании. По какой-то причине у меня возникает ощущение, что ей тоже кто-то причинил боль. На ее левой руке нет обручального кольца, хотя в наши дни это может вовсе ничего не означать. – Итак, если вы не можете предъявить более весомых доказательств против моей клиентки, я настаиваю на том, чтобы миссис Гаудман была немедленно освобождена.
Инспектор качает головой:
– Это очень большая ошибка, Пен.
Такое неформальное обращение говорит о том, что они давно знакомы.
– Я так не думаю.
Потом я слышу, как он бормочет себе под нос нечто вроде: «Ну, конечно, как и в прошлый раз».
Отлично. Значит, мой адвокат совершала какие-то ошибки в прошлом. Как бы то ни было, в данный момент они оба упускают из виду главное.
– Где на самом деле сейчас Дэвид? – Мой голос полон тревоги, и я ничего не могу с этим поделать. – Что если он вовсе не уехал по делам? Может, на него напали? Почему полиция не может выяснить, что случилось?
Я понимаю, что все это звучит как переживания встревоженной жены, а не «бывшей». Однако правда в том, что Дэвид до сих пор мне небезразличен.
Я все еще чувствую его прикосновения. Поцелуи. Слышу его слова (которые он говорил до того, как у нас все испортилось) – о том, что я самая потрясающая и необыкновенная женщина из всех, кого он знал. Несмотря ни на что, очень трудно выкинуть это из головы. Суд может расторгнуть брак. Но невозможно сделать то же самое с любовью в сердце. В конце концов, мы пережили много хорошего.
– Не сомневаюсь, что полиция делает все возможное, – произносит мой адвокат, поднимаясь и делая мне знак, чтобы я последовала ее примеру.
Инспектор Вайн задерживает меня перед дверью.
– Уверен, что мы с вами еще увидимся, миссис Гаудман.
– Это звучит как угроза, инспектор.
– Просто хочу, чтобы моя позиция была предельно ясна.
Выйдя из полицейского участка, я с жадностью вдыхаю воздух, несмотря на выхлопы от проезжающих машин. Пенни Брукс, кажется, делает то же самое. Затем мы обмениваемся рукопожатием.
– Поезжайте сейчас домой, – говорит она. – Отдыхайте, приходите в себя. Если будет какое-то дальнейшее развитие событий – дайте мне знать.
– Сколько я вам должна?
– Нисколько. Иногда мы оказываем наши услуги бесплатно. В качестве благотворительной помощи.
Интересно, что она сказала бы, если бы узнала о моем прошлом?
– Так, значит, вы верите мне?
– Да, верю.
Я меняю свое мнение об этой женщине.
– Я могу на вас рассчитывать, если что?
– Если вы не будете совершать никаких глупостей.
– Например?
– Что ж, – медленно произносит она, – окажись я на вашем месте, я непременно захотела бы выяснить, что произошло с моим бывшим мужем. Пожалуйста, не поддавайтесь этому искушению. Это может больше навредить, чем помочь.
– Я понимаю, как все выглядит, – возражаю я. – Он изменял мне, лгал, а теперь он мертв, но…
– Почему вы думаете, что он мертв? – быстро реагирует адвокат.
– Не знаю. – Мне хочется спрятаться, забиться куда-нибудь в угол. – У меня просто плохие предчувствия. И я очень напугана.
– Вы уверены, что больше ничего не хотите мне рассказать? – спрашивает она.
Я ругаю себя за эту глупую несдержанность, которая – нельзя не признать – лишь навлекла на меня подозрения.
– Нет, – твердо отвечаю я. – Я рассказала вам все.
– Вы уверены?
Мои щеки вновь вспыхивают, как бывает всегда, когда меня в чем-то обвиняют. С самого детства.
– Абсолютно.
Если интуиция меня не обманывает, есть только один человек, который мог бы пролить свет на происходящее.
Таня. И я как раз собиралась поехать к ней, когда ко мне нагрянула полиция.
Сейчас необходимость все выяснить стала еще более несомненной. Мне нужно просто собрать в кулак все мое мужество.